Kitobni o'qish: «Сутки по командирским часам»
-–Миш, ты как, очень устал? – осторожно спросила мужа Зинаида Васильевна, когда тот, опустошив до дна тарелку с борщом, расстегнул ремень под животом и сказал удовлетворенно: « Теперь чаю – и все!»
––Так… – вздохнул тот. – «Мудрым пользуйся девизом: «Будь готов к любым сюрпризам». Сестрице твоей я понадобился? Или сват без меня дорогу из бара не найдет?
––С Тимкой надо разобраться, Миша. А то Кристина Николаевна опять его на урок не пустит.
––«На душе и тревожно и радостно…» и чего там еще в твоей любимой песне?! Ну! Что случилось?!
––Крысу дохлую она на учительском столе нашла. С тюльпаном в лапах.
––Тимур сознался?
––Наполовину.
––Это как понимать? Один раз признается, а другой – нет? Где он сейчас?
––А ты не слышишь? С Сенькой мультик смотрят. Про динозавров. Ржут, как жеребята.
––Давай его сюда.
Сказал, отодвинул тарелку в сторону и задумался, опершись локтями о столешницу и погрузив во влажные после душа волосы узловатые пальцы уже тронутые подагрой.
У теперешних отношений мальчика Тимура с учительницей биологии была неприятная предыстория. Он и его верный друг Сенька осенью выпустили на волю двух лягушек, которые были предназначены для изучения пищевого поведения бесхвостых земноводных. Но сделали они это не их озорства, а из высоких гуманных соображений.
Парни из старших классов уверили мальчишек, что биологичка отрежет лягушкам головы и будет пытать током. Даже картинку из какого-то учебника показали. Тимка с приятелем наказание выдержали мужественно, но до сих пор считали себя спасителями лягушек и подозревали учительницу в тайном живодерстве.
После ночной работы голова у Михаила Петровича была тяжелой, шумело в ушах, глаза закрывались сами собой. Хотелось одного: добраться до дивана и рухнуть. Но для этого нужно было еще собраться с силами, чтобы подняться со стула.
В это время в соседней комнате шли сложные переговоры между Зинаидой Васильевной и двумя любителями американских мультфильмов о доисторических животных. Наконец, один из них обреченно устремился на кухню навстречу возможным неприятностям.
––Пап-Миша! Ну чего биологичка ко мне цепляется ?! – громко заявил он с обидой в голосе, едва переступив порог.
Михаил Петрович страдальчески поморщился, открыл глаза и по школьному аккуратно сложил пред собой руки – одна на другой.
––Кутик, – сказал он устало.– убавь звук. Голова раскалывается.
Мальчик Тимур, которому Михаил Петрович приходился дядей по матери, вздохнул и подошел к столу.
– – Не нужно тебе по ночам работать.
–– Ладно-ладно, дипломат. Пойдем я прилягу, а ты расскажешь что там у тебя в школе.
Михаил Петрович устроился на диване в гостиной, укрылся пледом, а мальчик сложил ноги по-турецки и присел на ковер рядом с ним.
––Эта Крысина Николаевна…
––Тимка прекрати!
––Ладно. Мы с Сенькой нашли в туалете дохлую крысу и положили ее биологичке на стол… для опытов. А что такого?! У нее там дохлых жуков целая коробка, и бабочки пришпиленные, и сова со стеклянными глазами. А тюльпан там уже лежал. Мы его не трогали.
––Так. Умничать перестал, позвал Зину, а сам давай прощаться с Сенькой.
––Пап-Миша, ну, нам совсем немного осталось. Десять минут!
––Хорошо, но чтобы через десять минут в доме была полная тишина и никаких посторонних!
Когда все указания Михаила Петровича были выполнены, Тимур был водворен в свою комнату, а Зинаида Васильевна принесла мужу телефон.
Он вздохнул, набрал хорошо знакомый номер и пророкотал бархатным баритоном:
––Леся Ивановна, добрый вечер. Это Миша Рокотов. У нашего Тимки опять с учительницей биологии какое-то недоразумение вышло. Вызывает меня в школу, а я приболел. Парня, я, конечно, накажу по всей строгости, но, может, обойдется без присутствия родных. Вы же знаете Зину. Ей с нашим Володькой проблем хватило. Она теперь в школу ни ногой. Так вот я и думаю, не посоветуете ли, как нам быть. Да… Да…слушаю Вас внимательно. Подойти перед уроками? Разумеется… подойдет. Спасибо, Леся Ивановна, большое спасибо!
