Kitobni o'qish: «Херсонеситы»
© Корниенко Т. Г., 2016
© Рыбаков А., оформление серии, 2011
© Савченков И. Ю., иллюстрации, 2016
© Макет, составление. ОАО «Издательство «Детская литература», 2016
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)»
О конкурсе
Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.
В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, каждые два года, что происходит до настоящего времени. Второй Конкурс был объявлен в октябре 2009 года. Тогда же был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ». В 2011 году прошел третий Конкурс, на котором рассматривалось более 600 рукописей: повестей, рассказов, стихотворных произведений. В 2013 году в четвертом Конкурсе участвовало более 300 авторов.
В 2015 году объявлен прием рукописей на пятый Конкурс. Отправить свою рукопись туда может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.
Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его «подростковом секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной темой многих произведений является нравственный облик современного подростка.
В 2014 году издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-лист конкурсов. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.
Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса Ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.
Херсонеситы (повесть)
₪ ₪ ₪
Предчувствие беды пришло с утра. Дохнуло и проступило холодным по́том как раз в тот момент, когда Дионисий протянул руку над алтарем Геракла, чтобы положить на него несколько зерен пшеницы. Так он делал всегда, даже после уверений матери, считавшей, что герою-покровителю больше нравятся хлеб и вино, а зерна склевывают птицы. Но хлеб и вино каждое утро жертвовал отец. А Геракл столь велик – почему бы ему не забирать зерна таким необычным способом?
Предупреждениями пренебрегать не стоило. Дионисий замер перед изваянием героя, особо почитаемого в семье отца, Гераклеона. Замер, как стоял – с протянутой к алтарю рукой. Кровь застучала в висках, дыхание участилось, закружилась голова.
Способности сына до сих пор пугали мать – Алексию. Пугали, когда шестилетний Дионисий прибегал к ней на женскую половину, в гинеке́й, рассказать, о чем они поговорили с недавно умершим старшим братом. Пугали и теперь, после его четырнадцатилетия. «Наш мальчик ходит одними дорогами с Аидом1», – шептала она мужу. Об особенностях единственного в семье сына говорить было не принято, но, несмотря на запретность темы, к мальчику прислушивались. И первый же совет – не отправлять добытое трудом и по́том зерно нанятым кораблем – принес ощутимую выгоду. Корабль канул в бурном Понте2 а тысячи амфор, полных золотистой пшеницы, были погружены в Керкинитиде3 и выгружены в Херсонесе4 из трюмов более благополучного судна.
После занявшегося, но ожидаемого, а потому так и не разгоревшегося пожара Дионисий почувствовал, что отношение к нему изменилось. Высокий, сильный и обычно веселый отец в присутствии сына подбирался, становился излишне сдержанным. То же самое происходило и с Алексией. Но глаза матери по-прежнему излучали любовь и гордость своим Дионисием, умеющим рассуждать не по возрасту здраво.
Три лета назад у него, проводившего все свое время в обществе младшей сестры Дайоны и нескольких малолетних рабов, живущих в угловой башне усадьбы, появился друг.
15 мин + ₪ ₪ ₪
В тот день они с отцом зашли в храм Деметры5, благоволящей всем, чей труд был связан с землей. Колосья пшеницы отяжелели, приобрели зрелый цвет. Для сбора богатого урожая требовалось время, и Гераклеон хотел, чтобы в тот миг, когда Громовержец решит обильными дождями охладить раскаленную, словно жаровня, Таврику6, добрая богиня замолвила словечко. Статуэтка быка, которую Гераклеон собирался положить на обвитый беломраморной змеей жертвенник, служила гарантией того, что занятая своими трудами Деметра не забудет о просьбе.
Дионисий был рядом и с интересом наблюдал за принесением жертвы, надеясь как-нибудь узнать, понравилась ли статуэтка Деметре. Поэтому не обращал внимания на людей и звуки, но, почувствовав укол чужого взгляда, обернулся.
