Kitobni o'qish: «Не хочу умереть бухгалтером. Сонькины рассказы»
ТАТЬЯНА ВОРОНИНА
НЕ ХОЧУ УМЕРЕТЬ БУХГАЛТЕРОМ
Сонькины рассказы
Моему единственному сыну
Роману посвящается
Глава 1. Меховые заграничные
Софья Владимировна Тимофеева, двух с половиной лет от роду, стояла посреди большой комнаты на табуретке, заботливо водружённая туда папой, и в окружении взрослых гостей, тающих от умиления, с артистизмом необычайным громко и самозабвенно читала:
«Уронили Мишку на пол,
Оторвали Мишке лапу.
Всё равно его не брошу –
Потому что он хороший».
Искренние аплодисменты, которыми щедро наградили маленькую артистку, были настолько приятны Соне, что она вся просто светилась счастьем и готова была читать стихи ещё и ещё, благо знала их наизусть много, а выступать на публике о-очень любила.
– Сонечка, какие у тебя ботиночки красивые! – говорила какая-то тётя из гостей.
– Меховые загланичные,– гордо ответствовала Соня под всеобщий хохот и одобрение.
Так начиналась сознательная жизнь Соньки, моей близкой подруги, человека интересного и обезоруживающего своей искренностью. Забегая вперёд, скажу, что актрисой Сонька так и не стала, хотя порывы реализовать эту часть своей многогранной натуры накатывают на неё с разной периодичностью и продолжительностью всю жизнь.
Детство Соньки было абсолютно счастливым. Мама, папа, старший брат, две бабушки и один дед. Все любили и заботились. Взрослые между собой жили дружно. Если прибавить к этому мирное небо над головой (а Соня родилась спустя двенадцать лет после окончания войны), то это, собственно говоря, всё, что нужно ребёнку для счастья. Да-да, я абсолютно убеждена, что эти несколько нехитрых условий и есть то необходимое и достаточное, что позволяет любому здоровому малышу расти счастливым. Это потом возникают вопросы материального достатка, воспитания, образования и прочих взрослых премудростей, формирующих нас духовно и социально и делающих такими не похожими друг на друга. А пока нужны только мир, любовь и согласие – такая, казалось бы, малость, такое, на первый взгляд, само собой разумеющееся, всем понятное явление, но увы, далеко не каждая семья может похвастаться столь комфортными «климатическими» условиями в доме.
А вот бытовые условия у Сонькиных родителей были в то время никудышные. Тимофеевы, Владимир Васильевич, механик на авторемонтном заводе, и Нина Борисовна, экономист, начальник планового отдела того же завода, с сыном Мишей жили в бараке в Коптево. Москвичи постарше помнят эти двухэтажные постройки с длиннючими коридорами, а по бокам – комнаты, комнаты, комнаты, в конце коридора – огромная коммунальная кухня. Помните, как у Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная»? Так вот, в этом бараке не было ни одной уборной. Удобства, как говорится, на улице. Во дворе стоял дощатый сортир с подобающим убранством внутри, куда все жители, за исключением крох, которые ходили на горшок, и отправлялись в случае нужды и летом, и зимой. Водопровода тоже не было. Сонькин папа носил воду в вёдрах, набирая её из колонки в том же дворе. Не было в бараке и центрального отопления! В каждой комнате стояла небольшая печурка, топившаяся дровами.
В такую вот тринадцатиметровую комнату и привезли прямо из роддома крошечную Соню – четвёртого члена этой дружной семьи. В отличие от Миши, производя на свет которого мама промучилась двенадцать часов и заработала тромбофлебит глубоких вен на ногах, Соньку она родила легко и быстро. Дело было в воскресенье, и Владимир Васильевич уехал с друзьями на рыбалку. Никаких мобильных телефонов тогда и в помине не было. Поняв, что схватки начались, Нина Борисовна спокойно собрала зубную щётку, халат и другие необходимые вещички и тихонько отправилась на остановку трамвая, который шёл прямо до роддома. Схватки усилились. В трамвае отошли воды. В общем, едва успела мама до роддома добраться, как Сонька тут же и выскочила на свет божий. Была она беленькая и пушистая. В прямом смысле. Волосики светлые и густые, а по всему телу – золотистый пушок. Семилетний Миша долго смотрел на пухлого младенца, потом спросил:
– Мам, а у неё коленки есть?
