Kitobni o'qish: «Живи»

Shrift:

Никто не сможет причинить боль так, как это сделают родные люди. Ведь они знают, куда бить, чтобы сделать особенно больно.

В моменты отчаяния я думала: «Господи, может, Ты послал мне эту болезнь, как спасение, как избавление? Ибо я устала…». Но вечером 1 мая 2023 года мне на электронную почту пришло письмо со словами: «ПЭТ/КТ данных о наличии очагов/тканей с патологическим метаболизмом 18-ФДГ, характерной для опухолевого процесса, не поучено». И я поняла – не сейчас.

После первого курса химиотерапии я сказала, что однажды напишу книгу и назову ее примерно так: «Как справиться со всем тем дерьмом, которое на тебя наваливается в жизни, и при этом не сойти с ума». И вот я пишу её, сократив такое длинное, но очень верное название к одному слову – «ЖИВИ». Так я говорила себе во время лечения, это же слово я хочу сказать всем, кто сейчас читает эти строки: «Живи». И книга вовсе не о болезни или о том, как с ней бороться. Вовсе нет. Она о жизни. Она о том, до чего навязанные многим с детства рамки и понятия могут довести человека, в частности – женщину. О том, как миллионы девочек теряют себя физически и духовно, стараясь жить для других, угождать им, переступая через себя. О том, как любовь к Себе и борьба за Свою Собственную Жизнь могут не только сделать вас счастливым человеком, но и уберечь от того, с чем столкнулась я. И многие-многие до меня. И, что печально, многие после…

Глава 1

Малышка

Я росла и воспитывалась на постсоветском пространстве по модели воспитания, которую лишь недавно общество пересмотрело и нашло её не совсем верной. Я была девочкой, которая должна была стараться быть прилежной во всем, учиться на одни пятёрки, читать раньше и быстрее всех, а также безоговорочно слушать маму. Девочка непременно должна быть правильной, старательной, угождающей и терпеливой, а это значит – она не должна иметь собственного мнения.

Я очень благодарна своей маме за то, что она смогла вырастить и прокормить меня в сложные, печально известные девяностые годы. За это я ей безмерно благодарна. Благодарна за то, что она дала мне хорошую базу знаний в области культуры и общения, грамотности и коммуникативности. Я не хочу винить её в том, что со мной потом случалось, потому что она не ведала, что творила. Даже тогда, когда на летних каникулах перед пятым классом била меня за некрасивый почерк, который в меня не был заложен природой, а потом гордилась и считала своим достижением, то, что я пару первых месяцев нового учебного года писала чуть ли не каллиграфически. Больше, разумеется, из страха, чем от умения. Но мама не могла принять тот факт, что генетика распорядилась по-своему, наградив меня «талантом» писать «как курица лапой», что свойственно, со слов мамы, моему отцу, а не её генам, ведь она обладает способностью писать и рисовать красиво. Так я впервые сломала шаблон матери о том, что все девочки априори талантливы и аккуратны.

Я не хочу её винить. Она правда хотела сделать, как лучше для меня, не осознавая, что ломает меня, делает меня жертвой, которую будут доламывать после нее. «Прости, Господи, ибо не ведают, что творят». Она не ведала. Я уже не помню, за какую мою провинность моя мама однажды вырвала календарный лист и наклеила его с определённой датой над моим столом. Я что-то должна была помнить, и это что-то должно было служить мне уроком. Я не помню свой проступок. Но я прекрасно помню, за что чуть позже я по её же собственному примеру в отместку ей приклеила над её кроватью такой же календарный лист: это был 1997 год, было холодно – возможно, был декабрь. В тот день, вернее – ночь, мама утопила нашу взрослую кошку за то, что та в очередной раз нагадила в квартире. Утопила. В ведре. При мне. Мне было девять.

Сейчас, когда я пишу об этом, я словно переживаю это заново. Я вижу эти черные капроновые колготы, в которые мама заталкивает кошку, это синее ведро, из которого она потом еще много лет будет мыть полы. Сейчас, когда у меня у самой двое детей, я понимаю, насколько сильно поступки моей мамы тогда ломали мою психику. Это был самый настоящий психологический инцест. И он не прошёл бесследно…

Мои родители развелись, когда мне был всего дин год. Отец тогда пил, а мама была просто нервная. Отец женился второй раз и жил в Подмосковье, а мы с мамой остались в маленьком городе на Донбассе, ныне – Донецкая Народная Республика, субъект Российской Федерации, тогда же – Донецкая область в составе Украины. Я помню, как завидовала другим детям в детском саду, за которыми приходил папа. Я помню, как однажды обманула маму, сказав, что видела отца. Теперь я понимаю, что тогда я обманывала не её – я хотела обмануться сама. И верить в то, что папа приходил ко мне. Что я нужна ему. Но обман был раскрыт. Мама много плакала и ругалась, не понимая, почему я это сделала.

