Kitobni o'qish: «Вечные предметы»

Shrift:

Тернистый путь самопознания

В предлагаемой читателю книге представлены поэзия и проза Тамары Яблонской (21.05.1947—14.09.2017), незаурядной талантливой личности, обладавшей редким по своей манере художественным почерком.

Тамара Яблонская родилась и жила в Вильнюсе, окончила философский факультет Ленинградского университета, затем более сорока лет работала в Литовской национальной библиотеке, была автором изданных в Вильнюсе трех книг стихов и книги прозы, членом Союза писателей Литвы.

Романтический настрой, свойственный юности и усиленный у литературно одаренной натуры желанием приобрести нестандартный опыт, привели Тамару Яблонскую еще в старших классах школы в парашютный клуб, где ею были сделаны несколько десятков прыжков, а затем и на Север, на комсомольскую стройку под Воркутой, на которой она проработала год, одновременно сотрудничая в местной газете, где печатала репортажи и публиковала юношеские стихи, написанные еще в традиционной манере. Эти первые публикации и бесценный опыт, полученный в экстремальных условиях, послужили основой для восхождения по крутым ступеням литературы. Поэт быстро эволюционирует, ищет свой творческий путь и индивидуальный поэтический почерк. В результате этих поисков появляются стихи без рифмовки и знаков препинания, но в первой, вышедшей в 1990 году книге стихов «Вечные предметы» еще сохраняется заглавная буква в начале каждой строки, в дальнейшем и от этого поэт отказывается. Верлибры Тамары Яблонской полны ярких неожиданных метафор и держатся на стержне смысла, выстраданного поэтом.

Тамара Яблонская была философом не только по своей базовой профессии, но и по мироощущению, недаром основное направление ее поэзии можно назвать философской лирикой. Поэта волнуют вечные проблемы бытия и сознания, осмысленные и через конкретные бытовые реалии, и через экзистенциальные размышления и ситуации.

Уже в первой книге «Вечные предметы» поэт ищет во всем высший смысл и выражает свое творческое кредо.

«Есть вечные предметы / Звезды пространство жизнь / И время неустанно стучащее в виски / Узнать их недоступные тайны / Только это важно…»
«Кто идет один по минному полю / Тот любит в жизни странные вещи /Твоя сладость в том чтобы ошибаться и плакать /Отворачиваться от правил и не переставая верить».
«Говори слова которые бьют / Пока душа еще чувствует фальшь / Страдает от боли».
«Уйду из тонкого звона рифмы / По чистой воде вверх по ручью/ Туда не любят ходить поэты /…/ Там у ледяного истока / Просыплю песок языка сквозь сито / У слов отмою забытый смысл / Когда соберу по крупицам богатство / Легко переплавлю его в стихи /…/ Мало забочусь о легкости / и уж совсем забываю об изысканности / Выше всего ценю гармонию простоты».

Тамара Яблонская подчеркивает свою любовь к старине, и в том числе к готическому стилю, который она на протяжении всей жизни наблюдала в своем родном городе, и этот стиль был близок поэту не только эстетически, но и во многом определял мировосприятие:

«Нас воспитывает готика / Краснокирпичными вертикалями / Парящими звуками органа / Все стрельчатые башни / Возносятся к небу / Лишь устремленностью духа /…/ Отсюда привычка в крови против излишеств / Неприязнь к болтовне обжорству вещам».
«…не жду вдохновения / Мешаю упрямую глину слов / Ищу таинственный смысл».

Во второй книге «В луче Луны», вышедшей в 1993 году, поэта по-прежнему волнуют тайны творчества, самопознание и мир вокруг.

«Приходят друзья в жилище поэта / где на столе забыта бумага/ с единственным словом /…/ каравай времени огромен / пока его склюют / пройдет вечность / и слово на бумаге истлеет».
«Тишину в моем доме /…/ застихотворило /…/ рука не может оторваться / от плавных строф / оживших надежд».
«Как ветер и волна / взаимодействуют в уме простые вещи / мы… расчленяем опыт…»
«Мысль /…/ милосердно прячется в тени /…/ но гонг сердца невозможно успокоить».

Поэт слушает «хоралы моря», продирается сквозь «заросли букв», берет «пьяные краски» и принимает «опиум ночи», постигает, что «вечность дирижер вселенной», есть «благородные, но слабые помыслы на тонких рахитичных ножках», «для времени / не существует спецхрана», «газеты шумят/как тучи мошкары», и признается, что «волнует /…/ постиженье тайны».