Весёлое было время, душевное и радостное, несмотря на все трудности. Миша тогда пошёл в первый класс. Запомнился рассказ Нины Борисовны, как однажды ей очень надо было отлучиться к врачу, но Соньку оставить было не с кем. Когда Миша пришёл из школы, мама его накормила обедом и сказала:
– Посмотри за Сонечкой, а я скоро вернусь. Видишь, она спит спокойно. Проснётся – поиграй с ней погремушками, поговори. А будет плакать – дай водички попить, вот, из бутылочки с соской.
И Мишка впервые остался с сестрой один. Как взрослый. Груз ответственности давил и возвышал одновременно. Соня спала, Миша тихо играл в солдатиков. Ничто, как водится, не предвещало. Но вот раздалось первое кряхтение, а за ним и хныканье. Миша тут же подошёл, улыбнулся сестре, произнёс какое-то ласковое сюсюканье, подражая взрослым (благо, никто не слышал), и взялся за погремушки. Но Сонька продолжала кукситься, намереваясь, похоже, перейти к громкому рёву. Тогда Миша (по инструкции) взял бутылочку с соской и дал ей попить. Малышка жадно попила, заулыбалась и схватила брата за палец. Миша был доволен собой и растроган, но… недолго, как говорится, музыка играла. Через пять минут Сонька начала извиваться в своих пелёнках и требовательно орать. Помня мамин наказ, Миша снова дал ей попить и получил небольшую передышку, после чего история повторилась. На третий раз, до донышка опустошив бутылочку, Сонька принялась орать пуще прежнего. И тогда Миша не выдержал. Не понимая, что он делает не так и что ей ещё надо, со слезами на глазах Мишка выскочил из комнаты и с диким воплем «тётя Тоня-а-а!» понёсся по длинному коридору. На крик выбежала соседка Тоня.
– Тётя Тоня, помогите… скорее… пойдёмте… она там одна… плачет…
– Да что случилось-то? Господи, говори ты толком!
– Она всё время плачет, – всхлипывал Миша. – Понимаете, всё время, я всё делал, а она всё равно!..
– А мать где?
– Мама к врачу пошла, сказала, скоро вернётся, а её всё нет и нет!..
Войдя в комнату, Тоня извлекла красную и охрипшую Соньку из коляски, которая служила и кроваткой тоже, положила на диван и распеленала.
– Ну как же ей не орать-то! Мокрая вон до ушей. Кому ж понравится в луже лежать?
Тоня по-хозяйски полезла в шкаф, быстро нашла сухие пелёнки и подгузники и стала ловко пеленать Соню, которая тут же успокоилась, как будто и не она только что надрывалась. Тут, наконец, вошла Нина Борисовна. Миша кинулся к ней стремглав.
– Мама, мамочка, я не виноват, я всё делал, как ты говорила, а она всё плакала и плакала!
Картина была ясна. Дочь пила и писала, пила и писала, а сын страдал и не знал, как ей помочь.
– Что ты, Мишенька, успокойся, мой хороший, ты ни в чём не виноват, ты всё делал правильно. Видишь, Соня уже улыбается, всё в порядке.
– Что ж ты пацана одного-то с младенцем оставила?– встряла Тоня.
– Да в поликлинику бегала, думала, быстро обернусь, а там очередь… – оправдывалась Нина Борисовна. – Тонечка, спасибо тебе огромное!
– Да не на чем…
Мир и покой были восстановлены, но в этот день Миша ещё долго льнул к матери, неосознанно пытаясь в каждом прикосновении почувствовать её защиту, в которой нуждался ничуть не меньше, чем маленькая сестрёнка.
