Kitobni o'qish: «Рваные судьбы»

Shrift:

Глава 1.

1.

Раннее летнее утро, петухи недавно пропели рассвет. Ласковое, ещё совсем не палящее солнце озаряет широкие степи и равнины, поля и леса. Лёгкий ветер колышет травы и цветы в полях, разнося их пьяный аромат на много миль вокруг. Ещё совсем тихо, лишь изредка раздастся несмелое одиночное пение птиц, но скоро их громким дружным щебетаньем заполнится воздух в округе, приветствуя работников в полях.

Плодородная земля, чёрная, как смоль, щедро одаривает своих хозяев урожаями – на полях густо колышутся зерновые, буйно вызревают овощи. В садах ветви деревьев гнутся к земле под тяжестью спелых сочных плодов.

Трудолюбивые люди всегда были с богатым урожаем: и ели вдоволь, и добра впрок наживали, всех детей своих приданым обеспечивали. Детей в то время рожали по многу, в каждой семье бывало по десятку, а то и больше. И когда старшие детки подрастали – уже и помощь родителям: сыновья отцу по работе и по хозяйству помогали, а дочери – по дому, да младших маминых деток нянчили. Бывало, самой девчушке пять – шесть лет, а она уже качает младшую сестрёнку в колиске; брату старшему ещё неполные десять лет, а он уже вместе с отцом лошадь в плуг впрягает, в поле на работы идёт. Потому как знает: чтобы еда была на столе – работать надо, и за себя, и за младшеньких.

Так и было – шестилетняя годовалого на руках таскает, а мать следующего под сердцем носит, на сносях уже. Так до срока в поле и пропашет: пузо выше носа, а она ловко траву рвёт, или пшеницу серпом режет. Только чувствует – разогнуться не может, поясницу прихватило – схватки начались. Пошла под дерево прилечь. Там и родила. Покормила новорожденного, завернула в рубаху, сама полежала с дитём часок-другой, и дальше работать. Домой с поля уже идёт не одна, драгоценную ношу на руках несёт. И тогда уже дома вместе с матерью или свекрухой помоют новорожденного, запеленают туго, в рот соску самодельную сунут – и готово.

И на следующий день уже идут на работы в поле с пополнением: мать с новорожденным, да нянька шестилетняя, а с ней еще малыши – погодки или двойня – несут узелки с едой и питьём на весь день. Так и будут с матерью до самого обеда, за самым младшеньким присматривать.

А вечером всё семейство многочисленное собирается за большим столом ужинать. Наварит мать картошки полный чугунок, нарежет хлеб, сало да овощи на стол положит, молока большой кувшин поставит – вот и ужин богатый готов для всей семьи. Хлеб душистый, хрустящий – только что из печи; молоко густое, жирное – аж тянется. Натрескаются все – от мала до велика. Вот оно – счастье-то! А завтра всё повторится с начала. И так до глубокой осени: урожай надо вырастить, собрать, потом – землю обработать, к зиме подготовить; травы накосить да сена насушить на зиму, чтоб было чем скотину кормить.

Каждую осень, по окончании основных полевых работ, по сёлам начинались свадьбы. Умели люди работать – умели и праздновать. Свадьбы играли шумные, весёлые – бывало, всем селом гуляли, да по несколько дней. Отгуляли, отшумели, а к следующей осени уже глядишь, и в новой семье первенец родится.

Есть на востоке Украины городок небольшой под названием Чугуев, родина художника Ильи Репина. Город этот находится в 30-ти километрах от Харькова, по пути в Ростов. Расположился Чугуев на холме, окружённом с одной стороны полями, с двух противоположных сторон – лесами. А с четвертой стороны, у подножия холма протекает Северский Донец. Сейчас это узенькая речка, местами почти пересохшая, затянутая илом и заросшая камышами. А сто лет назад это была могучая широкая река. Она несла свои воды через Россию и Украину, поила и кормила целые сёла и города. Вода в Донце была чистейшая и прозрачная, как стекло, было видно, как мальки у самого дна плавают; вода студёная, освежающая, течение быстрое и сильное.

