Kitobni o'qish: «Татушечка. История заблуждений.»
Татьяна Алхимова
Татушечка. История заблуждений.
1
Весна порядком надоела, слишком затянув прощание с зимой, поэтому я был рад и плюсовой температуре, и даже противному дождю. Лишь бы не снег. Пальто немного продувало ещё холодным ветром, но я чувствовал себя лёгким и бодрым после тяжёлых зимних курток. Ловко перескочив с десяток луж, лавируя между суетными прохожими, я оказался перед чёрной железной дверью, нажал на звонок домофона под цифрой три и стал ждать. Пару гудков спустя раздался приветственный писк, и мне удалось проникнуть в тёплый подъезд, где на втором этаже расположилась уютная приёмная моего большого друга Ашера.
Когда-то давно мы вместе учились в школе и ходили на кружок лепки, только ни из меня, ни из него скульпторов и гончаров не вышло. Ашер бросил медицинский и ушёл в психологическую практику, а я тянул лямку сначала инженера в старом НИИ, позже променяв её на место не самого эффективного менеджера по закупкам в семейном бизнесе жены. Теперь уже бывшей, если так можно говорить о пропавшей без вести. То есть, о признанной мёртвой.
Нет-нет, она на самом деле мертва. Я видел ужасающий труп, – вынужден лицезреть его на опознании, но не смог подтвердить ничего – Лита при жизни была красивой, статной женщиной, а не тем нечто, что лежало на столе. Зато генетическая экспертиза не оказалась столь брезгливой и слабой на память, – честно выдала стопроцентное доказательство смерти моей любимой жены.
Именно поэтому я и ходил к Ашеру вот уже несколько месяцев – приходилось бороться с навязчивыми мыслями, что Лита всё ещё жива, ну или умерла не так, как написано в заключении. Эксперты ошибаются, анализы могут быть подделаны. Мой товарищ упорно твердит, что мне, скорее всего, никакие доказательства не подойдут, что нужно признать очевидное, но… Но это значит сдаться, значит всё забыть и оставить как есть – тело жены гнить в могиле, а неотвеченные вопросы – тухнуть в голове.
Зачем?
Официальная версия уравновешена двумя вариантами событий: самоубийство и преднамеренное убийство, хотя был ещё один – о случайном стечении обстоятельств. Но он оказался опровергнут во время следствия. Лита бросилась с моста в реку. Встала утром, как и всегда, в прекрасном настроении, умылась, выпила зелёный чай, ровно половину кружки, накрасилась и отправилась на работу… Не дошла.
– Курт! – мои внезапные воспоминания прервал приятный голос Ашера. – Дела не отпускают?
– Да нет, задумался, – я кивнул задорной секретарше Валечке и протянул руку другу, почему-то сегодня ждавшего у входной двери.
– А я уж решил идти тебя встречать. Вдруг ты свернул не туда, – рассмеялся он и жестом пригласил меня пройти в кабинет.
– Александр Шарипович, – обратилась к нему Валечка, – вы ведь надолго? Я вам документы на подпись оставлю в синей папке, подпишете потом? Чтобы утром отправить.
– Оставляй, конечно, – по-доброму широкой улыбкой ответил Ашер. Расположить к себе он умел и часто смеялся, что это – профессиональное.
Мы заперлись в кабинете, как делали всегда в часы терапевтических встреч, и я занял привычное место на небольшом диване, привалившись к подлокотнику. Обстановка полностью соответствовала стереотипным представлениям: большой рабочий стол в бумагах и толстых книгах, уютная старая лампа и торшер в углу, аккурат за спинкой дивана; широкое мягкое кресло и даже банкетка под окном для тех, кто решил сбежать от цепкого взгляда Ашера. Предо мной же стоял низкий стеклянный столик, и я не мог отделаться от впечатления, что нахожусь на съёмочной площадке американского фильма девяностых годов прошлого столетия. Мой друг говорил о неслучайности созданного им антуража: пациентам, воспитанным на идентичных сценариях, подверженным типичным заблуждениям, гораздо спокойнее находиться в такой среде, которую они ждали увидеть. Нет испуга и скованности, есть интерес и небольшая гордость за себя – смог, пришёл, и даже финансы позволили. А приём у Ашера, надо сказать, стоил приличных денег.