В бараке Сонька прожила ровно два месяца. Нет, семья не переехала. Просто послеродовой декретный отпуск мамочки в те годы был 56 дней, а дальше надо было выходить на работу. Уволиться и сидеть с ребёнком Нина Борисовна себе позволить не могла. Не только потому, что потеряла бы хорошую работу с приличной зарплатой, а потом пойди ещё найди такую, но и потому, что на одну зарплату мужа им вчетвером было не прожить. Что делать? В ясли такую кроху не отдашь, жалко, да и мест свободных в тех яслях не было. Словом, советская действительность пятидесятых во всей красе.
Единственным спасением могли стать неработающие бабушки и дедушки. И стали, конечно. Мать Нины Борисовны работала, а вот родители Владимира Васильевича были на пенсии. К ним-то на Новую Басманную в большую коммуналку со всеми удобствами и переехала двухмесячная Сонька. Благо, завод был неподалёку, на Новорязанской, и в обеденный перерыв Нина Борисовна бегала к свёкру и свекрови кормить малышку грудью. Ну и молочко, конечно, сцеживала и оставляла. А на выходные Соньку забирали домой, в барак. Вернее, на выходной, ведь он был только один – воскресенье, а по субботам вся страна трудилась.
Глава 2. Дед
Коммуналку на Новой Басманной Соня запомнила хорошо. Там она выросла из пелёнок, пошла, заговорила и прожила аж до пяти лет. Дарья Кузьминична, папина мама, называлась бабулей, а мамина мама – бабусей. Такое обращение принято во многих семьях, чтобы бабушек различать. Единственный дед Василий Корнеевич, так как был мужем бабули, стал называться дедулей.
В этом небольшом коллективе из двух старых и одной малой забота о Сонькином питании, гигиене и внешнем виде лежала на плечах бабули. Всем остальным Сонька была обязана деду.
Дед имел незаконченное инженерное образование, много читал и водил машину. Шоколадного цвета «Победа», приобретённая за год до рождения Сони, в 1956-м, прослужила семье до конца семидесятых и была предметом особой гордости. Сонька обожала кататься с дедулей. Особенно ей нравилось, когда посреди дороги встречалась огромная лужа, а людей вокруг не было. Дед смело въезжал в лужу, по обе стороны из-под колёс вырастала стена воды, и Сонька с восторгом кричала: «Во даёт!». А ещё ей безумно нравился олень, которого она видела на капоте «Волги». Очень обидно было, что на «Победе» нет такого оленя. Однако дед Василий для внучки любимой мог и Луну с неба достать. Где-то он раздобыл эту фигурку оленя и прикрепил её на свою «Победу». Восторгу Сони не было предела! Машину эту водил не только Сонин дед, но и папа, в дальних поездках они сменяли друг друга за рулём. Оба прекрасные механики, дед и отец ремонтировали свою шоколадную красавицу сами – часто лежали под ней в гараже по выходным. «Победу» продали в 1979 году, после смерти деда, покупатель был из Харькова, и машина уехала туда своим ходом.
Дед любил Соньку так, как не любил, наверно, никого на свете: ни бабулю свою, ни сына своего Владимира, ни тем более всяких прочих людей. Внучку он баловал. Они ходили гулять то в сад Милютина, то в сад Баумана.
– Куда пойдём гулять?– спрашивал дед.
– В сад баловна!– кричала Соня, не только будучи не в силах выговорить сложную фамилию, но и пребывая в полной уверенности, что название парка происходит от слова «баловство». Ведь он для того и нужен, чтобы там баловаться!
В ограду сада Баумана попарно встроены колонны, между колоннами в каждой паре – небольшое пространство. Маленькая проказница убегала вперёд, пряталась в этот закуток, где взрослому не поместиться, и замирала в ожидании, пока дедуля её найдёт. Дед активно подыгрывал, делал вид, что потерял внучку, и найдя, восклицал: «Вот ты куда запряталась!». Сонька радостно хохотала, и от смеха её лицо деда озарялось таким счастьем и такой нежностью, что картинка эта запечатлелась в детском сознании на всю жизнь, став для Сони в будущем своеобразным индикатором того, как выглядит настоящая любовь.
