Kitobni o'qish: «На перепутье миров»
«Каждому человеку дано свое дело, и каждому делу – свое время» Эзоп
–На, падла, на! – нож мягко вонзался в почти уже бездыханное тело.
Ветер свистел в ушах озверевшей женщины, дождь больно хлестал ее по спине, но она уже не могла остановиться. Деревья в лесополосе, где Алекс «забила стрелку» своему обидчику, выли и стонали, в темном небе громыхал гром, и немыслимыми адскими зигзагами сверкала молния, на трассе слышался бесконечный шум моторов проезжающих автомобилей. Вся природа словно ликовала над этим страшным действом.
–Вот тебе, гад, вот! – Алекс, сидя верхом на жертве, продолжала наносить ему удары.
Наконец, мужчина захрипел, дернулся и испустил последний дух. Алекс громко и восхищенно захохотала. И смех ее был столь страшен, что, казалось, даже деревья вдруг как-то притихли на секунду.
–Ишь, ты, – вдруг резко успокоившись и встав на ноги, со злобой прошипела она, – королем себя почувствовал, рашпиль? – и с силой пнула ногой неловко распластавшийся на земле труп.
Протерев нож о траву, женщина засунула его под подкладку своего кожаного пиджака и начала шарить в карманах мужчины.
«Так, какие-то чеки? Это ни к чему. Бумажник? Пригодится. Труба? Надо выбросить сим-карту. Фото? Чье фото? Какого-то ребенка. Ребенка, ребенка… Дождь… Как он достал! Надо срочно принять ванну… Позвонить! Я собиралась позвонить. Кому? … Дома Левка голодный. Заехать купить ему «Вискас»… Еще надо завести эту чертову тачку, блин…» – мысли путались в голове, перелетая с места на место, как бешеный рой пчел на забытой пасеке.
Алекс понимала, что «слегка» переборщила в своем якобы справедливом отмщении. Она прекрасно осознавала, что через пару-тройку дней снова окажется в психушке, в которой, по воле судьбы, провела большую часть своей еще такой короткой жизни. Это ее не пугало. Ведь убивала не она, а просто вновь прогрессировала ее неизлечимая форма приступообразной шизофрении. Эта проклятая болезнь не отпускала надолго и не раз «упекала» в стены психиатрической клиники.
Закурив сигарету, Алекс поковырялась в чужом кошельке и презрительно вытащила несколько сотенных.
–Король, блин, и нищий. – Криво усмехнулась она, запихнула купюры себе в карман, а портмоне бросила рядом с убитым.
И насвистывая под нос веселую мелодию, Алекс отправилась к недавно угнанной ею старенькой «девятке», которую благоразумно припарковала на обочине дороги метрах в ста от места встречи с врагом.
Машина, как и ожидалось, не завелась. Подергав нервно минут пять ключом зажигания, Алекс со злостью вылезла из авто.
–Вот рухлядь! – она с силой и ненавистью стала бить ногами по колесам, – И кто только на тебе, дуре, ездил? У-у-у, ненавижу!
Потом в бессилии опустилась на корточки рядом с автомобилем.
–Так, ну и что теперь делать? – то, что надо было бросать машину и срочно бежать с места преступления, она понимала прекрасно. Но не угонять же еще и автомобиль убитого. Хотя его новенький «Мерин» стоял здесь же, в нескольких шагах, это был бы явный провал. Попадешься тут же. Придется останавливать попутку, хотя как-то не сподручно. Вид еще тот: мокрая, грязная, в пятнах крови. И все-таки сидеть и чего-то ждать было некогда, мало ли кого занесет в эту злосчастную лесополосу. Например, по нужде. А она и убийца вот она, как на тарелочке – «бери, не хочу».
Протерев на скорую руку найденной в машине тряпкой куртку, Алекс отправилась пешком по шоссе, на ходу тормозя автомобили. Но видимо водители не очень-то хотели в такой ливень брать в свои машины непрошенных пассажиров. Да и правильно, грязи натащат, а заплатят или нет – неизвестно. А тут еще баба. Скорее всего, какая-то дешевая шлюха. Кто бы еще в такую непогоду шатался по дорогам?