Михаил Петрович положил трубку на рычаги и устало сказал жене, все еще прижимающей телефон к кухонному фартуку.
––Не волнуйся, Зинуша, наша добрая фея обещала все уладить. Хорошо еще этот паршивец учится отлично. В Антона пошел, в его породу, не в нашу.
––Я, между прочим, – обидчиво поджав губы, сказала Зинаида Васильевна, вытирая телефон фартуком и ставя его на место, – всегда была твердой хорошисткой. А до пятого класса почти отличницей. Это ты нашу породу подпортил.
Михаил Петрович посмотрел на жену с нежной иронией, но ничего не сказал.
–– Скажешь нет?! – не успокаивалась Зинаида Васильевна.
– У тебя руки всегда себе работу найдут, еще и чужую сделают. Зато голова только для того, чтобы книжки интересные читать. И Вовка наш потому такой же. А ведь не глупее других. Книжек дома больше, чем в районной библиотеке. Леся Ивановна Володю даже на олимпиады по географии посылала. Закончили бы институты и сидели, как наш сосед, в приличном помещении, балансы подводили. Так нет, один прорабом корячится на старости лет, другой мерзлоту какую-то бурит для Газпрома!
–– Что же поделаешь, Зинуша, если для рабочего парня не нашлось подходящего дела ближе Сургута, – вздохнул Михаил Петрович. – Может и нам с тобой в какой-нибудь Уренгой на заработки поехать? А?
––Ну да, будешь ты вместо борща сушеной картошкой питаться! – отмахнулась Зинаида Васильевна.
–– Какой еще сушеной картошкой? – делано возмутился Михаил Петрович! – Судя по письмам, твой сын там гранадиллой* питается и маракуйей* закусывает!
– Ну тебя, Мишка! Вовка тебе не то еще напишет, чтобы я не волновалась! Когда только он в отпуск домой приедет .. а не в какую-нибудь Шри-Ланку!?!
Помолчали.
––Миш, об Антоне ничего? На Тимку смотреть больно!
––А то я бы тебе не сказал! Лечится, значит после аварии. Но погон ему, пожалуй, больше не носить.
––И Слава Богу!
––Да не скажи. Это мы с Вовкой армию отбыли и забыли…как страшный сон. А он – военная косточка, подводник, и дед его в войну на торпедоносце ходил, и отец в Соловках в школе юнг учился. У него на атомной лодке не служба, а сплошная наука была. И он это любил.
––Ну, и без лодки своей Антон не пропадет. Высшее техническое образование, языки знает, два военных ордена в мирное время. Найдут ему работу! Меня больше беспокоит, как они с Тимкой встретятся.
––Подумала бы лучше обо мне. Как я с Тимкой расстанусь.
––И думать не буду. Куда это он его от нас заберет? Ни кола, ни двора! Да и сам Тимка не захочет. Антон к нам, когда приезжал? Когда Тимур в первый класс пошел. А сколько раз он об отце спрашивал после этого? Разве что в первое время. Как о матери, так и об отце – ни словечка. Молчит.
––По разному он молчит, Зинуша, вот в чем дело. О матери он молчит, потому что мало думает о ней, а вот об отце…потому что думает слишком много.
––Ой, мудришь ты Миша.
––Да нет, просто слишком хорошо знаю своего Кутика.
––Точно, что «твоего». Он же денечка без тебя не проживет.
––То-то, что не проживет. Потому и боится лишний раз об отце спросить. А я уж не знаю, на какой козе к Тимке подъехать, чтобы, объяснить, что Антон не злодей, который хочет отобрать его у нас. И я папой-Мишей для него на всю жизнь останусь.
В это время из дверей высунулась Тимкина вихрастая голова.
––Пап-Миша, можно мне во двор на качели?