Комната в коммуналке, где они жили, была огромной. Или казалась маленькой Соне огромной. Главная достопримечательность – два высоченных книжных шкафа, которые стояли поперёк комнаты, деля её на две неравные части. Между шкафами висела занавеска, и получалось, что комнаты как будто две. За занавеской стояли железные кровати с перинами, на которых спали дедуля и бабуля. Подросшая Соня спала на диване в передней части комнаты. Эта маленькая спальня за занавеской и шкафами очень привлекала Соньку, потому что там над каждой кроватью висело по небольшому плюшевому ковру с бахромой. На дедулином ковре были олени, очень красивые и благородные, а на бабулином – мишки в лесу, среди которых был один маленький медвежонок, самый любимый. И главное – всех их можно было погладить – ковры-то плюшевые!
Шкафы были до отказа заполнены книгами, которые читал дед. Главный раритет, впоследствии доставшийся Соньке из этих шкафов и по сей день занимающий почётное место в её доме, – это Большая советская энциклопедия, первый выпуск под редакцией Отто Юльевича Шмидта. Тома её издавались в течение почти двадцати лет, с 1926-го по 1944-й, и это давало возможность заинтересованному читателю проследить, как за эти годы менялась «политика партии и правительства» вслед за идеологией. Но тогда главной книгой из дедулиного шкафа стал для Сони старый букварь, по которому дед терпеливо учил её читать. В четыре года внучка уже читала бегло, а не по слогам. В букваре на первых страницах располагались два портрета – Ленина и Сталина. Кто такой дедушка Ленин, Соне, конечно, подробно объяснили. А вот второй портрет был густо замалёван чернилами.
– Дедуля, зачем ты зарисовал этого дядю? – спрашивала Соня.
– Это очень плохой человек, – отвечал дед.
Дело в том, что Василий Корнеевич сидел при Сталине. Сидел, правда, недолго, всего один месяц, а потом его каким-то чудом выпустили. То ли обвинение было совсем уж нелепым, то ли недосуг им было в тот момент всякой шушерой заниматься, а только донос признали ложным и деда освободили через месяц. Но ему, видать, хватило…
В молодости дед Василий пытался стать писателем. Свои пробы пера он отправил на рецензию не кому-нибудь, а самому Максиму Горькому. И пришёл по почте ответ! Не на машинке напечатанный, а рукописный!!! Алексей Максимович творчество молодого литератора ругал, говорил: «…язык у Вас газетный…». С тех пор литературных трудов Василия Корнеевича никто не видел. А жаль, может, и вышло бы с годами что-то достойное, а великий пролетарский писатель – тоже не истина в последней инстанции. Много лет спустя этот ценный автограф дед безвозмездно передал в литературный музей Горького, оставив себе только светокопию письма, хранящуюся и сейчас в Сониной семье.
С детства Соня с лёгкостью запоминала стихи, которые в изобилии читал ей дедуля, она знала наизусть всего Чуковского, всю Барто и всего Маршака. Вот только «р» Соня никак не выговаривала. Логопеды не помогли. И снова за дело взялся дед. Терпеливо и методично, долгие месяцы, не заставляя, а облекая всё в форму игры, дед повторял вместе с Соней по сто раз на дню:
«Три прекрасных маляра
Красят крышу красной краской».
И сработало! Чудесная присказка и дедулины любовь и терпение сделали своё дело. В один прекрасный день вместо привычного «л» у Соньки вырвалось звонкое «р» на радость всем окружающим.
Зимой в саду Милютина заливали небольшой каток для малышни. И дед купил Соне её первые коньки. Это были «Снегурки» – однополозные железки с закрученными кверху носами, которые ремешками крепились на валенки. Прекрасно катавшийся Василий Корнеевич и в этом деле стал для Сони первым учителем и терпеливым тренером. Скользить по льду четырёхлетней Соне очень понравилось. Она довольно быстро освоилась, держала равновесие, а если всё-таки падала, то не плакала и ловко вставала. Румяные и счастливые, возвращались они с катка, в мокрых рейтузах и варежках. Бабуля развешивала всё сушиться на батареи, сопровождая это неизменным ворчанием. Как и многие девочки, Соня мечтала стать фигуристкой. И уже через год дедуля, сияя, преподнёс ей новенькие чешские фигурные коньки с белыми ботиночками и золотой надписью на них «Botas». Это было настоящее счастье! Сонька прыгала и визжала от восторга, бегала по комнате, прижимая коньки к груди. Надо заметить, что эта счастливая особенность характера – умение искренне и бурно радоваться приятным событиям, новостям, любой малости со знаком плюс – сохранилась у Сони по сию пору и естественным образом помогает ей снискать расположение самых разных людей. Впоследствии дедуля каждый год дарил Соне новые фигурные коньки – нога-то у ребёнка растёт. А стоило это чешское удовольствие совсем не дёшево для советского пенсионера.
