Kitobni o'qish: «Чудовища, рожденные и созданные»

Shrift:

Посвящается Мини, которая любит кальмаров и крабов.
И папе, который впервые свозил нас посмотреть на океан.

Tanvi Berwah

Monsters Born and Made

Глава 1

Мы охотимся, когда мир спит. Этот риск может нас убить. Этот риск нам навязали. Я пробую разбудить брата, но он лишь сонно бормочет:

– Отвали.

– Уже четыре. Папа велел нам к этому времени быть на пляже.

Эмрик хватается за матрас, словно краб, упрямо цепляющийся за камень. Когда я срываю с него одеяло, он сердито ворчит:

– Вон из моей комнаты!

Его ботинок ударяется о дверь как раз в тот момент, когда я её закрываю. Я прижимаюсь спиной к каменной стене, холод сковывает меня.

Эмрик появляется спустя несколько минут. Мы одеты одинаково: чёрные брюки, приталенные белые рубашки с воротниками до подбородков, сапоги по форме ног. Под одеждой у нас гидрокостюмы из скайи. Брат и сестра Охотники.

Его ладонь сжимается на дверной ручке в кулак.

Волнение перед охотой – это хорошо.

Говорит о том, что мы начеку, что мы не глупцы.

– Корал, – произносит он хрипло, – кто-нибудь ещё встал? – Его волосы гораздо ниже плеч, почти такие же длинные, как мои. Единственная воткнутая в них заколка сияет в бледно-жёлтом свете лампы над дверью. Прежде чем я отвечаю, астматический кашель Лирии проносится эхом в тишине.

Поднимаясь по винтовой лестнице в узком пространстве, мы покидаем безопасность подземного жилища. Мысль о том, как наша сестрёнка задыхается, не помогает, однако это отличное напоминание, почему нам нельзя упустить мариленя этой ночью.

Потому что так мы выживаем.

Ловим мариленей, разводим их, приучаем потомство к суше, а затем продаём земельщикам высшей касты, состязающимся в гонке славы. Всё это с риском для жизни.

После чего выдыхаем. До следующей охоты.

Мир снаружи залит чёрными чернилами, а созвездие Огненного Корабля мерцает красным и жёлтым, насмехаясь над нами. Морской ветер дует, принося с собой соль и шторм, как раз в тот момент, когда молния пронзает небо.

Мы с Эмриком устремляемся к пляжу. Он включает в себя всю полосу серого песка на этой стороне острова. Несмотря на то что море поглощает песчаные косы без предупреждения, на берегу часто не протолкнуться из-за собирателей. Они соскребают металлическую крошку заргинина с низких известняковых арок, торчащих среди моря и песка.

Я прищуриваюсь, высматривая собирателей, и в итоге вынуждена обойти лужу…

– Скайя? Кто расходует скайю, когда солнце на пике? – Неужто не знают, как трудно добывать желе и как сильно мы нуждаемся в его защите от палящего солнца? Хоть мы и окружены водой, наш остров иссушен, и мы поджариваемся вместе с ним.

Эмрик хмуро глядит на лужу скайи. Шрам на правом глазу, сочащийся, словно сердитая слеза, подрагивает.

– Немногие, с ними лучше не связываться.

Когда мы доходим до изгиба известняковой скалы в форме подковы, низко гремит гром. Чудовище пробуждается ото сна. Горизонт, погружённый во тьму, пока не существует.

Вдоль зазубренного края из изменчивой воды, словно серо-голубые клыки, торчат камни. Лицо немеет под хлёсткими ударами шторма. Сырость раздражает лёгкие с каждым вдохом. От мёртвых ползучих тварей и лишайника каменистая поверхность под ногами скользкая, и о неё плещется вода. Нужно шагать осторожно.

– Держись подальше от моря, – говорит Эмрик.

Меня охватывает гнев. Мы годами охотимся вместе, а он по-прежнему мне не доверяет.

– Почему?

– Взгляни на шторм.

«Словно от тебя есть толк в одиночку».

Я прикусываю язык. Не стоит спорить перед выходом в море.

– Тогда тебе тем более нужна подстраховка.