Впервые (если не считать младенчества) я познакомилась с отцом в десять лет. Алименты, насколько мне известно, сам он никогда не платил, за него это делала моя бабушка, его мама – она платила допустимый минимум, чтобы отца не трогали приставы. В 1998 году отец должен был приехать со своей семьёй в наш город – в гости к своей матери. Тогда как раз родился его третий ребёнок, мой брат. Я помню, как готовила к этой встрече меня моя мама. Мы купили новое платье и новые босоножки. Особенно мне запомнились эти босоножки, а точнее – то, как мы их покупали. Тогда не было магазинов, не было доставки. Это был небольшой рынок, где ты меряешь обувь, стоя на знаменитой картонке. И я как раз стояла на той самой картонке, когда мой отец со своей женой и дочерью – моей сестрой – прошли мимо. Мне было велено молчать и не подавать признаков, что я узнала его. Я помню, как отец улыбнулся мне и прошёл мимо без слов. Тогда мне было приятно от этой улыбки. Сейчас, спустя более двадцати лет – омерзительно. Боясь проявления ревности со стороны второй жены, которая ревновала его к первой, отец никак не обозначил нашу случайную встречу. Лишь мимолетной улыбкой сверху вниз, когда я примеряла новые босоножки, чтобы предстать перед ним нарядной. Это был один из первых поступков отца, который в моей уже взрослой, родительской голове не поддаётся объяснению.

Я помню то лето. Я была счастлива. Вернее, я так думала. Практически каждый день я ходила в гости к бабушке, у которой жил мой отец со своей семьёй. Я чувствовала разницу отношения ко мне и к моим младшим сестре и брату, чувствовала лёгкое презрение со стороны мачехи. Чувствовала, но старалась не замечать. Я отчаянно искала любви и расположения главного на тот момент мужчины в моей жизни. И я ещё долго буду его искать после того лета – более двадцати лет. Пока, наконец, не осознаю – нельзя найти то, чего нет.

Лето закончилось болезненно. Весьма болезненно. Я ощутила себя котёнком, которым наигрались, а затем выбросили. Или щенком, которого прикормили, а потом оставили на даче, якобы случайно забыв. В один не совсем прекрасный день, как и много раз до этого, радостная я прибежала к бабушке, но её дорогих гостей уже не застала. Они уехали. Без предупреждения. Без прощания. Без единой записки или намёка. Просто уехали. Сейчас, будучи взрослым человеком, я знаю, что такая дальняя дорога, особенно с маленькими детьми, планируется очень даже заранее. Это не было спонтанным решением. Они наверняка знали дату отъезда, но отец не попрощался со мной. Он не пришёл ко мне накануне. Не сказал за неделю. Он просто бросил меня. Снова. Так я думала тогда. Сейчас я знаю, что выражение «меня бросили» – ущербно, и уважающий себя человек с нормальной самооценкой никогда так о себе не скажет. Но тогда я была всего лишь ребенком. Я была маленькой девочкой…

Бабушка, как и любая мать, защищала сына. Защищает она его и по сей день. Я её понимаю. Я никогда её не упрекала за это. Она – мать. Тогда она сказала мне, что за день до отъезда мой отец весь день провел «на раковине», что на её языке означало расстройство кишечника. Я не поверила тогда, не верю и сейчас. Мне было больно. Безумно больно. Меня предали. Меня обманули. Я обманулась. Разумеется, на протяжении десяти лет до этого, да и потом, моя мама всячески очерняла моего отца в моих глазах. Но я отчаянно пыталась идеализировать его. Я хотела иметь Папу. Я старалась не верить ей. Я надеялась, что смогу заслужить его любовь. Поэтому мне и было так больно. Каждый раз.

Так начались мои собственные разочарования в отце.

Детство – самый важный период в жизни человека. Ведь именно в детстве начинается становление личности. Именно в детстве начинают расти крылья. И именно в детстве зачастую их обрезают. Часто – под корень.