Всё лето детвора проводила на берегах Донца – купались, ловили рыбу. Зимой в трескучие морозы по замёрзшей глади реки катались на санях и самодельных коньках; рубили проруби, рыбачили. Зато весной, когда уже спадали морозы, Донец становился опасен. Лёд подтаивал и начинал трескаться под давлением реки. В назначенное время прибывала белгородская вода или, как её называли, «большая вода», и тогда лёд на реке трещал по швам и с грохотом ломался. Зрелище было ужасающее и восторгающее – как под силой воды толстый твёрдый лёд ломался, словно плитка шоколада. Белые глыбы кружились и толкались, уносимые быстрым течением, сопровождаемые диким рёвом и грохотом, как будто пушки палят.

Донец выходил из берегов и разливался далеко вокруг, на луга и поля. А когда стихия успокаивалась, и вода сходила, щедро напоив землю, травы на лугах потом зеленели густые, сочные. Потому и называли такие луга заливными.

Но, бывало, и вред приносила вода. Когда особенно снежная была зима, то весной сильно разливался Донец, и затапливал близлежащие дома и даже целые улицы. Так почти каждую весну случалось в Осиновке (это окраина Чугуева, растянувшаяся в низине под холмом). Хоть и было до реки с полкилометра, а доставало и сюда. Тогда люди хватали детей, вещи, какие успевали, и вылезали на крыши своих домов, чтоб переждать стихию. У жителей крайних улиц даже были заблаговременно собраны узелки с необходимыми вещами на случай сильного разлива Донца.

Здесь, в Осиновке, на южной окраине Чугуева, жили семьи Пахоменко и Суботиных, о которых пойдёт дальше речь. Именно отсюда берёт своё начало эта история.

Шло лето 1916 года. По Земле прокатилась волна Первой мировой войны. В России свергнут империалистический строй. Нет больше великой Российской империи. Достигнуты «великие цели», но жить не стало легче. В умах гениев и бунтарей зарождается идея и план Октябрьской революции – за новый режим, за свержение власти буржуазии, за новую форму правления и собственности – за власть советов и коллективную собственность. Сколько жизней уже полегло на полях войны, сколько их ещё унесут революции и войны. Но это всё только будет, потом. А пока наступило временное затишье, смутное, но относительно спокойное время. Люди похоронили и оплакали своих близких, погибших на войне, и продолжали жить – работать, любить, радоваться, рожать детей – и всё это во имя мира, в память о погибших братьях и сёстрах, отцах и сыновьях.

В Осиновке, в семью Павла и Пелагеи Пахоменко не вернулись с войны двое сыновей – Митя погиб, Фёдор пропал без вести. Вернулся только Николай, самый старший из всех. Тяжесть скорби и груз неведения нависли над домом Павла и Пелагеи. Мать не могла смириться с гибелью младшего, и даже не знала, жив ли её средний сын. Она не могла ни оплакать его, ни похоронить. Это было ужасно мучительно – жить пустой надеждой и вздрагивать каждый раз, когда в голосах младших детей слышались нотки Фединого голоса; вскакивать и бежать вслед за незнакомцем, проходящим мимо, только потому, что его черты показались матери знакомыми – похожий разворот плеч или походка, – и понимать, что ошиблась, обозналась. Где он сейчас? Жив ли, мёртв? Если жив, то почему не возвращается домой, не подаст весточки? Может, ему сейчас плохо и нужна помощь, а рядом нет ни одной близкой, родной души. А если мёртв, то где он похоронен? И похоронен ли? Может быть, вороньё истерзало его мёртвое тело? Но нет, нет, Поля не хотела допускать эти ужасные мысли. Она хотела верить, что её Феденька вот-вот сейчас откроет дверь и войдёт в дом.

Но уходили дни и месяцы, а с ними уходила и надежда.

2.

