Kitobni o'qish: «Ошибка в коде»

Shrift:

Посвящается моим воинам – маленькому и большому – Даниэлю и Антону Моркиным

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с согласия издательства.

Глава 1
Изо всех сил

Я – король мира.

Такой, знаете, в длинной красной мантии, отороченной меховой штукой… Забыл, как называется. Со скипетром в одной руке и зеркальным шаром в другой. Или, может, не зеркальным, но каким-нибудь необычным. Магическим. И корона на голове. Тяжеленная! Уф.

Снял. Положил рядом. Зачем она вообще? Я же инкогнито. Удрал из дворца, сам по себе. «Куда вы, Ваше Величество? Упадёте, потеряетесь, заблудитесь…»

А я раз – и сбежал!

И сижу вот здесь. На своём любимом месте. Отсюда всё-всё видно. Внизу серое полотно автобана. Машины несутся как безумные. И куда несутся? Кто их знает.

Вдалеке жёлтое длинное здание – почтовый склад. А подо мной стена. И вправо, и влево – стена из камней. Серых таких, неровных, ноздреватых. Похожих на осколки метеорита. Их, эти осколки, заключили под стражу. Затолкали в железный каркас, в сетку – забор такой.

А на этом заборе – я. Сижу, ногами болтаю. Рюкзак скинул, ну его. В нём учебники, тетради, ручки. Скукота, в общем. Ничего интересного. Яблоко только вот. Проголодаюсь… то есть Его Величество проголодается и съест это яблоко. Вместе с черенком и семечками. А почему нет? Мне всё можно, я же король.

В-ву! Несутся машины. И куда? Опаздывают, что ли?

«Не так быстро!» – хочется крикнуть. Они проезжают мимо – я высоко.

– Куда-а вы? – всё-таки кричу во весь голос.

Но они, конечно, не слышат.

Меня вообще в последнее время никто не слышит. И не видит. И не знает, что я здесь сижу. Сбегаю с уроков – и сюда. Могу часами так сидеть.

А что? Главное – чтоб не дождь.

Даже не знаю, почему мне тут нравится. Наверное, потому что высоко. И можно воображать себя королём Земли. Смотреть на машины и думать о них. А не о себе.

Я так устал о себе думать.

Куда, например, мчится эта ярко-жёлтая маленькая машинка? На бабочку-лимонницу похожа. У нас такие в сад прилетают. А следом – чёрный блестящий жук. Даже слышно, как гудят его жёсткие крылья. Вжу-ух, пролетел!

Достаю телефон и фоткаю. Стену эту с камнями я уже сто раз снимал. И всё не так выходит. Получается просто стена. Просто камни. А они не просто. Они – заключённые. Рвутся на свободу.

Они – как я.

Я тоже заключённый. Рвусь наружу сквозь тело.

Но ни им, ни мне не вырваться. Шансов никаких. Вообще ноль.

И фоткой это как передать? Наше родство. Близость. И стремление вырваться.

…Уф, сколько я тут просидел, думая про машины и камни! Пора домой, уроки закончились. Хотя какая разница, дел-то никаких сегодня. И завтра никаких. Маме главное: таблетки выпил? Поел? В школе как? Нормуль?

Выпил. Поел. Нормуль.

Солнце припекает, жарко нереально. Или холодно. Что-то даже не пойму. Трясёт, короче. До дома бы дойти.

От этого места до нашей улицы – пятнадцать минут. Это если пешком. Или три тысячи пятнадцать шагов, я считал. Если на велосипеде – семь минут. И примерно пятьсот оборотов педалей. Только на велосипеде я давно уже не езжу. Забыл, как это. А ведь когда-то – о-го-го!

Осталась тысяча шестьсот шагов… Тысяча пятьсот девяносто девять…

У нашей улицы смешное название – улица Анемонов. Словно из ботанического журнала, его в школе задавали сделать. Типа, «посмотрите вокруг и нарисуйте растения, которые увидели». Я табличку с названием улицы увидел. Она вон какая! Не белая, а словно в морщинках вся. Сфотографировал её и в классе показал. Только учительница фрау Бок сказала, что фотографии на телефоне не считаются. А как по мне, очень даже считаются.

Семьсот ещё… Тяжело сегодня!

…Я впервые увидел его, когда придумал считать шаги.