Лишь через полчаса, когда Алекс удалилась от места преступления на весьма приличное расстояние, возле нее затормозила новенькая серебристая «Тойота».
–Далеко, девушка? – темноглазый седовласый мужчина загадочно и широко улыбался, явно ожидая чего-то большего, чем просто подвезти.
–До ближайшего кафе, – мрачно ответила Алекс и, немного отжав воду из одежды, влезла в машину.
–А почему такая серьезная? – продолжал допытываться водитель.
–А вы, что, хотите познакомиться? – кое-как натянув на лицо улыбку, устало спросила женщина.
–Ну, да. До ближайшего кафе не меньше получаса, чего ж мы молчать все это время будем?
–Меня зовут Юля, – Алекс уже справилась с неприязнью к этому странному, назойливому водителю и теперь решила «сыграть в его игру», – не замужем, интересы разносторонние.
–А в эти интересы молодые симпатичные мужчины вписываются?
–Иногда. А вы себя молодым и симпатичным считаете?
Мужчине было явно не меньше шестидесяти, и от молодого и симпатичного его отделяло как минимум лет тридцать. Ход мыслей самоуверенного шофера насмешил молодую попутчицу. Она громко и звонко захохотала.
–Что? – совершенно чистосердечно спросил мужик. И тут же сделал непростительную ошибку – бесцеремонно положил Алекс руку на коленку. Ну, это уж слишком!
–Слышь, ты, старый хрыч, глуши мотор!
Мужчина повернул улыбающееся лицо к Алекс и хотел отделаться какой-нибудь шуткой, но вдруг почувствовал, как в бок ему мягко, но уверенно уперлось острие ножа. Дядька непроизвольно сжался, потом, резко затормозив, свернул на обочину и остановил машину.
–А теперь давай ключи и вылазь! – скомандовала Алекс.
–Девушка, вы шутите? – ничего не понимая, но изрядно трухнув, дрожащим голосом попытался наладить обстановку мужчина, – я, естественно, ценю чувство юмора в женщинах…
–Накосорезил – вылазь, пока я совсем не разозлилась, – по страшному безумному взгляду Алекс было видно, что, конечно же, она не шутит, еще несколько слов, и перо проткнет мужика насквозь. Чертыхаясь, мужчина полез из собственного автомобиля.
–На кой хрен я останавливался? – со злостью бормотал он, – сколько раз зарекался никого не брать в дороге. Сучка придорожная! Где ты взялась?
–А ну, стоп! – женщина вдруг заметила, как шофер протянул руку и уже взял лежащий на передней панели автомобиля сотовый телефон, – дай-ка сюда мобилу…
Вырвав из рук мужчины мобильник, Алекс бросила его под ноги и со злостью растоптала, а потом, усевшись за руль, совершенно спокойно завела автомобиль и рванула по трассе. А законный водитель «Тойоты», растерянно разводя руками, остался стоять под проливным дождем…
Полицейские пришли глубокой ночью, когда Алекс уже крепко спала после принятой в кафе изрядной дозы алкоголя. Сильный стук в дверь, однако, заставил ее проснуться. Голова раскалывалась пополам, и женщина даже не сразу сообразила, что нужно делать. Кинулась, было, к окну, но, споткнувшись о мирно спящего на коврике кота, вспомнила, что живет на восьмом этаже, и остановилась.
«Так, думай, Алекс, думай, не буксуй. Как выкручиваться будем? – Мысли работали лихорадочно быстро, но выход из положения никак не находился, – что, что делать? Походу, вилы …»
–Откройте, Сергеева, это полиция! – Законное требование правоохранительных органов, наверное, уже разбудило весь подъезд.
–Пошли вы на хрен, – пьяно крикнула Алекс в ответ.
В этот момент выбитая дверь с грохотом влетела в квартиру, а за ней заскочили и несколько взбешенных полицейских. Один из них молниеносным ударом снес женщину с ног и с силой прижал к полу, выкручивая руки.
–Что, сучка, не думала, что так быстро найдем?
–А где ваше постановление на арест? – отчаянно пытаясь выкарабкаться из-под мужчины, хрипела Алекс.
