Kitobni o'qish: «Поэтка»
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения издательства «КомпасГид».
© Март Т., текст, 2024
© Оформление. ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2024
Розовые страницы
Лежа на чужом жестком диване, под заоконный фолк-рок сентябрьского дождя Дашка доедала «Сникерс». Слезы текли не переставая уже давно – поневоле приходилось глотать их тоже, и соленая сникерсовая карамель казалась отвратительно пересоленной.
Почему-то вспоминалась вонючая серая рыба, которую часто подавали в школьной столовой – рядом с озером пюре, на щербатой тарелке.
В столовой Дашка честно пыталась обедать – быть включенной в систему, как повторял ей папа. А мама говорила проще: не отрываться от коллектива. Но ни пюре с островами-комочками, ни макаронные червяки, ни разваренные сардельки, которые повариха раскладывала по тарелкам рукой, такими же по-сарделичьи толстыми пальцами, – не шли ни в какое сравнение с обедом, взятым из дома. С маминым обедом. Ласково завернутые в прозрачную пленку, принаряженные ажурной салфеткой – бутерброды с сыром, тыквенные кексы, ровные квадратики тающей во рту запеканки… И на десерт в маленький круглый контейнер мама резала разноцветный фруктовый салат.
«Мама… Ты же раньше любила меня…» Дашка проглотила последний шоколадно-соленый кусочек, положила опустевшую обертку на пол возле дивана – утром не забыть убрать за собой. Спрятала руку под тонкое одеяло, которым была укрыта. Холодно. «Мама… Зачем ты сегодня со мной так, за что?!»
И не в еде ведь дело. «Не хлебом единым жив человек», – откуда-то вспомнилось Дашке. Не хлебом, и не омлетом, и не маминой фирменной рыбой по-гречески, с бусинами сине-черных маслин. Но папа говорил, что домашние дела – это служение, а приготовление пищи – язык любви. А мама кивала полушутя, и светлые кудряшки у маминого лица кивали с ней вместе. «Мариша, там в кастрюльке пирожки треугольные – это с чем?» Мама смеялась: «С любовью!» – и начинала папу тормошить-щекотать. Иногда и Дашка, завидев такое прекрасное безобразие, кидалась к ним, и они смеялись втроем, дурачились, обнимались. И потом шли на кухню пить красный чай, любимый в семье, со смешным вороньим названием «каркаде», рубиновым цветом и кисловатым вкусом.
Дашка гордилась их кухонными посиделками, поездками в Эрмитаж, походами на природу – всем тем, что они делали вместе. Она знала: у них идеальная семья.
Треугольные пирожки незыблемо были с яблоками.
«Семейный» чай пили из больших глиняных кружек – в них он долго не остывал, и за чаем болтали обо всём на свете. У мамы с папой кружки коричневые, а у Дашки желтая. На одной стороне нарисован ежик, в лапах у него гриб с красной шляпкой. На другой – надпись:
Кружку мама с папой давным-давно подарили Дашке на день рождения. Тогда ей исполнилось пять, и месяц назад она сочинила свои первые строчки – вот эти, мухоморно-ежиные, а родители заказали кружку с рисунком и текстом.
С тех пор стихи Дашка стала писать получше, но по-прежнему пила каркаде из любимой кружки.
А однажды – тоже давно, сто лет назад, в пятом классе – Дашка налила красный чай, остывший, в бутылочку, взяла с собой в школу. Но крышку закрутила неплотно, и чай пролился в рюкзак. Особенно досталось книжке по теории русского языка: пропитавшись качественно заваренным каркаде, первые страницы нежно порозовели. По этому пособию занимались с пятого по девятый класс: в мае сдавали его школьной библиотекарше, в сентябре получали обратно. Было удобно, что все правила – в одной книжке, всё под рукой. Дашка очень переживала: испортила ценный учебник! Но с розовыми страницами стало красивее. В библиотеке его приняли без проблем – ничего не заметили, и на следующий год Дашка присматривалась, не попалась ли кому из одноклассников эта «Теория», но с тех пор ее так и не видела.
Дождь не унимался, в комнате стало совсем зябко. От чужого белья, постеленного на диване, веяло дополнительным холодком стирального порошка. Холодно.
Дашка опять заплакала. Вспомнила, как они с мамой в тот день спасали учебник. Дашка открывала розовый разворот, а мама просушивала страницы феном. Заскучав, нацеливалась феном на Дашку – жаркая воздушная струя щекотала щеку, ерошила волосы, и обе они хохотали взахлеб.