Он рос один. Я даже удивился: у нас в саду их было много. А этот – совсем один, среди зелени. Но такой красный!

Мак. Он был изо всех сил красный! Когда ты совсем один и не такой, как всё вокруг, то и будешь – изо всех сил. Прошлой весной я его увидел и, конечно, сфоткал.

«Прошлой весной», – отозвались внутри слова. Моё нелюбимое время года. Три весны уже прошли с того марта. Я это тоже считаю. Как и шаги.

Триста шесть, триста пять…

Налево Сиреневая улица, за ней – Тополиный переулок. Скоро, скоро уже… Главное, чтобы мамы не было дома. А то всполошится. Складка эта на лбу между бровями, волосы, убранные в пучок. Не люблю, когда так. Люблю, когда они мягкими тёмными колечками спускаются на плечи. Когда я был маленьким, залезал на колени к маме, играл с этими колечками – наматывал их на палец. Мама смеялась, никогда не показывала, что ей больно. А ведь, наверное, было.

Теперь всё чаще – пучок на затылке. Серый и без весёлых колечек.

Мимо прошла женщина с палками для скандинавской ходьбы. Раз-два, раз-два. Посмотрела на меня странно.

Двести один…

– Привет!

Что ей надо? Я, вообще-то, домой тороплюсь. И рюкзак тяжёлый, поскорее бы скинуть.

– Помощь нужна?

Какая помощь? Что я, дед какой, что ли? Мне до дома двести шагов… это совсем ничего… уф… это ничего…

И тут я упал.

Глава 2
Доктор Картошка

Я очнулся от грохота.

Как будто стучали по железному ведру. Пожалейте мои уши!

Хотя вру. Я приходил в себя и раньше, но там было совсем неинтересно. Меня пристегнули к сиденью машины. Рядом была мама, ужасно бледная, с этим пучком… Я сразу закрыл глаза.

А теперь ещё и ведро. Так гремела каталка, на которой меня везли.

Мы въехали куда-то, и наконец наступила тишина. А потом – у-у-у, будто взлетаем.

«Лифт», – догадался я.

– Доктор Пататбрюкнер там? – послышался мамин голос.

Пата-ата. Всё ясно, где я.

Доктора Пататбрюкнера я про себя называл «картошкой».

Ну а что?

Очень даже похож: глазки маленькие, неприметные, на лице – ничего выдающегося. Бывают лица – посмотришь и сразу заметишь нос, например. Или брови. А у Картошки взглядом зацепиться не за что. Лицо круглое, гладкое, увидишь – не запомнишь.

Лифт открылся, и каталка со мной на борту загромыхала по коридору.

А, мы в нижнем переходе!

Мимо мелькали синие халаты – это медицинский персонал. Изредка белые – это врачи. За моей спиной стучали шаги. Одни тяжёлые, основательные, наверное, медбрата. Рядом спешили другие – мелкие, дробные. Мамины.

Интересно, кто сегодня ассистирует? Хоть бы Горан, он из всех самый классный.

Большой, могучий, как дуб. Молчит, но подмигивает, мол, как оно, ничего? И я всегда в ответ подмигиваю: ничего, видишь, курортиться собираюсь. Это он меня однажды спросил:

– Что, школа надоела? Курортиться приехал?

Двери распахнулись, и меня вкатили в большую светлую комнату.

Всё это уже было. Переходы, шаги, огромные четырёхламповые светильники на потолке. Правда – кольнуло в груди, – в прошлый раз Ш-Н ещё был здесь. Сам всё делал. Я помню, как он вдруг вытянул губы в трубочку, хитро глянул на меня и… засвистел! Словно мы были не в клинике, а сидели в саду под ежевикой. Тогда так легко стало, что всё ушло: и боль, и страх.

Но сейчас его нет. А есть этот Картошка.

– Ну кто тут у нас? – послышался знакомый гнусавый голос.

Фу, не хочу.

Я закрыл глаза.

Очнулся уже в палате. Повернул голову – прямо на меня смотрело грязное окно. Ну почему здесь никогда не моют окна? За ними же горы! Сейчас в сумерках не видно, но они там – я знаю.

Я вообще всё здесь знаю. Прямо по коридору – игровая комната. Деревянный домик для малышей, большие кубики лего, полки с играми и книгами. Ничего особенного, в общем-то, но всё лучше, чем в палате.

