Kitobni o'qish: «Берегись тихой собаки и спокойной воды»
Вместо пролога:
Мне всегда хотелось любить и быть любимой. Простое, естественное человеческое желание.
Сколько себя помню, удивляло, ранило и возмущало равнодушие, неприязнь, враждебность и нелюбовь…
Изначально относилась ко всем, по меньшей мере, с симпатией, с сочувствием, доброжелательно. Искренне недоумевала, встречаясь с откровенной грубостью, завистью и злостью. В детском и юношеском возрасте могла даже заболеть от этого. Сегодня реагирую повышением артериального давления и сердечной болью.
Так прекрасна и коротка человеческая жизнь! И так жестоки и бездумны бывают некоторые люди, причиняя боль друг другу, обижая, не желая понять.
Основанная на авторских биографических данных, наполненная событиями жизни героев, их чувствами, эмоциями, меняющимися настроениями, переживаниями горя и радости, горечи, гнева и страдания, ощущениями счастья – эта книга помогла мне лучше разобраться в самой себе, почувствовать всю полноту и ценность прожитой жизни. Быть может, сможет помочь еще кому-то … Надеюсь, и вам…
С уважением и любовью ко всем.
Татьяна Макарова
Посвящение:
Моим родителям с сердечной любовью и благодарностью
Все меняется, ничто не исчезает
Большая светлая комната с двумя окнами, в которой я, совсем маленькая, сижу на картонном чемодане. На мне сарафанчик в горошек, в руках держу серого плюшевого зайца-любимую игрушку. Вокруг суетится много взрослых людей, выносящих какие-то вещи, мебель, о чем-то громко говорящих. На меня никто не обращает внимания. Я просто сижу и смотрю на то, что происходит: на немытый пол, на разбросанную одежду, на входящих и выходящих людей…
Неожиданно ко мне подбегает какая-то молодая женщина (я ее не знаю, но не боюсь), берет на руки, прижимает к себе, обнимает, торопливо целует щеки, лоб, волосы…Я пытаюсь увернуться от поцелуев, потому что не люблю целоваться…А женщина беззвучно плачет, и ее слезы капают мне на лицо. Посадив меня на чемодан, она куда-то уходит. Больше ничего не помню про этот день.
Много лет спустя я спросила папу о той женщине. Он очень удивился и ответил, что я не могу ее помнить, так как мне тогда было менее двух лет. Что-то отвлекло нас от разговора, и больше мы об этом не вспоминали…
Глава первая: В любви есть три знака препинания: восклицательный, многоточие и точка…
Июль 1986года. Жара. Большой вентилятор немного облегчает жизнь на пятом этаже бетонной девятиэтажки.
Дочь уехала на Иссык-Куль, и мы с Димой остались вдвоем. Он что-то мастерит на лоджии, а я смотрю телевизор, не особо вникая в происходящее на экране.
–Дим, послушай! Мы женаты уже четырнадцать, а знакомы 16 лет … Как быстро летит время?!
–Да-а-а!
–Я помню все-все с нашей первой встречи, как будто это было вчера … А ты?
–И я.
–Знаешь, мне кажется, что я тебя еще больше люблю, чем тогда.
–Когда – тогда?
–Ты вообще слышишь, о чем я тебе говорю?
–Слышу!
–А ты меня любишь?
–Конечно, люблю.
–Сейчас больше любишь или меньше, чем 16 лет назад?
–Ир! Ну что ты хочешь услышать?! Я тебя любил, люблю и буду любить всегда.
–Честно-честно?
–Ты же знаешь, врать не умею, да и незачем.
–Нет, просто скажи!
–Все понял, жена! Пошли в спальню, и у тебя не будет ко мне глупых вопросов.