Вечером пришел папа, одобрил розовые страницы. Сказал про них какое-то умное слово, что-то типа «феноменологично». И потом они вместе ужинали. Пили чай с мамиными рогаликами.
А теперь выпечкой пахнет разве что от соседей. Месяц назад папа ушел. Сказал: «Поживу один». Сказал: «Я устал». И ничего толком нельзя было понять. Иногда он звонил Дашке, спрашивал, как дела. Пару раз они погуляли в парке – побродили под дождем по раскисшим дорожкам, папа оставил Дашке карманных денег. Разговоров не получалось.
Мама перестала готовить совсем. Приходила с работы – садилась у телевизора. И смеяться перестала, и светлые кудряшки свои укладывать – собирала волосы в депрессивный хвост. Дашка не знала, что с мамой делать. Подходила, обнимала. Так и сидели.
А вчера Дашка попросила на ужин рыбу. Запеченную с маслинами. И зачем-то добавила неуверенно:
– Мам, ты… это… как-то уже в руки себя возьми…
И сама испугалась маминого взгляда в ответ – ледяного, незнакомого. «Ты что, мам, это я!» – захотелось крикнуть Дашке. А мама выпалила, как выплюнула, ей в лицо:
– Не нравится со мной – к отцу проваливай!
И добавила тише:
– Только не больно ты ему нужна…
Дашку будто ударили, в голове загорелось одно слово: больно! Больно очень даже. А мама повторила:
– Слышишь меня? Я тебе русским языком говорю: не нравится – проваливай.
Дашка вылетела из комнаты, из квартиры – скорей, скорей!.. Хотя куда – не к отцу же, в самом деле?.. Не больно – мама, мамочка, больно! – ему это надо. Через три ступеньки вниз… вниз… отсюда подальше… Больно… «Куда на ночь глядя-то?!» – и Дашка уткнулась в плащ тети Любы из второго подъезда, которая как раз возвращалась с работы домой.
– Даша, не спишь? – Тонкая полоска света упала на пол, в приоткрывшуюся дверь заглянула тетя Люба.
Дашка размазала по щекам разъедающие слезные ручейки, мазнула рукой по губам – не в шоколаде ли? Слабо улыбнулась – не сплю, мол, всё ок. Тетя Люба не торопясь подошла, оставила дверь открытой – коврик света стал шире. Дашка увидела, что на ней халат в крупную клетку, на голове железные бигуди – Дашкина бабушка носит такие.
– Даш, я у мамы была. Предупредила, что ты у меня заночуешь.
Вот так новости. И когда это она успела?
– Спасибо, – еле слышно пролепетала Дашка. В горле запершило то ли от шоколада, то ли от слез. – Извините, неудобно вышло, вам хлопоты…
– Да какие хлопоты, что ты! – Тетя Люба всплеснула широкими рукавами – в полутьме точь-в-точь волшебная толстая птица. Добавила озабоченно: – Тебе заснуть бы. Валерьяночки дать?
– Да нет, я ничего… Спасибо… – Дашка опять изобразила улыбку.
Хозяйка проворно оглядела комнату – всё ли в порядке, удобно ли Дашке. Заметила щель между шторами – взмахнула рукой, задернула их плотнее. Пробормотала себе под нос:
– Теплое одеяло дам.
Полоску света закрыла большая тень: хозяйка вышла, пошебуршила чем-то в соседней комнате. Вернулась, неся под мышкой скрученное руликом ватное одеяло. Развернула его, укутала Дашку, а легкое летнее забрала.