По коридору направо комната медперсонала. Там же в углу – бутылки с водой. Я минералку не очень люблю, но, когда совсем скучно, можно слоняться по коридору туда-сюда и таскать эту минералку. Однажды набрал за день семь бутылок. От нечего делать. Потом, конечно, всё вернул. Зачем мне столько?

Ой… Что-то кольнуло в руке. А, это катетер поставили. Не люблю его.

Прислушался к себе. Хотелось пить. И больше ничего.

Распахнулась дверь, и вошла мама.

– Ну как ты? Как себя чувствуешь?

– Да нормально, мам. Не волнуйся!

– Доктор сказал…

– Картошка?

Мама смутилась.

– Ну да, доктор Пататбрюкнер…

Дверь снова открылась, и впорхнула Элена. Я ужасно обрадовался. Хоть что-то здесь не меняется! Элена – итальянка, руки у неё как чайки: так и летают, так и кружатся. Я пару раз просил разрешения сфоткать её руки, но всегда выходило нечётко. Элена постоянно говорит и смеётся – не остановить.

Вот и сейчас.

– Чао! Снова к нам? Ай-ай, я соскучилась! – Она подошла к кровати и глянула на монитор. – Давление измерим, и всё будет хорошо.

Приговаривая «браво», «ты молодец» и другую ерунду для малышни, она натянула мне манжету на плечо.

Я посмотрел на маму. Она улыбалась, но взгляд оставался серьёзным. И ещё я заметил мешки и тёмные круги под глазами. Плакала, наверное.

– Пить хочу, – приподнялся я.

Элена подала бутылку. Наконец-то!

Снова открылась дверь, и вошёл…

Как бы я хотел увидеть сейчас другого человека! Высокого, с чёрными волосами и крупным носом.

Но нет. Это был всего лишь Амичи, помощник врача.

Мама кинулась к нему.

Амичи в целом неплох. Конечно, не Ш-Н, но вообще Амичи молодец. Раньше приходил после смен, сидел, потирая уставшие глаза. Мне казалось, что он вообще не спал. Иногда появлялся ночью, проверял показатели на мониторе. Я не понимал, какой у него график.

Сейчас он только коротко кивнул мне, и они с мамой отошли в дальний конец комнаты. Элена вытянула шею в их сторону. И по тому, как менялось её лицо, я понял: дело плохо.

– Давление поднялось… – долетели до меня слова.

Элена мрачно встряхнула подушку, взяв её за два ушка, и яростно зашуршала, расправляя простыню.

– … Новый препарат… не все реагируют… прошу подумать… трансплантация…

Последнее слово я прочитал у Амичи по губам. Потому что Элена неловким движением опрокинула бутылку на столе.

Вода хлынула на пол.

Глава 3
Логан

Мама привезла из дома мой ночник. Дотронешься – красный свет. Ещё раз – фиолетовый. Можно продолжать, пока не выключится. Этот момент мне не нравился, и я снова стучал по лампе. Не хотел, чтобы выключалась.

Прямо как наша жизнь. Дотронешься – хорошее что-нибудь. Например, шоколадный йогурт на завтрак. Ещё раз – плохое. Домашку большую задали. Стучишь, стучишь… А потом – темнота. Для меня она наступит быстрее.

И я об этом знал.

Когда мама наконец ушла, я включил нежно-зелёный свет и взял телефон. Был только один человек, кому я мог сейчас написать.

«Хей, не спишь?»

Ответ пришёл мгновенно:

«Здорово, брат! Не-а».

Я поколебался немного, потом признался:

«Я вот в больнице. Катетер и все дела. Отдыхаю, в общем».

«Оу, поздравляю! Как там, нормально кормят? У нас был просто ужас».

Я усмехнулся. В этом весь Логан!

«Нормально».

Немного подумал и дописал:

«Давление поднимается. Мне светят новые таблетки».

Логан написал через десять минут:

«У меня тоже так было. Что за штука? Ремо?»

«Не знаю. Завтра скажут. А ремо – это что?»

«„Ремодулин“. Редкостная фигня. Внутривенно, жуть как больно менять. И каждые две недели. Не соглашайся, короче. Всё равно никакого толка».

Я откинулся на подушку.

