Kitobni o'qish: «Зеленый подъезд»
Памяти моего погибшего мужа Сергея
Посвящается моим родителям с благодарностью за подаренную мне жизнь
Несколько тетрадных листков
День Y
Он утонул как раз в тот день, когда я узнала, что беременна. Вернее, не узнала, конечно, а только почувствовала. Заимела такое дурное предчувствие, глядя на непочатую уже непонятно сколько времени пачку с крылышками. После того как он утонул, я не могла спать несколько недель, мне все снилось, как он летит, потеряв равновесие, в черные густые воды Невы. Непонятно, зачем сделаны на набережной эти странные портики, с которых и не захочешь, а грохнешься. Тем более, зимой, когда кругом лед и слякоть. В ночь на шестое января, когда он утонул, на термометре высвечивалось плюс три. Если бы были морозы, если бы только были морозы, он остался бы жив. Но Нева не заледенела полностью, у берега ее вода только еще больше почернела, загустела наподобие подсолнечного масла и плескалась на ветру, заливая гранит портика. Если бы ее сковало льдом, Эдисону некуда было бы падать, бестолково размахивая руками. Если бы, если бы, если бы… Их так много, настолько много, что можно до бесконечности крутить их в голове, нагнетая иллюзии, что от этого что-то изменится. Ничего подобного. Он уже утонул. Конец. Его смерть останется только в памяти, моей и Лекса, и все же, на тот случай, если я когда-нибудь рискну забыть этот день и решить, что все у меня прекрасно, я оставлю себе это напоминание. Тоненькая тетрадка, собрание моей боли. Хранилище моей смерти, пусть несет память на бумаге, если моя исчезнет в сумерках пропащей жизни. Итак… День Y. День второй. Мы гуляли. Мы подошли к Неве, как-то совершенно случайно наткнувшись на набережную, которая развернулась перед нами лентой после очередного поворота. До этого мы бродили по ночному Питеру уже несколько часов, периодически уничтожая очередной косяк. Осматривали достопримечательности. Лекс таскал с нами Эдисона, хотя именно у нас с Лексом была настоящая любовь. При чем здесь Эдисон, я не понимала, но перечить моему новоявленному супругу не хотела.
– Какая красота! – закричала я, вылетев к Неве из грязной подворотни. Впервые в жизни я видела такую красивую и просторную реку. У меня захватило дух.
– Нравится? – удовлетворенно и покровительственно притянул меня к себе Лекс.
– Элис, ты что, никогда не была в Питере? – удивился Эдисон. Он вытаращил глаза и принялся строить дикие рожи. Что ж, целый день в компании Лекса с полными карманами травы уже сказывался на нем. Он был бледен, глаза светились нездоровым возбуждением. Он бурно жестикулировал и на мои вопросы отвечал не всегда с первого раза.
– Никогда! – радостно кричала я и кружилась, размазывая по толстенному граниту поручней вязкий снег.
– Ты такая смешная!
– Лекс, как хорошо!
* * *
Мы хохотали и шли, полируя дорогу под ногами. Нам было все равно, куда идти. Около двенадцати ночи, на набережной – ни одного человека. Редкие машины тревожили наше уединение посреди ночного города. На самом деле даже странно, как теперь кажется, насколько пустынной оказалась набережная в тот момент. Все-таки центр культурной столицы, новогодние праздники, должны же были оказаться там какие-нибудь другие бесцельно шатающиеся люди, кроме нас. Но эта мысль тоже из разряда «если», которых я перебрала массу, только чтобы как-то успокоить воспаленный мозг.
«Если бы кто-то проходил мимо, если бы мы гуляли по оживленной Дворцовой набережной, если бы портик был закрыт, ничего бы не случилось…» – как заклинание повторяла я, глядя перед собой и трясясь от холода всю следующую неделю. По иронии судьбы, именно я первая заметила ступеньки, ведущие к воде. Спуски к Неве имеются по всему периметру реки, они сделаны таким образом, что спустившийся оказывается прямо у плещущейся кромки. Вода облизывает ботинки, притягивает к себе, чернеет и пугает. С тропинки, тянущейся вдоль набережной, человека не видно, и получается такой укромный уголок.