Отец – главный мужчина в жизни любой девочки. Даже тогда, когда его нет рядом, даже тогда, когда она его ни разу не видела. Отец априори – это любовь. И если любовь в облике отца – жестокая, значит и мужчин в последствии эта девочка будет выбирать жестоких. Если любовь отца девочке всегда приходилось искать, выпрашивать, ждать хотя бы каплю драгоценного внимания, то и во взрослой жизни она будет искать и отчаянно просить любви у мужчин, и будет готова идти на любые жертвы ради той самой капли внимания. Но если папа любит свою дочку так, как любят принцессу, то эта принцесса вырастет Королевой, и мужчины будут ее ценить и уважать, а если кто-то и посмеет проявить к ней насилие в любом его проявлении – выросшая девочка, не терпя этого ни единой минуты, тут же уйдет туда, где к ней по-прежнему будут относиться, как к принцессе. Потому что она знает: мужчина должен ее любить не меньше, чем любил ее папа, а иначе зачем ей это все?

Мама – это модель нашего, девочек, будущего. Мы смотрим на маму, и что-то нам в ней не нравится, но, как правило, именно этими качествами мы сами обладаем спустя десятилетия. Даже против собственной воли. Если мама контролирует каждый наш шаг, то, как бы нас ранее это не раздражало, и мы во взрослой жизни ищем, кого бы подвергнуть своему безоговорочному контролю. Если мама и знать не хочет о личных границах дочери, то и девочка, которая так мечтает выстроить свои собственные границы, лишь немного повзрослев, начнёт безжалостно нарушать чужие, при этом продолжая страдать от того, что сама является не защищённой от окружающих.

Когда мама заботится о том, чтобы её дочь имела свое психологическое пространство, не посягает на неё, как на свою собственность, не травмирует её нежное естество упрёками сходства с отцом (в чем вообще крайне глупо обвинять детей, которые своих родителей не выбирали), дочь вырастает уверенной в себе женщиной, которая умело дистанцируется от всего, что приносит ей дискомфорт в жизни, а так же не распространяет сферу своего единовластия на родных и близких.

Увы, мне не повезло. Знаю, что и многим другим тоже.

Собственное мнение, зарождающееся порой в моей голове, не приветствовалось. Мама всегда знала лучше меня. Так надёжнее, так правильнее, и (моё «любимое») – так Практичнее.

Жили мы не богато. Я бы даже сказала – бедно. Ещё раз повторюсь, что я благодарна маме за все, что она делала тогда для нашего с ней выживания. Но я была ребёнком… Когда мне было 8-9 лет, моя бабушка переехала в Москву. Она иногда высылала нам с мамой посылки. Там было все: продукты, чай, кофе, одежда, канцелярия для школы. Иногда мама продавала вещи, которые были предназначены мне. В мои двенадцать лет бабушка прислала модные тогда ботфорды: высокие со множеством петелек для шнуровки на высокой подошве. Я мечтала о таких и тут же влюбилась в них. Я сходила один раз в них в школу, но на следующий день я их уже не надела. Предположу сейчас, что мама не разрешила, объясняя непрактичностью или непогодой. Когда я вернулась из школы, ботинок дома не было. Мама их продала… Это был удар. Я не могла ни понять, ни принять. Да и сейчас не могу. Да, признаю, финансовое положение было крайне тяжёлым. Но даже сейчас, имея двоих детей и периодически оказываясь в сложной жизненной ситуации, я не понимаю, как можно было так поступить.

Такое ощущение, что мое детство словно соткано из подобных негативных воспоминаний.

Следом за ботинками, немного позже, так же была продана присланная бабушкой мне кожаная юбка. А в мои пятнадцать лет, когда мы с мамой жили уже гораздо лучше, ведь она вышла замуж, я просила у мамы первые туфли на каблуке. Хоть немного. Как у девочек. Мама купила мне плоские кожаные туфли в «бабушкином» стиле с её неизменным: «Так практичнее». А когда я уже могла сама позволить себе каблуки, я осознанно от них отказывалась, потому что мой рост достиг почти ста восьми десяти сантиметров (стоит ли говорить, что я долго комплексовала по этому поводу?).

Я надеюсь, что кто-то, узнавший в поступках моей мамы себя, читая это, переосмыслит свое поведение, переосмыслит отношение к своим детям и рассмотрит возможность предоставлять выбор им самим.