И вот повели Соньку записываться в школу фигурного катания. Сомнений, что примут, не было: она уже прилично владела техникой скольжения и совсем не спотыкалась о зубчики коньков. Мама и дед вели Соню за руки. Каково же было их разочарование, когда оказалось, что никто не собирается смотреть, как ребёнок катается, а будет сначала собеседование и проверка музыкального слуха. И на этой самой проверке выяснилось, что никакого музыкального слуха у Соньки нет. Не то чтобы он плох, а его вообще нет! Большой медведь на ухо наступил. В приёме было отказано. Детское горе велико – рухнула мечта. Соня так плакала, что двоим взрослым едва удалось её успокоить, внушив, что музыкальный слух можно развить и тогда со временем её обязательно примут и она станет фигуристкой. Пожалуй, эта история стала первым большим огорчением в Сонькином безоблачном детстве. Потом, лет в восемь, Соня всё же пошла заниматься фигурным катанием, правда, не в такую серьёзную спортшколу, а в кружок при ЖЭКе. За одну зиму Соня добилась колоссальных успехов, опередив всех своих сверстниц. Она уже делала фонарики, подсечку вперёд и назад и даже перекидной прыжок, в то время как другие всё ещё осваивали скольжение, пытаясь не цепляться за лёд зубцами фигурных коньков. Но тут подстерегала неприятность иного рода. Тренер вызвала маму и сказала, что дочь уже так хорошо катается, что среди малышей ей делать нечего и она хочет перевести Соню в следующую группу, где девочки постарше. Всё бы хорошо, и каток недалеко от дома, всего несколько дворов пройти, поэтому даже восьмилетние дети ходили туда одни. Да вот только у старшей группы занятия заканчивались в девять вечера. Зима, темно, десятый час, одной девочке никак нельзя возвращаться. А у родителей, работающих целый день, ещё и по дому дела есть, и идти куда-то так поздно – ни сил, ни времени. Так и заглохло всё потихоньку. Видимо, не судьба была Соньке стать фигуристкой.
Зато каждый Новый год к маленькой Соне приходил Дед Мороз. Настоящий. Когда это случилось в первый раз, девочка немного испугалась. По книжкам с картинками она знала, как Дед Мороз выглядит, знала, что он добрый и приносит подарки детям. Но всё же когда этот персонаж появился живьём в их привычной комнате, где уже нарядили ёлку и в красивых платьях в предпраздничной суете накрывали стол, Сонька оторопела. Он был в точности, как на картинке: длинный тулуп с мехом, такая же шапка с мехом, большая белая борода, валенки, рукавицы, посох, мешок с подарками. И он говорил! Поздоровался с родителями и стал расспрашивать про них с Мишей: хорошо ли они себя ведут, как Миша учится в школе, знает ли Соня стихи и песни, умеет ли на коньках кататься? Сонька стояла, открыв рот, как завороженная, пока не услышала мамино:
– Сонечка, расскажи Дедушке Морозу стишки, которые ты знаешь.
Тут Соню уговаривать было не надо. Звонко и радостно она поведала присутствующим о том, как Таня уронила в речку мячик, как Зайку бросила хозяйка, про человека рассеянного с улицы Бассейной и ещё про Мойдодыра, ни разу при этом не сбившись. Дед Мороз очень хвалил и Соню, и Мишу, который тоже что-то читал. И вот настал заветный миг, когда волшебник полез в мешок за подарками. Надо ли говорить, что каждый из детей получил то, о чём грезил все последние месяцы?! После восторгов и благодарностей Дед Мороз засобирался к другим детям, коих, как известно, много, и они тоже ждут своих подарков на Новый год. По традиции была налита рюмочка «на посошок», гость уже было откланялся, когда мама возьми да и скажи:
– Сонечка, поцелуй дедушку!