––Иди сюда. Завтра перед уроками подойдешь к Лесе Ивановне, и что она тебе скажет, то и сделаешь.
––Ладно-ладно. Ну, можно на качели?
––Можно, но завтра. Понял? Веревки я поменял. Вот только думаю, не переставить ли столбы подальше от забора. Уж больно лихо вы с Сенькой раскачиваетесь. Соседи боятся, как бы вы к ним на веранду не залетели. А сейчас – марш в свою комнату под домашний арест!
––За что?!!
–– За то! Цветы – отдельно, крысы – отдельно. И чтобы в кабинет биологии без дела нос не совать.
Спать легли поздно. После программы «Время» смотрели по телевизору любимый фильм «В бой идут одни старики». Тимку отправили спать в десять часов. Но он, уже в пижаме, столько раз выходил «попить воды», что, в конце-концов, очутился у Михаила Петровича на коленях, где и задремал.
Последней легла спать Зинаида Васильевна. Вспомнила, что не замочила на ночь рабочий комбинезон мужа и встала уже с нагретой постели. Когда возвратилась, Михаил Петрович крепко спал. А у нее сон пропал. С чего-то вспомнилась золовка, Тимкина мамаша, которая пятый год безбедно жила в Канаде и вестей о себе не подавала. Михаил сам о ней узнавал через своих одноклассников, которые уехали в Торонто в одно с ней время.
И как это в одной семье один ребенок вырастает таким хорошим, как Мишка, а другой уродом. Не в смысле красоты, конечно. Надька была в поселке первой красавицей. Выше брата на голову, талия, как у артистки Гурченко, кудри по плечам и глаза! Огромные серые с темным ободком… У Тимки такие же, и еще волосы вьются, потому все говорят – в мать. А в нем гораздо больше от Антона, гораздо больше! И бровки прямые в ниточку, и нос – совсем даже не вздернутый, и губка верхняя забавно так выпячивается. А что волосы вьются, так они и у Мишки вились…когда были. Только они с сестрой – русые, а Антон и Тимка – чернявые.
Потом Зинаида Васильевна подумала, а не подкрасить ли ей волосы хной, как советовала сестра Клара. Стала прикидывать, стоит ли делать это самой или пойти к подруге Насте в парикмахерскую. Потом вспомнила, что обещала той рецепт сладкого плова, прикинула, во что же он обойдется ей по нынешним временам, стала перемножать и складывать граммы и рубли, путая одно с другим, и, наконец, задремала.
На следующее утро Тимка, как было строго наказано Михаилом Петровичем, до занятий подошел к учительнице географии и вместе с ней отправился восстанавливать дипломатические отношения с биологичкой. Говорила в основном Леся Ивановна, а Тимка стоял, скромно потупив голову, и рассматривая шнурки на кроссовках. Они были разные. Один был красный, а другой – белый – знак братского единства с Арсением, то есть Сенькой Лозовым. И не было у него предчувствия, что их дружба, спаянная манной кашей еще в детском саду, вскоре может подвергнуться суровым испытаниям,
День был обычный с о-очень короткими переменами и скучными длинными уроками. Девчонки после уроков растоптали мел у доски. Но от уборщицы тряпкой попало не им, а Сеньке, который своими кедами наследил в коридоре. Из-за такой несправедливости он разозлился и выбросил через окно рюкзак одной из чересчур наглых девиц. Поскольку класс их был на первом этаже, ничего с ее «бэгом», разумеется, не случилось. Но визжала Катька, как резанная, и классная велела Сеньке принести рюкзак назад. Спрашивается, зачем?! Чтобы лишний раз таскаться с ним по школе?
Потому Сенька, не будь лохом, спустился во двор, зашвырнул рюкзак в окно и умчался домой под кудахтанье всего женского состава пятого «б».
Поскольку была пятница, друзья договорились отпроситься у домашних и вечером отправились играть в футбол на школьном дворе.
После победы «Зенита» на кубок УЕФА многие пацаны в поселке заделались футболистами. И Тимка с Сенькой туда же.
––Чтоб до ужина были дома! – крикнул Михаил Петрович Тимке вдогонку. – Бэкхэемы!