Старик в жреческом одеянии стоял за спиной. Дионисию вдруг стало радостно и тревожно: в мире оказался еще кто-то, умеющий Слышать и Видеть.
«Подойди!»
Приказ прозвучал властно, и мальчик, не раздумывая, направился к жрецу.
«Ты меня слышишь? Отвечай».
Губы старика оставались неподвижными, но Дионисий быстро кивнул и повторил вслух:
– Да, я слышу тебя.
Обернулся отец. Увидев жреца, почтительно склонил голову, хотел что-то сказать, но старик остановил его жестом:
– Ха́йре, Гераклеон. Ты пришел к Деметре, так и продолжай беседовать с богиней. А мне позволь поговорить с твоим сыном. – Затем развернулся, приказав на ходу: – Следуй за мной, мальчик.
Подобрав складки гиматия1, он с трудом опустился на широкую скамью, и Дионисий понял, что жреца мучает боль в искривленной старостью и болезнями спине. Даже увидел ее, пульсирующую, привычную, и, не умея еще сдерживаться, протянул руку.
– У тебя болит здесь и здесь. То, что у всех людей ровное, у тебя скрючено и мешает движению.
Старик согласно кивнул:
– Верно. После удара моя спина утратила былую ровность и нещадно ноет… А в тебе я не ошибся. Как зовут тебя, сын Гераклеона?
– Дионисий.
– Отец не говорил мне о твоих умениях. Он мудр… Каков твой возраст?
– Боги дали меня матери одиннадцать лет назад.
– Хороший возраст.
– Почему хороший?
Дионисий удивился: ему нравилось жить и в шесть, и в восемь лет…
– Ты уже достаточно созрел для серьезных дел, но все еще остаешься пластичным, как глина, – непонятно пояснил старик, но Дионисий уловил его удовлетворение. – И у тебя хороший нрав, – многочисленные морщины неожиданно сложились в улыбку. – Мое имя Епифаний. Я жрец этого храма и служу Деметре.
Дионисий осторожно кивнул. Как вести себя с тем, кто умеет проникать в самую сердцевину твоих мыслей и желаний, он пока не знал.
– Давно ли ты разговариваешь с богами? – приглушенно поинтересовался Епифаний.
Все слова, составляющие вопрос, Дионисию были знакомы, но он уловил какой-то особый смысл в их сочетании и промолчал, чуть приподняв и опустив плечи.
– Не понимаешь… Мал еще. Ладно, спрошу проще: давно ли ты умеешь слышать без слов и видеть без света?
Этот вопрос был понятен. Чуть подумав, Дионисий ответил:
– Всегда. Сначала я считал, что даже варвары2 умеют то же, что умею я. Однажды вечером в доме должен был начаться пожар, но люди ходили, разговаривали, работали, ели… Я спросил у матери, почему все так спокойны? Она удивилась: «Разве, Дионисий, мы должны волноваться?» Тогда я понял, что другие глухи и слепы.
– Сложно судить обо всех, мальчик. И выводы твои – пока лишь выводы ребенка. Но в основном ты прав. Когда-то давно люди были одинаково зрячи, но боги прогневались на них. С тех пор тех, кто умеет заглянуть в суть вещей, осталось немного. Это огромное счастье, что я нашел тебя. И что о даре твоем известно лишь близким. Таким ты нужен мне. Нужен больше, чем другим – хороший прорицатель!
Епифаний замолчал, глядя старчески блеклыми глазами куда-то внутрь себя. Вероятно, раздумья увели его далеко, и Дионисий понял, что сейчас лучше помолчать. К тому же старик говорил загадками. Неожиданно громкий вопрос заставил мальчика вздрогнуть.
– Ты образован?
– Я знаю счет, читаю, пишу и умею играть на кифаре, – гордо сообщил Дионисий.
В усадьбе лишь он умел так много, не считая, конечно, отца.
– Кто твой грамматист?
– Наша усадьба слишком далека от Керкинитиды, поэтому у меня нет наставника. Счету и письму меня обучил отец, а мама – игре на кифаре.