– Тебя давно не было, – начал он, усаживаясь в кресло напротив.
Я взглянул на него: гладко выбритый, непременно надушенный дорогим парфюмом, с неизменно внимательным взглядом почти чёрных глаз и такими же волосами цвета тёмного шоколада – он производил впечатление крайне успешного человека. Мы с ним были слишком разными всегда: я редко укладывал волосы, предпочитая простые стрижки, правда, так же гладко брился и не любил яркие ароматы на своём теле. Но Ашер – прекрасный друг, разумный и спокойный.
– Да тут… Такое дело…
– Слушаю.
– Ты сейчас со мной как с пациентом говоришь.
– Ну а разве это не так? Или ты пришёл для дружеской беседы? – улыбнулся Ашер, и я немного успокоился. Терапевтично.
– И да, и нет…
– Так что?
– Мне нужно тебе кое-что рассказать! И я хочу, чтобы ты записал всё, что услышишь.
– Курт… Хм… Ты ведь знаешь, что я не веду записей разговоров, следуя врачебной этике, – Ашер напрягся, чуть подавшись вперёд, и скользнул по мне тревожным взглядом.
– Хорошо. Тогда это будет дружеской беседой.
– Зачем тебе это?
– Надо! Ты должен мне помочь! Неужели так трудно просто взять и сделать, как я прошу?! – я тоже принял напряжённую позу, выпрямив спину.
– Успокойся… Я найду, во что можно записывать, – он поднялся и отошёл к большому застеклённому шкафу, а я тем временем принялся рассказывать.
– Я недавно был на окраине… Просто гулял. И со мной произошло нечто странное.
– Хорошо, – Ашер сел вполоборота и раскрыл тетрадь, приготовившись записывать. – Зачем ты туда поехал?
– Как я уже сказал…
– Честно.
– Ты отвратителен.
– Извини, но это была твоя просьба. Довольно жёсткая, прошу обратить внимание. Так что давай, рассказывай в подробностях.
– Просто я вдруг вспомнил… Мы с тобой накануне того дня выпивали в каком-то баре, название стёрлось из памяти… Потом я добрался до дома и долго не мог уснуть. Ты ещё напомнил мне о старом фильме, годов шестидесятых…
– «Человек-амфибия»?
– Да-да!
– Не вижу связи.
– Ты слушаешь или что?
– Пишу, – буркнул Ашер и действительно что-то начертал в тетради.
– Так вот… Вспоминал я этот фильм, пытался восстановить сюжет и внезапно подумал о заброшках. Сам не знаю, как. А ведь её… Литу… Её там видели в последний раз.
– Это не так.
– Ну как же! Камеры наблюдения подтвердили.
– Курт. Литы там не было. Камеры засняли кого-то очень похожего. К тому времени она уже была мертва, – Ашер тяжело вздохнул и посмотрел мне прямо в глаза. Взглядом строгого доктора. Или родителя. – Твоя жена утопилась почти за сутки до того, как на камеры попала похожая женщина. Тебе давно пора принять этот факт.
– Нет. Судмедэксперты тоже ошибаются.
– Ладно… Так что дальше?
– Поехал. Думал, вдруг там найдётся кто-нибудь, у кого можно спросить.
– Нашёлся?
– Да! В том-то и дело! Только… Про Литу я ничего не узнал, и… – мне понадобилось сесть удобнее, но из-за переживаний, снова накативших из прошлого, я только нервно поёрзал. – В этих заброшках живут бездомные, у них – ты не представляешь – целое сообщество. Они, конечно, очень насторожились, когда я пришёл…
– Курт… Боже мой! Ты вообще думал головой или нет? Один к бездомным… – возмутился Ашер, пытаясь меня пристыдить.
– Думал. Но я не из полиции и с деньгами. Чего им меня бояться?
– Могли бы просто ограбить.