––Не-е! дядя Миша! – оглядываясь на бегу, крикнул Сенька. – Я – Погребняк, а Тимка – Малафеев!
Михаил Петрович хмыкнул и принялся выдирать гвозди из обветшалых ступенек летней беседки, когда-то названной его сыном Володькой «Монплезиром». Правда, три первые буквы со временем сами по себе отпали, и постепенно деревянное строение из старых досок и фанеры, увитое хмелем, стало именоваться «Плезиром».
Когда-то взрослые усаживали маленького Тимку внутри беседки на ковер и оставляли с кучей игрушек и книжек, а сами занимались во дворе и на огороде всякими неотложными делами, не теряя мальчишку из виду.
Больше игрушек парнишку развлекали узоры на ковре. Он обводил их пальцами, и потом довольно связно рассказывал про собачку, которая испугала бабочку на цветке, и она перелетела… Тут Тимка становился на четвереньки и, перебравшись на другую сторону ковра, находил подобный узор. Было и такое место, к которому он старался не приближаться.
Там было что-то похожее для него на бабу Ягу.
Ничего этого взрослые до объяснений Тимки не видели. Ковру было двадцать лет, и, глядя на него, все говорили, какой чудный орнамент. И только. Тимкино открытие дало начало семейной игре: кто больше найдет среди узоров разных забавных фигур. Вовка сразу обнаружил вертолет, Михаил Петрович – медведя и яхту. Но одержала победу и поразила всех Зинаида Васильевна. Она увидела курочку с петухом, лошадку, барышню в кокошнике, бабу с коромыслом и даже точный профиль своего бывшего почтового начальника Пупченко.
«Нянькой» при трехлетнем малыше и сторожем при беседке была Руна – помесь московской сторожевой с отцом неизвестной породы. Размером она была в мать, но рыжая шерсть на морде смешно курчавилась, как у терьера. Руна приглядывала за Тимкой, как за собственным щенком.
Михаил Петрович вспоминал эти игры с ковром, примеряя к лесенке последнюю ступеньку, когда хлопнула калитка, и Тимка опрометью промчался в дом. Поскольку не в обычае мальчишки было быть таким деликатным и не совать любопытный нос во все, что его не касалось, Михаил Петрович помедлил минуту, а потом тяжело поднялся с колен и отправился вслед за племянником.
В доме было тихо, только в ванной шумела вода. Тимка сидел на краю ванны, рядом с которой валялись босоножки и пара грязных носков, и, как зачарованный, смотрел вниз. Михаил Петрович поглядел ему через плечо и увидал, как по желтоватой эмали алым языком стремительно расползается окрашенная кровью вода.
––Давай разворачивайся! – приказал Михаил Петрович и, став на одно колено, ловко принял в большие руки мягкие детские ступни.
Большой палец на правой ноге был основательно сбит, но ничего более криминального не наблюдалось.
––За индусов играл? Какого ты… кроссовки пожалел! Я ж вам с Зиной говорил, не покупайте белых! – сказал Михаил Петрович с укором.
Он приложил к пальцу салфетку из аптечки, снял с полки над раковиной бутылочку с перекисью и основательно промыл ранку. Потом взял в руки ножницы. Мальчик дернулся.
–– Тихо! Чего испугался? Думаешь, палец отрежу?! Пластырь лучше подай. Сейчас заклеим это безобразие. Всего и дел!
« Вовка в таком случае прикладывал к ранке подорожник, из игры не выходил, но дома сразу же
обращался за помощью, – думал , вздыхая Михаил Петрович. – С Тимкой все сложнее. Случись что, виду не подаст, зато навыдумывает бог знает чего, будет таиться и геройски переживать. Вот сейчас ждет вестей от отца, хочет, чтобы Антон приехал и, в то же время, боится этого. И все молчком».
Когда любимая жена Михаила Петровича Зина возвратилась домой от подруги Насти, оба ее мужчины сидели в «Плезире» с новенькими ступеньками и дулись в «морской бой». Над головой у них белым светом сияла витая «экономная» лампочка, а на новенькой ступеньке дремала старушка-Руна, которая никак не могла оправиться после недавней тяжелой болезни.