– Что ж, посмотрим, как они преуспели! – хмыкнул Епифаний и потребовал сосчитать, сколько колонн в пронаосе3 храма Деметры.
Шепотом помогая счету, Дионисий сделал необходимые вычисления и сообщил результат:
– Шесть. Шесть колонн в пронаосе.
– Что ж, твой ответ верен, и это дает мне основание надеяться, что письмо будет столь же искусным. Но это всё – только начала знаний.
– На-ча-ла? – изумился Дионисий. Он помнил, как долго пришлось ему заучивать буквы, как упорно сопротивлялись цифры сложению и вычитанию. То, в чем убеждал его Епифаний, было, по крайней мере, странно.
– Да, начала. А глубин не может представить ни один человек. Разве что боги…
– Глубин чего? – не понял Дионисий: старик говорил загадками.
– Глубин знаний, – серьезно пояснил жрец и наклонился к са́мому лицу мальчика. – Но пытаться до́лжно. Вот только преуспеть дано не каждому. Тебе – дано. Если желание будет сильным, а лень укротимой, ты сможешь нырнуть в эти глубины. Хочешь?
Дионисий представил, как разбегается, зажимает пальцами нос и начинает погружение в темные воды Понта. Глубже, глубже… И впереди уже что-то видится – таинственное, зовущее. Словно и вправду нырнув, он резко вздохнул и сразу же выдохнул:
– Хочу!
– Что ж, я не сомневался в ответе.
За три года, прошедших с той первой встречи, знакомство переросло в дружбу и даже привязанность. Занятый хозяйством, отец не мог дать сыну того, что с любовью дарил старый жрец. Первое время Гераклеон волновался. Понимая, что Епифания в Дионисии привлекают необычные способности, он искал и даже почти находил в этом какой-то подвох.
Отношение к дружбе сына со жрецом изменилось после того, как, простудившись в холодный зимний день, Дионисий заболел. Ночью, когда Алексия выла над умирающим ребенком, а Гераклеон взывал к Асклепию7, Артемиде8 и всем богам Олимпа, прибежала рабыня.
– Господин, госпожа! В дом просится человек.
Через несколько мгновений ворвавшийся (насколько позволяли больные ноги и изувеченная спина) старик молча отстранил изможденную горем мать, достал крошечный сосуд и, приподняв голову бредящего Дионисия, влил содержимое в пылающее горло. Замер, прислушиваясь, затем выпрямился, утер дрожащей рукой мокрое от подтаявшего снега лицо.
– Слава богам, я успел… Теперь его жизнь вне опасности.
У Гераклеона хватило ума понять, что ночью в такую погоду выйти из-под защиты городских стен Керкинитиды мог только тот, кто жизнь другого умеет ставить в один ряд со своей. После этого все опасения по поводу странной дружбы старца и сына были отброшены.
Выздоравливал Дионисий медленно. И происходило это уже в доме Епифания: старик объяснил, что не может оставить храм, а мальчик без надлежащего присмотра на ноги поднимется не скоро.
Дом жреца располагался недалеко от храма Деметры. Он был достаточно велик, но пуст, если не считать самого Епифания и нескольких рабов, управлявшихся с нехитрым хозяйством одинокого старика. С рабами жрец вел себя так, словно это были не рабы и даже не парэки4, а свободные граждане. Похожее отношение к рабам было и в доме Дионисия, где рабочих рук постоянно не хватало, а покупать новых рабов было не на что. Да и незачем, поскольку «старые», получив сносное жилье и нормальное пропитание, видя, что хозяин трудится наравне с ними, на жизнь не жаловались. Не зная, как может быть по-другому, Дионисий сразу же принял мнение Епифания, заметившего при случае:
– Рабы, Дионисий, – люди. Место им определили боги так, как того потребовали законы целесообразности. Каждый из них выполняет важную и нужную работу. Это стоит уважения. Я пришел к таким выводам путем размышлений, но весь мой жизненный опыт согласен с этим. Думаю, и ты согласишься со мной.