–Чего-о-о? Ты совсем офонарела? Да ты после себя столько следов оставила, что тебя сегодня же упекут в тюрягу лет на пятнадцать.
–Ха! На пятнадцать! Эт-то мы еще посмотрим! У меня, между прочим, желтая справочка имеется, актировка от кичмана. Разве что годик-два в «дурке». А выйду оттуда, и тебя прикончу, гада.
Следующий удар надолго лишил ее сознания. Она даже не почувствовала, как на нее надевали наручники, как тащили волоком, пиная по дороге, в полицейскую машину, и, наконец, как бросили в душную вонючую камеру…
…Мать умерла, когда Алекс было всего пять лет. Накануне отец, наверное, сильно избил ее. Девочка была в своей комнате, но не спала и хорошо слышала, как мать кричала:
–Нет, не надо, я больше не могу. Мне ведь недавно сделали сложную операцию. Мне больно, больно!
–Заткнись, – пьяно отвечал отец, – ты – моя супруга, и должна выполнять супружеские обязанности. Причем тут твоя операция? Пережила и ладно.
–Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалей, ведь я не выдержу, – плакала женщина.
–Молчи и терпи…
Утром мать не встала с кровати. Она просто лежала на окровавленных простынях и тихо плакала. А отец спал здесь же, рядом, на полу. Он даже не услышал, как незаметно, всего за несколько часов, ушла из жизни его несчастная жена.
–Доченька, не верь мужчинам, от них одно горе, одно горе, – прошептала она перед смертью дочери и навсегда закрыла глаза.
Девочка тогда ничего не поняла. После похорон, правда, слышала, как соседки шептались между собой:
–Это же надо, угробил женщину.
–Она и так была больна, сама бы скоро умерла, а он помог, сволочь, сделать ей это раньше, оставил дитя без матери…
И стала расти девчушка с человеком, которого все сторонились, боялись и презирали. Но, тем не менее, он был заботливым и любящим отцом. Готовил хорошо, наряжал девочку в красивые платья, водил в кино и читал на ночь умные книги. После смерти матери отец совершенно бросил пить и часто по вечерам стоя на коленях перед иконой, что-то тихонько бормотал…
Время до суда, да и сам суд прошли очень быстро. Алекс находилась в эти дни в непонятно-зацикленном состоянии. Проходил день, и она его тут же забывала, и каждый новый день был для нее словно первым днем в ее жизни. Иногда она уходила в беспамятство, и это длилось несколько дней. Порой мыслей не было никаких, желаний и аппетита тоже. А в другой раз ее мучили идеи преследования и галлюцинации…
«… Резко усилилось расстройство самосознания, появилось бредовое восприятие окружающего. Бред интерметаморфозы, присутствие автоматизмы, психомоторное возбуждение, субступор…» – эти непонятные заключения наблюдающих ее докторов ни о чем ей не говорили и совсем не давали повода для переживаний или, наоборот, для успокоения…
–В соответствии с ч. 1 ст. 101 Уголовного кодекса РФ приговаривается к принудительному лечению в психиатрическом стационаре.... Подлежит обязательному периодическому освидетельствованию не реже одного раза в шесть месяцев … – вердикт был, впрочем, ожидаемым…
Алекс хорошо знала дорогу, по которой ее везли. Вот здесь, за этим поворотом, начнется лес, и покажется небольшой поселок. В окружении высоких сосен и дубов возникнут старые-старые здания, покрашенные желтой краской. Какой болван придумал красить психушки в этот тоскливый цвет? В целом, больничный поселок был похож на крохотное автономное государство, со своими «правителями», со своими законами и устоями. Здесь нашли приют не только корпуса психиатрической клиники, но и несколько двухэтажных жилых домов, были своя маленькая школа, магазин, почта и даже банк. Но жители этой маленькой «страны» отличались от тех, кто проживал в обычных городах или селах. Они были серьезны, суетливы, заметно напуганы и по виду очень напоминали своих умалишенных «соседей». Видимо, присутствие рядом специфического учреждения наложило отпечаток и на психику нормальных граждан.