Мы идем сначала в душ, затем в комнату дочери, которая в ее отсутствие становится нашей спальней. Обычно мы спим на раскладывающемся диване в зале. Это общая комната в которой всей семьей смотрим телевизор, принимаем гостей, проводим большую часть времени. Квартира двухкомнатная – особо не разгуляешься, но нам в ней уютно и хорошо живется…
Я люблю Диму. Он такой надежный, умный, сильный, рассудительный. Доверяю ему больше, чем даже самой себе, потому что часто могу совершать поступки по первому движению души, не задумываясь, а потом жалею…
В Диме мне нравится все: как он говорит, как смеется (у него какой-то особенный смех), люблю гладить его пепельные волосы, целовать родинки-их у него много, его сильные руки, просто люблю его всего …Дима ласковый и нежный, когда мы вдвоем, а на людях он не приемлет «обнимайчики», «поцелуйчики», вообще «сюсюканье». Считает показухой. Меня эта, как мне иногда кажется, нарочитая сдержанность, задевает, но я понимаю, что в отличие от меня -стопроцентного экстраверта, с открытой душой и сердцем, он -интроверт, поэтому скрывает чувства и переживания, не позволяя никакой демонстративности. Его, такого сдержанного, спокойного, немногословного, всем хочется защитить от меня -эмоциональной, порывистой, энергичной. Моя мама часто повторяла: «Ира! Не обижай Диму!». Как будто Дима маленький ребенок…
Секс – очень важная часть жизни и на пятнадцатом году нашей семьи… Дима – мой первый и единственный мужчина, поэтому все, что происходит у нас в постели, для меня волшебно и естественно одновременно. Я счастлива, что мой муж всегда хочет меня, что ему доставляет удовольствие наша близость, что он такой неутомимый и ненасытный…
В дверь позвонили. Мы уже просто нежились, переводя дыхание и постепенно приходя в себя … Решили не открывать. Кто-то продолжал настойчиво трезвонить. Я накинула халат на голое тело и направилась узнать, кто это там такой неугомонный.
Это оказалась соседка с четвертого этажа.
–Ира, привет! Ваша дочь опять выбросила мусор мимо мусоропровода.
–Привет, Валь! А что, на мусоре, прям, написано, что он наш?! А Юльки, кстати, уже второй день нет дома.
–Ты знаешь, Ира, именно написано! Конверт лежит с фамилией и инициалами твоего мужа.
–Ладно, Валя, извини. Сейчас выйду и уберу.
Я переоделась, взяла веник, совок и спустилась к мусоропроводу. Вернувшись в квартиру, высыпала все в мусорное ведро. Вспомнила, что Валя говорила о каком-то конверте, адресованном Диме. Стала искать и нашла не только его, но и разорванное письмо…
Письмо было отправлено «до востребования» моему мужу. Мне стало интересно, и я решила его прочитать. Собрав обрывки письма, зашла в комнату дочери (Дима к тому времени уже принимал душ) и начала складывать их в связный текст.
Когда прочитала письмо, мне показалось, что пол уходит у меня из-под ног, что этого просто не может быть по определению, не может быть никогда! Только не со мной, не с нами…
В письме какая-то Люда из Минска упрекала Диму, что он не ответил на ее открытку и письма, а она с нетерпением ждет, когда же, наконец, его жена (то есть –я), уедет к своим родителям на Украину, тогда она прилетит сюда, и он покажет ей наш город, а потом они будут вместе отдыхать на Иссык-Куле … Девушка писала о том, как им было хорошо вдвоем в Москве, как интересно они проводили время, посещая Третьяковку, прогуливаясь по Арбату, как много говорили обо всем. Писала, что постоянно думает о нем и с нетерпением ждет встречи…
Весной Дима был в Москве на трехмесячных курсах повышения квалификации. Как теперь я смогла убедиться, квалификацию ему удалось повысить очень даже неплохо. Нам он регулярно писал, каждую неделю звонил и, помнится, признавался, что очень скучает по мне и Юльке.