– Стой на берегу, Корал. Поможешь мне вытащить мариленя. – Его челюсть сжата, отчего лицо кажется ещё худее: контуры острые, как бритва. Чёрная татуировка на лице слева колеблется. В темноте он выглядит свирепо. Полагаю, мы оба так выглядим.

Эмрик на три года старше, но, когда мы охотимся, нас можно принять за близнецов, даже татуировки одинаковые.

Я не замечаю в чёрных водах ни одного мариленя: не лучшее начало последнего дня охотничьего сезона.

– Видишь какое-нибудь движение?

Наша семья, насчитывающая несколько поколений, вела подробные записи о мариленях. Существ ни разу не видели вне ежегодного подъёма уровня воды. Сегодня, прежде чем взойдёт солнце, они исчезнут и вернутся лишь через десять месяцев.

Их биологические часы точны.

Марилени, пойманные в прошлый раз, захворали и передохли. Эмрик говорит, что это не его вина, что он как всегда отфильтровал воду, что звери подхватили заразу в море. Теперь у нас осталась только одна самка. Без самца у нас не будет приплода на продажу до конца года.

Землевластитель будет вести себя так, словно мы тут ни при чём, улыбнётся и отправит нас восвояси с выплатой, которой хватит в лучшем случае на месяц. Тем временем по острову распространится молчаливое предупреждение: «Охотникам не занимать, работы не давать».

Мы будем голодать. Как в год, когда мне исполнилось восемь.

В этот раз Лирия слишком больна, чтобы мы протянули целый год.

– Прячутся от шторма, – говорит Эмрик, вырывая меня из ужасных воспоминаний. – Если пойдём вдвоём, они переполошатся. Останься здесь.

– Ладно, иди и помри там.

Его сердитый взгляд – лучший ответ. Брат раздевается до гидрокостюма, вооружается посохом из заргинина, и прежде, чем я успеваю взять свои напутственные слова обратно, ныряет в море. Теперь он тень, плывущая так быстро, что его можно принять за мариленя.

Он исчезает мгновенно.

Небо светлеет, приближается ужасный рассвет. Эмрика всё нет. Неужели море его поглотило?

«Если ты умер, Эмрик, я тебя прикончу».

Ветер усиливается, шипя по воде. Нет ничего, кроме потрёпанного небесного занавеса, прорезанного угрожающим красным светом зари, который окрашивает сердитую морскую пену в цвет гниющей плоти.

Мир отступает, окутанный жуткой тишиной.

Затем яростный крик пронзает море, и прогорклый запах серы насыщает воздух.

Помню, как увидела мариленя в первый раз.

В школе нам рассказывали про десять островов Офира и Панталассу (суперокеан, омывающий всё вокруг). Про морских существ, ужас, воплощённый в плоть, которые дышат под чёрными волнами. Фокесов, выделяющих странную смолистую субстанцию, которая мгновенно вспыхивает при соприкосновении с воздухом. Рапторов с зубами-пилами, прогрызающих сушу, чтобы проложить себе морской коридор и добраться до тебя. Аквапырей, зов которых доносится с одного конца света на другой.

И про мариленей – ожившие кошмары, которые на суше передвигаются столь же быстро, как в воде. Эти проворные существа двуногие. Передние конечности короче задних. Сильнее. С когтями. Созданные для того, чтобы хватать добычу и разрывать мышцы. Головы венчают огромные оленьи рога. Чешуя светится. А ещё у них зелёная кровь.

Если раздразнить мариленя, познаешь истинный ужас творения.

Мне снова пять. Я держусь от конюшни подальше. Помню, как в тот день увидела, как что-то качнулось под морской гладью, вода вспенилась вокруг. Я уставилась туда, будто приклеенная к месту. На солнце заблестели, словно металл, и приподнялись биолюминесцентные пятна. Показалась голова. Вокруг неё раскрылся, выпуская ядовитые шипы, похожие на гарпуны, острый воротниковый плавник.

Тот марилень почти добрался до меня.

Я закричала.

Прошлое исчезает.

Этот же марилень выныривает из воды.

Потрясающий оттенок зелёного на фоне холодного серого известняка. Острый, как бритва, воротниковый плавник раскрывается на шее, выпуская смертоносные шипы. А за мощное тело цепляется, сгибая плавник-гриву и уворачиваясь от ядовитых лезвий, Эмрик. Брат отчаянно впивается пальцами в чешую зверя.