Впервые находясь в городском доме, Дионисий сравнивал. Их усадьба всегда была шумна. С верхней точки угловой башни обозревались и обширные угодья семейного надела – клера, и равнина, по которой гуляли ветры благословенной Таврики.
Здесь башни не было вовсе, не было и птичника, и скотного двора, и тяжелого каменного тарапана, которым отец с рабами давил виноград, выращиваемый для нужд семьи. Дионисий любил наблюдать, как мутный сок ручейком бежит в огромный сосуд – пи́фос, горлышко которого располагалось как раз под желобом стока. Не было в доме и гинекея, где на высоких нотах звучали бы смех и кифара, где пахло бы благовониями и еще чем-то таким, отчего делалось тепло и уютно.
Еще в начале знакомства Дионисий спросил: почему старый жрец одинок?
– Твой вопрос заставляет вспоминать то, о чем хотелось бы забыть. Возможно, когда-нибудь ты услышишь от меня одну не очень веселую историю, а пока знай, что родился я не в Керкинитиде, не здесь прошла моя молодость. Я много путешествовал и однажды стал обладателем тайны, которая переломила мою жизнь, как я сейчас ломаю вот эту соломинку. С тех пор я всегда один.
Щеки Дионисия запылали.
– Епифаний! Расскажи мне о тайне! Прошу тебя!
– Однажды, во время путешествия по Египту, в храме меня заметил жрец.
– Как ты меня?
– Да. Это произошло почти так же. Его звали Кахотеп. Жрец был уже очень стар. Его душа готовилась уйти в царство мертвых. И он искал преемника. Не любого: преемник должен был уметь Видеть и Слышать.
– Ты стал этим преемником?
– Да, я стал им. Жрец завещал мне две вещи – медный сосуд и…
– Почему ты замолчал?
– То, второе, он назвал Глазом Ра. Но, да будут боги свидетелями, я не думаю, чтобы сам Кахотеп понимал, что это такое.
Дионисий подался вперед, желая спросить, но Епифаний жестом остановил его.
– Для меня этот предмет остается загадкой до сих пор. В обычное время он спит. Но едва Гелиос9 дотронется до него своим лучом, холодный голубой огонь зажигается внутри единственного глаза, гладкого, как поверхность озера в безветренный день.
– А сосуд?
– В нем содержится густое, словно мед, вещество. Чтобы убедиться в его силе, нужно несколькими каплями окропить камень. Результат не заставит себя долго ждать.
– Но как к Кахотепу пришли магические предметы?
– Они были ему переданы посланником богов. Но эту историю ты услышишь от меня позже.
– Покажи мне их, Епифаний, покажи, прошу тебя!
– Ты выбран мною из тысяч. Ты увидишь. И хвала богам, если останешься при этом счастливым!
Несколько дней Дионисий думал о странном разговоре. Потом новые впечатления, новые беседы с умным и образованным Епифанием вытеснили эти раздумья. Призрак тайны растворился в буднях. Почти. Нет-нет да и замирал Дионисий в молчаливом доме, ожидая увидеть что-нибудь необыкновенное.
Но необыкновенной, хотя и не таинственной, была лишь одна обширная комната. В нее Дионисий входил всегда с почтением, потому что именно здесь, в маленьких ступках и специальных глиняных и металлических сосудах, хозяин дома готовил снадобья, за которыми к нему приходили и днем и даже ночью, чтобы с помощью лекарств помочь богам поднять на ноги заболевшего родственника или раба. За свои отвары, порошки и настои Епифаний не требовал специальной оплаты, поэтому его уважали и монет отсчитывали по совести и достатку.
К весне кашель, сотрясавший тело Дионисия, наконец отступил. И Епифаний позволил своему пациенту выходить в город и даже приставил к нему раба, которому наказал следить за тем, чтобы мальчик не ленился развивать свое ослабленное болезнью тело. А летом подросший и окрепший Дионисий вернулся домой.
За эти непростые полгода изменилось не только тело. Епифаний нашел возможность и время давать своему ученику начала тех знаний, о которых говорил при первой встрече.