Глядя на лампочку, Зинаида Васильевна опять подумала о Тимкином отце Антоне: « И как это он всю жизнь под водой живет и света белого не видит? И когда же объявится, чтобы с сыном повидаться?». Впрочем, мысль эта не задержалась у нее в голове надолго. Шел девятый час, и она срочно принялась прикидывать, разогревать ли ей к ужину гречневую кашу или приготовить сырники с таким расчетом, чтобы не возиться завтра утром с завтраком.
Михаил Петрович, по уличному Миша-бригадир, который в очередной раз промазав мимо хитро поставленного Тимкой линкора, в это время тоже думал о свояке Антоне Трубникове. После недавнего посещения военкомата мысли у него были тревожные. Что там с Каперангом и его подводной командой произошло так и не известно. Почему так долго не было от Трубникова вестей? Демобилизуют ли теперь Антона или дадут новое назначение, кто знает… Понятно только одно, всех их ждут большие перемены: и его самого, и Зину, и Кутика с закадычным дружком по всякому детскому озорству – Арсением Лозовым.
Когда три года назад Антон выбрался из своего далека, чтобы увидеться с сыном перед походом на новой подводной лодке, и тогда трудно было представить, что по его возвращению, с Тимкой придется расстаться. А ведь рядом еще был родной сын Вовка со своими проблемами. Теперь же и вовсе невозможно было представить себе жизнь без детей.
Ох, и трудная была у них встреча со свояком – подводником. Вернее знакомство. Михаил Петрович тогда бессонными ночами, как в шахматной игре, всякие комбинации мысленно разыгрывал, просчитывал на три хода вперед слова и поступки и за себя и всех своих домочадцев. И как Антона не обидеть, и Кутика от себя не оттолкнуть. И как Зину утихомирить, чтобы не дай Бог при мальце Надежду, сестру его – Тимкину мамашу, злым словом не поминала. И чтобы Володька со своими после армейскими загулами не показался свояку неподходящей компанией для малолетнего сынишки. Антон уже тогда подумывал в какой-то там интернат Тимку во Владивостоке отдать.
Проще всего было уладить проблему с Вовкой. Они всегда понимали друг друга с полуслова.
С Зиной тоже все решилось по-хорошему. Очень она Антона уважала. За образованность, особую какую-то военную обходительность с женщинами и чистоплотность. И красавец он был, чего уж там. Ни чета поселковым мужикам. Так что о Надежде она не злословила. Похоже, не из-за мужа или Тимки, а исключительно ради сочувствия к Каперангу.
Беда была только с Кутиком. От матери, когда Надежда оставила его трехлетним, он отвык сразу. Не очень-то был к ней привязан. Няню чаще вспоминал. А отца, все звал. По телевизору, если видел кого-то в морской форме, считай, пропала ночь. Зине не давался, хотя днем слушался ее охотно. С Вовкой любовь тоже была исключительно дневной. А вот засыпал только на руках у Михаила.
Но когда через три года Антон приехал повидаться с сыном перед поступлением его в школу, Тимку как будто подменили.
Как только появлялся Антон, парень глаз на него не поднимал, стоял столбиком, только руки двигались беспокойно: крутил в них что-то или тер друг о друга, пальцами шевелил. На все вопросы отца либо пожимал плечами, либо односложно отвечал: «да» или «нет». И то – шепотом. Вот всем своим видом давал понять, что отца не признает и общаться с ним не желает.
Может, если бы Антон приехал в форме, а не в новомодной гражданской куртке, Тимке легче было бы связать в своей детской памяти прошлое с настоящим. К тому же и времени у них не хватило друг к другу привыкнуть. И то сказать, пробыли они вместе всего неделю. Так что увидеться-то они увиделись, да не встретились!
Антон Трубников, которого с легкой Вовкиной руки все звали «Каперангом», ждал тогда выхода в море. И хотя он был очень расстроен тем, что сын его не признал, мыслями своими он уже был на своем очень Дальнем Востоке, где его экипаж атомной подлодки нового поколения готовился к походу. Потому решил душу себе не рвать, а с семейными проблемами разобраться, когда вернется.
Михаилу Петровичу многое хотелось рассказать Антону о шестилетнем Тимке. Что никакой он не дикарь и тихоня, а очень даже большой затейник.