Мои руки вдруг каменеют.

Я собиралась отчитать Эмрика за то, что он растянул охоту до рассвета.

А не увидеть, как он схватился с проклятым мариленем в воде.

Марилень – великолепная дымка биолюминесцентного зелёного – бьётся в сердитой чёрной воде. Эмрик между воротниковым плавником и рогами никак не контролирует создание. Один неверный рывок, один предательский промах – и для брата всё кончено.

Мой глупый братец.

Я видела тела познавших гнев мариленя.

Не хочу, чтобы с ним случилось то же.

– ЭМРИК! – кричу я и машу рукой. – ДЕРЖИСЬ!

Я прыгаю в ледяную воду.

Тысяча холодных игл вонзается в меня, борясь за контроль над моим телом, чтобы разорвать его на части. Волны сокрушительные и тёмные. Но я знаю эти воды – я в них выросла. Я пробиваюсь сквозь течение, быстрое и плавное, заставляя воду расступиться. Доберусь до Эмрика в любой миг. Я подплываю всё ближе и ближе, выныривая на один прерывистый вдох.

Марилень дёргает шеей. Яд, пахнущий серной кислотой, вновь разрезает воздух. Загнутые назад клыки смыкаются вокруг руки Эмрика.

Брат стонет.

Кровь вьётся в воде струйками.

Посох выскальзывает из ладони Эмрика.

Я судорожно вздыхаю, солёная вода заливается в горло. Челюсть горит, словно сделана из металла.

Создание свирепствует. Я поворачиваю назад к известняку. Имбирный корень. Мне нужен имбирный корень. У мариленей аллергия на едкую кожицу растения. Ползучие стебли скайи скользят по камню, словно флюоресцентные змеи. Они освещают пространство вокруг, опутанные густыми высокими травами, которые колышутся, словно призраки. Я судорожно хватаю пригоршню имбирных корней, но они вросли намертво. Нужно их чем-то срезать.

Лёгкие обжигает, и я вынуждена вынырнуть. Молния ударяет далеко в океане, на камни накатывает волна.

Я собираюсь с духом.

Вода продолжает колотить по мне, словно железная глыба.

Когда волна разбивается, я упираюсь ногой в камень и тяну куст имбирных корней на себя.

«Поднажми, ну же».

Пальцы становятся красными, хватка ослабевает.

«Так ничего не выйдет, Эмрик умрёт».

Ладони в крови.

«Он уже ранен!»

Последняя мысль вылетает изо рта пузырьками воздуха.

Руки пронзает боль.

Куст ломается, и меня отбрасывает назад, на волны, о которые я ударяюсь, как о молот. Я сворачиваюсь калачиком, всплывая на поверхность. Сделав глубокий вдох, ныряю обратно и плыву в окровавленную воду за братом.

Марилень цепляется за имбирные корни. Бьётся в агонии. Отступающий слой плёнки, образующий вторую кожу поверх переливающихся чешуек, мерцает неземным зелёным, кровь змеится в воде.

Я так близко, что могу дотянуться до брата.

– Хвостовой плавник! – Крик Эмрика переходит в судорожный вздох. – Не отпускай!

Марилень складывает воротник, готовясь выпустить шипы снова. Прямо мне в лицо.

Я хриплю, вода плещется в рот.

– Отпусти его, Эмрик! Ты умрёшь! – Я хлещу мариленя имбирными корнями по шее, по нежному участку, из которого он выпускает воротник, и зверь в ярости трясёт головой. Болезненный вопль рассекает воду. Я отрываю кровоточащую руку Эмрика от мариленя (надеясь, что лопающийся звук, который я слышу, исходит от создания, а не от Эмрика).

Марилень позади нас распрямляет следующий набор плавников. Грива расправляется вдоль позвоночника веером и исчезает на полпути. Я застываю, ожидая нападения, но существо поворачивает и смотрит куда-то вдаль.

Нельзя терять ни секунды. Волны сильные, а Эмрик по-прежнему истекает кровью. Я прижимаю брата к себе и плыву.

Мы выползаем на берег, ловя воздух ртом. Руки дрожат под моим весом, пальцы подёргиваются, будто внутри задыхается что-то живое.