– Смотри, вода.
– Первый раз воду увидела?
– Лекс, прекрати. Просто она так близко. Почему она не заледенела вся?
– Тепло.
– Да, тепло. – Кромка льда отступала от границы набережной метров на десять. И сам лед был каким-то странно-уродливым, изломанным, наваленным грязными кучами по телу реки.
– Как будто тут прошел ледокол.
А может, и прошел. А куски потом сбились обратно и слиплись.
– Послушай, Эдисон. Ты как, не считаешь, что этот уголок Вселенной нам подходит больше всего? – таинственно и одновременно игриво спросил мой Лекс.
– Ага… – промычал тот и принялся рыться в карманах. Я была в курсе, хотя в тот момент весь мой опыт употребления наркотических веществ сводился к траве. Меня пробивало на «ха-ха», и все. Собственно, откуда взяться большому жизненному опыту в восемнадцать лет?
– Элис, ты уже большая девочка? – спросил меня Лекс.
– Я же вышла за тебя замуж, – усмехнулась я. Лексу было двадцать пять, и он казался мне воплощением вселенского знания и опыта. Гуру, вуду и моя первая учительница в одном флаконе. К тяжелым наркотикам я отнеслась положительно, они давно вызывали мой интерес. Но никто не предлагал. В Москве, откуда я три дня назад уехала навсегда, как-то не было принято употреблять на улицах ничего тяжелее травы. И вообще, у нас народ как-то больше традиционно пил, в крайнем случае курил анашу и кололся кетамином. Ненаказуемо.
– Тогда отойди от воды и не отсвечивай.
– А что будет?
– Тсс. Увидишь.
– Тебе понравится, – уверенно добавил Эдисон, вытащив из-за пазухи какой-то флакон.
– А что это? – я не могла уняться. Мне так много рассказывали, что мой Лекс – парень с большим и обширным опытом, но все то время, что я его знала, он ни разу не достал шприц. Может, только при мне, я не знаю.
– Винт. Это винтик, отлили мне раствора добрые люди, – успокоил меня добрый-добрый Эдисон.
– А на всех хватит? – заглянул через плечо Лекс.
– Надо аккуратно раздербанить. Ей децл выберешь – и хватит.
– Почему? – возмутилась я.
– По кочану. Мала еще.
– Вот так всегда. Мне же интересно! Сделайте сколько надо.
– Да тебе и правда много не надо в первый раз. Расколбасит по-любому. – Эдисон начал греть пузырек горящей зажигалкой. У него была бензиновая «Зиппо», жирненькая серебряная бляха.
– Ты специально такую зажигалку носишь? – восхищенно присвистнула я.
– А как же! – Эдисон вынул маленькую упаковку со шприцами. – Тебе расчехлить? – предложил он Лексу.
– У меня портативный набор, – ответил тот и достал из рюкзака черный кожаный пенал. Это была его фишка, своеобразная визитная карточка, добавлявшая ему колорит. В пенале лежали жгут, пара шприцев, флакончик со спиртом и жвачка. Я еще в Москве много раз рассматривала содержимое пенала и думала, что все-таки выхожу замуж за удивительного человека. За того, кто не боясь следует своему «Пути». И который не побоится взять меня с собой.
– Элис, иди сюда, – охрипшим голосом произнес он. Я задрожала от предвкушения чего-то неизвестного. Говорят, что наркоманом можно стать с первого укола. А про меня говорили: Элис пропадет в любом случае, рано или поздно. От наркоты, от водки или сама собой. Такие оторванные не живут долго. От этих разговоров мне становилось не по себе. Но и странным образом они меня радовали. С некоторых пор я и представить себе не могла, что проживу долгую обывательскую жизнь, рожая детей и мечтая о постройке дачи. Нет уж. Только не я. У меня с этим миром нет ничего общего. Уж лучше рано или поздно умереть от передозировки, выброситься из окна, оставив на асфальте кровавую отметину. Улететь в небо и стать наконец свободной от всего.
– Чего вылупилась? Волнуешься? Руку давай, – не напрягая себя тактичностью, выдал Эдисон. Он явно нервничал, оглядываясь на ступеньки.