Я – не идеальная мать. Я, как и любой смертный человек, совершила огромное множество ошибок в воспитании детей. Я не оставляю попыток помочь детям справиться с травмами. Об этом позже расскажу подробно, дабы предостеречь. Но оглянусь ещё назад.

Когда я впервые прочла о том, что подавление эмоций однажды могут привести человека к кардиологу или онкологу, я, признаюсь честно, отнеслась к этому крайне скептически. Уже потом я более подробно изучила это утверждение и поняла, удостоверившись на личном опыте, что это действительно так. Как часто дети слышат от своих родителей: не реви, ничего здесь смешного нет, чего ты злишься, не жадничай, поделись, потерпи, закрой рот, тебя не спрашивали и прочее? Думаю, что очень многим девочкам навязывают угодническую модель поведения уже и во взрослой жизни. С детства я слышала от бабушек и мамы о том, что я должна постоянно что-то терпеть. Терпеть нас приучают ещё в школе, когда вынуждают учить разнообразные по своей природе предметы, особо не заботясь о том, что у каждого ребёнка склад ума и интересы абсолютно разные. Но давайте поговорим о женском терпении.

Когда я оказалась в гематологии на химиотерапии, я заметила одну интересную закономерность: все без исключения женщины, с которыми мне довелось лежать в одной палате (а палаты каждый раз были наполнены разными людьми), неважно, было им слегка за двадцать или глубоко за семьдесят лет, их объединяло одно – они все привыкли угождать своим семьям, жертвовали собой, откровенно забивая на собственное Я. Все до единой женщины с той или иной разновидностью рака крови, с которыми я проходила химию, психологически были стопроцентными жертвами. Это проявлялось по-разному, расскажу несколько примеров.

Одна немолодая женщина задержалась в отделении дольше положенного из-за плохих результатов анализов. Ей пришлось встретить в больнице Новый год, Рождество и, вероятно, Старый Новый год тоже (к тому моменту меня уже выписали). Продукты, которые она брала из дома, давно закончились. Стоит ли говорить, что больничное питание оставляло желать лучшего: было несытным и невкусным? При мне этой женщине звонили внуки (уже студенты), спрашивая, как у нее дела. Когда ей задавали вопрос: привезти ли ей что-то, она сразу отказывалась, объясняя тем, что не хочет их утруждать. Я поинтересовалась у нее: неужели родные так далеко живут? Оказалось, что они жили примерно в двадцати минутах езды от места, где мы проходили лечение. Почему дети и внуки сами не догадались и не привезли маме и бабушке нормальной еды, тем более – с новогоднего стола, для меня осталось загадкой. Но она очень боялась, что им придется испытывать неудобства ради нее (напомню, мы лежали в гематологии, даже не в терапии). Что это, как ни низкая самооценка?

Другая молодая девушка, общаясь со своим парнем, была в разговоре с ним очень милой, но, положив трубку, ругала его всеми возможными ругательствами. Причины были разные. Почему же свои придирки не высказать в ненасильственной форме и не обсудить их? Почему не проработать общие проблемы и не решить их? Они жили вместе, при этом у нее были дети от первого брака. Дети впитывают такую модель поведения: мама сильно болеет, у мамы нет волос, но мама боится сказать отчиму, что ей не нравится, что он, к примеру, выпивает. Вывод: мама терпит. А раз терпит мама, дети тоже в последствии будут терпеть.

Вот еще один пример. В нашем отделении работала медсестра, которая, мягко скажем, от Бога свой медицинский талант не унаследовала. Другие медсестры, зная ее способность часто прокалывать пациентам вены (а проколоть вену иглой, через которую вливается химия, это значит, оставить под кожей не только синяк, но и ожог), старались минимизировать ее работу с нами. Я для себя твердо решила, что, если каким-то образом выпадет так, что она будет ставить мне капельницу, я откажусь и попрошу это сделать кого-то другого. Но некоторые женщины, даже зная, что эта медсестра слишком часто прокалывает вены, были согласны рискнуть и дать ей руку, боясь ее обидеть. «Неужели это важнее вашего здоровья?» – спрашивала я. В ответ мне говорили: «Как-то неудобно отказать…»

Здесь особо нечего комментировать. Повторюсь: все женщины, с которыми я лежала в отделении во время химиотерапии, обладали крайне низкой самооценкой. Увы…

К тому времени я уже познала, что такое любовь к себе. К тому времени я уже ушла от тирана, который четырнадцать лет унижал и избивал меня. К тому времени я, как ни прискорбно, порвала токсичные отношения с матерью, которые буквально высасывали из меня жизнь. К тому времени я поумнела и полюбила себя, став для многих неудобной. Но было слишком поздно – у меня диагностировали четвертую стадию рака.