Когда-то, в середине девятнадцатого века здесь обосновалась сторожевая крепость, и, наверное, дома в поселении имели совершенно другую окраску. Может быть, они были зелеными под цвет листвы, а, может, красные, под цвет крови. Этого уже никто не помнит. Но старожилы поселка рассказывают странную историю, связанную с этими постройками. Якобы в самом начале двадцатого века из подвала крепости при загадочных обстоятельствах исчез осужденный на казнь человек. Он был преступником, и его ждала виселица. Буквально накануне к нему наведался местный священник, принял последнюю исповедь. А утром за закрытой наглухо дверью мужчины не оказалось. Как будто его никогда там и не было. Искали долго, но так и не нашли. А таинственный подвал с тех пор прозвали Данилиным (по имени пропавшего) и сначала наглухо закрыли. Но с тех пор, как в шестидесятые годы двадцатого столетия здесь поместили психиатрическую клинику, подвал снова открыли, и теперь там находился склад постельного белья одного из отделений. Вообще-то, отделений в больнице тринадцать. В первом, втором, пятом, седьмом и двенадцатом лечат «благонадежных» больных: от депрессии, стрессов и других нервных расстройств. В этих отделениях свободный вход и выход, поэтому они называются открытыми. Там нет разделения на мужское и женское крыло, разнополые граждане проходят там лечение вместе. Третье и восьмое «лечит» наркоманов и алкоголиков. Остальные считаются закрытыми и строго разделены на мужскую и женскую половину. В них проходят лечение особо тяжелые душевнобольные и преступники, находящиеся на принудительном лечении. Двери в этих отделениях можно открыть только специальным ключом, который есть у всего обслуживающего персонала, но, естественно, отсутствует у больных людей. И это понятно: попробуй, доверь заветный ключик сумасшедшему вору, наркоторговцу или убийце – закончиться это может для кого-нибудь плачевно. Дверей в палатах и розеток на стенах нет, зато окна «украшают» огромные крепкие решетки.
Алекс уже неоднократно отметилась и в четвертом, и в шестом отделениях, дважды из них принудительно, куда на этот раз пошлет ее судьба?..
–Так, гнилые дыхалки, запомните: мои вещи трогать нельзя! – Грозно предупредила она пациенток закрытого десятого отделения, по личному опыту зная, что только так можно уберечь хоть часть своих вещей, – Я злая. Очень злая. Не дай Бог будете крысячить. Убью, и рука не дрогнет.
И отправилась в «большую» палату, где и определили ей место. Ничего непривычного для себя в отделении Алекс не обнаружила. Те же три палаты, что и практически во всех отделениях. Самая маленькая предназначена для «хороших» – так называли медработники выздоравливающих и блатных. В «наблюдательную» укладывали особо тяжелых и буйных. Там же периодически оказывались те, кто посмел себя как-то неприлично вести. На привязи. В «большой» палате лежали остальные – такие одинаковые и такие разные. Кто-то попал сюда после психологической травмы, кого-то «приговорили» «добрые» родственнички, чтобы отнять ребенка или дорогую недвижимость, кто-то просто был болен от рождения и о другой жизни не помышлял, ну и, конечно, преступницы…
У Алекс болезнь заметили после того, когда умерла мать. Через год после похорон она впервые попала на стационарное лечение в психиатрическую клинику, где ей поставили диагноз «шизофрения». Через несколько лет оформили группу инвалидности, которая поставила жирный крест на всей будущей жизни. Пришлось забыть о мечте стать великой спортсменкой, «зарыть в глубокую яму» надежду получить высшее образование, удачно выйти замуж, нарожать кучу детишек…
Сейчас ей шел тридцать первый год от роду. Она была высокой, красивой, жгуче-черной брюнеткой, с виду обаятельной и миловидной. Но грозный взгляд ярко-зеленых глаз, крепкая фигура и накачанный торс без лишних объяснений подтверждали реальность всех ее предупреждений, и заставляли женщин держаться от нее подальше.
Но каждая ночь в психушке, независимо от обстоятельств, сама делала свои гадкие дела: сумасшедших любительниц приключений не останавливали ни страх, ни совесть, ни строгий медперсонал. Они неизменно поднимались среди ночи и шли красть: продукты, мыло, туалетную бумагу и самую большую ценность в больнице – сигареты.
