Kitobni o'qish: «Скажи, зачем?..»

От Красноярска я ехала одна и несказанно этому радовалась, потому что порядком устала от соседей – семьи инженера, также возвращавшейся из Китая домой. Их проблемы меня мало волновали, но из-за своего идиотского характера я сочувственно выслушивала все их песенки о глиняных обидах: что поделать, в конце концов разочаровывает всякая чужбина. Теперь, оставшись наконец в одиночестве, я могла поразмыслить о собственных делах: пока я сеяла разумное, доброе, вечное на иноземную почву, дома все так изменилось, что я ощущала под ногами весьма ненадежную конструкцию. Мне писали, что иностранцев в университете осталось совсем мало, а кто сегодня не холодеет при мысли о возможной потере работы? Я гнала от себя эти страхи, но освободиться от них окончательно не могла.

Что меня ожидало? Я с тихим ужасом думала о том, на какой хлев наверняка стала похожа квартира, вспоминала, как не хотела пускать в нее чужака, как Галка уговорила сдать ее предпринимателю из Казахстана, где наших прижали так, что не дохнуть. Он хотел снять квартиру и попробовать наладить бизнес на новом месте. Выглядел этот Слесарев прилично, а настойчивость, с которой она меня обрабатывала, наводила на мысль о специфическом характере их отношений, я пожалела свою красавицу-подружку и согласилась. Да и деньги были очень нужны – пять тысяч «зеленых» на дороге не валяются. Сдавала на год, но подоспела пандемия, и пришлось просидеть в Китае безвыездно гораздо дольше. Когда я уезжала, квартира была в довольно приличном состоянии, но четыре года в ней прожил холостяк, поэтому питать иллюзий не стоило: ремонт неизбежен. Билет мне был выдан прямой, поэтому я не смогла задержаться в родном Красноярске и видела маму с Маринкой лишь на вокзале, а что скажешь за двадцать минут, когда вокруг снуют люди? Хорошо еще, так получилось встретиться: первоначально отъезд намечался на двадцать второе число, но потом его перенесли на пятнадцатое и сообщили об этом лишь за пару дней до срока, я едва успела позвонить. А с Галкой связаться так и не удалось, хотя мы заранее условились, что встречать меня будет она. К счастью, дома оказалась Юлька, вообще-то мне не хотелось ее дергать – поезд приходил ночью, – но пришлось.

Славные у меня подружки, вот на кого всегда можно рассчитывать. Галка еще когда вызвалась помочь, по совести говоря, я даже не ожидала от нее такого участия. Юлька – другое дело, она всегда была безотказной, а Галкина прелестная головка обычно была занята сугубо личными проблемами. И вдруг так категорично: не вздумай, только я, никакого беспокойства. Замечательные девчонки, вот что значит университетская дружба! Как же получилось, что у всех троих не склеилось на личном фронте? От Галкиного Мишеля у любого зубы заноют – жуткая зануда, мне, что говорить, и того круче повезло, но Юлька …

Я всегда тянулась к крупным уютным женщинам – есть в них какая-то удивительная глубинная доброта, – и Богдашечка моя была именно такой. Отчего они с Лешкой разъехались, я так толком и не поняла. Лешку я знала с первого курса, он учился на три года старше нас, через год после свадьбы родилась Майка, они были такой дружной семьей – и вот тебе. Может, если бы я была рядом, они бы не разбежались? Ох это проклятое сослагательное наклонение!

Мой отъезд в Китай был бегством от себя, от Олега, попыткой окончательно разорвать уже оборванную с его стороны нить. После отъезда всей их семьи в Штаты прошло два года, но я никак не могла прийти в себя. Я продолжала страдать, вспоминая и свои счастливые минуты, и те дни, когда Олег проводил время с другой. Я, кажется, помнила запах духов каждой его пассии и никак не могла избыть боль от его возвращений. Сколько безмолвных ночных бесед я провела с ним в опустевшей уже постели, сколько вопросов прокричала, сколько обид высказала – боже мой, какой же я оставалась дурехой!