С тех пор прошло почти два года. Уже самому младшему Васеньке весной исполнился год. Жизнь вернулась в свою прежнюю колею.

В разгаре были летние полевые работы. После жаркого трудового дня парни и девушки наряжались и шли к Донцу на гулянье – праздник Ивана Купала. Сегодня будут песни и пляски вокруг костров, а девушки сплетут венки из трав и цветов и пустят их по реке – погадать на замужество.

Старшая дочь Павла Пахоменко, красавица Лиза тоже собиралась на гулянье. Ей скоро исполнится восемнадцать лет, пора уже о замужестве думать, жениха присматривать. Но сердце Лизы оставалось свободным. Не было среди знакомых односельчан того одного, кто мог бы нарушить её душевный покой, тронуть её сердце любовью. Может быть, сегодня придёт кто-нибудь из соседнего села, из Малиновки или Покровки – она увидит его и готова будет пойти за ним?

В глубокой задумчивости Лиза стояла перед зеркалом и расчёсывала волосы. Чёрные как смоль водопады густых волос струились вдоль молодого стройного тела почти до колен. Лиза разделила их на прямой пробор, заплела в две толстые косы и уложила венком на затылке. Голова гордо откинулась назад под тяжестью причёски, и в свете закатного солнца блеснули голубые глаза под чёрными бровями. Лиза улыбнулась своему отражению.

Послышался скрип открываемой двери, и в дом вбежала Нюра Суботина, Лизина подруга.

– Здравствуйте, тётя Поля, – поздоровалась она. – Лиза, идём скорее, уже все пошли к реке.

– А я уже готова, – ответила Лиза, и обратилась к матери: – Мама, Васеньку я покормила, с ним побудут младшие сёстры. А вы отдыхайте.

В дом вошёл Павел и с любовью посмотрел на Лизу. Она была его любимицей. Из десяти детей он выделял именно её, красавицу Лизу – она была очень похожа на мать, – и только при виде её, Лизы, суровое лицо Павла Пахоменко смягчалось.

– Добрый вечер, папа, – сказала Лиза, – мы с девчатами идём к реке, там сегодня гулянье.

– Иди, дочка, только будь осторожна. Пьяные парубки обидеть могут. Не давай себя в обиду, и вольностей не позволяй. Ты – Лизавета Пахоменко. Нас уважают, и всегда уважали. Пусть так будет и дальше.

– Конечно, папа, – Лиза ласково улыбнулась. – Можете не беспокоиться.

Лиза поцеловала мать, отца, набросила на плечи тонкий платок и вместе с Нюрой вышла на улицу. Подружки поспешили вниз к реке, где уже разжигались костры и готовились охапки цветов для венков.

– Ну что, Нюра, готова жениха выбирать? – спросила Лиза подругу.

– Ты же знаешь, я не люблю никого. И не хочу замуж, – ответила Нюра.

– Я тоже никого не люблю. Но замуж хочу. И пора уже. Правда, нет никого на примете.

Нюра помолчала минуту, а затем решилась всё же:

– Тебя любит брат мой, Григорий. Ходит мрачный, как туча. Шла бы за него. И мы с тобой породнились бы, стали сёстрами.

– Мы с тобой и так роднее родных. Ты для меня всё равно, что сестра, – Лиза обняла подругу. И как отрезала: – А за Григория не пойду. Не люб он мне.

Нюра вздохнула. Ей было жаль своего брата, который давно и безнадёжно любил Лизу. Но счастье подруги, которую она любила, как родную сестру, было для неё важнее. А раз Лиза не хотела замуж за Григория, то Нюра и уговаривать не будет.

Обнявшись, подруги повернули к реке.

– Побежали скорее, – вскрикнула Лиза. – Вон девчата нам машут руками.

Девушки взялись за руки и побежали к группе молодёжи, которая уже вовсю веселилась.

– Ну, наконец-то, девчата, – обрадовано загомонили подруги. – Где же вы так долго? Скорее плетите венки, а то скоро совсем стемнеет, пойдём на воду пускать.