– Давай-давай. Быстрее. В этом городишке еще не перевелись строгие дядьки в форме.
– Что ты так дергаешься? – спросил Лекс. – У тебя вон руки дрожат.
– Холодно.
– А как же ты ставиться-то будешь?
– Уж как-нибудь попаду. Опыт не пропьешь.
– Элис, давай.
– Почему я первая? – не поняла я.
– Потому что сама ты не уколешься. А мы потом можем и не смочь.
– А… – Я протянула руку, накинув куртку на плечо. Свитер мешался, и жгут наложили прямо на него. Мои глаза расширились, все внутри запротестовало в природном нетерпении боли и чуждого проникновения. Каждый раз потом эти чувства охватывали меня, но к ним привыкаешь. А вот к боли, которая жгла изнутри, я так и не смогла привыкнуть никогда.
– Ну как ты? – заботливо поинтересовался муж. Как я? Кто?.. Ах да, а как я, кстати? АХ!
– Вставило! – удовлетворенно произнес Эдисон, глядя на меня.
– Ну, поскакали?
– Ага, – Эдисон склонился над пузырьком. Я из-под ресниц наблюдала за ними, и мне хотелось пуститься в пляс. Взрыв сознания, который заполнил меня всю, нельзя было сравнить ни с чем, что я переживала ранее. Да, однозначно, я пошла правильным путем. «Правильной дорогой идете, товарищи».
– А где раствор?
– Да тут.
– Тут нет ни черта. Ты все себе засадил.
– Как нет? Не может быть.
– Да иди ты к черту, ублюдок! Ты все засосал себе.
– Я оставил половину.
– Нет, ты ни хрена не оставил!
– Оставил, – уверенно отбрехивался Эдисон. Ему было уже все равно, поток эйфории уже накрыл его. Я хотела гулять, хотела петь, плясать. Меня напрягали звуки нарастающего скандала.
– Сколько там было? Ты помнишь?
– Много.
– Идиот. Сволочь, – зверел обездоленный Лекс. Никогда раньше я не видела, что от ярости он готов рычать и скалиться. Как ужасно он похож на волка.
– Ты не гони, Лекс. Ты сам небось все пролил. Не сваливай на меня.
– Я и в руках твой дерьмовый пузырь не держал.
– Ну, хочешь, поехали за эфедрином.
– Ты скотина.
– Сам скотина, – решил защитить свою честь Эдисон.
Я стояла, вжавшись в гранит набережной. Холод вдруг протек волной по моему телу. Воздух над Невой сгустился и почернел. Словно исчезла граница между водой и небом, и все вокруг превратилось в вязкое масло. Я смотрела сквозь орущих друг на друга на черную воду, и она превратилась в живое существо, лижущее языками своих двадцати голов ноги Эдисона. Водяной дракон шевелил пальцами, пытаясь зацепиться за его шнурки.
– Ты мне будешь говорить, что я говно? – орал, брызгая слюной, Лекс.
– Да ты достал меня. Убирайся, а то хуже будет.
– Ты мне угрожаешь? Ты меня испугать, что ли, хочешь? – изумился Лекс и толкнул в плечо Эдисона.
Тот в ответ с размаху шлепнул кулаком по Лексову лицу. Муж пошатнулся. Из губы потекла кровь, а из глаз – бешенство и слепая ярость. Я завизжала, но было уже поздно.
– Чтоб ты сдох, – плюнул на Лексову куртку Эдисон.
И тут мой муженек бросился вперед. С разворота он по инерции всем корпусом упал на Эдисона. По сути, они должны были упасть оба. Но Черная Питерская Река, это живое существо с аппетитом беженцев Эфиопии, утянула за ноги Эдисона, отвергнув Лекса. Нелепо размахивая руками, Эдисон заскользил на портике, корпус отклонился от вертикали, и с громким всплеском он опустился в воду. Течение тут же понесло его в сторону искрящегося красивого моста. Его затягивало под лед. Воронки раскручивали руки, которые он тянул, безнадежно пытаясь нащупать опору. Его крик захлебывался в ледяном холоде. Нева заливалась ему в рот, спутывала его руки, утяжеляя одежду. Через несколько минут он ушел под лед, но мое сознание само дорисовывало картину того, как он перебирает ладонями по льду, пытаясь его пробить. Как остатками лишенного кислорода разума он ищет направление берега. Как жутко холодно и темно под этим грязным изломанным льдом.