Я прошла отменную школу, хотя до последнего времени так и не смогла понять, чего ради все это терпела. То есть ответов у меня было множество, но все они сегодня оставляли ощущение, будто я пыталась измерить скорость ветра при помощи молотка. Подумать только: шесть лет объяснять себе, что чувство валентно, что Олег такой, какой есть, и надеяться переделать его бессмысленно, что это еще надо посмотреть, мне он изменяет с другой женщиной или ей со мной – за какую спасительную чушь я цеплялась! Надо отдать должное – его хватало на всех. Думаю, я удерживала его неизменной спокойной приветливостью – лишь из-за нее он всегда возвращался. Это было вполне осознанное поведение, и оно очень устраивало Олега. Когда однажды на какой-то вечеринке подвыпившая Светка Герасимова спросила с отчаянием: «Скажи, зачем ты женился?», Олег ответил с обычным веселым цинизмом:

– А как еще я мог ее заполучить? Инна Петровна у нас девушка тургеневская.

Смешно, он свято верил, что добился меня двухгодичной осадой, а на деле это я взяла его измором. Что он только не вытворял тогда: уходил в загулы, возвращался, умолял… Я стояла как скала, сводя его с ума холодноватой приветливостью. Он, привыкший к победам, категорически не мог принять такого отношения и в конце концов сдался: повел-таки меня под венец. Вот так: за что боролась, на то и напоролась. Да и что я знала тогда о жизни? «Что нивы красивы, что люди счастливы, любовь завершается браком, а свет торжествует над мраком»?

Хорошо думается под стук колес… Когда прошлое действительно

становится плюсквамперфектом, в него можно вернуться, как возвращаешься иногда к давно прочитанной книге – без боли. Думаю, Олег был рад моему отказу ехать в Штаты, однако добросовестно доиграл роль пусть беспутного, но любящего мужа. А может, и не играл вовсе, ведь я осталась в трехкомнатной квартире, на которую не имела никакого морального права: она принадлежала раньше его бабушке и была таким уютным гнездышком, что я после свадьбы решила все сохранить почти без изменений. Благородный поступок, ничего не скажешь, на такое не всякий способен. Сейчас, шесть лет спустя, все подернулось золой, и я почти не вспоминала мужа, а ведь когда-то любила его до ватных ног, до дрожи, до звона в ушах. Оставшись одна, я впала в настоящую депрессию и все чаще стала подумывать о радикальных способах выхода из нее.

Как удивительно складывается порой судьба: помню, словно это было вчера, как с отчаяния забрела в церковь и в замешательстве остановилась у иконы Божьей матери. Что я надеялась от нее услышать? Ведь я не была верующей в привычном смысле этого слова, не умела молиться, была абсолютно чужда всякой обрядности. В церкви было пусто (или мне так показалось?), огни свечей расплывались перед глазами, я пыталась сдержать слезы, но не могла. Кто-то прикоснулся к плечу, я обернулась и встретила пристальный взгляд человека в черной рясе.

– О чем плачешь, сестра?

Глядя в светлые, почти прозрачные глаза, я ответила:

– Боюсь сделать ошибку.

Лицо его осталось бесстрастным, но голос прозвучал повелительно:

– Беги от соблазна!

Перекрестил меня и отошел. Несколько минут я смотрела ему вслед, потом побрела к выходу. А дома меня ждало письмо из Китая от моего бывшего студента Люй Миня с приглашением поработать у них в университете. Это был знак судьбы.

Я надеялась окончательно прийти в себя, и, кажется, это мне удалось. Конечно, удалось. Странно, почему-то от этой мысли становилось тоскливо, хотя не к тому ли я стремилась?

… Юлька встретила меня у вагона: милое лицо, мягкие теплые руки – она была прежней. Оказалось, мой квартирант куда-то уехал, мы загрузили сумки в старенький Юлькин автомобиль – верную Карлу – и через полчаса уже пили чай на уютной маленькой Богдановской кухне. Потом они с Майкой, которая из очаровательной девчонки превратилась в длинноногую стильную штучку, выпускницу факультета психологии, рассматривали и примеривали подарки. Мы и не заметили, как пролетело полночи.

Проснулась я чуть свет: привыкла за четыре года – на территории кампуса в семь включали радио, и гром национального гимна мог разбудить даже покойника. Юлька тоже оказалась ранней пташкой и, как только я завозилась на неудобной раскладушке, спросила:

– Что проснулась? Рано еще.