– Обошлось. Слушай дальше! – я снова пересел, теперь уже с видом победителя закинув ногу на ногу. – Про Литу они ничего мне не рассказали, только навели на мысль, что она могла там быть, но не осталась… К ним постоянно кто-то приходит, переночуют, и всё. Если предположить, что ей стало плохо, ну, что-то случилось с памятью, например, то есть вероятность…
– Курт! Остановись, пожалуйста! Не сходи с ума…
– А ты не заводи шарманку о том, что она умерла раньше!
– Ты сам подписал документы! Видел анализы, её родные видели! Смирись, прошу. Мне больно смотреть, как ты ищешь надежду там, где уже давно ничего нет!
– Врачом ещё называешься… – буркнул я. Только и слышу отовсюду: умерла, да умерла. Надежды нет. Да мне, может, и не нужна надежда. Может, я просто хотел восстановить последние дни жизни Литы… Что и сообщил Ашеру.
– Зачем? Ты всё равно не узнаешь, о чём она думала. Мы говорили об этом.
– Не узнáю.
– Тогда смысл?
– Она ведь не попрощалась. Никак не объяснила…
– Такие вещи редко объясняют. Что бы она могла тебе сказать?
– Что-то о своей боли? Если у человека не болит, он не бросается с моста.
– Не каждый умеет об этом говорить. Вот ты, например, так и не сказал мне чётко, что чувствуешь. Всё увиливаешь…
– Растерянность. Я не понимаю эту жизнь. Ничего в ней не понимаю. И объяснить никто не может, даже ты.
– Да никто не может и не понимает! Ну что ты в самом деле? Все живём первый раз, пытаемся разобраться. У кого-то выходит лучше, у кого-то хуже. Но нет одинаковых людей, и нет одинаковых смыслов. Вот ты зациклился на потере, пытаешься собрать все мелочи в один мешочек, восстановить порядок событий, только возникает вопрос: принесёт ли это тебе удовлетворение? Что, если нет? А время потеряно. Твоё драгоценное время!
– Софистика.
– Ой, ну не надо. Ты спросил – я ответил.
– Хреновый из тебя доктор.
– А из тебя – пациент.
Мы помолчали. Я немного расслабился и позволил себе откинуться на спинку дивана. Всё же в этом кабинете всегда было очень уютно, уж что-что, а создавать приятные, камерные интерьеры Ашер умел. Мне вспомнилось наше детство: тихий спальный район, лишённый хулиганов подчистую – до сих пор не могу понять, как так вышло; класс в двенадцать человек и длинное одноэтажное школьное здание. Мы всегда садились у окна, так было удобнее мечтать о том, что будет после занятий. Вечерами ходили на разные кружки: шахматы, пытались учиться играть на музыкальных инструментах. Я хотел освоить трубу, Ашер же попробовал ударные, но решил просто со мной за компанию приходить на уроки и слушать. Правда, я быстро бросил музыку, переключившись на математику и физику. Дальше был факультатив по химии, театральный кружок и волейбольная секция. Всё впустую.
– Ну так что там дальше?
– Где? – очнулся я.
– В заброшках.
– А… Точно. Интересно. Думаю, стоит понаблюдать ещё. Я ведь был там уже несколько раз.
– Погоди! Ты же сказал про один!
– Не надо было перебивать… В первый раз я понял, что вот так с ходу никто ничего не расскажет. Поэтому пришлось найти наблюдательный пункт – на нежилом этаже – оттуда прекрасно видно все перемещения во дворе. Вычислил главных, немного понял распорядок дня. В следующий раз пойду, когда основных нет, поболтаю с бабульками. За еду или за что поинтереснее они мне всё расскажут.
– Адрес скажешь?
– Зачем?
– Чтобы я хоть знал, где тебя искать, если вдруг что.
– А вспомни документы, про которые ты тут пел. Там всё есть, – меня вдруг разобрало зло. Ашер сидел передо мной весь такой холёный, спокойный – всю жизнь проживший без жены, свободный от предрассудков, уверенный в самом себе. А я, как его полная противоположность сейчас, так и раньше, выглядел ничтожеством, добившимся самой малости только благодаря родственникам жены.