Лиза с Нюрой ловко сплели по венку, и надели себе на головы. В свете костров и заходящего солнца все девушки выглядели загадочно и соблазнительно, словно лесные нимфы: молодые стройные красавицы, одетые в белые самотканые рубашки и длинные яркие юбки, босые и с пёстрыми венками на головах, танцевали и смеялись, пели песни и купались в реке. Это действо завораживало своей красотой и волшебством. А парни, одетые в расшитые рубахи, в начищенных до блеска сапогах, гарцевали на лошадях среди кружащихся девчат.

– Глядите, глядите, Гришка с друзьями, – послышались вокруг смущенные смешки девушек.

Лиза обернулась и увидела возле себя Григория верхом на чёрном коне.

– Здравствуй, Лиза, – сказал он дрогнувшим голосом.

– И тебе добрый вечер, – ответила Лиза.

– А мы с Матвеем коней прогуливали. Правда, Матвей? – обернулся он к другу. Матвей кивнул. – А тут услышали песни да пляски, едва поспели. Смотрим, столько хороших девчат пропадает, задарма ноги бьют. Дай, думаем, выручим, потанцуем с ними.

Девушки обрадовались, затрепетали. А Лиза презрительно отвернулась. Григорий слез с лошади и подошёл к Лизе.

– Что это ты от меня лицо воротишь, Лиза?

– Просто не терплю хвастунов и болтунов, – ответила она.

– Я не такой, Лиза. Никого мне не надо, слышишь, кроме тебя. Хочешь, всех брошу, прямо сейчас? Только скажи. – Григорий в надежде смотрел на Лизу. – Ну что же ты молчишь? Скажи.

– Я уже говорила тебе, Гриша. Не надо мне этого. Так что веселись себе на здоровье.

Григорий побледнел от досады и гнева, вскочил снова на лошадь и крикнул:

– А ну, девчата, кто хочет прокатиться с ветерком? Скорее сюда!

Девушки завизжали, закружились вокруг лошади Григория, – каждой хотелось прокатиться с бравым парнем.

– Не все сразу. А ну, давай по одной! – крикнул Григорий. – Матвей, хватай девчат, смотри, заждались уже!

И парни, усадив девушек на коней, понеслись во всю прыть, только ветер засвистел в ушах. Лиза даже не обернулась, и пошла искать Нюру. Нашла её возле костра.

– Я всё видела, – сказала Нюра. – Ты с ним такая строгая и холодная. А он любит тебя.

– Нюрочка, прости, не серчай на меня, – виновато сказала Лиза, – но я не люблю его. Совсем. Ни капельки.

– Ну, ты можешь хоть говорить с ним приветливее? Хоть чуточку ласковее? Не могу видеть, как он страдает. – Нюра умоляюще посмотрела на подругу. – Он и глупости все эти делает, только чтобы ты внимание обратила. Ну, прошу тебя. Просто будь с ним немного добрее.

– Как же я тебя люблю, моя подружка. Ты у меня такая добрая и заботливая. – Лиза обняла Нюру. – Ты достойна самого доброго и верного мужа. Вот найдём тебе жениха хорошего, и сыграем наши свадьбы в один день, как мечтали в детстве.

Нюра съёжилась.

– Не надо никого мне искать, – сказала она, и глаза её потухли. – Ты знаешь, за кого я замуж собиралась. Другого мне не надо… Митя был…

Нюра умолкла на полуслове.

– Мити больше нет, – осторожно сказала Лиза. – Пора примириться с этой мыслью.

– Примириться? Как ты можешь так говорить? Он же твой брат.

– Да, мой брат, – согласилась Лиза. – Мой погибший брат. Я его любила. И сейчас люблю память о нём. Но его больше нет, и это надо понять. Нельзя отдавать всю любовь мёртвым, когда живёшь среди живых. Ты можешь хранить память о любимом человеке, но хранить верность погибшему – это неправильно. Ведь ты же не умерла. Ты продолжаешь жить, и должна любить и быть счастливой, в память о вашей с Митей любви.