– Отоспалась за дорогу. А ты?

– Да вот все думаю, куда этот субчик, Слесарев, подевался? Как сейчас помню, последний раз я ему звонила первого июня, в международный день защиты детей; он, вроде, никуда не собирался, обо всем договорились. Не понимаю.

– Я же через неделю должна была вернуться.

– В отпуск уехал? Вряд ли, он бы предупредил.

– А может, в командировку?

– Черт его знает. Я ему всю неделю звонила – без толку. Ну ничего, поживешь у меня, а там видно будет. Кофе хочешь?

– Ага, твоего, в Китае ведь в основном растворимый продается.

Юлька, похожая на фрегат в своей необъятной ситцевой рубашке, проплыла на кухню, я покрутилась еще немного – вставать, честно говоря, не хотелось, но ложе было не из царских, и я тоже поднялась. Майка, конечно, еще дрыхла. Вода оказалась тепловатой, поэтому душ не так чтобы очень взбодрил, вся надежда была на кофе – Богдашечка великий мастер его готовить.

– Хорошо тебе, – сказала она жалобно, глядя на мое розовое одеяние, – а я никак не могу себе махровый халат подобрать: все для мелюзги.

– Ты и в этом самая красивая, – я чмокнула ее в щеку, и она растроганно заморгала своими большими кукольными глазами.

После кофе мы закурили, и Юлька глянула на часы:

– Дай-ка еще попробую.

На этот раз телефон отозвался короткими гудками, и она встрепенулась:

– Засекли! Болтает с кем-то. Давай прямо сейчас к нему, а то опять куда-нибудь слиняет.

Через десять минут мы тарахтели на Карле по пустынным еще улицам.

Ехать было всего ничего, двор встретил полной тишиной; в отличие от меня, он совсем не изменился. Лифт почему-то не работал; знакомая лестница, зеленые панели, мой третий этаж – и вдруг вишневая металлическая дверь. Я оцепенела.

– Мама родная, вот так фокус! – ахнула Юлька. – Когда это он успел?

Она принялась нажимать кнопку звонка; не знаю, почему, я поняла, что квартира пуста.

– Черт, куда же он подевался? – Юлька продолжала безуспешно давить на коричневую пуговку. – Ведь точно же был дома.

В этот момент открылась дверь напротив, и на площадке появилась худенькая остроносая бабулька. Бог мой, это была Анна Петровна, моя соседка – что делает с людьми время!

– Инна, ты! – изумленно уставилась она на меня.

– Я, Анна Петровна, здравствуйте. Видите, вот домой попасть не могу.

– Как домой? А говорили, ты квартиру продала.

– Кто говорил?

– Этот самый Геннадий Васильевич. Еще год назад. Я спросила, когда здесь мастера работали, так он и сказал.

– Ерунда какая! Давно вы его видели?

Соседка призадумалась.

– Да уж с месяц, как не больше.

– Ничего не понимаю. Я сдала ее, через бюро.

– Что за игры? – разозлилась Юлька. – Пойдем звонить Галине.

– От меня можете, – засуетилась Анна Петровна, предчувствуя развлечение.

После энного гудка я услышала сонное:

– Слушаю.

– Галя, это я.

Ее голос зазвенел:

– Инка, привет! Ну что, когда ждать?

– Да я уже дома.

Последовало долгое молчание, затем растерянный вопрос:

– Ты звонишь из дома?

– Нет, квартира закрыта, и где этот твой Слесарев – неизвестно.

Юлька потянула у меня трубку и безапелляционным тоном потребовала:

– Приезжай-ка, дорогая, у нас масса вопросов. Или нам подъехать? – вопрос прозвучал ехидно.

– Нет-нет, я сама. Юль, давай у тебя встретимся, – зачастила Галина.

Ее реакция была вполне понятна: Мишенька – то еще золотце, слова наедине сказать не даст.

– Нет уж, будем ждать здесь, во дворе.

– Зачем во дворе, у меня посидите, – засуетилась Анна Петровна. – Чайку попьем.

– Спасибо, мы завтракали.

На лестничной площадке я еще раз оглядела дверь:

– Слушай, ее, наверно, только автогеном можно взять.