–Куда? – схватила Алекс за руку худущую, похожую на скелет, обтянутый кожей, тетку, которая уже залезла в ее сумку и старательно тянула оттуда пакетик с сухарями, – ах, ты, шмара! Я ведь предупреждала!
И, вскочив с постели, Алекс, крепко покачиваясь от снотворного, принятого накануне, со всей дури двинула воровке в зубы. Та перелетела через две плотно сдвинутые кровати и с грохотом упала на пол.
–А-а-а, как больно! – завопила женщина, – О-е-ей, помогите, она меня убивает! Люди добрые, спасите, помогите!
–Господи, да что там случилось? – толстая санитарка, спотыкаясь, бежала по проходу, за нею спешила медсестра, а за ними десяток проснувшихся любопытных пациенток.
–Ага, Тоньку побили, ура! – радовались душевнобольные, – меньше воровать будет. Еще ей вмажь, еще!
–Давно по тебе, Тонька, дубинка плачет. Получи, наконец, свое.
–Бей ее, бей, – азартно покрикивали женщины и даже начали сами замахиваться на воровку.
–Не надо, – по-детски жалобно, но по-мужицки грубым, толстым голосом рыдала Тонька, – мне и так больно, ой, как больно. Накажите ее.
–Ага, накажите, – санитарка покосилась на Алекс, – накажешь ее, так она в другой раз придушит ночью. Пусть спит, ну ее.
–А может, привяжем все-таки? – засомневалась медсестра.
–Так это ж помощь с мужского отделения придется звать. Не хочется будить среди ночи.
–Впрочем, да. Да и не обойдешься здесь одним-двумя парнями. Надо звать четверых как минимум. Вон она, какая здоровущая!
–Кого привязывать? – возмутилась Алекс, – у меня сбонзили, меня же еще и вязать? Да вы, что, ополоумели, что ли? У вас здесь вообще произвол какой-то творится! Вы лучше эту чуханку на Гагры отправьте.
–Заткнись, убийца! – замахнулась на нее медсестра, – сейчас мы тебе галоперидола двойную дозу вколем, сразу успокоишься!
–А что ж, нам Тоню, что ли наказывать? – возмутилась санитарка, – ее наказывать нельзя, она здесь дома. Не плачь, Тонечка, сейчас я тебе примочку сделаю, и все пройдет. Иди, ложись, моя хорошая, иди…
Эта самая Тоня уже двадцать пять лет безвылазно лежала в психушке и действительно стала чем-то вроде предмета интерьера. Без нее представить себе десятое отделение было невозможно. Да и она чистосердечно считала себя здесь полноправной хозяйкой.
Когда-то, много лет назад, ее хотели отправить в интернат для умалишенных людей, который находился километрах в трехстах от психушки, но она сбежала оттуда, три дня шла обратно пешком и все-таки вернулась в свое десятое отделение. В дороге какие-то бродяги ее жестоко избили и изнасиловали. Несколько дней потом Тоня, плача, не вылезала из ванной, словно старалась смыть с себя «грязь» пережитого ею. После этого медработники стали ее очень жалеть, никогда и ни за что не наказывали, приносили ей всегда что-нибудь съестное из дома и из больницы не выписывали. Впрочем, куда ж ее выписывать? Она была тяжело и неизлечимо больна.
–Что ты на меня смотришь? – иногда ругала Тоня ни в чем неповинный унитаз, – я ведь тебе сказала, что я никуда не пойду. Хочешь есть? На! – И она сыпала в унитаз конфеты и пряники, – ешь, только меня не трогай.
–Уйди, уйди, я тебе сказала, – в другой раз сердилась она на помойное ведро, безропотно стоящее в углу туалета, – посмотри вон, сколько других больных, к ним и приставай.
А еще она крала. Крала, все, что только можно было найти и украсть. И у всех, включая служащих больницы. Под ее матрацем были спрятаны целые залежи «сокровищ»: наполовину использованные зубные пасты и кремы, какие-то обмылки и куски туалетной бумаги, новые и совершенно рваные женские колготки, десятки пар разнокалиберных носков, сигареты всех марок, какие только могли курить в отделении за последние двадцать лет, протухшие куски сыра, засохшие печения и еще много-много всего неинтересного и уже никому не нужного. Но Тоня очень гордилась своим «добром» и считала себя чуть ли не самым богатым человеком на земле. Она была первым «бизнесменом» отделения, потому что всегда кому-нибудь что-нибудь продавала.