Не понимая, что же делать, зашла в ванную, открыла душ и включила холодную воду… Не знаю, сколько прошло времени, пока зашел Дима. Увидел, что стою, потерянная и замерзшая, выключил воду, взял меня на руки и унес в постель. Когда накрывал пледом, заметил сложенные обрывки письма … Не стал дожидаться ни слов, ни вопросов, заговорил сам:
–Ириш! Ну, ты же видишь: я ей не писал, даже не отвечал на ее послания. Вообще, между нами не было ничего, и быть не могло. Я без тебя, общаться не с кем, она сама ко мне приклеилась и ходила, как хвостик, по пятам. Перестань себя накручивать! Не стоит это того, поверь!
Я слушала молча. Он продолжал что-то говорить. Для меня остановилось время. Мой мир рухнул…
Дима, стоя на коленях, обнимал, как маленькую девочку, гладил по голове, целовал, уговаривал успокоиться… Успокоиться я не могла. Эту ночь впервые спали в разных комнатах.
Утром мы нашли вариант возможного примирения: Дима звонит в Минск и просит ее прислать фото (я хотела видеть свою соперницу!); после получения фотографии пишет ей письмо как любит меня и дочь, что на самом деле он и предположить не мог такого восприятия ни к чему не обязывающих разговоров …
Дима был согласен на все, только бы мы помирились. Он позвонил, фотографию она прислала. Люда не произвела на меня никакого впечатления – соперницей я ее не посчитала. Письмо Димой было написано и отправлено. Мы постарались поскорее забыть об этом. Нам казалось, что у нас это получилось.
Глава вторая: Есть в мироздании нечто, над чем время не имеет власти – это человеческое сердце
1957-й… Город Д., окруженный лесом, стоял на реке. Любимым увлечением мужчин была охота, женщины собирали грибы и ягоды. В реке – полно рыбы, которую можно было ловить руками, чем и занималась детвора, пока родители отдыхали на берегу. Небольшой провинциальный городок: всего 2 маршрута автобусов, 4 двухэтажных дома, две школы, один детский сад, больница, кинотеатр, библиотека, а главная, конечно, бумажная фабрика- градообразующее предприятие.
Дом, в котором папа получил квартиру, был двухэтажным, но без удобств: вода во дворе, в общей колонке; туалет с отдельными 6-ю кабинами, сбитыми из деревянных досок, в которых мальчишки-подростки проделали дырки для подглядывания, позади двора, возле огородных грядок; перед домом – небольшие сараи, где хранили велосипеды, лодочные моторы, заготовленные на зиму дрова, потому что отопление в доме печное, старую мебель…Кто-то держал кур, а кто-то даже корову.
Нам с Колькой было по четыре года, и мы перешли из ясельной группы в детский сад. Жили в одном подъезде в соседних квартирах на втором этаже.
Ходили в одну группу детского сада от бумажной фабрики, находящегося километрах в трех от нашего дома. Воспитательница-Лидия Ивановна – молодая, красивая, добрая женщина. Мы ее очень любили.
В нашем детском саду было много разных игрушек, а на площадке во дворе стоял на рейде большой корабль- с парусами на мачте, палубой, камбузом, каютой, капитанским мостиком, штурвалом…Нам он казался настоящим. Друг папы, дядя Витя, прослуживший всю войну на флоте, построил этот корабль сам. Своих детей у него не было, а он любил возиться с детворой.
Мы с Колькой всегда играли вместе, рассказывали друг другу всякие истории, сказки, делились фантазиями. Нам было интересно вдвоем. Колька – сорви- голова, и ему нередко доставалось от отца, который самым правильным методом воспитания считал ремень. Меня никогда не били, увещевали словесно. Возмущенная случавшимися ремешковыми расправами над Колькой, я даже пыталась переубедить дядю Сашу (так звали его отца) в том, что детей бить нельзя. Из уважения к моему папе, работающего заведующим отделением городской больницы, прошедшим всю войну от Москвы до Берлина военным хирургом, тот терпеливо меня выслушивал, но при очередном Колькином проступке снова использовал свой надежный метод.