Юлька покачала головой:

– Да, Форт Нокс… Пойдем посмотрим, может, через балкон лучше.

У подъезда мы задрали головы, а потом оцепенело уставились друг на дружку: балкон был застеклен.

– Черт, ты посмотри, там еще и решетка!

За стеклом виднелись узорные металлические завитки, такие же были и на окнах. В полной растерянности мы забрались в машину.

– А документы из бюро точно у тебя?

Юлька затрясла головой:

– Господи, конечно. Я как сложила тогда все в папку, так и не раскрывала ее больше. Понимаешь, я с ним всегда по телефону созванивалась, а встречались мы только в банке, когда он за квартиру платил. Я сюда ни разу не заходила. Честно говоря, у меня крыша едет от этой истории.

– Слушай, Анна Петровна сказала, что он забаррикадировался год назад. Он что, прячется от кого-то? Не девяностые же на дворе. Неужели он авантюрист?

Мы курили и строили всяческие предположения, когда во двор въехала малиновая «тоёта». Юлька посигналила, и через минуту Галка уже тянулась ко мне с поцелуями. Она была прелестна, как всегда, но непривычно взвинчена, это не бросалось в глаза, но мы-то ее давно знали.

– Проясни ситуацию, ма шери, – безжалостно прервала ее излияния Юлька. – Где этот Геночка, которого ты откопала, и зачем он тут линию Мажино построил?

Галка затараторила:

– Да что, решил мужик спокойно пожить, сами знаете, как сейчас опасно. Тебе же лучше: ни расходов, ни хлопот.

Я пожала плечами:

– Уж конечно не собираюсь оплачивать его заботу. Мы так не договаривались.

– Хорошо, а откуда разговоры, что квартира сменила владельца? – сурово спросила Юлька.

– Сказал, наверное, чтоб не приставали, отчего он распоряжается. Почем я знаю?

– Неплохо было бы установить с ним прямой контакт, ты не считаешь? Я ему всю неделю звонила, он как в воду канул.

– Не знаю я, где он, ей-богу, не знаю. Инка, ты же через неделю должна была приехать.

– Мне билет поменяли, я тебе звонила, да без толку.

– Мы только вчера с дачи вернулись.

– О чем вы лепечете? – возмутилась Юлька. – Надо искать этого прохвоста. Ты давно его видела?

Галка вдруг заморгала и вся как-то сжалась.

– Ответа не слышу, – сурово проговорила Юлька.

– Он уезжал всего на неделю.

– А когда должен был вернуться?

– Пятого.

Юлька присвистнула:

– Это что, две недели назад?

Галка кивнула золотой головкой.

– А куда уехал?

– Не знаю, он мне о делах не рассказывал.

Почему-то мне стало ее жалко:

– И что, даже не позвонил?

– Ни разу. Всегда звонил, а тут ни разу.

Нос у Галки покраснел, она едва не плакала. Юлька мрачно

поинтересовалась:

– Тебе не кажется, что его могли прибить где-нибудь?

Галка всхлипнула:

– Я просто места себе не нахожу.

– Слушай, если его нет, ситуация меняется. Надо хотя бы ключи найти, не на улице же Инке жить.

– У меня нет. Сами понимаете: Мишка такой – везде найдет.

Я совсем расстроилась.

– Пошевелите своими куриными мозгами, – возмутилась Юлька, – не мог он обойтись без дубликатов. А вдруг потерял бы или украли? Ясно, запасные у него непременно были.

– Но где искать?

– На работе, конечно. Есть же у него там какой-никакой сейф? Слушай, радость моя, смотайся-ка ты к нему в офис.

Галка попыталась возразить, но Юлька была настроена решительно:

– Если ключей не найдем, привожу нашего Степку из ЖЭУ, пусть лезет через балкон.

Галка понуро выбралась из Карлы. Глядя, как она разворачивает «тоёту», Юлька мрачно проговорила:

– Вот и связывайся с этими бизнесменами. С виду вполне приличный человек, а каким хамом оказался.

– Почему хамом?

– А как еще назвать подобное самоуправство? Хамство чистой воды.

Настроение у нас было такое поганое, что даже разговаривать не хотелось. Так в молчании, прикуривая одну сигарету от другой, мы просидели до Галкиного возвращения.