– Хорошо. Но давай договоримся: ты сходишь туда ещё раз, расскажешь мне, что удалось узнать, и если ничего важного не раздобудешь, то прекратишь свои изыскания. Ну а я пока подберу тебе лёгкую терапию. Слишком уж ты возбуждённый какой-то.
Я вздохнул… Так всегда – я навожу суету, жалуюсь, мечу громы и молнии, потом приходит Ашер и гасит пожар, как сотня спасателей. Даже зависть берёт, как он так умеет сказать мягко, но при этом и твёрдо, что ослушаться его не хочется.
В дверь постучали, и сквозь небольшую щёлочку послышался голос Валечки:
– Александр Шарипович, к вам пришли. Сколько подождать?
– Я позову. Минут пять, не больше, – улыбнулся Ашер.
Дверь закрылась, оставляя нас одних.
– Ну что, по рукам? – он протянул мне широкую ладонь.
– По рукам.
2
Я запланировал следующую вылазку на послезавтра, и от этого настроение незаметно, но верно поползло в сторону плюса. Кое-как отработав следующий день – это была пятница – я забежал в старую кулинарию на углу, в двух домах от своего, теперь уже бывшего семейного, пристанища, купил, как и всегда, куриных котлет с салатом, бутылку «Тархуна» и, чуть подумав, прихватил маковый рулет. И оказался провидцем.
Перед широкой металлической дверью, отделанной деревянными панелями по вкусу Литы, стояли моя мать, Элла Владимировна, как называла её вся семья, включая маленького внука, жена старшего брата Ольга, а за ней прятался пятилетний племянник. Стёпка. Вот его видеть я был рад, в отличие от всех прочих.
Мать смотрела на меня чуть осуждающе склонив голову. Тут же стало стыдно.
– Привет. Почему не предупредили? Я бы пораньше домой пришёл.
– Да мы как-то не собирались, просто мимо шли, – пожала плечами Ольга. Главный миротворец в нашей семье. Ей не повезло жить вместе со свекровью в одном доме. Но мой брат решил, что так будет правильнее и проще. Вообще, Кеша всегда творил невесть что и никогда не признавал ошибок. А Оля любила его до беспамятства и терпела.
– А позвонить? – сопротивлялся я, так и не достав ключей.
– Ты нам не рад, Костя? – наконец-то соизволила подать голос мать, явно обиженная на меня за что-то неизвестное.
– Рад, конечно, рад! Просто немного неловко, что не успел подготовиться к вашему приходу.
– А мы всё с собой взяли! – улыбнулась Оля, демонстрируя большой пакет из супермаркета, белый с зелёным.
– Дверь откроешь? – сжала губы мама.
– Откроет, Элла Владимировна, – кивнула мне невестка, – растерялся немного.
Пришлось открывать. Обычно я бывал рад гостям, но на завтра планировал вылазку в заброшки и хотел спокойно подготовиться. А теперь придётся сидеть весь вечер на кухне, пить чай и слушать нравоучения, или того хуже – отвечать на коварные, неудобные вопросы родни. Я вздохнул, пропустил женщин со Стёпкой вперёд и запер дверь.
Мальчишка сочувствующе взглянул на меня и потянул в сторону кухни. Оля по-хозяйски ставила чайник, а мать внимательно осмотрела полупустой холодильник.
– И чем ты питаешься? – созерцая вполне съедобное содержимое моего белого друга, задалась она почти философским вопросом.
– Едой, ма. Обедаю на работе, завтракаю по дороге. Ужин, вот, – я шмякнул пакет на стул, – в кулинарии беру.
– А сам вообще ничего не готовишь? – закрыв дверцу, мать принялась разбирать пакет.
– По выходным. Ну как настроение бывает.
– Элла Владимировна, – вступилась за меня Ольга, – ну что вы от него хотите? Жил бы в семье…
– Ой, да он и в семье таким был. Они же оба ничего не готовили. Всё работа-работа, – вздохнула та, оставляя наконец-то покупки в покое.
– Каждый выбирает для себя, – пожала моя благочестивая невестка плечами, и её пшеничное каре легко качнулось.