Вот оно что. Никакого толка…

А в чём тогда толк? Что поможет?

Я вздохнул и стукнул по ночнику. Палату залил сиреневый свет. Такой нереальный, как в сказке. Я смотрел на лампу и думал.

Логан сейчас был единственным человеком в мире, кто меня понимал. Я нашёл его год назад, когда начал задавать вопросы. У нас в семье это так и называлось – «время неудобных вопросов». Помню, как у мамы изменилось лицо, когда я спросил, скоро ли умру. К отцу идти было бесполезно, поэтому я пошёл в интернет. И наткнулся на Логана.

Он начал свой блог несколько лет назад. Писал обо всём: обследования, катетеры, больницы, лекарства… Я глотал и глотал эти строчки, в основном по ночам. Многое было так знакомо! Логан был старше меня лет на пять, он многое испытал. Намного больше, чем я.

В итоге решил связаться с ним. Поначалу мы общались каждый день. Сообщения летали между городами, как птицы. Он жил на севере Германии, под Гамбургом, я – на юге, в Баварии.

«Чувак, не буду тебя типа подбадривать, – написал он в одном из первых сообщений. – Эта фигня не лечится. И никогда не вылечится. Мы за бортом, понимаешь? Этот корабль не для нас».

Я крепко запомнил это выражение и потом не раз повторял про себя. Хотя плавать, в общем-то, умел и любил. Но этот корабль – не для меня.

Телефон тренькнул.

«Сорри. Дело одно надо было доделать».

Я радостно застучал по кнопкам. Дописал ещё один вопрос. Подумал. Стёр. И отправил другое:

«У меня кровать жуть просто. Жёсткая, как спина осла с фермы».

Логан долго печатал ответ. Наконец пришла куча текста, щедро украшенная восклицательными знаками. Казалось, он просто ставил их где попало. А может, так оно и было. Логан, кажется, даже школу не окончил. Хотя ему было уже девятнадцать.

«Же-есть вообще! Ненавижу больнички, ненавижу эти кровати! Всё там ненавижу! И врачей в этих их дурацких халатах!! А между прочим, они обязаны нам лучшие условия создавать, ведь столько денег у города отжимают! Уроды!!!»

Телефон взорвался фейерверком сообщений. В нём колотилась ярость Логана.

Мне было всё равно, что там с деньгами и кто кому должен. Я просто хотел поговорить с человеком, который был в теме. Кто был отрезан от мира нормальных людей – с перспективой, что его лампа скоро выключится. Чик!

Логан много ругается, это правда. Но хорошо, что он есть. Без него я был бы совсем один. Я – и мрак.

А теперь надо собраться и…

Я рывком поднялся на кровати и ударил по лампе.

Свет потух.

Глава 4
Нарвал

Ночью мне приснился Ш-Н – таким, как в первый день нашей встречи.

Меня тогда привезли в эту же больницу с грязными окнами, и я ждал первой в жизни катетеризации сердца. Слово-то какое, брр! Будто спрут с длинными щупальцами. Ка-те-те-ри-за-ци-я! Напоминает «канализацию».

Я боялся тогда. Очень. Но никому не говорил, особенно маме. Вечером накануне процедуры я сидел на кровати и представлял, как спрут будет в меня забираться. Шевелить внутри длинными, скользкими щупальцами. От этого подмышки становились мокрыми. Вдруг открылась дверь и на пороге возникла большая фигура.

– Не спишь ещё? Я твой новый врач. Меня зовут Шурце-Найк.

– Э-э… А мне не сказали. Здравствуйте.

Он подошёл и присел на край кровати. Весь такой большой, черноволосый, с крупным носом и внимательными глазами. И какой-то очень спокойный.

– Хочу рассказать тебе, что будет завтра.

– Знаю, – быстро ответил я, – осмотр.

– Да, представь, что у тебя внутри река. – Врач сделал движение рукой, будто показывал течение воды. – И по этой реке мы пустим маленький кораблик. Разведчика с камерой. Он будет плыть и плыть, пока не доберётся до сердца. Там он всё сфотографирует, а мы эти снимки увидим на экране.

– Это больно? – Я не отрывал взгляда от руки.

– Ты будешь спать, мы дадим лекарство.

– А потом?

– Потом ты проснёшься. И всё.