– Вот, в столе были, – протянула она мне кольцо с тремя ключами.

– Пошли, – скомандовала Юлька.

– Не могу, Мишка, наверное, уже сбесился: я всего на час машину взяла, а сейчас почти одиннадцать, ему к матери надо.

– Ладно, езжай, – смилостивилась Юлька, и мы вновь вошли в подъезд.

Перед дверью я почему-то так занервничала, что не смогла сразу попасть в замочную скважину, Юлька, ругнувшись, взяла у меня ключи, открыла сперва металлическую дверь, потом деревянную, тоже новую, и первой вошла в квартиру. Я шагнула за ней и услышала, как она негромко произнесла короткое словосочетание. Обычно моя подружка не пользовалась табуированной лексикой, но, когда она прислонилась к стене, пропуская меня вперед, я невольно повторила только что услышанную фразу. Мы медленно обошли квартиру; оглядев кухню, я села у стола и заплакала. Юлька удрученно уставилась на узорные керамические плитки пола, потом попыталась меня успокоить. От ее слов мне стало совсем тошно.

– Ты хоть понимаешь, что здесь нет ни одной моей вещи? Ни одной…

Юлька вздохнула:

– Ну, книги-то в кабинете точно твои.

– Нет, скажи, как можно? Он что, с ума сошел?

– Сомневаюсь. Сдается, у него далеко идущие планы. Может, он собирается ее у тебя выкупить? Но, честно говоря, мне все это ох как не нравится. А Галка-то! Вот зараза! Смылась! А ведь без нее здесь не обошлось.

– Ты думаешь?

– Ежу понятно. Посмотри, какая икебана кругом, ясно, кто старался. Сказать, сколько эта кухня стоит? Она же итальянская, из самых дорогих. Прикинь, на кой ляд одинокому мужику такая роскошь? А остальное? Сама знаешь, у нашей красавицы отменный вкус.

– Неужели она способна на такую подлость?

– Я тоже не думала. Ну, я ей сейчас скажу пару ласковых…

Юлька, пылая гневом, вышла, но скоро вернулась с телефоном:

– Не отвечает.

– Они, наверное, у Мишкиной матери.

– Как же! Пережидает, пока мы в себя придем. Психолог, так ее.

– Но мне-то что делать?

– Как что? Ты четыре года в китайской фанзе жила, теперь в этой гостинице

поживешь. А там посмотрим.

– У меня ни постельного белья, ничего…

– Будто у меня простыней не найдется! Не для такого королевского ложа, естественно, но чем богаты…

– А вдруг он ночью заявится? У него же ключи.

– Для этого случая на двери имеется запор, уж это стопроцентная

безопасность. И вообще, хватит киснуть. Чья это квартира, его или твоя? Поехали за вещами. И продуктов по дороге прикупить надо.

Мы уже выходили, когда зазвонил телефон; я кинулась на кухню. Кому-то срочно требовался слесарь, я посоветовала точнее набирать номер. Только на улице до меня вдруг дошло:

– Юлька, «слесарь» – это ведь наш Слесарев!

– Вот гад, небось, наделал делов и смылся. Да ну его к черту, хватит, не бери в голову.

После обеда мы загрузили безотказную Карлу, заехали в пару магазинов за продуктами и вернулись ко мне. На этот раз мы осмотрели квартиру внимательно. Гардеробная – прежняя кладовая – была полна одежды, меня особенно поразило, что она висела в пластиковых чехлах, как в магазине. Порядок повсюду был идеальный: в кабинете на столе ни листочка, на кухне все разложено по банкам, морозильная камера полна пакетов.

– Аккуратный, зараза, в мужике это даже противно, – сказала Юлька

раздраженно. – Слушай, а не принять ли нам по маленькой для успокоения? Здесь в баре целый винный магазин.

– Ты что, это же чужое!

– Можно начать жизнь взаймы. Не прельщает? Ладно, тогда устраивайся, а я пойду. Ой, чуть не забыла: твои документы!

Юлька вышла в коридор и вернулась с потрепанной коричневой папкой.

– Звони, если что. А главное – никому не открывай.

Проводив ее, я закрыла двери на все запоры и вернулась в гостиную.