Дионисий узнал, что мир и даже боги произошли из вечного и безграничного Хаоса. Из него же появилась богиня Гея10 давшая жизнь всему, что окружало Дионисия. Появился Эрос11 вдохнувший во все живое Любовь, возник ужасный мрачный Тартар. Гея породила небо – Урана. К нему устремились высокие Горы. Широко разлилось Море…
А еще была история, геометрия, философия, звездное небо, политика, риторика… Мальчик услышал о Платоне12 Сократе13 Пифагоре14.
Дионисий оказался способным учеником. Науки, предназначенные для взрослых, он впитывал, как губка.
– Если ты не остановишься в своем рвении узнавать новое, со временем сможешь преуспеть в науках, – однажды задумчиво заметил Епифаний, наблюдая за развитием своего ученика.
Да, теперь Дионисий понимал, насколько его кичливое заявление об умении считать и складывать буквы в слова было самонадеянно и наивно.
Как-то вечером, когда солнечная колесница катилась за линию, отделявшую небо от земли, Дионисий задал вопрос, на который уже не раз пытался ответить самостоятельно:
– Епифаний, зачем ты учишь меня?
– Чтобы ты, приняв то, что будешь хранить так трепетно, как хранят только собственную жизнь, сумел различить, кто находится подле тебя. Зло он несет или добро, созидатель он или разрушитель.
– Но разве это не видно просто так, без наук?
– Видно. Но видеть – мало. Важно понимать.
– Зачем?
– Чтобы не допустить ошибку.
– Но если я вижу, как я могу допустить ошибку?
– Иногда глаза видят то, что им показано. Умение мыслить в таких случаях важнее умения смотреть. Вот скажи, что ты увидишь, поднявшись на башню своей усадьбы?
– Поля. Арбустум5. Виноградники.
– О чем же ты думаешь, глядя на их плантажные стены, составленные из насыпанных друг на друга камней?
– Об одном и том же: зачем? В нашей усадьбе немало рабов, работает отец, но они так устают! Зачем собирать все эти камни?
– Почему же ты не спросил у него?
– Я спрашивал.
– И что Гераклеон ответил?
– Сказал, что так делали до нас и будут делать после того, как мы уплатим цену Харону.
– И ты остался неудовлетворен его ответом?
Дионисий замотал головой.
– Отец не сказал – почему.
– Как видишь, твои глаза смотрели, но причина осталась в тени. Попробуем разогнать тень светом мысли. В течение жаркого дня камни, из которых сложены плантажные стены виноградника, нагреваются. Когда же опускается ночная прохлада, на них собирается обильная роса. Роса скатывается по камням в землю, к корням кустов. Если убрать камни, винограду нечем будет поить свои листья и гроздья. Он погибнет. Вот и причина. Скажи мне, Дионисий, после такого объяснения остались ли у тебя вопросы по поводу камней?
– Нет! Никогда бы не подумал, что выяснять причины чего-либо так интересно!
– Молодец, мальчик! И здесь я в тебе не ошибся. Отбросив частности, ты ухватил самую суть.
₪ ₪ ₪
Ощущение беды не проходило. Более того, оно стало осязаемым настолько, что Дионисий попытался увидеть, но из-за охватившей его тревоги ничего не получилось: сполохи огня, материнские украшения, высыпавшиеся из разбитой пикси́ды, лужа оливкового масла, старый, заброшенный колодец и тени, тени, тени…
Смахнув со лба выступивший пот, он мысленно обратился к Гераклу за защитой, пересек двор с глубоким новым колодцем и цистерной для дождевой воды.
Мать он нашел в гинекее. Несмотря на раннее утро, она ткала: нелегко обеспечить полотнами и одеждой всех жителей усадьбы.
Дионисий опустился на изящный стул – клисмос – подле матери, дотронулся пальцами до пляшущей у станка руки.
– Мама!
В коротком оклике билась такая тревога, что Алексия тут же отложила работу и повернулась лицом к сыну:
– Дионисий? Почему ты так взволнован? Что случилось?