Тут Соня испугалась не на шутку. Да как это возможно? Вот так просто взять и в щёчку чмокнуть? Он же волшебник! И потом, он же Мороз – ледяной, наверно… Девочка смущённо и испуганно пряталась за маму, а все взрослые, включая даже Мишу, почему-то смеялись.
– Ну не бойся, что ты, – папа взял её на руки и подошёл к Деду Морозу, а тот вдруг сам поцеловал Соню в щёчку, по головке погладил.
И вовсе он не ледяной оказался, а тёплый, как все люди. «Потому что живой, настоящий»,– подумала Соня.
Вот с тех пор тот же самый Дед Мороз приходил к Соне каждый год и всегда угадывал её желания, приносил подарки, которые ждала. А Соня с радостью читала ему всё новые стихи и уже не боялась целовать на прощанье.
Девчонки во дворе Сониным рассказам про настоящего Деда Мороза не верили. А Сонька с пеной у рта доказывала, что «правда же он приходил, вот, смотрите, что подарил, ну почему вы не верите?!»
Так продолжалось до её семи лет. А потом настал день разоблачения. Соня пошла в школу и к Новому году отучилась уже две четверти в первом классе. Сознание вчерашних дошколят с началом обучения меняется кардинально и стремительно. Мозг перерабатывает информацию в объёме и разнообразии, не сопоставимых с прежними. И дети неожиданно взрослеют, теряя беспечность. Словом, то ли Соня была уже большая, то ли дед расслабился и дал промашку, а только сказке в этот раз суждено было закончиться.
Когда Дед Мороз после обычных приветствий попросил Соню рассказать о её успехах в школе, она опустила глаза и вдруг отчётливо увидела торчащие из-под длинного тулупа брюки и … дедулины ботинки!
– Мама, – прошептала Соня, – а почему у Деда Мороза дедулины ботинки?
Пока Соня шептала свой вопрос, в голове её уже молниеносно созрела догадка.
– Вот ты и выросла, Сонечка, – сказала мама. – Теперь тебя не обманешь, как маленькую.
– Так это дедуля всё время приходил ко мне Дедом Морозом? – сформулировала свою догадку Соня.
– Конечно, детка.
Тут Соня сопоставила все события, припомнила, что дедули никогда не было дома во время визитов Деда Мороза, он приходил к столу чуть позже, и Сонька всякий раз взахлёб рассказывала ему всё и хвалилась подарками. Картина была ясна. Дед снял жаркий костюм и сел к столу. Мудрые взрослые обратили всё в шутку, все веселились, пили и кушали, потом Соня, как и всегда, читала стихи и, конечно, получила свои подарки. Так что праздник удался, а Сонька даже ни чуточки не расстроилась, а наоборот, гордилась тем, какая она уже взрослая и умная.
А по-настоящему взрослая Софья Владимировна с благодарностью вспоминает эту сказку длиною в семь лет и, может быть, благодаря тогдашним дедулиным стараниям до сих пор не утратила способность верить в чудеса, почти по-детски ожидая от жизни только хороших сюрпризов.
Дед покинул этот мир в 1978-м, пережив бабулю на десять лет. В семьдесят пять, всего за два месяца до кончины, он всё ещё водил свою «Победу». В семьдесят дед жил с 39-летней женщиной, жениться на которой даже не собирался. Потому что всё своё «богатство» – однокомнатную квартиру в Выхино и три тысячи рублей на сберкнижке (а это была половина стоимости «Жигулей»!) – он, конечно, оставил Соне.
Глава 3. Поцелуй Боженьку!
Дарья Кузьминична была большой модницей и даже в статусе бабули продолжала ею оставаться. И если бабуся и мама у Сони были женщинами в теле, а вслед за ними и Сонька всю жизнь с переменным успехом борется с лишним весом, то бабуля всегда была худенькой и стройной. На фотографиях двадцатых годов прошлого века она неизменно в элегантных платьях и шляпках.