***

Странная это была комната: дорогие шторы, дубовая массивная мебель под старину, кожаные кресла, диван – хотя мне никогда не нравился этот стиль, общее цветовое решение следовало признать удачным. Здесь не хватало лишь тех прелестных мелочей, что делают жилплощадь домом. Как я буду жить в этой чужой квартире? Моего прошлого в этих стенах не было, Олег никогда не ступал по этому паркету, зеркало в спальне не отражало наших ночей – это была бездушная квартира, квартира-ловушка, но какую жертву она подстерегала?

Неожиданно мне ужасно захотелось выпить, глотнуть чего-нибудь покрепче и забыть обо всей этой дикой ситуации. Я открыла дверцы бара, там на самом деле стояла масса разных бутылок, я взяла ближнюю – мартини – она была уже открыта. Конечно, брать чужое нехорошо, а так со мной обходиться – это нормально? Решительно выбрав подходящий бокал, я ополоснула его и вернулась в гостиную.

Звонок прозвучал внезапно и резко, я замерла, словно застигнутая на месте преступления. Быстро убрав все на полку, я подошла к дверям. С лестничной площадки в глазок таращились два парня в кожаных куртках.

– Вам кого? – спросила я, не открывая.

– Слесарев дома?

– Нет его.

– Отвори, поговорить надо.

– Еще чего! Сказала же: нет его.

Я закрыла деревянную дверь, но зазвонили снова, долгими требовательными звонками. Я разозлилась и вновь заглянула в глазок.

– Я же сказала: оставьте меня в покое. Или милицию вызвать?

– Да мы просто поговорить.

– Я вас не знаю, и говорить нам не о чем. Не угомонитесь – звоню в милицию.

Захлопнув внутреннюю дверь, я решительно вернулась в комнату и плюхнулась в кресло. Однако уже через пару минут поняла, что должна чем-то заняться: храбриться-то я храбрилась, но визит кожаных дуболомов меня доконал. К чему лукавить, конечно, я испугалась, хотя и не могла определить, чего именно – ведь не девяностые же на дворе. В таком мерзком состоянии я не находилась уже давненько.

Так: подойди к зеркалу и внимательно в него посмотрись. Нравится то, что ты видишь? Категорически нет. Ты на глазах превращаешься в описанную классиком дрожащую тварь, причем дрожащую в самом что ни на есть прямом смысле. А что делает человека человеком? Работа. Ответ засчитывается. Вывод: займись делом или хотя бы его имитацией.

Послушно, как всегда в таких случаях, я прикинула возможные варианты и поплелась в коридор, где стояли все пять моих огромных сумок. Срочно следовало отыскать хотя бы самые необходимые вещи, поэтому я принялась переволакивать свои кофры в комнату и как раз заволокла третий, когда телефон зазвонил снова. Опять срочно и позарез требовался Слесарев.

– Сколько раз можно повторять, что его нет!

– А ты кто?

Разозлившись на такое неприкрытое хамство, я бросила трубку; телефон зазвонил снова – я выдернула вилку из розетки, а потом села и пригорюнилась. Отчизна встречала блудную дочь вовсе не откормленным тельцом: что ни говори, мне было не по себе. Если со мной захотят пообщаться, избежать этого не удастся: постоянно сидеть дома невозможно, а на улице я беззащитна. Чтобы уйти от этих невеселых размышлений, я принялась трясти сумки, однако, отыскав необходимое, вновь затосковала: спать на коротковатом кожаном диване – та еще перспектива, но один вид роскошной спальни вызывал спазмы в желудке. Менять чужие простыни… Б-р-р… В этом месте размышления вновь были прерваны резким звонком в дверь: на лестничной площадке стоял один из двух уже знакомых парней.

– Я же сказала: оставьте меня в покое.

– Не будь дурой, включи телефон, – ответил он.

Искаженное линзой лицо его было мрачным. Черт бы их всех побрал, выхода, похоже не было.

– Хорошо, сейчас.

Я так и сделала, а потом загрустила в кресле, уставившись на аппарат.

Вскоре он ожил, и на маленьком экране высветился незнакомый ряд цифр. Что мне оставалось? Прежний глуховатый голос произнес:

– Не осложняй себе жизнь. Мне нужно с тобой поговорить. Ты поняла?