– Ты не…

– Зачем ты это сделала? – перебивает меня Эмрик. Его крик срывается на полпути. Песок коркой покрывает каждый сантиметр его тела, окрашивая смуглую кожу в серый.

Я запыхаюсь, меня охватывает паника. Мой разум осмысляет кое-что прежде меня.

– Сделала что? Спасла тебя?

– Я же сказал: держи хвостовой плавник мариленя! Я был ближе к гриве! – Опухшие глаза Эмрика очерчены красным. – Мы могли его поймать!

Нашу скайю, должно быть, смыло, но Эмрику куда хуже. Кровь течет из руки, пропитывая продырявленный гидрокостюм и окрашивая песок в тёмный цвет. Брат выглядит… зелёным. Грудь поднимается и опускается. Эмрика вдруг начинает рвать. Я отпрыгиваю назад. Он крепко сжимает моё запястье, словно кандалы.

– Нужно было работать сообща! Из-за тебя я упустил мариленя! Корал… это был последний!

– Нет, не последний. – Я отворачиваюсь к морю. Марилень – великолепная зелёная дымка – уплывает всё дальше и дальше от побережья. Он скачет в воде, и рога подпрыгивают вверх-вниз.

Сегодня был последний день охоты.

Марилени ушли.

Глава 2

– Что нам теперь делать? – Эмрик хрипит. Перед тем как восход солнца расколет горизонт, появляется красная полоса света. Я поворачиваюсь к брату. Его ладони прижаты к камню, лабиринт вен проступает на тыльной стороне кистей.

– Нужно идти, Эмрик, – шепчу я.

Он ворчит. Пытается встать. Спотыкается. Пробует снова. Красный горизонт исчезает за тёмными волосами. Он собирается наорать на меня? Отчитать?

Глаза брата стекленеют.

Эмрик пахнет серой. Пахнет погибелью.

«Ты в порядке?» – спрашиваю я мысленно, по-прежнему не раскрывая рта. Камень, на котором я стою, острый как зубы. Он кусает подошву моего сапога. Но я не могу пошевелиться. Вся моя бравада уплыла с мариленем. Я заставляю свой взгляд задержаться на Эмрике. После каждой охоты мы получаем увечья. Истекаем кровью. Это ожидаемо. Нельзя сразиться со взрослым мариленем и уйти невредимым.

Вот только в этот раз Эмрика шатает как-то иначе. Он мертвенно-бледен, истекает кровью.

– Корал… – Голос ослабевает. Брат кажется растерянным. Затем проводит пальцами по шее и поднимает ладонь. Посередине торчит крошечный чёрный шип, покрытый кровью.

Мне вдруг становится нехорошо.

– Нужно отвести тебя домой, – говорю я, хватая его за руку, прежде чем он снова покачнётся и упадёт лицом на острые камни. Эмрик не спорит. Он знает о действии яда мариленя не меньше моего. Первый день бредишь, на второй мечешься в лихорадке, затем впадаешь в кому на неделю. После чего всё кончено. Я кладу его руку себе на плечо, и мы вместе идём обратно неровной походкой. Эмрик становится тяжелее, голова наклоняется ко мне. – Держись! – кричу я поверх ужаса, пульсирующего в ушах. Он истекает кровью. Я проседаю под весом брата. Его кровь стекает по моей разорванной рубашке. Весь мир отмечен его кровью – от пляжа до крыльца дома. Усиливающаяся дневная жара покалывает мои ладони, даже когда я вваливаюсь с Эмриком в тень. – Папа! Мама!

Крыльцо расплывается, и я падаю на колени. Выходит мама, затем тут же спешит внутрь, крича. Несколько мгновений спустя отец помогает ей.

Папа резко спрашивает:

– Что ты наделала?

Я вдруг чувствую себя такой маленькой.

– Я?.. Папа, он укололся.

Мама заключает лицо Эмрика в ладони, пытаясь привести его в чувства. Она в панике, кричит папе, чтобы он всё исправил.

Папа рявкает:

– Живее! Достань противоядие для брата, пока аптека не закрылась.

Он не даёт мне денег. Я и не прошу.

Лишь бегу в город со всех ног.