Оставаться модной и элегантной в советские времена было ох как непросто. Волосы бабуля накручивала на какие-то бумажки и называла их папильотками, а одежду шила себе сама. Имелся у неё для этого и инструмент красоты необыкновенной – ножная швейная машинка марки Зингер. Большая и тяжёлая, с витым чугунным основанием, такой же ажурной педалью из чугуна, с рисунками невиданных египетских сфинксов на корпусе и надписями по-немецки, это чудо техники на колёсиках чинно выкатывалось из угла на середину комнаты, когда бабуле надо было что-то прострочить, и душа у Соньки замирала от восторга в предвкушении магического действа. Бабуля надевала очки, ловко продёргивала и протаскивала нитку через какие-то отверстия и крючочки, прежде чем вставить её в игольное ушко, потом из нутра машинки каким-то чудом появлялся хвостик второй нитки, бабуля подкладывала ткань, опускала лапку, и волшебство начиналось. Чуть крутанув правой рукой на себя блестящее стальное колесо, она плавно покачивала ногами на большой педали, а ткань чудесным образом сама уползала у неё из-под рук, и строчка получалась такая ровная-ровная, красивая очень.
Сонька в оцепенении следила за этими манипуляциями, умирая от желания всё потрогать, покрутить колесо, покачать педаль, что-нибудь прострочить, наконец. Но прикасаться к машинке ей было категорически запрещено. Во-первых, если по ошибке крутануть колесо в другую сторону, то нитки оборвутся и всё внутри запутается, во-вторых, не дай Бог слишком приблизить пальцы, держащие ткань, к эпицентру действия – пробьёт иглой насквозь. Всё это Соня давно запомнила и ни за что бы так не сделала, но вот беда – она была ещё слишком мала и не доставала ногами до педали. Оставалось вздыхать и ждать, ведь бабуля обещала научить Соню шить на машинке, когда та подрастёт.
Обещание своё она выполнила, и теперь старинный Зингер – Сонькино наследство. В юности Соня шила на нём юбки из советской джинсы себе и подруге, потому что импортные были только у фарцовщиков и не по карману, да и сейчас занавески подшить запросто может. Так что вековой раритет до сих пор в рабочем состоянии.
Вообще-то бабуля, в отличие от деда, была неласкова и даже сурова. Сонькины проказы её раздражали, за проступки всегда ругала и маме ябедничала. В общем, держала ребёнка в строгости и дисциплине, что тоже, наверно, не лишнее для некой сбалансированности воспитания, чтоб уж совсем избалованной и капризной не выросла. Не била, главное, не унижала, а когда нотации читала да ворчала, всё твердила, что это для её же, Сонькиной, пользы. Такая уж она была, бабуля.
А ещё бабуля была верующая. Сильно верующая, православная. Ну, религия в СССР, как известно, считалась мракобесием и опиумом для народа. Муж, сын, сноха, – все были атеистами, да ещё и партийными. В общем, совсем бабку, что называется, за можай загнали. Но истинную веру ничем не вытравишь. Ей, конечно, запретили в доме иконы вешать, не то что в красном углу, а вообще на любых стенах. И тогда бабуля в плательном шкафу, где висели её наряды, поставила у задней стенки свои иконы. Когда все уходили, она открывала шкаф, раздвигала вешалки с платьями, становилась на колени и молилась. Каждый день наблюдала Соня это действо.
– Бабуля, а что ты делаешь?
– Богу молюсь. Не мешай.
И Соня не мешала. Она стояла поодаль, тихо смотрела на необычное и прислушивалась, как бабуля шепчет какие-то непонятные слова.
Когда Соня родилась, бабуля взбунтовалась. Она твёрдо заявила своим неверующим мужу и детям:
– Ребёнка надо окрестить.
На неё махнули рукой и сказали: «Не выдумывай».
Не тут-то было. Дарья Кузьминична не отступала:
– Ребёнка надо окрестить.