– Поняла. Только не знаю…

Трубка отозвалась гудками. Вот зараза! Все-таки он своего добился. Так: без психов. Вряд ли лично ты кому-нибудь интересна, разговор пойдет о Слесареве, это ясно. Так в чем же дело? Расскажи, что знаешь. А сейчас быстренько наведи порядок: все же чужие люди…

Я едва успела снова запихать свои тряпочки под молнии, как в дверь опять позвонили. Бросив взгляд в зеркало, я увидела, что бледна, резко похлопала себя по щекам и открыла.

На пороге стоял здоровый темноволосый мужик лет сорока и не мигая смотрел мне в глаза. Я отступила, пропуская его в квартиру, в ту же минуту в коридоре оказались и нехилые кожаные ребятки. Без церемоний, даже не поздоровавшись, они прошли в гостиную. Глубоко вдохнув, я закрыла двери. Руки были ледяные.

В комнате они устроились как у себя дома: шеф в кресле, шестерки рядком на диване. Я села напротив. Они рвались поговорить – плиз, мое дело давать правильные ответы. Некоторое время троица разглядывала меня, потом старший спросил:

– Где он?

– Не знаю. Честное слово.

– А ты кто?

– Хозяйка квартиры. Я только вчера приехала.

Старший перевел взгляд на сумки:

– Вчера, говоришь?

Разговор становился бессмысленным. Я принесла сумочку и выложила перед ним билет, командировочное удостоверение и загранпаспорт. Внимательно все рассмотрев, он с интересом уставился на меня:

– А Слесарева откуда знаешь?

– Я сдавала квартиру, в бюро ему дали мой адрес. Договор показать?

Мне не хотелось вмешивать Галку в эту темную историю.

– И ты не знаешь, где он?

– Он не оставил ни письма, ни записки. Наверное, где-то задержался? Но на фирме-то должны знать.

Один из парней зло хмыкнул:

– Ага, фирма: он да три дуры.

– Послушайте, мне безразлично, какие у вас с ним дела, отчего вы его ищете, может, и не вы одни – это ваши проблемы. Единственное, что могу сказать: если вас интересуют его бумаги, они должны быть в кабинете, хотите – забирайте.

Старший кивнул:

– Мы все проверим.

– Как знаете.

Троица протопала в кабинет, но почти сразу один из парней вернулся:

– Сумка нужна.

Я безропотно принесла из кухни хозяйственную сумку. Однако одиночество мое и на этот раз оказалось недолгим – явился старший. Он прошелся по комнате, потом остановился передо мной и спросил без всякого интереса, просто из врожденной вежливости:

– Много заколымила?

Я пожала плечами, достала из сумочки справку о переводе денег в Сбербанк и протянула ему, он пробежал ее глазами и бросил на стол:

– Неплохо за год.

– За четыре, – уточнила я.

– Что? – изумился он. – И чего было так далеко ехать?

Мне стало смешно: лунатик, ей-богу.

– А вам известно, сколько преподаватель получает здесь?

Он оглядел комнату:

– Ну, живешь ты неплохо.

– Чтоб вы знали: здесь нет ни одной моей вещи. Кроме книг, конечно.

Он с удивлением уставился на меня:

– А яснее.

– Можно и яснее: вот это все приволок сюда Слесарев, и где мое, я понятия не имею, хотя очень хотела бы выяснить. Так что поверьте: не только вы ждете его с нетерпением.

На пороге появились бритые качки:

– Там готово.

Я собрала бумаги со стола:

– С вопросами – на кухню.

Обыск продолжался еще часа полтора; я слышала, как они двигали мебель, простукивали паркет, стены и пол в ванной, потом я вернулась в гостиную, а они занялись кухней. В общем, работали они аккуратно – ни вспоротой обивки, ни битых горшков. Босс вошел следом за мной.

– Говоришь, он здесь порядок навел?

– Да, и решетки, и двери – все.

– А ключи? Как ты вошла?

– На работе нашлись запасные. Слушайте, я не знаю, кому он еще нужен, но, пожалуйста, передайте, чтоб меня больше не дергали. Вы же здесь все проверили.

Старший ухмыльнулся:

– Боишься?