Наша любимая воспитательница ушла в декрет (нам объяснили, что покупать себе ребенка), и появилась новая –Рита Карповна. Ей было, наверное, всего лет 45-46, она не была некрасивой, но ее постоянно недовольное лицо, неприятный голос, крикливость вызывали у нас неприязнь. Мы никогда не видели ее веселой. Улыбалась она только тогда, когда наказывала кого-то из детей. Видимо, работа с нами воспринималась ею как тяжелая обуза. Нам она казалась настоящей Бабой Ягой…
Я в том раннем возрасте не переносила молоко, особенно ненавидела пенку. Причем, это не был мой каприз: мне действительно становилось плохо, меня тошнило и от молочной каши или супа-лапши. Разумеется, мои родители предупредили Риту Карповну, что молочным меня кормить нельзя.
Буквально через несколько дней работы новой воспитательницы, она забыла о предупреждении или для нее это просто не имело значения. На ужин давали молочный суп-лапшу. На мои протесты Рита Карповна внимания не обратила, заявив, что все должны кушать то, что положено. Колька, чтобы спасти меня, предложил объяснить ей, что я не могу есть этот суп, потому что он в него плюнул. Я сначала отказывалась от этой затеи, но потом согласилась. Баба Яга переставила наши тарелки: мою – Кольке, а его – мне, и- довольно улыбнулась. Ей нравилось быть хитрее четырехлетних детей! Колька от отчаяния плюнул в свою тарелку и тоже отказался есть. Рита Карповна заорала как сирена, поставила его в угол лицом к стене (она всегда так делала) и пригрозила, что пожалуется его отцу. Я, в знак солидарности, встала в угол вместе с Колькой, а ее начала пугать, что все расскажу папе и ее саму накажут за то, что она не выполняет рекомендации врача. Мы простояли в углу все время, оставшееся до прихода родителей. К счастью для Кольки, за ним в тот день никто не пришел, и мой папа забрал нас обоих. Выслушав о том, что произошло, отец оставил нас одеваться самостоятельно и пошел побеседовать с воспитательницей.
Его не было довольно долго: мы устали дожидаться. Папа вышел серьезный, обнял меня, потрепал Кольку за вихры, и мы отправились домой.
Рита Карповна не простила маленького мальчишку, предполагаю, не столько за его «проступок», сколько за неприятный для нее разговор с моим отцом. В дальнейшем, она, по малейшему поводу и без, придиралась к Кольке, и ему постоянно влетало дома… Таких людей, как Рита Карповна, нельзя допускать к детям вообще, а особенно к малышам, какими мы тогда были!
Колька – жизнерадостный человек, никогда не унывающий, позитивный, мечтатель…Ему хотелось стать моряком и обогнуть на корабле Землю…Моряки ведь не плачут, не унывают, не жалуются!
В городе открылся новый детский сад, и Рита Карповна перешла туда на работу. Через какое-то время к нам вернулась наша любимая Лидия Ивановна… Мы были этому бесконечно рады!
Особых развлечений в нашем маленьком провинциальном городке не было, как ни у кого не было ни телевизора, ни телефона, а об интернете тогда никто и не знал…Самые яркие впечатления дарило кино…Мы пропадали во дворе, играя в прятки, салки, устраивая соревнования между домами, подъездами…Часто, в хорошую погоду по субботам, папа и дядя Витя собирали всех мальчишек нашего двора (я была единственной девчонкой в их компании), и мы на двух моторных лодках уплывали на небольшой остров в центре реки. Сооружали шалаши, жгли костры, пекли картошку, ловили рыбу майками и тазиками, готовили уху, смотрели на звездное небо, слушали рассказы папы и дяди Вити о войне …
А когда мне было лет пять с половиной, Колька буквально спас мне жизнь…
Я очень расстраивалась от того, что считала, будто мама меня не любит. Нет, она меня никогда не била. Дома было всегда чисто, уютно, вкусная еда. У меня много игрушек, личное пространство, я должна быть одета по погоде, сыта и не болеть, но…Мама никогда ни за что меня не хвалила, как бы я ни старалась. Не называла уменьшительно-ласкательными словами, не проявляла участия в моих детских делах, не жалела, когда я разбивала коленку… Папа называл меня дочурой, а она даже просто дочкой не звала. Я была для нее Ирой, только Ирой, – и никак иначе…
В папиной любви я не сомневалась.