– Начало сентября – и холодина такая…
Холодина такая, огромная, серая, приходила к Дашке во сне. Надвигалась, давила, распадалась на дымные тени, и они корчились под дождевой перестук. Прилетала птица с металлическим хохолком, прогоняла Холодину, голосом тети Любы пела: «Спи-и… Спи-и…»
Дашка и проспала – полдня, до обеда. Повезло – выходной, в школу не надо. Дождь не кончился, и тетя Люба совала ей в руки зонт, но Дашка не стала брать – домой идти две секунды. Домой? А где у нее дом? Как она после этого станет жить с мамой? Как она вообще станет – жить? Переберется к деду и бабушке? У них крохотная квартирка, налаженный быт. Она поневоле начнет мешать. Или правда уйти к отцу? Но если он хочет быть – ужасная мысль! – не с ней и не с мамой, а с другой женщиной?! Куда идти? Кому она, Дашка, больно нужна? Больно…
В коридоре у стены стояли папины ботинки. Дашка встрепенулась, ожила, мигом поверила: всё будет как раньше! Р-раз – швырнула в угол мокрую куртку, два – сбросила кроссовки, три – бегом в комнату к родителям, скорее, скорее! На пороге споткнулась обо что-то, чуть не свалилась. Посмотрела под ноги – и увидела папину дорожную сумку. В ней валялись вперемешку рубашки, книжки, какие-то диски… Папа стоял возле раскрытого шкафа, в руках – пара свитеров. Заметил Дашку, шагнул к ней, неуклюже переступив через сумку. Чмокнул во влажную от дождя (от дождя?) щеку:
– Привет…
Он по-прежнему держал оба свитера и бестолково, на весу, пытался сложить – пополам и вчетверо. Получалось криво, и папа в итоге бросил их в сумку так, шерстяным комком. Развел руками, оправдываясь:
– Вещи вот собираю.
И стало понятно, что теперь – точно всё. Эпилог. Финиш. Баста. Без вариантов. Раньше была надежда: передумает и вернется. Через неделю, через месяц или полгода… Он и вернулся. Забрать вещи. Всё.
Дашка на деревянных ногах вышла в кухню. На диванчике там сидела мама – бледная, с очень прямой спиной, руки на коленях сцепила в замок. Дашка села рядом, такая же немая и неподвижная.
Очнулась, когда в кухню вошел папа. Из горы посуды на сушилке вытянул Дашкину кружку с ежиком.
– Зачем она тебе? – глухо спросила мама.
– Ну как же… – Папа растерянно улыбнулся. – Даша будет ко мне приходить, чай пить…
Мама вскочила. Мама – добрая, веселая, никогда на Дашкиной памяти не скандалившая – вскочила с дивана, ударила папу по щеке! И тут же – по руке с чашкой.
Дзынь!
Ярко-желтые осколки на полу. На одном из них, покрупнее, – мухоморная шляпка.
Мама упала ничком на диван, плечи вздрагивают. Кажется, пляшут.
А рыданий не слышно. Или просто Дашка не слышит. В мире словно выключили звук, и воспоминания остались такие – картинки. Папа. Мама. Чашка. Пляшущие плечи. Осколки.
А затем звуки резко включили: щелкнул дверной замок, и на лестничной площадке тронулся лифт. Мама, по-старушечьи шаркая ногами, подошла к окну, распахнула его. Окно выходило во двор – сквозь начинавшую облетать листву хорошо было видно папу, который шагал к машине. Полупустая дорожная сумка болталась на папином плече. Машина пиликнула, признав хозяина.
– Закрой окно, – внезапно сказала Дашка.
Мама подняла на нее покрасневшие глаза, удивленно переспросила:
– Что?
– Ничего. Дует. – Дашка сама закрыла окно. – Нам задали много, пойду заниматься.
На полу валялся неразобранный пакет с новыми учебниками. Дашка вытряхнула все на стол: совсем тонкий учебник – по алгебре, солидный и пухлый – по литературе, комплект – по русскому: развитие речи, практика, тео…
Теория, да. Та самая, с розовыми страницами.
Дашка потянулась к книге, взяла ее в руки. Погладила, будто это был котенок или щенок. Наугад открыла один из розовых разворотов – достался параграф о чередовании – е-/-и- в корнях. Правило было с двумя картинками: на левой – крупными буквами «соберу» и девочка с пустым лукошком идет за грибами. На правой – «собираю», девочка сидит на грибной поляне, лукошко наполовину полное. Если после корня – а- в корне пишем – и- (собираю). Если после корня другая буква – пишем – е- (соберу).
Дашка полистала учебник – пробежала пальцами по страницам, будто сыграла пьесу на клавишах рояля. «Чайных», розовых страниц набралось негусто. Окрасились первые десять, а после них шли обычные, белые.
У Дашкиного локтя возник поднос: чашка чая, тарелка с каким-то мелким печеньем. Мама? Мама… Постояла рядом, хотела что-то сказать, но только вздохнула. Положила руки Дашке на плечи, уткнулась лицом ей в волосы и выдохнула: «Прости».
Мамины руки были родные, теплые, со знакомым ароматом духов. Чашка была незнакомая, темно-зеленая, и слегка раздражала. На рубиновой поверхности каркаде плавала красивая звездочка аниса. «Удивительно, но „чайник долго остывает“ и „чайник долго не остывает“ – это одно и то же», – ни к селу ни к городу вспомнила Дашка шутку из интернета.