–Ты со мной дружи, – доверительно шептала она каждой вновь прибывшей больной, – я тебе продам что угодно: и кремы, и вещи, и сигареты с фильтром, и шоколадные конфеты. У меня все есть. У тебя есть денежки? Если есть, могу предложить очень вкусный бисквит.
И она вытаскивала из кармана халата не дожеванный кем-то фаршированный блинчик.
–Бисквит очень, очень вкусный и полезный. Такого не купишь ни в одном магазине…
Поскольку в психиатрическую клинику от добрых людей всегда поступает гуманитарная помощь в виде всяких поношенных, но довольно приличных вещей, Тоня, как «звезда» отделения, имела первое право выбора. И лишь потом остальные могли покопаться в гуманитарных одежках. Но Антонина свой гардероб подбирала странно. Она надевала всегда два самых старых, потрепанных халата, поверх них три или четыре рваные кофты с одной или вообще без пуговиц и обувала два совершенно разных тапочка. Санитарки не раз приносили ей старую, но одинаковую пару, но Тоня жертвовала эту обувку своим «невидимкам», запихивая тапки в унитаз или в ведро, а надевала снова свои любимые – разные, иногда на одну ногу.
Тоня была совершенно беззубой, но почему-то не любила шоколадные конфеты и всякие мягкие печеные штучки, которыми ее частенько угощали, а с наслаждением жевала слабыми деснами крепкие карамельки или «грызла» семечки.
Когда к кому-то из больных приходили посетители, Тоня неизменно выглядывала из-за дверей и робко просила:
–Дайте немножко мелочишки постоянному жителю. Или сахарку, или вареньица, или чайку. Или хоть что там у вас есть.
Обычно люди, поковырявшись в карманах, всегда находили там несколько монет и благодушно отдавали их Тоне. Но если все-таки ей ничего не давали, она, как только открывалась дверь, выскакивала в коридор, быстро хватала со стола то, что там лежало: продукты ли, сумка ли, или просто какие-нибудь снятые посетителями шарф или шапка и торопливо бежала в свою палату. Как правило, санитары быстренько ее вылавливали и украденное безжалостно отбирали. Но это Тоню никогда не останавливало, и в следующий раз она снова пыталась «разбудить в людях совесть»:
–Дайте мелочишки коренному населению. Или хоть чего-нибудь…
После произошедшего уснуть Алекс никак не удавалось. Да еще этот ужасный вой из наблюдательной палаты!
–Суки, мрази, сволочи! – неизвестно на кого кричала одна, – Ненавижу! Хоть бы вы все сдохли!
–Мужика мне! – вопила другая, – дайте мне хоть одного мужика. Или хотя бы двух. Больше не могу, А-А-А…
–Комсомольцы-добровольцы, мы за родину честь отдадим, сквозь огонь мы пройдем, если нужно, а сейчас на кроватях лежим… – бессовестно переврав слова известной советской песни, выводила третья.
–А-а-а, у-у-у, ы-ы-ы, – просто подвывала остальным еще одна дурочка.
Но вот, несмотря на шум, снотворное стало-таки одолевать уставшую женщину, и Алекс начала потихоньку погружаться в сон. И тут… В ее сумке снова что-то зашуршало. Медленно повернувшись, Алекс увидела возле своих вещей довольную Тоню. Та уже вытащила сухари, а теперь начала выуживать из сумки пачку сигарет.
–Ах, ты, крысятина, ну, напросилась! – Алекс вскочила и начала избивать воровку руками и ногами.
Еще в детстве она занималась в секции карате, у девочки были блестящие перспективы в этом виде спорта, но болезнь «убила» все виды на будущее. Однако приобретенные сила и умение никуда не делись, и теперь покалечить кого-нибудь было для Алекс проще простого. Одним ударом она могла легко сбить с ног не только крепкую женщину, а и здоровенного мужика. Конечно, под действием психотропных препаратов, сила и реакция уменьшились вдвое, но для изможденной тощей тетки и этого вполне хватило.