– НЕ ВИЗЖИ! ЗАТКНИСЬ! – раздался голос над моим ухом, и тут же наступил воздушный вакуум.
Я не сразу поняла, что мне заткнули рот и нос, но с яростью начала вырываться. Наркотический кайф добавил мне силы, но Лекс был сильнее, намного сильнее меня. Он повалил меня на портик и накрыл собой. Он дал мне дышать, но рот по-прежнему держал, больно обхватив окостеневшими пальцами подбородок. Я билась всем телом и рыдала. Все, что я видела, – это кусок его груди, его подбородок и еле различимые глаза. Его глаза впились в реку и смотрели, не отрываясь, на то место, где вода скрыла последний раз выплывшего обдолбанного эфедриновым винтом Эдисона.
– Ты что, хочешь за ним? – спокойно и безмятежно спросил он.
– Нет, – замотала я головой. Когда-нибудь я наверняка выброшусь из окна. Но сегодня я не могу умереть. Не могу опуститься в грязную ледяную воду вслед за человеком, о котором знаю только то, что он Эдисон из Волгограда, старый знакомый Лекса, моего новоиспеченного мужа.
– Так-то. – Он убрал руку с моего рта. Но ничего, кроме щенячьего повизгивания, из меня не вылезло.
– Ты его убил.
– Я его не убивал, что ты плетешь. Он сам упал.
– Ты его толкнул.
– Так, ну-ка, вставай.
– Нет! – я страшно испугалась его разъяренного вида. Он был убийцей, он, не задумываясь, убил бы и меня, если бы счел это необходимым.
– Да не бойся. Нам надо отсюда убраться по-быстрому.
– А вдруг нас кто-то видел?!
– Час ночи, это же пролетарский район, одни заводы. Никто никого не видел. И мы никого не видели.
– Ага, – всхлипывала я. Передо мной неотрывно стояло лицо Эдисона.
– Иди сама, я не могу тебя все время волочь.
Я оглянулась и поняла, что мы с Лексом уже некоторое время тащимся в обнимку по набережной и уже подходим к тому самому мосту, на фоне сияющих огней которого течение утащило Эдисона под лед.
– Почему в Неве течение такое сильное?
– Не знаю. Это же все-таки морская река.
– А может, чего-то сбрасывают.
– Может, – согласился Лекс так, словно мы вели светскую беседу.
Я снова впала в истерику.
– Что мы делаем? Ты с ума сошел? А вдруг он еще жив?
– Кто?
– Эдисон.
– Это кто такой? Ты его знаешь? – спокойно и страшно глядя мне в глаза, спросил Лекс.
– Что?
– Не чтокай! – Что-то горячее обожгло мне щеку. Я с изумлением проследила за его ладонью, которая только что залепила мне пощечину.
– Ты меня ударил, – вылупилась я. Никто и никогда не бил меня по лицу.
– Дура, я пытаюсь привести тебя в чувство.
– Эдисона никто никогда не приведет в чувство.
– Ты хочешь, чтобы меня посадили? Ты этого хочешь, моя женушка?!
– Нет. – Я и правда не хотела. На место ужаса потихоньку вползала пустота.
– Эдисон утонул. Но я тут ни при чем. Это был несчастный случай. Ты поняла?
– Да. Несчастный, – как обезьяна, повторяла я.
По правую руку мимо нас текли роскошные и невероятно эстетичные особняки, но Лекс не давал мне возможности осмотреться. Он тащил меня и тащил вперед, тащил даже тогда, когда я со слезами просила остановиться.
– Ты же под винтом. Вообще не должна уставать, детка. Пошли, нам надо уйти как можно дальше.
– А куда мы идем? Мы же собирались ночевать у… – Мы собирались ночевать у Эдисона.
– Да уж. Хорошо, что никто не знает, что мы с ним виделись.