Так и взяла их измором. Собрались атеисты на семейный совет и подумали: во-первых, Сонька – ещё младенец и происходящего не запомнит, во-вторых, вреда всё равно не будет, а в-третьих, их партийное начальство ничего не узнает. Даст Бог…
И трёхмесячную Соньку окрестили в Елоховской церкви по всем правилам.
Бабуля в Елоховской была постоянной прихожанкой, пешком туда с Новой Басманной ходила, ни одной значимой службы не пропускала. И Соньку втихаря с собой таскала. А куда деваться? Не пойти в церковь нельзя, ребёнок всё время при ней, вот и приходилось с собой брать, заодно, глядишь, и к вере истинной приобщится.
В храме Соне понравилось. Там было очень красиво, величественно, необычно и потому интересно. Другой мир. На улице – прохожие, магазины, машины – обыкновенные, а тут таинственно, как в сказке. Священники в длинных одеждах, старушки все молятся, хор поёт загадочно, много икон на стенах, лампады, свечи, а у батюшки из кадила дым идёт душистый, – впечатляло. Особенно Соньке нравилось, когда из маленького половничка давали попить какой-то вкусный сироп.
Первым делом бабуля научила внучку правильно креститься: тремя перстами, сверху вниз и справа налево. Дальше было сложнее. Приобщаться всерьёз современный ребёнок, похоже, не собирался. Бабуля брала Соньку под мышки, поднимала вверх спиной к себе, лицом к иконе и строго говорила:
– Поцелуй Боженьку!
Сонька нос воротила, целовать заляпанное стекло не хотела. Вблизи-то видно было, сколько слюны от тысяч поцелуев на том стекле осталось. Ребёнок брезговал. Бабуля сердилась и расстраивалась. Всю атмосферу сказки этим принуждением и разрушила.
К вере Соня пришла сама, в двадцать два года, когда бабули давно уж на свете не было, пришла сознательно и спокойно, не с горя какого-нибудь, а просто взяла и поверила.
А пока бабуля перед Пасхой святила куличи и яйца, святую воду часто из храма приносила. Крашеные яйца и кулич Сонька обожала – это было всегда празднично и вкусно. А вот со святой водой однажды курьёзный случай вышел. Вернулась Дарья Кузьминична из храма накануне Пасхи вся умиротворённая и торжественная, а Сонька дома с дедом была. Вернулась – и к Соне:
– Попей, внученька, святой водички, полезная она и вкусная.
– Ой, бабуль, подожди, я писать хочу, – говорит Сонька и направляется к своему горшку.
– Стой, – кричит бабуля, – нехорошо после горшка, сначала попей!
– Да не могу я пить, бабуля, я писать хочу!
В результате Сонька уже на горшке сидит, а бабуля одновременно в неё святую воду вливает да приговаривает:
– Господи, грех-то какой, Господи!
Вот уж действительно – смех и грех!
Когда родители Сони из барака переехали в двухкомнатную квартиру, о которой пойдёт отдельный рассказ, и забрали Соньку в новый дом насовсем, бабуля с дедулей тоже улучшили свои жилищные условия: из коммуналки с большим количеством соседей они переехали в другую коммуналку с одним соседом. Странное это было жилище, сейчас в Москве такого уже не встретишь. На улице Карла Маркса (теперь она снова Старая Басманная) стоял отдельный одноэтажный каменный домик с палисадником. В домике были все удобства и два крыла: как войдёшь с улицы в центральный вход, направо – к соседу, а налево – к бабуле с дедулей. Было у них там слева аж две комнаты, правда, вторая – без окон. Первая, проходная, стала гостиной и столовой одновременно, а во второй – спальня, где они у противоположных стенок и разместили две свои железные кровати с перинами, повесили на каждой стене любимые Сонькой плюшевые ковры: у бабули – с мишками, у дедули – с оленями. Кухня, ванная и туалет, понятное дело, общие, но сосед-то всего один! Кроме стола и дивана запомнился Соне в гостиной большой дубовый резной буфет с зеркальной нишей, красоты необыкновенной. Куда он потом делся при последующих переездах – Бог весть. А ведь какая вещь была – загляденье! Сейчас сказали бы – раритет.