Об этом так же чуть позже. Вернёмся в моё детство. Повторили бы мои родители все те действия по отношению ко мне, которые доставляли в детстве мне боль, если бы знали, что всё то, что я перенесла тогда, плюс «веселые» годы семейной жизни, приведут меня к полной потере волос из-за перенесённой химиотерапии? Нет, я не хочу обвинять моих родителей. Но вернусь к той гипотезе, о которой я писала выше: подавленные эмоции приводят к заболеваниям сердца и к онкологии. И это так. Это не миф и не эфемерная фантазия зазнавшихся барышень, которые немедля требуют к себе уважительного отношения от домашних тиранов и токсичных родителей. Это правда, которую я, к сожалению, проверила на собственной шкуре, на собственных сожженных химией венах. Вспомните свои ощущения, когда вас распирает от какой-либо эмоции, но вам запрещают её проявлять. Будь то злость, когда вас обижают или унижают (представьте себе маленькую девчушку-бяку с бантиком на голове, которая хмурит бровки, надувает губки и топает ножкой), или слезы от обиды, когда любимый человек обзывает вас или прилюдно высмеивает, или сдавленный крик отчаяния, когда родная мать буквально стирает вас в порошок своими словами критики, презрения и разочарования в вас. В груди сжимается комок. Хочется разорвать пространство внутри себя. Хочется всосать в себя весь окружающий мир, как чёрная дыра, чтобы спустя мгновение взорваться праведным гневом на всех и вся. Хочется рыдать и кричать так громко, чтобы на другом конце планеты услышали этот крик отчаяния и зов о помощи и… помогли. Хочется высказаться. Но стоит чёткое НЕЛЬЗЯ. Бывает и такое, что вас никто в этом не ограничивает, но вы сами настолько не уважаете себя, что самолично запрещаете себе проявить свое я, подавляя вулкан эмоций внутри, чтобы окружающие не подумали о вас плохо. Но не все ли равно, что происходит у кого-то в голове, даже если те мыслительные процессы – о вас? Как сказал один великий психолог: «Не лезьте в чужую голову, особенно бесплатно». Вы давите этот вулкан страстей внутри, и этот процесс, как оказывается, влияет на вас не только на ментальном уровне. В такие моменты в вас меняется состав крови. Гормональная система приходит в полное замешательство. Гормоны стресса зашкаливают (а гормоны счастья и радости, что характерно для опечаленных и «забитых» людей, явно работают на четверть ставки), организм получает сигнал: «Опасность! Опасность!» Горят все возможные красные лампочки. Но мы ничего не предпринимаем. Вулкан неизбежно взрывается, но он взрывается внутри, и вместо того, чтобы выплеснуть лаву наружу, он заливает ею вашу душу. Заливает и остывает, превращая вашу душу в безжизненную каменную мумию. В крови в этот момент происходят сумасшедшие изменения. То, что должно в автономном режиме защищать нас, начинает нас убивать. Иммунитет даёт сбой, раковые клетки поражать некому. Кортизол – гормон стресса – зашкаливает по всем фронтам, из-за чего организм просто не может сражаться с клетками вирусов и с раковыми клетками. Если сперва можно отделаться вирусными и простудными заболеваниями, то позже, чем дольше и чаще мы находимся в таком состоянии, онкологию не всегда получится миновать. Именно со стрессом я связываю свое заболевание, ведь у меня – лимфома, что является разновидностью рака крови. В моем случае выражение «мне портили кровь» играет уже совсем другими красками…

Мы с детства учимся терпеть. Мы с детства учимся подавлять свои эмоции, стесняемся высказываться, стесняемся быть ранимыми или же наоборот – чрезмерно харизматичными. Мы стесняемся себя.