– Точно всё?

– Страшно? – Он похлопал мою ногу под одеялом.

«Ну вот, – подумал я, – сейчас начнёт про мужество и прочую ерунду».

Но вместо этого Шурце-Найк сказал:

– А мне, думаешь, не страшно? Вот тебе сколько лет?

– Одиннадцать.

– А мне сорок девять. И страшно знаешь как? Это всё трусишка Шурце, – он погрозил кому-то пальцем, – Найк посмелее будет.

Я улыбнулся.

– А вам почему страшно?

– У меня тоже скоро операция. Вот здесь. – Он показал на живот.

– У вас?

– А что, думаешь, врачи не болеют?

– Ну… как-то не думал об этом. Но вы не бойтесь, всё будет хорошо! – Мне захотелось его подбодрить.

– Ладно. Если и ты не будешь. Вместе не будем, идёт?.. А у меня знаешь что есть? Сейчас.

Он вышел из палаты и быстро вернулся с листком бумаги.

– Смотри!

На одеяло упал рисунок. Какое-то морское животное с длинным бивнем-шпагой плыло среди льдов.

– Кто это?

– Нарвал. Северный единорог. Живёт во льдах. Нарвалов осталось очень мало. – Врач серьёзно посмотрел на меня. – Они занесены в Красную книгу.

– Нарвалам, наверное, тоже страшно. Раз их так мало.

– Ещё бы! Но они молодцы, держатся. И ты справишься. Ну, мне пора. Завтра утром в восемь за тобой придут.

– А можно, – я кивнул на рисунок, – во время операции он будет рядом?

Я впервые смог сказать слово «операция».

– Конечно, я прослежу. – Шурце-Найк улыбнулся и встал. – Спокойной ночи.

Когда закрылась дверь, я положил нарвала на тумбочку рядом с кроватью и крепко заснул.

Это было три года назад.

Там был прошлый я, ещё маленький. И был Ш-Н.

А здесь настоящий я вздохнул, полез в сумку и вытащил мятый пожелтевший листок. Края истрепались, рисунок почти стёрся. Он был со мной на всех осмотрах, везде, где мне было страшно. Его нарвал. Вряд ли, конечно, Ш-Н нарисовал его сам – рисунок был детский. Но очень хороший, чёткий и как будто живой.

Казалось, нарвал подмигивает мне: не бойся. Мы вместе.

Я положил его под подушку и сразу уснул.

Утро выдалось неплохое. Очень хорошее даже. Вот, например, привезли завтрак. А там – йогурт! Да не просто йогурт, а с шоколадными шариками! Настроение сразу – оп! Вверх, как столбик термометра.

Я встал и прижался носом к стеклу. Окно, как обычно, грязнющее. Но там, вдалеке, небо прояснилось и показались горы. Самые настоящие! Белые, будто посыпанные сахаром. И на душе стало так хорошо-хорошо. Словно в лотерею выиграл.

А потом случилось чудо.

Я уронил телефон за комод и полез доставать. Чуть кислородный шланг не оторвал – меня подключали на ночь, – но справился. Сел на кровать, отдышался и вижу: комод криво стоит. Может, что-то под ножку закатилось? Я снова к нему и давай двигать. Туда-сюда – всё равно криво. Тогда я легонько его тряхнул. Дверцы – крак! – и раскрылись.

А внутри! Книги, журналы! Штук сто, а может, и двести!

Я сел на пол и набросился на сокровища. Вот повезло! Из детской комнаты можно только одну-две книжки брать, а тут – всё мне одному!

Так, что тут у нас… Ну, это для малышей, ерунда всякая. Ага, детективы, уже интереснее.

Комиксы, тоже неплохо. Мини-энциклопедия морских животных. Стало любопытно, есть ли там нарвалы. Должны быть.

Я открыл книгу и стал листать… Касатки, акулы, ага! И вдруг мне на колени выскользнул рисунок.

С нарвалом!

Я замер, хлопая глазами. Как такое возможно? Рванул к кровати, вытащил свой из-под подушки.

Ничего не понимаю!

В книге был точно такой же рисунок. Просто брат-близнец. Два абсолютно одинаковых нарвала! Только мой был уже старый и потёртый. А этот поновее и даже будто веселее.

Откуда он?

Bepul matn qismi tugad.