Я на минуту задумалась.

– Как сказать? С одной стороны, если за барахлом придут – в счет долга там или не знаю, чего – так пусть забирают, оно не мое. А с другой стороны, сами посудите: приятно ли, когда у тебя дома кто-то хозяйничает? Если честно, я человек созерцательный, покой люблю.

Он смотрел с любопытством почти детским, и меня это почему-то опечалило: подумалось вдруг, что вряд ли это последняя наша встреча. Да, гармонии в мире маловато. Надеюсь, мой взгляд был чист и бесхитростен, во всяком случае, он махнул рукой:

– Ладно.

И они ушли. Уснула я все же со снотворным.

Утром приехала Юлька, чертыхаясь выслушала мой рассказ и неожиданно предложила:

– Хватит тебе в этом вариться, давай лучше махнем на пару неделек на Алтай, а то ведь лето кончается.

Могла ли я отказать? В Майме на берегу Катуни в беленом доме жила Ольга Андреевна, любимая Юлькина тетя Оля. Без долгих проволочек мы загрузились в Карлу – Майка ехать отказалась – и вечером пили чай на веранде, благоухающей донником.

А потом полетели счастливые дни, когда мы таяли под горячими лучами на галечной отмели у стремительной Катуни, рыбачили вместе с Юлькиным одноклассником Бусей, неделю до того отмечавшим с друганами влазины лохматого Бурана в новую будку, варили на костре «тройную» уху и ездили в бор за грибами на раздолбанном Бусином мотоцикле с коляской – иными словами, вели ту жизнь, о которой в городе можно было только мечтать. А еще были тети Олины пироги, малина, чай с баданом и ароматными травками, разговоры за обеденным столом. Милая хозяйка, всю жизнь проработавшая в сельской библиотеке, была женщиной несуетливой, по-провинциальному – то есть, по-настоящему, не по верхам – начитанной, с ясным взглядом на мир: она поражала меня способностью радоваться каждому дню, и когда однажды я спросила, не скучно ли ей жить одной, она лишь покачала головой:

– Что ты! Надя вот к себе в Омск зовет, только что мне у них делать? И так там все углы заняты, на недельку погостить – еще куда ни шло, а насовсем… Там свои порядки, подстраиваться придется, а мне это зачем? Нет, на старости лет нужно иметь свою крышу над головой. Здесь я себе хозяйка и, когда можется, без дела не сижу, а, когда неможется, и отдохнуть прилягу, никого не побеспокою. И на шее ни у кого не сижу, сама им с пенсии подкидываю, когда просят.

– Да уж, к Надиному Генке подстроишься, пожалуй, он любому плешь проест, одно слово – Нечипоренко. Зря она за него пошла, все же знали, какой это подарок, – подружка моя родственника явно не жаловала, что при ее стоическом характере было даже несколько неожиданно.

– А ты вспомни, какой он был красивый, ведь глаз было не отвести.

– Это верно, – вздохнула Юлька, – у них и мальчишки такие же, просто девичья погибель. Уже сколько проблем, а что будет дальше …

– Вот я и говорю: с возрастом время бежит так быстро, жалко тратить его на всякую ерунду: выяснение отношений – кто прав, кто виноват, чьи-то секреты, сплетни. Ко мне тут соседка заходила, вроде чайку попить, а на самом деле, поговорить о своей земельной ссоре. Я ее послушала и говорю: ей-богу, Люба, что ты с этой Степановной из-за такой ерунды воюешь? Я, говорит, не из-за земли, а чтоб по справедливости. Да вся твоя справедливость вот в этой ложке помещается. Тебе свою жизнь не жалко на это переводить? Какую ерунду надумала – судиться. Да ты знаешь, во сколько это тебе обойдется? Надеюсь, образумила. Так и хочется сказать: читайте Гоголя, у него все ваши мышиные разборки описаны, только я, конечно, так не говорю – зачем обижать.

– Правильно, лучше просто держаться от всего этого подальше: почитать, музыку послушать и вообще жить на позитиве, – одобрила Юлька.

– Вот потому я и помогаю библиотечным девчонкам, придумала им «литературные чаепития» – отмечаем дни рождения классиков, – пироги всю зиму пеку для этого. Народу нравится.