– Не знаю! – Он склонил голову, захотел прижаться к матери, как делал это раньше, но вспомнил, что уже считает себя взрослым. Красный оттенок стен гинекея неприятно гармонировал с тонами его видений. Дионисию стало душно. – Мама, выйдем!
– Да-да, конечно! Но мне не нравится твой вид, сынок. На, выпей! – Алексия протянула ски́фос с чуть подкисленной вином водой.
Дионисий сделал два жадных глотка.
Под открытым небом ему стало легче. Взглянув в блестящие озабоченные глаза матери, он засомневался, не лживы ли его опасения. Но порыв ветра, пришедший из степи, принес новую волну страха, и Дионисий, больше не раздумывая, зашептал тихо, так, чтобы не услышали рабы:
– Мама, будет беда! Я чувствую большую беду!
Готовая ко многому, Алексия тем не менее вздрогнула.
– Какую беду, Дионисий? Снова пожар?
– Нет! – Он мотнул головой так, что в шее что-то неприятно хрустнуло. – Нет… А может, да… Я не понимаю сегодня своих видений. Закат. Языки пламени. И кровь. Почему-то масло олив, потом колодец – глубокий и страшный… Мне жутко в него заглядывать. Мама, я боюсь!
Лицо Алексии побелело.
– О Дева15! Мальчик мой, но, может, это лишь сон? В твоем рассказе много деталей, но мало смысла.
– Нет, мама! Сны к людям приходят ночью. Мои видения пришли, когда я стоял у алтаря Геракла.
– Но что же нам делать, если мы не знаем, чего ожидать? Ты не говорил с отцом?
– Нет, он ушел в поле без меня. Я пойду к нему теперь же.
– Мы пойдем вместе. Подожди здесь.
Через несколько минут Алексия вышла. Теперь поверх легкого хитона6 на ней был надет светлый гиматий, ноги обуты в сандалии. Волосы цвета спелой пшеницы собраны в узел. Дионисий засмотрелся на мать. Предчувствие беды обострило его нежность. Снова захотелось, как в детстве, ощутить на своем лице мягкую теплую ладонь.
Заметив взгляд сына, Алексия остановилась.
– Что ты так смотришь на меня, Дионисий?
– Ты самая красивая, мама!
Она зарделась, на минуту запнулась, потом, преодолев какие-то свои сомнения, шагнула к сыну и обняла за начинающие набирать мужскую силу плечи.
– Все будет хорошо!
Отца они нашли на дальней делянке. Участок, доставшийся его семье по жребию, оказался не самым лучшим. Земля Таврики была плодородной, но много сил требовалось, чтобы заставить ее отдать урожай.
Издали заметив жену и сына, Гераклеон оставил рабов под наблюдением надсмотрщика-виллика и двинулся навстречу. По широкому загорелому лицу отца стекали ручейки пота, небольшая бородка блестела на солнце, под кожей перекатывались мышцы. И все это было так обыденно и надежно, что Дионисий вдруг совершенно успокоился.
– Алексия! Я не ждал тебя! Что произошло? Почему у тебя такое лицо?
– Нашему сыну сегодня снова было видение, Гераклеон! Мы пришли сообщить тебе об этом.
Дионисий заметил, как сразу подобрался отец.
– Что за видение?
– Оно было неясным. Но я видел беду. Большую беду…
– Что может произойти сегодня? Небо чистое. Ветер почти утих. Лето в разгаре, и в жаровнях не зажигают огня. Какую беду нам ждать, Дионисий?
– Не знаю.
– Успокойся. Ты ошибаешься…
– Гераклеон, – перебила мужа Алексия, – вспомни, Дионисий еще никогда не ошибался. В прошлый раз…
– Это было в прошлый раз. А сегодня ничего не произойдет. И вечером вы убедитесь в этом.
«Отец боится моих предсказаний, поэтому не хочет верить», – догадался Дионисий.