Нюра с нежностью и восхищением посмотрела на подругу.

– Лизонька, какая ты умница. Ты такая сильная. Вот бы мне хоть немного твоей силы. Жаль, что я не такая, как ты.

– Ты замечательная, – ответила Лиза. – Не надо быть такой, как я или как кто-то другой. Ты лучше других, ты лучше всех. Ты добрая, нежная, весёлая. Ты – моя любимая подруга и сестра. И давай бросим грустить и будем веселиться.

Девушки весело подскочили и побежали купаться в реке вслед за шумной гурьбой молодёжи. После купанья прыгали через высокий костёр. А когда совсем стемнело, девушки сняли с голов свои венки, прикрепили к ним горящие свечки, и спустили на воду. Течение подхватывало всё новые и новые веночки, пускаемые со всех сторон, и скоро река превратилась в живую движущуюся массу цветов, освещённых маленькими огоньками горящих свечей. Девушки шли вдоль берегов, следя глазами каждая за своим венком. Многие веночки почти сразу скрывались под водой, тонули – это означало, что в этом году девушка ещё не выйдет замуж. Другие венки продолжали держаться на поверхности воды, уносимые стремительным течением, так что уже и угнаться за ними не получалось. Да и не надо было – хозяйки таких венков, зардевшись румянцем от радости и гордости, под завистливыми и восхищёнными взглядами подруг, небрежно и как будто равнодушно прекращали погоню за удаляющимися огоньками. Всем вокруг уже и так было ясно – эти девушки в скорости выйдут замуж.

Венки Нюры и Лизы сначала какое-то время покружились среди других, но потом один за другим ушли под воду. Нюра с облегчением вздохнула:

– Ну и слава богу. Ещё годик можно погулять.

– Да, Нюрка, – весело сказала Лиза. – Погуляем ещё на свободе. Куда спешить? Ещё успеем. Правда?

И девушки, обнявшись, пошли домой. Через какое-то время они услыхали за спиной приближающийся лошадиный топот. Девушки отскочили в сторону, и в ту же минуту с ними поравнялись двое всадников.

– Вы, никак, уже домой собрались, сестра? – раздался из темноты знакомый мужской голос.

– Гришка, ты? – крикнула Нюра. – Ну и напугал ты нас. Разве можно так носиться, ошалелый? Куда так мчался?

– За вами. Думал, не догоню. Со мной Матвей. Может, прокатимся немного? А, Нюся? Уговори свою подругу. – Гриша переводил взгляд то на сестру, то на Лизу.

Нюра посмотрела на Лизу, готовая уже взмолиться. Но Лиза вдруг неожиданно уступила, – уставшая и захмелевшая от веселья и плясок, она согласилась и протянула Грише руку. Он подхватил её и усадил перед собою на лошади. А Нюру, как пушинку, поднял и усадил к себе на коня Матвей, приятель Гриши – высокий и сильный молодой мужчина, с колючим взглядом чёрных глаз и глубокой складкой между густых бровей. Он никогда не нравился Лизе – она ощущала исходящую от него агрессию и сторонилась его.

Матвей уверенным движением прижал к себе свою спутницу, и пустил лошадь вскачь. Нюра сначала испугалась, а потом, почувствовав силу и уверенность Матвея, успокоилась и даже весело подбадривала лошадь, чтоб та неслась быстрее.

Поздно вечером Лиза вернулась домой. В сенях её встретил отец:

– Кто это был с тобой? – спросил он.

– Григорий, – ответила Лиза.

– Гришка? Суботин? – сурово спросил отец. – Что ему надо?

– Ничего. Просто прокатил на лошади.

– Смотри, Лизавета, не вздумай крутить с ним любовь. Он гуляка и бездельник, как и всё их семейство. Тебе такой муж не нужен. Из него не получится путного хозяина. Среди Суботиных не было ни одного толкового работника. Не надо нам с ними родниться.