Действительно, никто. Я вспомнила, как утром мы вышли из дома, пошлялись по городу и на Невском подобрали совершенно никакого Эдисона, подпиравшего колонну собора Казанской Божьей Матери. Он спал, у него в кармане грелся пузырь с винтом. А у нас было немного денег и остатки травы. Мы совместили наши ресурсы и пошли в маленькое питерское кафе подкрепить общие силы. А потом мы угостили Эдисона нашей травой и пошли гулять.
– А в «Молоке»?
– А кто будет спрашивать в «Молоке»? И вообще, о чем ты?
– О «Молоке». – Это был клуб, около которого мы тусовались чуть ли не весь вечер. Там-то нас кто только не видел. Но никто не смог бы точно сказать, вместе мы или так, косяк забили и разбежались.
– Ты хоть знаешь, кто такой Эдисон?
– Ну…
– Эдисон – парень, живущий по вписке у Барышни. А там живут все, кому не лень.
– И что? – мои мозги отказывались мне служить.
Была глубокая ночь, холодная, несмотря на плюс три. Мы дошлепали до Марсова поля и зависли у полыхающего газового огня. Он горел в честь не то партизан, не то пионеров-революционеров. А может, в память о баррикаде. Но горел он очень в тему, согревая своим не офлажкованным милицией и прочими людьми в форме огнем бомжей и наркоманов вроде нас. Тех, кто не нашел, куда вписаться на ночь. Но в эту ночь тут никого, кроме нас, не оказалось.
– Кто он такой? Откуда? Что написано в его несуществующем паспорте? А?
– Он из Волгограда.
– Может, и так. Это он так говорил. А может, он из Сыктывкара. Или Ашхабада.
– Почему нет? – вяло согласилась я.
– И кто его тут станет искать?
– Барышня.
– Да Барышня круглыми сутками только эфедрин ищет. И вряд ли она сама знает, кто такой Эдисон. Так что расслабься. Его, скорее всего, никто и никогда не хватится.
– Но его же найдут!
– И что? Найдут весной очередного утопленника.
– Их называют подснежниками, – некстати вспомнила я какую-то дурную передачку какого-то патруля.
– Дура. Его даже не опознают к тому времени.
– И что? Все? Мы можем его забыть?
– Именно. И не просто можем, а должны. Мы же молодожены. Мы будем наслаждаться семейным счастьем. А сейчас тебе надо успокоиться. У тебя небось отходняк.
Точно. То, что я чувствовала, иначе, как отходняк, не назовешь. Причем вовсе не от винта. Не только от винта, первого в моей жизни укола, после которого я навсегда перестала переносить вид питерских рек и мостов, стараясь избегать взглядом плещущуюся там, внизу, воду. Мои мозги пытались найти ответ на вопросы: как я оказалась здесь, на этом Марсовом поле, с этим мужчиной? Как и когда исчезла с лица земли девочка Алиса Новацкая, которую любили папа с мамой и не очень любил братец Павлик? Откуда взялась эта Элис, которая греется около странного заброшенного газового костра неподалеку от пресловутого Зимнего дворца и курит анашу вместе с мужем, убийцей и наркоманом по кличке Лекс? Элис, которая, скорее всего, беременна? И которая все время крутит в голове различные «если».
Если бы я не захотела вместе с ними колоться…
Если бы я не увидела этих проклятых ступенек к портику…
Если бы я не потеряла Артема…
Нет, только не это. Если я стану думать об этом «если», то сойду с ума. Нет. Не было в моей жизни никогда никакого Артема. И меня не было. Всегда есть и будет только Элис. И никаких «если». Все они остаются здесь, на этих листках, похожих на абсурдное школьное сочинение. А больше нигде.
Из разговора с психоаналитиком
– Скажите, а почему вы решили, что сможете ей помочь?
– А что, не смогу?
– Я не могу ничего гарантировать, поскольку не имею возможности даже увидеть пациента. Вполне вероятно, вы просто выбросите деньги на ветер, – флегматично бросил ему в лицо лысоватый пятидесятилетний мужчина в белом халате.
– Доктор, это моя жена!
– Да уж. Любовь зла. А других записей вы не находили? – потер лоб в задумчивости врач.
– Нет. Я и эти листы, в общем-то, не находил. Они сами мне в руки попались.