– Алексия, ступай домой. И ты, Дионисий, тоже. Сегодня отдохни.
– Хорошо, мы пойдем. Но, Гераклеон, – Алексия прижалась к мужу, – обещай нам, что ты закончишь работу засветло.
– Обещаю. – Он развернулся и на ходу крикнул: – Дионисий, загляни с Дайоной в арбустум. Там уже есть чем поживиться!
₪ ₪ ₪
Жизнь в усадьбе не способствовала завязыванию дружеских отношений со сверстниками. Дионисий был одинок. Если не считать встреч с Епифанием, развлекала его только Дайона. Сестру Дионисий любил. Маленькая, легкая, словно мотылек, она обладала веселым нравом и почти мальчишеским характером.
Напоминание отца об арбустуме сулило нечто приятное. Дионисий даже знал, что это будет, – сливы! Среди их деревьев было одно, дававшее радостно-желтые шарики значительно раньше основного урожая. Представив, как лопается, заливая руки сладким соком, слива, Дионисий поспешил в комнату, где, судя по тишине в доме, еще спала Дайона.
Однако он ошибся. Сестра сидела на полу в углу и старательно, закусив губу, водила острым сти́лосом по покрытому воском пина́ксу.
Дионисий, не говоря ни слова, подошел, наклонился над предметом ее кропотливого труда. Дайона сразу же прикрыла воск ладошкой, но он успел разглядеть контуры.
– Зачем ты прячешь рисунок? Покажи. Я все равно знаю, что там!
– Нет, Дионисий. Я опасаюсь.
– Опасаешься? Чего?
– Того, что, если ты посмотришь на недоконченный рисунок, она потом не захочет превращаться в настоящую.
– Я не понимаю тебя. Кто – она?
– Собака.
– Послушай, Дайона, а где и когда ты успела увидеть собаку?
– В Керкинитиде. Отец отправился за тобой, а я упросила взять и меня. Разве ты забыл?
– Вспомнил. Если хочешь, я ближе познакомлю тебя с Епифанием. Он много рассказывает. Тебе понравится.
– Ой, хочу! – Дайона, забыв о необходимости защищать незаконченный рисунок от посторонних глаз, вскочила, повисла у брата на шее.
Он засмеялся: девчонка!
– Подожди, мотылек! Не порхай с мысли на мысль. Мы говорили про собаку.
Дайона разжала руки, вернулась в свой угол.
– Мы с отцом шли по главной улице… Ой, мне было так страшно! Стены, стены, стены! И люди ходят между ними. Совсем не так, как в нашей усадьбе. И через городские ворота было страшно проходить. Они огромные! Я, когда их увидела, даже немного заревела. А отец говорит: «Ты чего испугалась? Эти ворота защищают город от врагов, а не от свободных граждан, Дайона». И я сразу же успокоилась.
– А собака? – напомнил Дионисий.
По опыту он знал, что, если сестра начинала о чем-то рассказывать, остановить ее было нелегко, тем более дождаться сути. Хотя говорила она хорошо, складно. Мама однажды сказала, что Дайоне боги дали таланты, и если бы она была мужчиной, то со временем стала бы похожа на своего дядю – поэта. Дядя, брат матери, жил в Херсонесе и был известным человеком.
– Ой, Дионисий! Мы шли к дому Епифания. Вдруг в стене открылась калитка, и оттуда выбежал щенок. Я, правда, тогда еще не знала, что это – щенок. Отскочила, а он – представляешь! – он подошел и лизнул мою ногу! – Дайона засмеялась и тут же с гордостью показала то место, по которому прошелся мягкий язычок. – Я наклонилась и провела рукой по его спинке. Знаешь, у этого щенка была такая мягкая шерстка. И мокрый холодный нос. Так смешно! Мне захотелось с ним поиграть, но из калитки вышел большой мальчик и забрал собаку. Дионисий, почему у нас в усадьбе нет таких?
– Не знаю. В городе собак мало. Может быть, если мы попросим отца, он нам раздобудет одну… Ну, теперь ты покажешь, что нарисовала?