– Ну а как ваши дела? – сменил я тему, старательно разрезая рулет на равные кусочки, пока Стёпа с интересом рассматривал что-то в окне. Он совершенно не был похож на своих родителей: не по-детски меланхоличный и спокойный ребёнок. Я его любил. Когда бывал в гостях, всегда собирал с ним модели из конструктора, листал красочные энциклопедии. Он напоминал меня в детстве: немного отрешённый, не питающий особого интереса к делам взрослых, погруженный в свой маленький мирок.
– Всё нормально. Стёпа с осени пойдёт на подготовку к школе, – улыбнулась Оля, выставляя давно позабытые на самой верхней полке чайные чашки, собранные из нескольких сервизов, почивших в процессе бесконечных ремонтов.
– Уже?
– Конечно. Ему в сентябре шесть. Через год будет первоклассником.
– Время… – вздохнул я, усаживаясь на стул и ловя на себе пристальные взгляды матери. Она не осуждала, но искала изъян, то, к чему можно было бы прицепиться и снова сделать из меня маленького, несамостоятельного мальчика, требующего постоянного контроля и присутствия. Проще говоря, она только и ждала моего досадного промаха, чтобы забрать в лоно семьи.
– Да-да… Жизнь пролетает очень быстро, – с жирным намёком заговорила мать. И я снова вздохнул: заезженная пластинка. Последние пару месяцев родные атакуют меня одними и теми же темами, от которых я порядком подустал. – Как у тебя с терапией?
– Нормально.
– Элла Владимировна, – с укором глянула на неё Ольга, – давайте не будем.
– Почему же? Он мне ничего толком не рассказывает, а я переживаю! Мать! Имею право знать.
– Я не маленький мальчик, ма.
– Да? А ведёшь себя как ребёнок. Стёпа, и тот разумнее будет. А ему всего-то пять.
– С половиной, – подал голос Стёпка.
– Конечно, радость моя, – улыбнулась ему любящая бабушка и потрепала по русой голове. – Я вообще думаю, что все эти беседы с психологами и психотерапевтами – пустое, – продолжала мать, будто не слыша и не видя никого вокруг. – Самое лучшее лечение – это занятость. Вот нашёл бы ты, Костя, себе женщину. Ходил бы с ней в кино или просто на прогулки, помогал бы по хозяйству. Завели бы собаку, а там, глядишь, и до…
– Элла Владимировна! – не выдержала Оля, а я только чуть засмеялся.
– Интересно, когда отца не станет, ты на следующий же день выскочишь замуж? – бросил я после того, как успокоился, в лицо матери. И прозвучали эти слова слишком жёстко, с вызовом. Почти грубо.
– Костя! – теперь уже ко мне обращалась милая голубоглазая Ольга.
– Да ну вас… Пейте лучше чай, а мы со Стёпкой пойдём, поищем в шкафу что-нибудь интересное, – я подмигнул пацанёнку, он быстро сполз со стула и поравнялся со мной.
Гостиная, или, как называла её мать – зал, была оклеена бледно-бежевыми обоями без рисунка и напоминала детскую песочницу. Точно так же, как и в пристанище орущей ребятни, в ней можно было найти что угодно. Тяжёлые, светлого дерева шкафы наполняла всякая дребедень: статуэтки, которые привозила Лита из отпусков (больше всего я любил богиню Шиву, сантиметров пятнадцать высотой, и непонятного вида жабу с печальными глазами родом из Японии); старые и новые фотографии, сваленные в коробки; узкий застеклённый пенал сверху донизу был забит бутылками элитного алкоголя, подаренного клиентами. Я всё собирался купить большой винный шкаф, но руки так и не доходили. За широкими угловыми створками хранилось то, что стоило выкинуть – вещи Литы – но расстаться с ними оказалось слишком трудно.
– Дядя Костя, – шепнул Стёпа.
– А?
– В какой шкаф заглянем сегодня? – он посмотрел вокруг своими сероватыми глазками, и я понял, что этот мальчишка – единственный человек после меня самого, которому нравится настоящий Костя – Курт.
– Думаю, в тот, что ближе к окну. Давненько не искали там ничего.