«Я движусь в неизвестном направлении / говорю в пустоту /…/ я думаю иначе / и живу в стране / которой на карте нет».

Так больно и обидно, когда рассеивается мираж и мечта об Эльдорадо, которого с таким трудом «наконец достигли», оказывается обманом: «стоим потрясенные / видом пустыни». Однако Тамара Яблонская – философ-стоик, и она не сдается, несмотря ни на что:

«Еще далеко / надо пройти пустыню / догадливые запаслись водой / скупые тянут скарб и едят ночами / наивные угощают других / солнце регулярно всходит / на свою мучительную службу / а время стоит на месте / и ворует у самых слабых / остатки надежды».

Но трудно выдержать «груз медленно зреющего смысла» и иметь мужество признать: «Пожинаю посеянное / посеяно было немного / почва оказывалась неподходящей».

В третьей книге «Бельмонт и другие пейзажи», изданной в 1997 году, Тамара Яблонская продолжает исследовать и свой внутренний мир, и окружающие реалии, во многом противостоящие ее душевному и духовному настрою.

«…природой создан / перепад высот / и бесталанность здесь успешно мирит / уют желаний / и отвагу размышлений».

Поэт любуется «рыжей кожей осени» и боится провалиться в «бездонный колодец иллюзий», чтобы не поглотила «рыхлая руда довольства», ведь перед глазами «добровольные отказники / от собственной сути». И автор знает, что «память… стреляет без промаха / белыми ядрами боли», и следует регулярно «чистить ребра событий», чтобы потом была возможность «кутаться в бархат понимания».

«…здоровые обрубки / перенесшие без боли / ампутацию крыльев / точны как часы…»
«…мой покой колеблем / даже ветром звезд».

«Стаи птиц зовут в полет», но «путы» не дают улететь. Однако к поэту прилетают музы:

«…садятся на подоконники / склевывают сомнения и усталость/ после их отлета / в воздухе тает печаль / и время долго наполнено смыслом».

От «точки отсчета» автор измеряет всё «своим тайным масштабом» и «как усталый контрабандист» возвращается «к ней / с грузом сокровищ».

«…писать буквы / то же самое что искать путь /…/ то же самое что жить».

Последняя поэтическая книга «Время мелочей» (стихи 1997—2017), которую Тамара Яблонская готовила к печати, так и не была опубликована при жизни автора. Здесь уже зрелый поэт развивает свои главные темы и подводит итоги. Вот повторяющийся мотив об ощущении внутренней эмиграции:

«…я в эмиграции / я от самой себя / в условном удалении / и в поиске основы для опор / блуждаю по кругу / вокруг центра вселенной / в области сердца».
«Моя родина дом / которого нет».

И автор осознает свое значение – для тех, кто хочет и может услышать и понять:

«Кто строит амбар / кто строит собор / я выстраиваю эскорт / из снов и слов для тех / кто не боится / и торопится / успеть к самим себе».

Название последней стихотворной книги тоже выстрадано поэтом:

«…перехожу на низкие орбиты /…/ никаких возвышенных предметов / потому что это время мелочей».

Вновь и вновь говорит автор о самом важном – о поисках смысла. Поэт пробирается «по зарослям здравого смысла/ который прорастает сквозь гранит» к истокам, к высшему смыслу бытия, и осознает, что это путь не для всех:

«…смысла ищут те / кто дерево с изгибом /кто красиво поющая птица /кто ветерок поднимающий рябь».
«Мысли всегда наказуемы / когда ни на чьи не похожи».
«Я проникаю в темные глубины / где хранится молчание».

Философский юмор помогает увидеть суть происходящего с неожиданной стороны:

«Разговоры излишни / когда есть тонкость интуиции
/…/ мы равны в том / что каждый серьезно делает свое дело / но никто не скажет что похожи /…/ я у стола / муха передо мной на стене».

Обостренное восприятие мира – в день рождения, у автора это двадцать первое число, и в этот день поэт больше всего ценит «склеивание осколков / просеивание воспоминаний» и идет «с удочкой в руке / над вязкой трясиной беспамятства».

Поэт чувствует свое неизбывное одиночество, которое стоически переносит, но сил остается всё меньше. И кажется даже, что воздух – «чаша горечи / которую следует выпить», совесть – «бессменный контролер у виска», а «самый страшный враг / чересчур близко / хрипло дышит / где-то внутри горла».