– Да я и не думала даже о таком, – ответила Лиза. – Просто он – брат Нюры, и мы вместе покатались.

– Нюра – девка хорошая, – сказал отец, – против неё ничего не имею. А Гришка не нужен здесь.

– Не волнуйтесь, папа, – ласково сказала Лиза, – он мне совсем не по душе.

– Я тебе верю, дочка, – немного смягчился Павел. – Иди спать. Завтра рано вставать на покос.

3.

В следующий выходной вечером Лиза снова отпросилась погулять. Нюра уже ждала её за калиткой.

– Идём скорее. Ребята уже ждут, – возбужденно проговорила Нюра и схватила Лизу за руку.

– Погоди, – остановилась Лиза. – Какие ещё ребята?

– Гриша с Матвеем. Сегодня в городе танцы. Так они нас отвезут.

– Никуда я с ними не поеду, – строго сказала Лиза. – Мне отец запретил водиться с Гришей. Ты уж прости. Да я и сама не хочу, ты знаешь. А тебе незачем гулять с Матвеем. Он недобрый, ты его не знаешь совсем.

– Лиза, погоди. Я не гуляю с Матвеем. Я хочу на танцы. А они нас просто отвезут. Ну, давай. Никто и не узнает.

– Нехорошо это, – нахмурилась Лиза. – Я отцу обещала.

– Ну, пожалуйста, – умоляла Нюра. – Я сама с ними не поеду, хоть и с братом. А с тобой… Ведь ты же хотела найти мне жениха. Так пойдём искать.

– Что-то мне не верится, что ты собираешься кого-то искать, – прищурилась Лиза. – Неужели Матвея наметила?

– Не говори глупости, Лиза. Он мне даже не нравится ни капельки. Ну же, давай, соглашайся. Весело проведём вечер, потанцуем. Ты ведь так любишь танцевать, – уговаривала Нюра.

Лиза, наконец, сдалась:

– Ладно, поехали. Но только ради тебя, хотя мне самой это не по душе. Не хватало ещё, чтобы Гришка подумал, будто я из-за него.

– Ничего он не подумает, – наивно отмахнулась Нюра. – Пойдём скорее.

Нюра по наивности своей девичьей ошибалась насчёт Гриши. Он был несказанно рад, что Лиза пришла вместе с Нюрой, и, конечно же, расценил это в свою пользу. Не замечала она также и того, как менялось временами лицо Матвея, как весёлый и добрый парень вдруг оборачивался жёстким деспотичным мужчиной, – когда он прищуривал свои тёмные глаза, и оттого они казались совсем чёрными под густыми сдвинутыми бровями; или когда плотно сжимал челюсти, отчего желваки на его острых скулах ходили вверх-вниз, а профиль приобретал хищный, угрожающий вид.

Лиза была более осторожная и рассудительная, нежели её подруга. Потому все эти едва заметные перемены в облике Матвея не ускользали от её внимания. Матвей не нравился Лизе, ох как не нравился. Более того, он откровенно пугал и отталкивал её.

А Нюра весело смеялась над его шутками и искренне удивлялась его фантастическим рассказам о каких-то геройских подвигах, которые у Григория вызывали улыбку, а у Лизы недоумение и раздражение.

После танцев парни отвезли девушек домой, но в этот раз Лиза распрощалась со всеми на краю улицы, подальше от дома, чтоб не дай бог отец не увидел.

Гриша спрыгнул с лошади и подошёл к Лизе вплотную. В темноте сверкали его глаза. Лиза смотрела на него снизу-вверх, и видела его волнение. Вдруг в один момент он решился и притянул Лизу к себе, пытаясь поцеловать. Но Лиза вырвалась и отпрыгнула от него.

– Ты что это себе надумал? – возмущённо воскликнула она. – Что себе позволяешь?