– Ух!
Стёпа подошёл ближе к лоснящейся коричневатой двери и доверчиво протянул ко мне руку.
– Дядь Кость, можно?
– Валяй.
Он осторожно взялся за бронзовевшую ручку-шар и с трепетом заглянул в тёмное нутро. Я подошёл ближе и встал у него за спиной, сам с интересом вспоминая, что могли хранить полки. Унылые серые коробки ровным счётом ни о чём не говорили. Вытащив первую попавшуюся, я поставил её на пол, и мы со Стёпой склонились над ней, как над сундуком с сокровищами. Тем забавнее показалось наполнение – почти реально сокровище, мальчишеское. Недели три назад я наткнулся на большой пакет, забитый в угол на старых антресолях. Внутри хранилась моя детская коллекция литых солдатиков. Тогда пришлось потратить несколько вечеров, чтобы привести игрушечное войско в порядок. После они переселились в коробку и спрятались в шкаф.
– Это мои воины, – гордо шепнул я Стёпе. Он понимающе улыбнулся.
– Можно?
– Бери, конечно. Здесь кого только нет. Кажется, были и меченосцы, и французы времён Кутузова…
– А кто это?
– Великий полководец. Давно жил, очень. Спас нашу страну от врагов.
– Ух ты!
– В школу пойдёшь, тебе о нём много будут рассказывать, – перевёл я тему подальше, ибо сам мало что помнил из истории.
– Всадник! – Стёпа достал моего самого любимого солдатика, верхом на коне стремящегося куда-то вперёд. В атаку, наверное. Во всяком случае, я всегда ставил его перед войском, как самого смелого и главного.
– Он лучший! Никогда не проигрывал. Хочешь, бери себе.
– Его? – уточнил мальчишка с восторгом в глазах.
– Всех.
– Правда?
– Конечно. Я уже взрослый, у меня другие игрушки. А эти тебе пригодятся.
– Мама не разрешит, – пригорюнился племянник.
– Она у тебя добрая, разрешит. Я попрошу.
– А бабушка?
– И бабушку попрошу.
– Спасибо! А откуда у тебя такие солдатики? – он любовно вытаскивал фигурки по одной, рассматривал и откладывал в сторону.
– У меня друг был в детстве, его папа ездил в далёкие командировки и присылал нам оттуда подарки. А мы устраивали целые битвы! Великие сражения! Было весело.
– Дедушка тоже раньше уезжал часто.
– Ага. Только он не солдатиков присылал, а всякие вкусности.
– Жалко, что мне не привозит, – смутился Стёпка.
– Зато он с тобой гулять ходит! Это лучше, – попытался я его приободрить, а сам с печалью вспомнил наше с Ашером одинокое детство, когда родители были вынуждены заниматься вопросами выживания, но никак не воспитанием или общением. Так мы и мотались – предоставленные сами себе, спасала только школа и бывший Дворец пионеров с кружками. Я уже потом понял, что держалось это всё на голом и иногда голодном энтузиазме педагогов.
– Наверное.
– Папа там как?
– Нормально.
– Понятно… А хочешь, мы с тобой куда-нибудь сходим?
– У меня дед есть.
– Эх ты, Стёпка, – мне вдруг стало и смешно, и грустно. Кешке, брату моему, всегда загадочным образом везло. Ашер даже смеялся, говоря, будто это из-за того, что он старший. Но факт оставался фактом: ему удалось вполне благополучно получить неплохое образование, устроиться на работу и быстро продвигаться по службе, так что теперь он занимал должность начальника службы технического обеспечения в нашей небольшой мэрии. Жена вот, Ольга, милая и добрая, совершенно не амбициозная, очень домашняя. И Стёпка – сущий ангел.
– Дядь Кость, не грусти! Я сейчас, – мальчишка вдруг поднялся и затопал по гладкому паркету в коридор. Чуть повозился там и вернулся, протягивая мне что-то в ладошках. – Это тебе! Я привёз вкусняшку!
Лицо его светилось от радости, и я не смог не поймать себя на ощущении трепета и умиления. Стёпа протягивал мне немного помятую розовую зефирку в прозрачной упаковке.