–О-е-ей, а-я-яй! – нечеловеческим голосом завопила вновь улетевшая через кровати Тонька, – Убивают! Убивают ни за что! Спасите! Помогите! Люди добрые!
На этот раз выяснениями отношений дело не обошлось, и, с помощью прибежавших с мужского крыла под присмотром санитара пятерых дюжих психов, Алекс была крепко-накрепко скручена и привязана к кровати в наблюдательной палате. Пока шла экзекуция, все другие привязанные и шумящие до этого больные почему-то сразу примолкли.
Все внутри женщины бушевало от такой несправедливости, но сопротивляться и что-то доказывать она уже не могла. Веревки больно стягивали ее запястья, стопы ног. И даже шею ей умудрились прикрутить к спинке кровати. Дышать было тяжело.
–Суки паршивые, – негромко бормоча, Алекс попыталась вытащить из-под узлов хотя бы руки. Веревки никак не поддавались. Начала крутить ногами. Все бесполезно. Казалось, она была прикована к кровати намертво. Как назло, острый приступ болезни после первых же уколов быстро отступил, и теперь голова соображала все, что происходило вокруг в полной мере.
–Эх, гады, постарались на совесть. Боитесь меня, сволочи. Бойтесь, я вам еще устрою веселенькую жизнь.
Часа два она лежала спокойно и даже вздремнула немного. Но потом, чувствуя, как, медленно отекая, немеют ее конечности, она начала потихоньку издавать звуки.
–Отвяжите меня, пожалуйста, – после негромких стонов едва слышно крикнула она, ей было наплевать на то, что приходилось идти на унижения. Уж больно в жалком она оказалась положении. Руки, ноги скованы, да еще эта веревка на шее. Она душила Алекс, перекрывала дыхание, сдавливала кровеносные сосуды. Но почему-то никто не появился на ее жалобный возглас, видимо, все крепко спали, а громче крикнуть мешал «хомут».
– Позовите, пожалуйста, медсестру, пусть она меня отвяжет, – обратилась она к женщине лежащей напротив. Та все это время не спала и ни на секунду не отводила от пленницы любопытного взгляда. Но заговорить не пыталась, просто лежала и молча смотрела.
–Заткнись, а то щас как дам! – взгляд больной неожиданно стал презрительно-злым, – я с тобой была в санатории пять лет назад, ты мне тогда нос сломала.
–Да не была я ни в каких санаториях, – у Алекс даже не было сил злиться и сопротивляться подобным наговорам, – ты ошиблась, поверь. Пожалуйста, позови кого-нибудь. Я задыхаюсь.
–Нет, это была ты. Я тебя хорошо запомнила. Тебя зовут Света.
–Да никакая я не Света. Меня зовут Александра. В санатории я с тобой не была. Я вообще никогда в жизни не была ни в каких санаториях. Ты перепутала.
–Нет, Света, я никогда ничего не путаю. У меня потом еще долго нос болел.
–Да не ломала я тебе нос. Посмотри лучше. Видишь, это была не я.
–Ты. Теперь лежи молча, пусть тебе будет плохо.
–Да пошла ты, дура!
«Так! Хреновые дела, – мысли Алекс начали судорожно работать, – несколько часов в таком положении я не выдержу – коньки отброшу. Надо предпринимать какие-то меры».
Ей хотелось пить, курить, сходить в туалет, да что там говорить, хотя бы просто подышать.
–Медсестра! – немного громче крикнула она, – медсестра, подойдите, пожалуйста! Я очень прошу, подойдите ко мне! Мне очень плохо, медсестра!
–Замолчи, сучка, стерва, гадина, – тут же раздался голос еще одной привязанной к кровати пленницы, – Я тебя ненавижу, я всех ненавижу. Сволочи, гады, уроды! Что б вы все сдохли!
–А-а-а-а-а, у-у-у-у, – затянула свой жуткий вой другая «орушка».
–Смело мы в бой пойдем за власть советов, и, как один, умрем в борьбе за это… – раздалось пение в углу.
–Да-а-а, – Алекс пожалела о том, что подняла шум, но мочевой пузырь лопался от скопившейся там жидкости, руки и ноги опухли, горло нестерпимо болело.