«… пустыня / в которой жалобно кричу /…/ если бы только рука / добрый взгляд /…/ но в пустыне лишь ветер».
«…по ту сторону взгляда / я одна /…/ посылаю без устали SOS /…/ с той стороны ответов не бывает».
«…осточертело / дышать воздухом обмана / питаться воздухом сплетен».
«…ем свою мистическую пищу с приправой яда / перевариваю собственную жизнь / а это голод».

Но философ-стоик не может сдаться без боя, преодолевает себя, ищет единомышленников сквозь время и пространство и обретает минуты радости…

«…в моей жизни всё решает / только дисциплина / и сильный кувырок вперед с разбега».
«…Спиноза / в тени проходящих эпох / вызывая припадки раздумий /…/ подрывает устои покоя».
«Это Равель / очищение жизни / в миг полного счастья».

В стихах Тамары Яблонской много географических названий, как вполне обычных, так и экзотических. Включенный в название третьей стихотворной книги топоним Бельмонт неоднократно встречается на географической карте (Belmont – это и деревня в Шотландии, и несколько американских городов). А странный топоним Гнеть-Ю (Гнетью) – на российском Севере, в республике Коми. В этом же ряду и Малошуйка (посёлок и одноимённая река в Архангельской области) – место, оставившее сильное впечатление в душе автора:

«В дебрях сердца точка / Малошуйка /…/ царица тайги / венчает душу светом /первобытного богатства».

Тамара Яблонская неоднократно упоминает в стихах свой родной и любимый город – это и река Вилия, и узнаваемые башня Гедемина («Башня»), костёл Святой Анны («Вильнюсский акцент»). И все-таки ее многое не устраивает в окружающей действительности, тяготит ощущение провинциальности. Поэт констатирует: «ни к чему возвращаться / в город из которого вырос…»

«…я живу… / в тусклой точке земного шара / и все время уязвляю свою душу /…/ и чтобы совсем не задохнуться / я отсюда часто улетаю».
«…вечерами когда стемнеет /…/ я стартую вытянув шею…»

И есть еще один город, оставивший особый след в душе Тамары Яблонской. Это город, где она училась в университете, ныне вновь названный Петербургом. Он неоднократно упоминается в ее стихах.

«…петербургское небо /… / развешивает спасительные / холсты туч / туго пеленает ими души /…/ уходить / становится нестрашно».
«По Летнему саду как морю / зеленоволному / плаваю в мыслях рассеянных /…/ гребу в русле памяти».

Опыт прыжков с парашютом также незабываем, и поэт тоскует по этим экстремальным впечатлениям, вспоминает «небо, дрожь перед полетом, высь, решимость». Главная забота автора – как вылечить болезнь, «которая уменьшает границы неба». А люди – это «живые грустные марионетки / машут руками неутоленно / забыв что это не крылья».

Тамару Яблонскую остро волновала тема Холокоста – Катастрофы еврейского народа, трагедии, которая оставила свой страшный след в истории ее родного города, когда в Понарах было уничтожено население «Литовского Иерусалима», как называли Вильнюс (Вильно) на протяжении нескольких столетий. «Тучи хмурые как евреи в Понарах / бредут неспешно к роковому краю». Тема Холокоста не уходит со страниц ее поэтических книг, и ощущается боль и личная причастность автора к этой трагедии. Между тем Тамара Яблонская по материнской линии происходила из старинного польского рода Потоцких, а ее отец, русский с примесью польской крови, был инспектором и преподавателем православной духовной семинарии. Так что столь острая реакция на геноцид еврейского народа вызвана не биографией автора, а сверхчувствительностью к чужой боли, когда чужая боль становится своей. Об этой запредельной трагедии – «Вильнюсская история», «Акция по ликвидации евреев», «Ноябрь», «Гетто».

Проза Тамары Яблонской открывает еще одну грань ее писательского таланта. Разнообразные по тематике рассказы, в том числе и с автобиографическими сюжетами, составляют целую вселенную, населенную персонажами, которые пытаются осмыслить свою судьбу и не потерять человеческого достоинства. Это люди, побывавшие в «горячих точках» или работающие в суровых условиях, столкнувшиеся с загадочными, непонятными явлениями или попавшие в трагикомические ситуации, совершающие нестандартные поступки или просто в чем-то не похожие на других. Изображая некоторых своих героев в моменты тяжелых судьбоносных перемен, автор использует приобретенный в юности опыт преодоления, испытания себя в экстремальных условиях. Все сюжеты психологически достоверны, даже если читателя завораживают такие экзотические названия ближневосточных оазисов, как Гхадамес и Эль-Файюм.