Я не заявляю, что вся онкология – это исключительно результат стрессов. Нет, конечно же, это не так. Но ох, как же процент таких случаев высок…

Я часто чувствовала себя ненужной, и это чувство очень прочно закрепляет в ребенке низкую самооценку. В одиннадцать лет я впервые приехала в гости к отцу, и я помню, как его тёща (к слову, он не очень её уважает), когда вошла к ним в дом и увидела меня, спросила у моей мачехи, указывая в мою сторону: «А ЭТА что здесь делает?». Я не думаю, что случайно услышала эту фразу.

Лет в 12-13, когда я в очередной раз пришла в гости к своей бабушке, матери моего отца, её не оказалось дома. Я присела на скамейку во дворе, чтобы дождаться её возвращения. Со мной сидела её соседка, тётя Маша. Не знаю, что было на уме у той старушки и зачем она говорила такие вещи девочке-подростку, и без того лишённой отцовских любви и заботы (и даже алиментов), но она сказала мне примерно следующее: «Ты думаешь, ты там нужна? Нет конечно! Там другие дети!»

Дети. Там дети. Все вокруг зачем-то пытались донести до меня важную, по их мнению, информацию: я хуже, я не нужна, я лишняя. А мне, как и другим подросткам, хотелось верить, что я – особенная. Ревности к младшим сестре и брату у меня не возникало никогда. Уже тогда я понимала, что они не причём. А вот к отцу вопросы копились. Но они копились глубоко внутри, не ища выхода наружу. Копились, преобразовываясь в обиды, которые годами оказывали негативное действие на состав клеток моей крови…

Все взаимосвязано.

В тринадцать лет я снова была в гостях у отца, и он предложил мне остаться у него. Я отказалась. Признаться, я не верила в его искренность. Да и теперь не верю. Но я слишком зависела от матери психологически (пуповина к тому времени ещё не была перерезана), поэтому я чётко понимала – я не могу её оставить. Тогда отец сказала мне одну очень точную и правильную фразу: «Я понимаю, что морального права на тебя не имею». Это правильные слова, которые я помню дословно. Удивительная штука – память – разбирает нашу жизнь на цитаты, которые мы можем прокручивать в голове годами.

У отца я не осталась. Я приезжала на летние каникулы к бабушке в Москву в одиннадцать, тринадцать и пятнадцать лет. Обязательно гостила и у отца. Хотела чувствовать себя частью его семьи. Хотела чувствовать себя нужной и любимой. В мои восемнадцать лет я провела целый месяц с его семьёй на даче в деревне в Брянской области. Все было замечательно. С нами даже была моя бабушка Маша – мама отца. Рядом с ней я чувствовала себя увереннее.

Мне было восемнадцать. В следующий раз, когда я увидела отца, мне было уже тридцать лет…

В 2007 году моя бабушка, мама моей мамы, помогла мне с покупкой квартиры. Я очень хотела иметь свой угол. Квартира была «убитая»: старая, без ремонта, без сантехники. Ободранные стены, мусор, пауки и копеечная цена. Бабушка заняла необходимую сумму, но мой отец пообещал помочь и компенсировать часть. Квартира была куплена. Время шло, долг нужно было отдавать, а он не спешил с обещанной помощью. Сейчас я понимаю, что отец мне ничего не должен. Но ведь он не участвовал в моей жизни ни до восемнадцати лет, ни после. Однако же он сам пообещал!

Я написала ему очередное сообщение с просьбой помочь выплатить долг за квартиру (разбитая квартира в маленьком городке в Донецкой области стоила действительно немного). В ответ мне пришло смс, содержание которого я помню слово в слово почти вот уже двадцать лет: «Ты сказала слишком много. Забудь мой адрес и номер телефона». Мне было девятнадцать. Я в очередной раз поняла, что со стороны отца я – сирота. Но так вышло, что я не забыла: и адрес, и каждое слово того сообщения я помню до сих пор.

Я, как Взрослый человек, понимаю – он такой, какой есть. Ребёнок же внутри меня отчаянно искал все эти годы ответа на вопрос: почему ты так со мной? чем я тебе не такая?

Мне приснилась девочка. Малышка

С белыми, как ангел, волосами.

Мысли разноцветные, как книжка,

С яркими, мечтательными снами.

Милая, позволь прижать поближе,

Дай мне оградить тебя от прочих.

Вот мои объятия, иди же.

Много до тебя будет охочих -

Как бы уберечь тебя от страха,

Как бы, чтоб не пал твой белый волос.

Знаешь, детка, там ведь ждёт не сахар.

Я уже там больно укололась…