– Откуда взял такую красоту? И ведь я люблю зефир! – я принял угощение и крепко пожал мягкую детскую ручонку.
– В саду давали, а я сохранил. Хотел сначала маму угостить, но мы в магазин пошли, и я забыл.
– Ну! Я думаю, за коробку солдатиков зефира мне хватит! – попытался я пошутить, но Стёпа очень серьёзно ответил:
– Это не за солдатиков. Это просто так тебе, дядь Кость.
Так я и провёл весь вечер: играя со Стёпой и отбиваясь от назойливых вопросов матери. Она всё надеялась, что я внемлю её старомодным советам и срочно начну менять свою жизнь в указанную сторону: непременно займусь поисками спутницы, съезжу в отпуск, поищу другого доктора или вовсе откажусь от бессмысленных разговоров в кабинете, а лучше всего – перееду обратно к родителям, ведь Оля даже согласилась уступить мне комнату сына (не без настояния свекрови, конечно же).
Собственно, ничего необычного в этих беседах не было. Каждая наша встреча происходила по знакомому сценарию и не давала никаких желанных для моих близких плодов. Во-первых, я не собирался становиться обузой, а во-вторых, когда-то давно так мечтал жить отдельно и быть полностью самостоятельной личностью, что сейчас ни за какие ценности мира не согласился бы отмотать жизнь на пятнадцать лет назад. Нет. Как бы мне ни было иногда одиноко и тоскливо в нашей с Литой квартире, теперь осиротевшей, здесь я всё ещё испытывал спокойствие и удовлетворение.
Уже провожая незваных гостей, я нащупал в кармане шелестящую упаковку с зефиркой и на ходу засунул её в пальто, памятуя о том, что завтрашний день собирался провести вне дома.
– Костя, ты всё же подумай над моими словами, – напутствовала мать, придирчиво осматривая себя в зеркало.
– Ма, я уже подумал. Правда. Всё будет хорошо, дай просто ране затянуться.
– Что-то долго. Жизнь уходит, Костя… Лет через пять кого ты себе найдёшь? Подумай. Одному очень сложно.
– Ну что ты заладила… Живут же люди.
– Живут! Да. Но разве это счастье? Работа – лечение – дом. Хоть бы друзей себе нашёл…
– У меня есть…
– Ой, не хочу, – махнула она на меня и крепко обняла. – Если что, ты всегда можешь рассчитывать на нас с отцом и Кешу с Олей.
– Конечно, можешь, – кивнула Ольга.
– Ладно… До встречи. Брату привет! – я крепко пожал ладошку Стёпы и вручил ему пакет с коробкой солдатиков. – Напишите, как доберётесь.
Когда в квартире стало тихо, я смог вздохнуть с неподдельным облегчением. Одиночество равно как убивало, так и лечило. Остаться наедине с собственными мыслями и даже болью казалось мне спасением, шансом на проживание всего того, что я отчаянно проживать не хотел. И, как говорил Ашер, принять – это уже половина пути к выздоровлению. Если считать мою тоску и неверие болезнью, конечно. Почему я пытался расписать день пропажи Литы и все последующие по минутам? Потому что не мог понять – зачем она это сделала.
Мы познакомились на последних курсах, смешно сказать, – в очереди за пирожками. Лита тогда была удивительно стройной и высокой, что показалась мне супермоделью. Она, в общем-то, и все годы, что мы провели вместе, оставалась такой же. Задорной, улыбчивой и нежной. Хотя после того, как стало ясно, что дети нам не светят, ситуация начала меняться. На людях Лита вела себя строже, заносчивее, а дома продолжала смеяться и радоваться мелочам, но я чувствовал, что это – напускное.
Мама шептала в телефонную трубку вечерами о необходимости переубедить Литу и попробовать зачать ребёнка. Но я что тогда, что сейчас – считал это насилием. Если человек принял для себя решение о нежелании продолжаться в детях, то кто я такой, чтобы отговаривать его? Да, наверное, со стороны Литы было слишком эгоистично в одностороннем порядке делать столь важный выбор, но, в конце концов, её тело должно было вынашивать малыша, кормить его и принадлежать безраздельно довольно долгое время.