Мастерство автора проявляется и в умении удерживать наше внимание от начала и до конца повествования. В ряде сюжетов явно прослеживается экзистенциальность ситуаций, в которые попадают герои рассказов, а суровая правда жизни пропущена через сострадание к людям, попавшим в жернова истории.

Жизнь Тамары Яблонской трагически оборвалась, и не все ее творческие замыслы осуществились, утрачена была часть литературного архива, в том числе переводы из польской поэзии и воспоминания о Севере. В данном издании опубликованы основные произведения этого во многом уникального автора – Тамары Яблонской, творчество которой, без сомнения, обогатило современную русскую литературу.

Римма Запесоцкая

Стихотворения

Вечные предметы

Есть вечные предметы
Звезды пространство жизнь
И время неустанно стучащее в виски

Узнать их недоступные тайны
Только это важно
Думаю вечерами глядя на темное небо

Ночью становлюсь мудрее
В груди ощущаю холод Вселенной
Солидарность рода странную решимость

Потом голова клонится к подушке
Сквозь сон повторяю распорядок дня
Профсоюзное собрание магазин прачечная

Вечные предметы остаются в тени
Когда вечером запыхавшись
Прибегаю к ним из суеты
Только одна мысль не дает покоя

Почему другие могли жить иначе

Голос

Вот он вырывается на волю
Еще неуверенный
И от смущения хриплый
Точный слепок с изгибов горла и связок
Атрибут сокровенного Я

Вот он скандирует с неистовым упоеньем
Слова пришедшие к нему извне

Гудит очарованно в колоколе рта
Совсем забивая тихий пульс крови
Забывая протяжность шума артерий
Предпочитая краткость и металлический тембр

Но когда с моря задует настоящий ветер
Он опомнится и станет говорить тише
Улиткой сползет в расщелину горла
Замолчит будет глотать капельки соли
Тосковать о зное публичных выступлений

Границы времени

Когда перевалит за двадцать
Совершаешь главную ошибку

Душу наполняют мечты и надежды
Сомнениям негде поселиться
А жаль
Для страховки это лучшее средство

Ты думаешь время растяжимо
И паришь в нем с улыбкой
Пока взгляд не упадет на стоптанные башмаки
Сморщенные руки
Неизвестно когда выросший живот

Увидев себя в клетке реалий
Начинаешь метаться искать на ощупь выход
Но всякий раз лишь больно ударяешься
О жесткие рамы отпущенного времени

Вильнюсская история

На Рудницкой или Стекольной
Жил еврей с грустными глазами

Он рано вставал
Спеша сесть за работу
Оживлять сердца молчаливых часов

Заботливо придвигал горячую чашку
Медлительному старшему сыну
«Берке тринк како»

Он покупал цветные карандаши
Маленькому выдумщику Мотэлэ
Он мечтал что дети вырастут хорошими людьми

Когда их поставили на краю ямы
Первая пуля скосила ленивца Берке
Стреляли еще но Мотэлэ вдруг побежал

Он бежал среди сосен по снегу до самой темноты
Пока ночная метель не замела отцу взгляд

Начало

Когда русская революция
Опалив бороду оглушенной Европе
Разметала октябрьские красные листья
В захудалом пустом городишке
Сидел на завалинке мальчик
И терпеливо стучал топориком
Не имея понятия о великих событиях
Он поглядывал вокруг лукаво
И решительно поднимал топорик
Примеряясь к строительству нового мира

Старые кладбища

Старые кладбища
Нас не располагают к прогулкам
Тишина запустения
Лежит на кустах и траве

У нас иные маршруты
Другие дела важнее
Где уж тут наносить визиты
Подгнивающим ветхим крестам

Но если говорить о памяти
Упрятанной под вековые плиты
Это она освещает нам лица
Когда зажигаем сырые свечи
Раз в год на осенних могилах

Акция по ликвидации евреев

Желтые звезды сгорают над городом
Шабес
Новое небо
Суббота полная новых надежд

Те кто смог раздобыть немного фасоли
Держат в печке густой дымящийся суп

Дети приникли к окну
Смотрят в пустынные стекла
Взрослые
Души свои окрыляют молитвой

Как весенняя льдинка для них уменьшается время

Ровно в десять урчит грузовик
Мгновенья сгорают безмолвно

Когда застучат в эту дверь
Грузовик будет тесен и мал
А соседа из дома напротив
Ужалит свинцовая муха