–Отвяжите, отвяжите, отвяжите, – в общем хоре ее голос был почти не слышен, но Алекс все еще надеялась на проявление какой-то человечности со стороны, – пожалуйста, отвяжите…
Как она пережила эту страшную ночь, Алекс сама не знала. К утру, она все-таки незаметно для себя «отрубилась», а, может, просто потеряла сознание. Ее разум был затуманен от лекарств и пережитых мучений. Проснулась она в огромной луже собственной мочи, руки и ноги уже не чувствовались, но отвязывать ее почему-то не спешили, несмотря на то, что другие пленницы давно получили долгожданную свободу и теперь радостно шмыгали по коридору туда-сюда. Шею, кроме веревки, еще что-то больно сдавливало и от этого «чего-то» исходило непонятное, но очень приятное тепло. Краем глаза Алекс неожиданно увидела, что на нее надета какая-то странная цепочка с кулоном в форме небольшой черной стрелочки.
«Откуда этот Гаврила на моей шее? – мысли путались, – кто это сделал? Зачем?»
Впрочем, это было неважно. Главное, что она проснулась, жива и невредима. А цепочка была красивой, насколько она смогла ее разглядеть в создавшемся положении. Почти черного цвета, из непонятного металла, но очень аккуратной, тонкой работы. Хотелось пощупать вещицу и рассмотреть поближе, но, увы, в данный момент это было невозможно…
…-А кушать сегодня будем?
–Кормить нас будут?
–А что сегодня на завтрак? Кашка?
–Дайте покушать.
Казалось, в десятом отделении собрался в этот момент весь мировой изголодавшийся люд. Словно здесь кормили раз в полгода и по очереди: сначала одного, через шесть месяцев другого, еще через шесть – третьего … и так же всех остальных.
–Ну, что? – заглянула к Алекс уже новая медсестра, видимо, пока она была «в отключке», медработницы сменились, – образумилась, красавица? Говорят, ты буянила ночью, все отделение перебудила, так что будешь теперь привязанная весь день лежать.
–В сортир-то хоть можно сходить?
–Нет, ходи под себя, – заржала медсестра.
–А шею можно отвязать? Я скоро задохнусь, – она, впрочем, тут же пожалела о сказанном, потому что медработники в психушке так же, как и больные, не гнушались снять с больного какую-нибудь драгоценность или вещь, а ей почему-то было жаль расставаться с невесть откуда взявшимся подарком. Тем более что от медальона постоянно исходило тепло, которое грело не только ее шею, а и пробиралось, казалось, к самому сердцу.
–Нельзя. А вдруг ты зубами себе руки и ноги отвяжешь. Покормят тебя в постели. Так что лежи и не вякай.
–Не хочу я есть, – с отвращением отвернулась от нее Алекс, – оставьте меня в покое.
–Ну, как знаешь.
–Можно, я ее порцию возьму? – тут же подскочила к медсестре какая-то толстушка.
Весь день прошел для Алекс как какой-то кошмар. У нее невыносимо болело все тело, несколько раз она мочилась под себя, и теперь задыхалась не только от удушья, но и от страшной вони собственных испражнений. А тут еще больные женщины то и дело подходили к ней, дергали за халат, смеялись. Несколько раз она уходила в забытье. В один такой момент вдруг очнулась от чьих-то ласковых прикосновений. Сначала Алекс подумала, что с нее на этот раз снимают медальон, однако кто-то боязливо, но настойчиво просто развязывал ей веревку на шее.
Алекс открыла глаза и увидела рядом с собой некрасивую рослую женщину лет пятидесяти, которая старательно высвобождала ей голову.
–Ты кто? – чуть слышно спросила Алекс.
–Я Нина. Нина Дорохова. Я молодец? Молодец?
–Ты молодец, конечно. Ты спасла мне жизнь. Ты умница.
–Я умница? А ты мне теперь булочку свою вечером отдашь?
–Конечно. Я теперь тебе буду отдавать все свои булочки.
–Все булочки будешь отдавать?
Женщина вытащила из кармана недокуренную кем-то сигарету и воткнула ее в рот Алекс. Потом поднесла зажженную спичку.