В те годы почему-то было принято спрашивать маленьких детей:» Кого ты больше любишь, папу или маму?» Когда такой вопрос задавали мне, я отвечала честно и однозначно, что больше люблю папу. Маме, наверное, было неприятно, может быть, она обижалась, но со мной об этом никогда не заговаривала. Меня учили всегда говорить правду: мои ответы на подобные вопросы оставались неизменными, поэтому однажды папа затеял со мной серьезный разговор. Он говорил, что я уже большая, мне 5,5лет, скоро исполнится шесть, что должна понимать какая мама хорошая, как много она делает для нас: убирает, готовит, стирает, гладит…. Убеждал, что мы должны ей быть за это благодарны и любить. Сказал, что он нас с ней любит одинаково. После этой воспитательной беседы я стала отвечать так:» Я люблю папу и маму, но маму больше люблю, когда она приходит с работы.» Иногда на этом вопросы заканчивались, но бывало, что наиболее настойчивые продолжали выведывать, мол, почему же маму больше после работы? Тогда звучал прямой ответ:» Потому что после работы она спит!»
Это был мой детский сигнал «SOS!», наивный и отчаянный, который никто не принял. Даже папа…
С «высоты» своих пяти с половиной лет я пришла к выводу, что, раз папа любит маму и меня одинаково, мама такая хорошая, столько всего делает, а я ее не могу полюбить, как папу, значит, я плохая. Я очень старалась стать хорошей: была послушной, не баловалась, всегда убирала свои игрушки, помогала ей, чем могла, научилась читать в четыре с половиной года, в пять плавать (а мама не умела!), но она все равно меня не любит. Другие дети убегают без спроса на речку купаться, ведут себя неправильно, на них воспитатели все время жалуются, их ругают другие родители во дворе, но мамы всех любят!!!
Получается: со мной что-то не так! Я – плохая, поэтому мама не может меня полюбить, чему бы я ни научилась, что бы ни делала…
Не помню, как у меня возникла мысль утопиться в речке, чтобы не огорчать родителей и не мешать папе с мамой жить счастливо. Долго обдумывала план своего утопления. Представляла, как они прочитают мою записку, в которой напишу, как люблю их обоих, как они заплачут, как мама пожалеет, что не любила меня…Я серьезно готовилась к осуществлению своего плана: стала часто отпрашиваться с другими семьями пойти поплавать на речку, написала печатными буквами два письма – отдельно папе и маме, обдумывала как одеться. Кольке в моем плане отводилась важная роль: передать родителям записки и показать место, чтобы меня быстро нашли, и я не стала ужасной утопленницей (мы, дети, видели одну). Я не хотела превратиться в такую…
В детском саду, на прогулке, мы поднялись на корабль, спрятавшись от всех, и я приступила к осуществлению первой части своего плана: рассказала Кольке о том, что хочу сделать, как он должен мне помогать, никому ничего не рассказывать, а дальше…
Колька чуть не плакал, но держался. Помогать согласился. Выслушал молча, с мрачным лицом. Завтра – суббота, а в воскресенье все должно случиться…Вдруг он вскрикнул и взволнованно заговорил:
– Ира! Как же ты такое сделаешь, не попрощавшись с папой?! Он тебя любит! Никогда не бил, даже не кричал на тебя ни разу! А ты умрешь – и не попрощаешься?! Он же не виноват, что мама тебя не любит! Надо с ним попрощаться! Обязательно!
Это ломало весь мой план, но я понимала: Колька прав: с папой надо попрощаться! Почти месяц я искала возможность поговорить с ним об этом, а, главное, набраться смелости для такого разговора.