Наши улицы

С неровным булыжником
Выщербленным тротуаром
Темными подворотнями
Наши улицы прекрасны

Они провожают нас
Когда нерешительно уходим
В глухую тень неудач
Куда свет фонаря не достигает

Они ободряют нас
Когда ни во что уже не верим
Даже в силу добра
А тем более в обреченность зла

Изумляя своими изгибами
Они ведут нас по пути усложнения
Как мы должны им быть благодарны
За то что умеем ходить

У зеркала

Сажусь иногда у зеркала
Угадываю в лице сходство
С кем-нибудь из ушедших
С кем-нибудь из живущих

Закована в узкий профиль
Мучительная всеобщность
Всеобщи нервные жесты
Смятенье глаз и волос
Но в линиях лба и носа
Ни на что не похожий рисунок
Противоречие с ним подбородка
Единственный важный знак

В нем незавершенность спора
Раздумий и ощущений
Царапает острой гранью
Следы на моей судьбе

Во дворе

Во дворе под березой играли котята
Мы смеялись глядя на них

Когда стемнело из дома вышел сосед
Подсунул в миску мясо с крысиным ядом

Они все передохли
корчась от мук
волоча кишки по двору за собой

Сосед ходит и улыбается
Ему кажется что он победил

Когда темнеет я начинаю плохо видеть
Фигура соседа дрожит на мушке прицела

Мораль

Для многих мораль словно парк
С чистыми аллеями
Прополотыми клумбами
Гулять одно удовольствие

Для меня это дикий лес
Увитый лианами сомнений
К каждому решению
Продираюсь сквозь дебри
Теряю силы обретаю опыт

Иногда думаю зачем это нужно
Ведь можно жить гораздо приятней
Но как войти в клан гедонистов
Со следами царапин на коже
С пустыми руками аскета

О любви

О любви не скажу ничего нового
Бесшумно кружит над сердцами избранных

Она приходит сразу как солнечный луч
И долго тает как лунный свет

Двери

Эти двери всегда закрыты
Для тебя для меня для нас
Но существует умелец
Который легко в них входит

Он только протягивает руку
И они его пропускают

Кто он
Что его так отличает
От тебя от меня от нас

В нем нет ничего выдающегося
Он сер он тих незаметен
Вглядись и сейчас он здесь
Но ты его не увидишь

В отличие от тебя
Он ни к чему не стремится
В отличие от меня
Ни от чего не страдает
В отличие от нас
Он всегда около мимо над

И эти большие двери
Отделанные со вкусом
В них нет ничего лишнего
Послушно открываются перед ним
Неуклонно захлопываются перед нами

Источник простоты

Помечтаем об источнике простоты
Перестанем играть в кого-то начнем в себя
Поплюем на ладони вздохнем и возьмемся за дело
Будем рыть колодцы колодцы колодцы

На пути к источнику простоты
Узнаем облик истин и жгучесть мозолей
Отыщем свой заповедный пласт
Если будем копать глубоко и зло

Не забудем источника простоты
Ни у сладких ни у соленых вод
Куда ни забросит судьба и случай
Вернемся к нему хоть тайком ночами

«Не обращайся к самодовольным…»

Не обращайся к самодовольным
Не давай им в руки
Ни статистических справочников
Ни ветхих листочков старинных трудов
Они ничего не поймут

Инкунабулы с медленной вязью
С орнаментом буйной листвы
Черные знаки и цифры
Не для них
Самодовольные самодостаточны
Не нуждаются в подпорках
Своему спокойному духу
Потому что не знают тревоги

Будь мудр не вступай с ними в споры
Не ройся в страницах авторитетов
Услышав шелест бумаги
Они уже знают что это всего лишь мышь

Утро

Утро приносит подарки природы
Зажигает нам огненные горизонты
После тяжких бессонниц
Дарует туманы и росы
И нас неизменно прощает

Но существо его в том
Что оно рождает надежду

Девушки Прибалтики

Прибалтийские девушки
Похожи на сосны
Загорелая кожа тяжелых тел
Напоминает цветом кору

Сильные стволы ног
Поднимают цветущее туловище
Волосы пушисты
Как молодая хвоя

Нет в них изящества
Пальцы ювелиров отдыхали
Когда их тесали из мягкого дерева
Неловкие топоры крестьян

Поэтому в любое время года
В них пышет тепло нагретой земли
Томится в безмятежных глазах
Спелая прозрачность янтаря