– Ничего дурного, поверь. Просто я люблю тебя, неужели не видишь? – ответил Григорий. – Я думал, что ты… А ты, как дикая, шарахаешься от меня, будто чёрт от ладана.

– Да не люблю я тебя просто, вот и всё, – сказала Лиза, развернулась и пошла по направлению к дому.

Григорий рванул за ней, но Матвей удержал его за рукав:

– Погоди, не торопись. Потерпи немного, и всё устроится. Ты же знаешь баб: они сначала поломаются, побрыкаются, а потом раз – и сами на шею вешаются. Правда, Нюрка, вы ж бабы такие?

И Матвей противно зареготал, а Нюра съёжилась от его слов.

– Ничего, всё равно моей будет. Слышишь? – Григорий крикнул в темноту. – Всё равно будешь моей! А ты, – он повернулся к сестре, – марш домой! Поздно уже. Загулялась с мужиками!

Нюра помчалась домой, давясь слезами от обиды: из-за грубости брата и пошлостей его друга. А Григорий вскочил на лошадь и резко стеганул её плетью. Бедное животное от неожиданности встало на дыбы и заржало, и пулей понеслось по улице вдоль домов. Лиза уже подошла к своей калитке, как мимо, чуть не сбив её с ног, промчался разъярённый Григорий на взмыленной лошади.

Лиза отвернулась и зашла во двор. В дверях дома её ждал отец.

– Кто это был? – спросил Павел у дочери.

Лиза не ответила.

– Молчишь?! Ну, молчи, молчи. Я и сам знаю, кто это. Гришка? Да?

Лиза подняла на отца полные сожаления глаза. Ей было очень больно от того, что она ослушалась и расстроила отца.

– Отвечай! – Павел повысил голос. – Это он?

– Да, – Лиза снова опустила глаза.

В сени на шум вышла Поля.

– Что случилось? – спросила она. – Чего вы так шумите? Всех в доме перебудите.

– А вот полюбуйся на свою честную дочь! – всё больше заводился Павел. – Обещала мне не ходить с Гришкой Суботиным, а сама шляется с ним по ночам.

Лиза снова подняла глаза, полные слёз:

– Папа, вы не так всё поняли. Я не хожу с ним. Просто мы были на танцах…

– Что?! – взревел Павел. – На танцах?! Какой ужас! Теперь все в округе будут говорить, что ты с ним гуляешь.

Поля с жалостью и сочувствием смотрела на дочь. Она дотронулась до руки мужа, но тот резко отдёрнул руку.

– Павел… – начала Поля.

– Нет! Молчи! – прервал её муж. – Моя дочь не будет гулять с этим беспутным! К тому же она меня обманула. Поэтому с завтрашнего дня ты ни шагу из дома не ступишь! Слышишь, Лизавета?

Лиза кивнула склоненной головой.

– А с тем шалопаем я завтра поговорю по-мужски. Он навсегда забудет сюда дорогу. И Нюрку твою здесь видеть не хочу!

Лиза ахнула и посмотрела на разгневанного отца, но возразить ему не посмела. Она отвернулась и уткнулась лицом в плечо матери. Поля обняла дочь.

– Паша, ну так вовсе нехорошо. Ты уж совсем разошёлся, – тихонько сказала Поля, гладя дочь по волосам. – Причём тут Нюра? Гришку наставь, если надо. А Нюра ведь – совсем другое дело. Она девушка хорошая. Да и нехорошо это, не по-людски. Соседи ведь.

– Мне такие соседи не нужны в моём доме! – стоял на своем Павел. – Меньше бы водились с такими соседями – больше было бы пользы. И хватит уже! Я сказал – значит так и будет. Всё! А теперь марш все в дом, спать! Завтра рано в поле.

Лиза высвободилась из материнских объятий и побежала в дальнюю комнату, где спали старшие сёстры. Слёзы градом текли по её щекам – от обиды и досады, что понапрасну ослушалась отца и понапрасну получила наказание. Ладно уж, если бы из-за любимого человека. А то ведь получилось – ни за что пострадала.