Наступает день, и воздух наполняется запахом солёной воды и рыбы, усугубляемым приливом и всё ещё назревающим штормом. Я сворачиваю с проспекта в старейшую часть жилых кварталов. Домами, высеченными в камне, вырезанными в труднопроходимой местности, представлен район съёмщиков на острове Солония. Здесь живут шесть тысяч человек, которые подвергаются воздействию температуры, с лёгкостью достигающей сотен градусов. Они спасаются татуировками, нанесёнными песочными чернилами и желе скайи, защищающими их от солнца. Земельщики держат все лучшие теплоотталкивающие и солнцезащитные средства под землёй, даже когда в них не нуждаются. Отчего антиземельщицкие настроения в умах съёмщиков растут, словно водоросли.

Тесные улочки, затемнённые навесами и солнцезащитными ставнями, расплываются передо мной, как жидкая акварель. Я вынуждена притормозить, как только из рушащихся конструкций показываются, словно колени и локти, сломанные канализационные трубы и обтёсанные камни. Что я скажу в аптеке? Мы не погасили долг. Когда мы пришли в прошлый раз, владелец лавки выставил нас за дверь. Но без лекарства всего через неделю Эмрика не будет в живых.

Я снова ускоряю шаг. Вдалеке слышны крики.

Передо мной возникает испуганное лицо.

– Извините, – выпаливаю я, уворачиваясь, чтобы избежать столкновения. Четверо больных. Семья. Кутаются в изношенный коричневый платок. Скорее всего, у них никогда не было дома. В этих краях это не редкость. Постройки страдают от наводнений и нашествия разных существ. Не будь у нас разрешения на охоту, нас постигла бы та же участь.

К тому моменту, когда моя ладонь опускается на прилавок аптеки, я не могу говорить. Каждый вдох растекается по венам огнём. Владелец лавки качает лысой головой в татуировках.

– Чем занималась? Поубивала сегодня всех в океане?

– Мне нужен антидот от яда мариленя, – хриплю я. Вкус солёной воды продолжает щипать горло. – Скорее. Прошу. Это срочно. Мой брат… – Я пробую заговорить снова, но могу лишь смотреть на аптекаря. Голова работает неправильно. Я это знаю. Тревога растёт. Живот будто набили ватой, и я ничего не могу с этим поделать.

– Серебро принесла? – спрашивает он.

– Да, – говорю я прежде, чем успеваю себя остановить. По моему лицу пробегает нервная судорога. Надеюсь, торговец не заметил.

Он что-то ворчит и исчезает за грязными занавесками.

В углу раскалённой лавки горит дешёвый воск. Водяные часы отсчитывают секунды. Костяшки моих пальцев выступают, словно хребты. Окровавленные рукава белой рубашки испачкались в жире с прилавка.

Торговец наконец возвращается, тяжело дыша, и высыпает лекарство на прилавок дождём из упаковки медного цвета.

– Три серебреника.

Я сглатываю. Сморщенные от воды пальцы сжимают нагретый прилавок.

– Забыла. Вообще-то прямо сейчас их у меня нет. Выронила по пути сюда. Я бежала. Наверное, они…

– Нет серебра – нет лекарства, – заявляет владелец лавки. – Вы уже и так изрядно мне задолжали!

– Прошу, – умоляю я. Знаю, что звучу отчаянно. Загнанной в угол. Но противоядие нужно мне сегодня. С этим ничего не поделаешь. У меня осталось меньше часа, после чего бред Эмрика станет неконтролируемым. Он может кому-нибудь навредить. Может навредить себе.

Моя мольба полностью меняет его манеру держаться.

– Корал Охотник, – говорит он с усмешкой, адресованной имени моей семьи, подкасте съёмщиков. – Может, твои друзья земельщики пустят тебя в свои аптеки?

Будь на моём месте Эмрик, он бы перепрыгнул через прилавок и намылил мерзавцу шею. Он уже так делал, когда мы приходили за лекарством для Лирии.

Я лишь говорю:

– Я заплачу вдвое больше. Только дайте мне антидот.

– За два месяца не принесли ни гроша, а теперь собираешься заплатить вдвойне?

– Нам нужно оплачивать лечение сестры каждую неделю! Вы же знаете! Все это знают, – кричу я. Звук отдаётся в голове эхом. Перед глазами всё становится серым. Если я не раздобуду лекарство, отец вышвырнет меня за порог. Но на это мне плевать. Меня волнует Эмрик. Он будет думать, где я. Почему не прихожу на помощь.