Наконец, рассказала…
Не знаю, что ощущал мой отец, но отнесся он ко мне серьезно. Долго молчал, потом сказал:
–Дочура! Я понимаю, как тебе трудно жить, раз ты думаешь, что мама тебя не любит. Я так не думаю, потому что точно знаю: она любит тебя!
– Я сейчас вспоминал свое детство… Может быть, моя мама меня не очень любила? Каждый год уезжала с младшей сестрой на полгода на курорт. Я оставался вдвоем с отцом, который много работал: мы виделись с ним только по воскресеньям. Отец, твой дедушка, любил меня, и мне хватало его любви тогда и хватает сейчас. Я живу счастливо: у меня есть вы – ты, мама. Мы вместе – это главное! Есть любимая работа: я – врач. На войне спасал жизнь многим людям, и сегодня помогаю избавляться от болезней. Если бы меня не было, не было бы тебя, и в войну я не спас бы тех, кого сумел спасти… Надо, надо обязательно жить, дочура! Живи! Только если ты будешь жить, ты сможешь убедиться, что ошибаешься: мама тебя любит, а если тебя не станет, как ты об этом узнаешь?! Уйти из жизни – это проиграть, а ты должна побеждать! Давай договоримся: кроме того, что ты – дочка, а я – папа, мы с тобой – друзья. Это значит, что мы обязательно должны делиться всем-всем друг с другом. Договорились?! Я всегда буду на твоей стороне, пойму и поддержу. Всегда!
Так я не утопилась и осталась жить. Ни с папой, ни с Колькой мы никогда об этом не заговаривали.
Время шло… Мы подросли, поступили в школу. Учились в разных (в ближнюю школу – через дорогу – меня не взяли, потому что на первое сентября мне еще не исполнилось семи лет – в то время принимали только семилеток), поэтому приходилось ходить в дальнюю. Колька часто умудрялся встречать меня, убегая чуть раньше со своих уроков, придумывая всякие разные причины. Он старался быть рядом…
Мы любили забираться в сарай родителей Кольки, потому что там было много сена для их коровы, а в потолке – небольшое круглое отверстие, сквозь которое виднелось небо, а поздно вечером – звезды. Лежали в сене, смотрели на звезды и мечтали… Юрий Гагарин уже слетал в космос, и мы верили, что скоро люди смогут путешествовать на другие планеты. Возможно, и мы…
После окончания мною первого класса «на отлично» родители оборудовали в нашем сарае настоящую библиотеку для детей. Папа сделал и установил стеллажи, приспособил удобные места для сиденья. Мы с ним расставили книги по тематике, подготовили картотеку, а мама помогла создать уют и украсить помещение. Я стала библиотекарем, а Колька – моим главным помощником. Библиотека работала все теплое время. К нам приходили за книгами не только дети из нашего дома, но и из соседних домов, даже с других улиц. Конечно, в городе библиотека была, но отдельной детской не было.
А еще у меня был фильмоскоп и много диафильмов, в том числе, цветных (такие были редкостью). Когда темнело, Колька с мальчишками натягивали белую простыню (ее мама выделила для этих целей) на стену дома. Все выходили со своими табуретками, стульями, рассаживались, и я с «выражением», по лицам читала тексты. Взрослые тоже частенько посещали наши сеансы. Фильмы для детей в кинотеатре показывали раз в неделю утром по воскресеньям, а в будние дни были только вечерние сеансы, на которые детей не пускали. Первый телевизор в нашем городе появился у главврача городской больницы в 1963 году. Мы с папой ездили в гости к дедуле и бабуле в Москву и привезли оттуда по его заказу. А шел еще только 62-й…
Когда мы стали второклассниками нас дразнили женихом и невестой, за что от Кольки доставалось многим мальчишкам, да и девчонкам тоже. Нашей дружбе исполнилось пять лет…
С той поры много времени утекло…Я встречалась, влюблялась, расставалась, выходила замуж(трижды!), но никогда у меня не было такого верного, любящего и надежного человека, каким был Колька, мой Первый рыцарь…
Bepul matn qismi tugad.