Открытый урок
Если бы Дашку спросили, кто из ее знакомых настоящий джентльмен, Дашка не задумываясь назвала бы Лёнечку. Он был невозмутим, элегантен, ходил в идеально отглаженных белоснежных рубашках и черных костюмах, закалывал галстук какой-то старинной булавкой, всегда пропускал даму в дверях и вежливо улыбался, посверкивая очками в тонкой оправе. Говорил Лёнечка мало и еле слышно, к любой фразе норовя добавить «пожалуйста» или «спасибо», а точнее, чаще please или thank you, потому что Лёнечка – Леонид Елизарович – преподавал в Дашкином классе английский.
Ученики Лёнечку не обижали, а уважали. Двоек он никогда не ставил, о программных туманах, индейке в клюквенном соусе и Биг-Бене рассказывал интересно, а не в стиле London is the capital of Great Britain.
После звонка на урок кроткий Лёнечка вставал перед классом, учтиво сияя – крахмальным воротничком, улыбкой, стеклышками очков. Робко, но с безупречным произношением говорил:
– Good morning, children.
Великовозрастные children дежурно тянули в ответ свой пресный «мо-онинг» и шумно рассаживались за партами.
Но иногда Лёнечку игнорировали – не нарочно. Просто он был очень тихий, а девятиклассники – громкие. На перемене ходили по классу, что-то обсуждали-галдели – и не слышали ни звонка, ни учительского приветствия. Тогда Лёнечка самую малость сиял у доски вхолостую, после чего вздыхал и повторял «Good morning» погромче, и урок начинался уже неминуемо.
В одно такое доброе утро Лёнечка перешел с английского на свой джентльменский русский и застенчиво объявил:
– Господа, в среду к нам пожалует экспертная комиссия. Прошу вас подготовиться хорошо и держать себя подобающим образом.
Ученики закивали, а чей-то бойкий голос уточнил:
– Зачем комиссия-то?
– Я имею честь быть участником конкурса педагогических достижений, – объяснил Лёнечка и, улыбаясь, добавил: – Комиссия прибудет, чтобы оценить мои достижения в деле вашего обучения.
По необычно блеклой Лёнечкиной улыбке было понятно: комиссию он боится.
В среду вслед за Лёнечкой в класс проследовали эксперты – две женщины средних лет и один пожилой мужчина, с какими-то папками в руках. Перемена продолжалась, ученикам велели ждать в коридоре. Через минуту, оставив экспертов одних, в коридор вышел и бледный учитель. То и дело поправляя воротничок рубашки – похоже, она душила Лёнечку, – англичанин бродил по коридору туда-сюда. «Здрасьте!..», «Здрасьте, Леонид Елизарыч!..» – слышалось от пробегавших мимо учеников. «Здравствуйте, здравствуйте…» – шелестел учитель, не поднимая глаз, но тут…
Взлохмаченный третьеклассник, летевший по коридору, траекторию полета не рассчитал и врезался… в Лёнечку!
Лёнечка покачнулся… развернулся… схватил мальчишку за плечи, тряхнул и раскатисто проревел:
– Куда же ты пр-р-решь, скотина?!
Все, кто был в коридоре, испуганно обернулись. И еще пару секунд озирались по сторонам, не опознав источник столь грозных звуков – в Лёнечке. Щеки его алели, очки сверкали, очи за очками сверкали тоже. Он был великолепен!
Бедного мальчишку англичанин не выпускал и продолжал трясти. Вмешаться никто не решался. Жертва готовилась зареветь. Но тут прозвенел звонок.
Лёнечка опомнился, провел рукой по лицу и шагнул в класс.
Тема урока была Choosing a Career – «Выбор профессии». Успокоившийся Лёнечка вызвал отличника Колю Камышова, и тот неожиданно стал рассказывать, что хочет быть космонавтом.
– Work should bring real satisfaction, otherwise our whole life will become dull and monotonous. I am ready to devote all my life to look at the stars and to serve humanity…2– вдохновенно фантазировал Камышов на прекрасном английском.
Непонятно было, то ли он раскрывает душу, то ли паясничает и срывает урок.
Дашка слушала Колю вполуха, а сама с удивлением думала, что любой человек, даже черно-белый джентльмен или скучный отличник, – это загадочная Вселенная. И ежедневные встречи с ним – как выход в открытый космос…
Bepul matn qismi tugad.