– Ладно! Только гляди не очень долго.
Дионисий взял пинакс. Несмотря на семилетний возраст, глаз и рука сестры были точны. Щенок, созданный стилосом, был именно щенком, хотя и недостаточно прорисованным.
– Хорошо получилось. Даже я так не смогу, – похвалил сестру Дионисий. – Но все-таки объясни, почему мне нельзя долго смотреть на твою собаку?
– Я скажу, только ты никому больше не говори, ладно?
– Ладно, ладно… Когда ты мне скажешь, я тебе тоже кое-что скажу.
– Скажи сейчас! – вскочила Дайона. В голосе брата она расслышала намек на предстоящие приключения.
– Нет уж. Как было договорено. Сначала ты.
– Тогда слушай. Я хочу нарисовать этого щенка очень-очень хорошо. А потом пойду в храм Артемиды и попрошу, чтобы она превратила нарисованного щенка в настоящего. И тогда у нас с тобой будет собака. Как ты думаешь, Дионисий, у меня получится?
– Но, Дайона, богам нелегко превращать нарисованных собак в настоящих.
– А если я свою нарисую очень-очень точно? Ну, Дионисий, там же и работы почти не останется! Если бы я была такой всемогущей, как Артемида, то постаралась бы помочь маленькой девочке Дайоне.
Брови сестры изогнулись лукавой дугой. Дионисий улыбнулся, провел рукой по таким же, как у матери, золотистым волосам.
– Боги всемогущи, Дайона. Рисуй!
– Не сейчас. Теперь ты скажи, что обещал.
– Моя тайна попроще твоей, но… вкуснее. Сливы поспели!!
₪ ₪ ₪
День прошел незаметно. После разговора с отцом предчувствия оставили Дионисия. Они с Дайоной беззаботно лазали по деревьям, ели чуть зеленоватые сливы, лежали в тенечке возле родника. Дайона ловила бабочек, любовалась разноцветными разводами на нежных крыльях. Дионисий провожал плывущие по небу облака, своими очертаниями напоминающие то гуся, то барана с огромными завитыми рогами, то башню, и вполуха слушал воркование сестры.
Сливы позволили пропустить дневную трапезу. Когда же солнце склонилось к горизонту, Дионисий заторопился.
К их возвращению отец был уже дома.
– Сегодня мы оставили работу раньше обычного. Близится ночь, но в нашем доме, хвала Гестии16, все спокойно! Я был прав: твои опасения, сын, оказались напрасны! – В голосе Гераклеона звучало плохо скрываемое удовлетворение. – Да и чего можно было ожидать? Пожара? Скифов17? Но никто в последнее время не видел их отрядов в наших местах.
– Да, по-видимому, я ошибся, – пробормотал Дионисий. Напоминание об утренних видениях, излишне веселый, возбужденный тон отца возродили его предчувствия. – И все же прикажи рабам, охраняющим усадьбу, чтобы они сегодня были особенно внимательны. Солнце еще не село…
– Я вновь прислушаюсь к твоим советам, Дионисий, и отдам необходимые распоряжения, но только после того, как мы закончим нашу трапезу.
«Отец очень хочет, чтобы я хоть раз оказался не прав. Как я хочу того же самого!»
В этот момент что-то яркое и многочисленное, как искры костра, в полной тишине пересекло двор, влетело под навес портика, в помещения складов, исчезло в гинекее. И тут же тишину разорвал истошный вопль.
Даже в сумерках было заметно, как побелел Гераклеон: беда пришла. Такая, с которой семье не справиться.
Дионисий, оставив во дворе отца, бросился в загоревшийся гинекей.
Сотни стрел с пылающей паклей подожгли дом почти мгновенно. Уже что-то рушилось, на скотном дворе бились и блеяли овцы, из оказавшейся бесполезной башни раздавались крики, стоны. Невыносимо выла женщина. Дионисий, знавший голос матери, мысленно поблагодарил богов, что этот нечеловеческий вой не принадлежал ей.