– Продаётесь земельщикам и не получаете за это ни гроша? – отзывается кто-то снаружи магазина. – Какая трагедия.

Татуировки в виде колючих лоз начинаются на лбах и исчезают на шеях. Я понимаю, что эти люди из уличной банды, по красным повязкам у них на руках: они принимают ставки на гонку славы. Главарь гримасничает, обнажая в перекошенном рту острые зубы.

Эти смутьяны пытаются вывести нас из себя каждый божий день. Они ненавидят нас за то, что мы Охотники. Думают, что мы продаёмся высшей касте земельщиков, хотя на деле мы начинали как простые стражники для рыбаков-съёмщиков в первые дни существования поселения.

Как будто они не устраивают стычки с другими съёмщиками, чтобы поддержать возниц гонки славы, которые им больше всего по душе. И во имя чего? Еды? Денег? Да, мы делаем то же. Но, по крайней мере, не ставим на смерти других. Моя кровь кипит. Люди гибнут на арене. Растоптанные. Истерзанные. Пронзённые колесницами. Разорванные на части мариленями.

На арене умирают насильственной смертью.

Конечно, для большинства турнир – шанс всей жизни.

Гибель на арене – привилегия избранных. Она дарует бессмертие.

Что явно говорит съёмщикам: слава этого мира не про вашу честь.

Казалось бы, объединись народ, и преследованиям уличными бандами пришёл бы конец.

Мама говорит, что такова человеческая природа – бороться за господство и процветать за счёт страдания других. Я же думаю, что дело в деньгах.

В конце концов, что мы действительно знаем о том, что такое быть людьми?

Сострадание явно не здесь сделало первый вдох.

Сострадание пришло сюда умирать.

– Дам серебреник за совет, – продолжает главарь шайки. – Скажи, какой марилень самый быстрый в этом году. На которого нам поставить в гонке славы?

Я могу лишь смотреть на него, моргая, наполовину страшась отказа аптекаря и наполовину кипя оттого, что негодяи вклинились в наш разговор. И тут другой из банды добавляет:

– Братец нам бы сказал. – У этого парня густой загар, лицо покрыто шрамами. Он встречается со мной взглядом, провоцируя меня на встречный выпад.

– Кстати, где он? – спрашивает главарь, серебро поблёскивает в грязных ладонях. – Ах да… слышал, он мёртв. Какая жалость, а? Всегда давал нам наводку. Да приглядит за ним водяная лошадь, да преодолеет он океан звёзд…

– ЗАМОЛЧИТЕ! Он не умер! – взрываюсь я, испугавшись молитвы за усопших. Но моя непохожесть в глазах съёмщиков мгновенно усиливается. Я говорю совсем как земельщица: неопровержимое доказательство того, где я имела привилегию учиться. Я поворачиваюсь к аптекарю: – Он не умер. Прошу.

– Что за дела, а? – перебивает меня смутьян. – Перестанете охотиться, не будет мариленей. Без них не будет турнира. А если не будет турнира, – он ухмыляется, – не будет славы, которая не достаётся съёмщикам. И тогда твой брат не умрёт.

В этот раз меня не остановить.

– Вы вините нас? Думаете, нам позволили бы заниматься чем-то другим? Если мы не будем выполнять эту работу, они найдут другую семью. Мы такие же съёмщики, как и вы, что бы вы там себе ни думали.

Главарь сверлит меня взглядом.

– Выбор есть всегда.

– Земельщики, навязывающие нам обязанности, – это не выбор. А знаете, что есть выбор? – Шайка перестаёт ухмыляться, заслышав мой тон. По лицу главаря пробегает вспышка гнева, но я не иду на попятный, когда завелась. – Принятие ставок и поддержка насилия одного удовольствия ради.

Отвечают мне отнюдь не мерзавцы. А тот, у кого больше власти над моей жизнью, чем я осознавала до сих пор.

– Прочь из моей лавки. – Аптекарь кладёт массивные ладони на прилавок, заслоняя медные пакетики.

Слишком поздно я говорю:

– Пожалуйста…

– Возомнила себя земельщицей? – Он сплёвывает. – Говоришь с нами свысока?