Мои чувства? Я любил Литу и не хотел, чтобы она стала несчастной из-за меня. Тогда казалось, что всё ещё изменится, и ближе к тридцати, глядя на подруг и родных, решение может возыметь обратную силу. Но не случилось этого, как не случилось и много чего другого. Я смирился. Отчасти потому, что не мог понять, что за счастье такое – в детях, а отчасти из-за обнаруженных медицинских документов, в которых говорилось о сделанной операции. Лита пошла кардинальным путём и почему-то никому не сообщила, явно нарушив и закон в том числе. Может, стоило устроить скандал или хотя бы поговорить, выяснить всё до конца, понять её. Но чужая душа – потёмки, даже если ты провёл рядом с человеком десять лет.
Нам было хорошо вместе, уютно и спокойно. Мы никогда не спорили о том, что будем есть на ужин, или какую мебель поставить в спальню, не возникало и противоречий при выборе места отдыха. Наша семейная жизнь была на удивление тихой, чуть сбалансированной развязным, иногда даже слишком, – сексом. Лита усиленно работала, я же, скорее, просто тянулся за ней, несколько охладев к общему делу. И теперь, когда мне случилось потерять жену, я не мог отделаться от чувства вины. Будто бы так и не рассмотрел проблему, которая изъедала её душу: может, она страдала из-за собственного поступка, может, хотела признаться и боялась осуждения, может, разлюбила меня и не решалась открыться? Наверное, больше всего я жаждал получить подтверждение своей невиновности, чтобы снять ответственность и тихо жить дальше.
Но Лита не оставила мне никакого шанса на искупление.
Не нашлось ни записки, ни каких-то признаков того, что она готовилась. В тот злополучный день всё происходило по привычному сценарию. Только вот вместо работы, Лита бродила по городу, выбрасывая личные вещи: документы, деньги, ключи от квартиры и офиса, украшения, а потом…
Потом мне было больно. Не мог есть и спать, перестал понимать, кто я и где. День смешался с ночью, родственники и полицейские выглядели одинаково, а перед глазами маячил жуткий труп. Лита. От шока мне не запомнился ни день похорон, ни неделя, следующая за ним. Мать говорила, что я превратился в сомнамбулу: выполнял какие-то действия, но ни на что не реагировал, словно надел маску или лунатил.
Возвращение в жизнь было резким и очень страшным. Пустая квартира. Вещи. Воспоминания. Всё свалилось на меня одномоментно, будто кто-то включил душ на полную. Я задыхался, пытаясь разорвать ворот футболки, готов был рыдать, но не мог. Опустел. Высох. Благо, вернулся Ашер из командировки. Начал вытаскивать меня на короткие прогулки, водил в бар, по утрам заставлял вставать и ездить на работу. И предложил терапию.
Друг.
Хорошо, что сейчас я могу вспоминать о случившемся почти спокойно. Только иногда злюсь и ловлю себя на коварной мысли, что давно уже Литу не любил. Но такие темы нужно гнать подальше, хотя бы до той поры, пока я не узнаю чуть больше о её гибели. И всё же… Когда я к ней охладел? Наверное, тогда, когда и она ко мне. Это произошло с нами одновременно, как и симпатия, возникшая в студенческой очереди. Просто кто-то важный нажал на кнопку «стоп». А разойтись у нас просто не хватило сил и смелости. Мы даже не были друзьями, скорее родственниками, которые жили вместе, радовали друг друга, заботились и ухаживали. Но уже не любили так, как должны любить муж и жена.
Возможно, это потому, что Лита хотела другой жизни, а позволить её себе не могла по каким-то важным причинам, о которых я не догадывался. Может, потому, что я так и не принял и не понял сути её личности и подсознательно стремился к иной форме отношений. Хотел семьи? А не партнёрства.
Кто знает… Ашер мягко подводил меня к этим же выводам, значит, они имели под собой основание. Тогда выходило, что в смерти Литы никто не виноват… Но разве так бывает?