– А кстати, расскажите об этом. Ведь информация на них довольно личная. Вряд ли она их оставила на виду.
– Не на виду. Она не очень-то аккуратна, понимаете, – с видимым напряжением выдавал семейные тайны румяный и толстощекий молодой человек. Он был явно взволнован.
– Наркоманы не умеют концентрироваться. Уборка, регулярные операции типа чистки зубов и ботинок для них так же сложны, как для вас, например, постройка дома своими руками.
– Мне кажется, доктор, что вы заранее ополчились против нее. Мы же пытаемся ей помочь. Она раньше была таким чудесным человеком. И сейчас – сейчас в ней еще осталось так много хорошего. Одно то, что она со мной!
– Не обольщайтесь. Не терзайте себя излишними надеждами, а то потом мне придется лечить еще и вас. Знаете, что делают иногда близкие, если понимают, что их жену, сестру, дочь, любимого не излечить?
– Что?
– Идут вслед за ними. И в итоге мы имеем двух наркоманов вместо одного.
– Нет, это не наш случай, – отрицательно замахал головой толстощекий. Он встал и подошел к окну. Его высокую фигуру серьезно портила какая-то женская стать. Большая круглая попа, рыхлые бедра. И этот невозможный румянец, неравномерно растекавшийся по его не слишком и без того красивому лицу, чуть только он начинал нервничать.
– Почему же не ваш? Откуда такая уверенность?
– Я ее вытащу.
– Это утопия.
– Если вы не возьметесь, я найду другого.
– Да уж, на свете есть масса шарлатанов, которые за деньги с удовольствием исцелят все, что угодно. Хоть прямо по фотографии.
– Поэтому я и обратился к вам. И мне вас очень хорошо рекомендовали, – многозначительно добавил он. – Как душевного человека.
– Спасибо, что не как душевнобольного.
– Зачем вы так?
– Да поймите, я не имею права потворствовать вашим утопиям. Это непрофессионально, – горячился врач.
– Но я же не прошу ее лечить. Я просто прошу вас помочь мне понять, как она стала такой. Что с нею произошло. Это же вы можете.
– Это могу, – расслабившись, произнес лысый. По первому впечатлению он был добрым, хорошим человеком. Наверняка после работы его ждал теплый и уютный дом с кучей внуков и детей. И конечно, жена, чуть постаревшая, подернутая морщинами, но до сих пор красивая ухоженная женщина, ласково целующая по ночам его лысину. Жена, которая готовит ужин, а не та, что возвращается глубоко за полночь, заполняя маленькую комнатку запахом анаши.
– Вот и хорошо.
– Значится, что мы тут имеем? Описание смерти некоего Эдисона. Так как вы его обнаружили?
– Она оставляет на полках полный бардак.
– В шкафах?
– Да. В нашем шкафу. Кладет грязные вещи с чистыми. Детские со взрослыми и так далее.
– Ужасно, – поморщился врач.
– Я по природе довольно брезглив, но не хочу доставать ее замечаниями. Она и так мучается от этого всего. Я сам разбирался на полках. И там лежали несколько пакетов с какими-то ее вещами.
– А когда она приехала из Петербурга?
– С месяц назад.
– А когда вы поженились?
– Мы пока только подали заявление. – Это не было правдой, и молодой человек отвел глаза, заинтересовавшись рисунком на обоях.
– Понятно… – многозначительно протянул эскулап.
– Так вот, я разложил пакеты на полке, а из-под ее белья выпали листы.
– Эти? – ткнул пальцем в кучку тетрадных листочков в клеточку доктор.
– Ну да. Я машинально поднял и почитал начало. Я был так потрясен, я вообще не понял, о чем они.
– Но вы узнали почерк? Или просто предположили, что это писала она?