– Вам я не сказала ни слова!

– Это-то и отличает нас от вас, Охотников, засевших у себя в четырёх стенах. Снаружи мы все едины. А теперь прочь, и не вздумай вернуться.

Шум моря, бьющегося об известняковый утёс, слышен даже здесь, на проспекте. Мимо со свистом проносятся люди, дети снуют туда-сюда, а лоточники продают пушистые еловые ягоды, мясистые опаловые фрукты и шипящих омаров. Рыбные тушки лежат параллельными рядами на льду, сверкая. На лицах у каждой одинаковое выражение изумления и усталости.

Какофония. Хаос.

Солония.

И я в самом её сердце, окружённая незнакомцами и начинающая привлекать к себе внимание. Сперва приглушённый шёпот, затем осмелевшие взгляды и тычущие пальцы.

У меня кружится голова. Нельзя возвращаться домой без противоядия. Думай. Эмрик рассчитывает на меня. Что, если я заявлюсь в лавку какого-нибудь земельщика? Притворюсь, что совет Офира отпускает нам бесплатные лекарства, потому что они не могут потерять такого охотника, как Эмрик?

Может сработать.

Должно сработать.

А если нет?

Меня посадят.

Тогда им придётся вылечить Эмрика Охотника…

– Корал!

Чьи-то ладони хватают меня за руку и увлекают за собой. Я отлетаю в сторону и врезаюсь во вход лавки морепродуктов, вырубленный в скале. В следующий миг мимо проносится полоса бело-серой чешуи. Она заслоняет мир на несколько мгновений. Затем козерог с его массивным хвостом скачет дальше по улице, и люди начинают вылезать из укрытий.

В Солонии есть пять козерогов – гигантских амфибий, наполовину козлов, наполовину рыб. В каждом углу острова по одному такому. Кто-нибудь из них всегда патрулирует проспект, следя, чтобы жители океана не совались в чужие владения. Этим зверем управлял не менее крепкий стражник с таким большим посохом, что тот царапал землю, возвышаясь над всяким зданием. Один толчок пары мощных рогов отбросил бы человека в сторону. Вместо копыт, присущих настоящим горным козлам, у этих созданий имеются когти, способные расцарапать, разрезать и разрыть что угодно. Плавники в конце туловища переходят в пару конечностей. Они крепкие, как валуны, и достигают ста метров в ширину, поэтому козероги передвигаются как по воде, так и по суше.

Я стою, прижавшись к колонне боком, и оставляю на ней кровавый отпечаток ладони. Адреналин убывает, вокруг руки сжимаются тиски. Пробуждаются защитные инстинкты.

– Отлетела бы на соседний остров, задень он тебя! Неужели ещё не наигралась со смертью, ныряя в море, словно это шуточки? – произносит голос.

– Крейн, – хриплю я лучшей подруге. – Я едва тебя не убила.

– В своих мечтах. – Крейн поплотнее натягивает шарф на лицо. Ткань облепляет выступающие контуры, оставляя открытыми лишь глаза. – Надеюсь, Эмрик жив, потому что…

– Да, жив! Кто пустил слух?

– На базе все сплетничают. Думала, найду тебя в аптеке. – Крейн держит меня на расстоянии вытянутой руки. – Разве можно их в этом винить? Взгляни на себя. – Я так и делаю. Рубашка заляпана слизью и кровью. Всклокоченные волосы, наполовину распущенные, прилипли к щеке. Крейн протягивает медную полоску упаковки с лекарством. – Кретин всё зудел, что не даст тебе антидот. Так что я его, конечно, купила.

Сердце бешено бьётся в грудной клетке.

– Три серебреника, Крейн. Я не могу его принять, – говорю я, крепче сжимая лекарство, пока целлофановая обёртка не становится второй кожей, пока кровь не начинает сочиться из ладоней.

– Нет, можешь. Сейчас оно мне по карману. Дражайший папочка прислал вчера вечером свою ежемесячную любовь.

– Постой, что ты делала на базе так рано?

Крейн выгибает бровь под плотно прилегающим шарфом.

– Мне казалось, противоядие требуется Эмрику срочно.

Я бегу домой, даже не попрощавшись.