– Нет, я точно узнал ее почерк. Все-таки я ее уже очень давно знаю. Она и раньше любила иногда делать описания чего-то, особенно ей запомнившегося. Только устно. – Румянец залил уже практически все его лицо, он мечтательно задумался и уставился в окно. За окном зеленел просторный московский двор. Начало лета наполняло радостью все вокруг, но это лето было отравлено для него. Отравлено этими ее необъяснимыми прогулками. Она могла часами ходить по улицам, не говоря ни слова, не замечая, что он устало семенит рядом. Но потом она останавливалась и говорила: «Миша, езжай домой. Я хочу побыть одна» – и тогда он ехал в свою квартиру, смотрел на болтающий в пустоту телевизор и думал об одном. Каждый раз об одном. Вернется ли?
– Значит, это писала она. А как вы думаете, события не могут быть просто ею придуманы?
– Не знаю, – опустил голову он. Кто может что сказать точно про Алису Новацкую? Тем более что и раньше он ничего точно в отношении ее сказать не мог.
– Хорошо. Лекс – это реальный человек?
– Да. Это ее муж.
– Муж? – удивленно приподнял лысые брови доктор.
– Бывший.
– А что с ним? Умер?
– Сидит. Его посадили за убийство.
– За это?
– Может быть. Я не знаю. Она не говорит ничего. Не хочет разговаривать на эту тему. Скорее всего – да.
– Ну ладно, поехали дальше.
– А что, это не важно?
– Я понятия не имею, что важно, а что нет. Надо еще очень много чего узнать, чтобы составить полную картину. Пока я могу сказать, что она, очевидно, пережила сильнейший стресс, который не нашел выхода. На стресс наложился страх расправы и физическая боль. Сложно сказать, как именно эти события деформировали ее личность. Но проблемы у нее все же начались раньше. Это событие, может, и усугубило ее неадекватное состояние, но не оно положило начало в изменениях психоповеденческих стандартов и моделей.
– Мне не очень понятно, доктор.
– Во-первых, раз мы видим день Y, значит, где-то есть и день Z, и тем более день X. И вполне возможно, что только в голове, а не на бумаге. Это будет хуже, ведь к себе в голову она не пускает, как я понял.
– Надо поискать? – с надеждой взвился Миша.
– Конечно. Это бы нам очень помогло. И еще, вы не знаете, кто такой Артем?
– Артем?
– Да, она в конце пишет, что все «если», касающиеся некоего Артема, ей вспоминать невыносимо. То есть она сама проводит невидимую черту между Алисой и Элис через этого самого Артема. И что именно после него она перестала быть «обычной». Это, должно быть, очень для нее важный человек.
– Нет. Я не знаю. – Он снова уперся в обои и задергался.
– Точно?
– Да.
– Странно. А говорили, что знаете ее уже много лет. Вполне вероятно, что это ее первая любовь.
– Да, конечно, все возможно. Но она общалась со мной очень обрывочно. В основном когда ей совсем не было куда деться. А в какие-то периоды не общалась совсем, сколько я ни просил. Помню, правда, она ушла с одним мужиком, но мне не кажется, что он был ее первым. Скорее всего, это все же кто-то другой.
– Не факт, – усомнился эскулап. – Значит, об Артеме она вам не рассказывала?
– Нет. Она никогда ни о чем не рассказывала, что связано с ее жизнью. Вот о других, о жизни, о любви…
– Это очень интересно. Обязательно будем разбираться, раз вы желаете иметь точный психологический портрет супруги.
– Да-да, очень желаю, – подтвердил Миша.
– Тогда так. На сегодня наше время закончилось. С вас тридцать долларов.
– Конечно, вот, – Миша суетливо выкопал из карманов смятые и замусоленные деньги.
– Положите на стол, – любезно и прохладно улыбнулся психоаналитик.
– Вот. А что мне пока делать?
– Ничего. Наблюдайте, следите. Зафиксируйте для меня ее перемещения, любимые занятия. Попробуйте вызвать на откровенный разговор, но не напирайте. И поищите еще какие-нибудь ее записи. Любые. Особенно то, что касается этого Артема. Ладушки? – Врач давал уже активно понять, что прием окончен.
Миша дергано и как-то неуклюже напялил ветровку и вышел. Затем вернулся – забыл барсетку и ключи от машины. И снова, не переставая кивать, пятился по-рачьи к выходу. Он был таким смешным в этой своей нелепой заботе о наркоманке. Но деньги есть деньги. А доктор привык выполнять свою работу хорошо. Всегда.