Кукольный театр придумал. С Марусей Сытиной, кузиной, и Сенькой представления устраивают. «Синдбада Морехода» показывают. И много еще чего. Только иногда казалось, не нужно все это Антону. Что смотрит он на сынишку и не видит его, а все жену вспоминает, и рану на сердце бередит.
Так и прошла та единственная неделя. Днем вместе с Зиной Антон оформлял документы для школы, а по ночам почти не спал, курил на ступеньках, ждал, когда Михаил из ночной смены возвратится. Но и у них задушевной беседы не получилось. Трубникову и Михаилу Петровичу надо было поговорить о разводе, об опекунстве, но оба не знали, с какой стороны начать разговор. Решили отложить все до следующего приезда. Кто же знал, что подводная «Одиссея» каперанга Антона Трубникова продлится не пару месяцев, а три долгих года. В первые два они пусть и с опозданием, но еще получали от него короткие письма, а потом никаких вестей. Вот уж, действительно, «канул в воду».
Расставание было тягостным для всех, кроме Тимки. Потому что получилось так, как он задумал. А задумал он не понравиться этому молчаливому строгому человеку. Не дурачок он, Тимка, чтоб не понимать, кем ему этот Трубников приходится. А значит, если бы захотел, увез бы его с собой. От папы-Миши, Руны, Зины, Вовки, Сеньки Лозового. Вот уж нет!
Иногда Тимур вспоминал какого-то человека, которого ему очень не хватало. Но Тимка точно знал, что это был не этот… Антон. От Того пахло чем-то горьким, даже от пальцев. Но Тимке это нравилось. И еще Тот всегда смеялся, даже когда Тимур дергал его за пряди черных волос, похожих на жесткую траву.
А этот… Антон… ни разу не засмеялся. И пахло от него чем-то парфюмерным. Вовсе даже неприятным.
Первое время после того, как сестра оставила у них племянника и укатила с какой-то своей знакомой в Канаду, Михаил очень боялся, как это отразится на мальчонке. Уж больно долго он ни с кем говорить не хотел, к Руне прижимался и папу по ночам звал.
Потому Тимкиным детским шалостям Михаил Петрович от души радовался, поражая этим Зинаиду, которая хорошо помнила, как за такие же проделки родному сыну Вовке часто доставалось ладонью пониже спины.
Папа-Миша не расстроился даже тогда, когда на Сеньку и Тимку пожаловались в детсаду, что они на занятиях танцами разбили друг другу носы из-за девочки. Хотя, конечно, и отругал своего Кутика и мороженое не купил в воскресенье. А потом, в назидание, стал по вечерам читать пятилетнему племяннику, как юнкер Александров, герой любимой повести Куприна, готовился к балу в женском училище. Надо сказать, Тимка слушал его с большим интересом и не прочь был продолжить знакомство с «Юнкерами» . Но Михаил Петрович до поры до времени истертый зеленый томик спрятал, а предложил Тимке почитать историю про пуделя Артошку и его хозяев.
Собаки в жизни Тимки играли особую роль. В результате сердечной дружбы с Руной, он, как маленький Маугли, в каждой из них видел своего друга. И года в четыре до смерти напугал Клару – сестру Зинаиды, когда залез в будку их злобного цепного пса Цербика, который, на глазах остолбеневших взрослых, нежно скуля, облизал лицо мальчишки длинным шершавым языком. Свидетель этого «подвига» соседский пацан Сенька, пожалуй, впервые посмотрел тогда на приятеля с уважением, хотя тот был младше его почти на год и был новичком в старшей группе детского сада. Но с этих пор Сенька стал часто ходить с Тимкой в обнимку и даже пару раз угощал его жеваной вишневой смолой, вынутой из собственного щербатого рта. Бдительной Зине это показалось подозрительным. Таких озорников, как Сенька, она видела насквозь, потому что имела более чем двадцатилетний опыт общения с собственным сыном Вовкой, бо-ольшим специалистом по части шалостей. И беспокойство ее оказалось не напрасным. Благодаря этому, она успела вовремя выхватить Тимку из вольера, где местный предприниматель разводил бойцовских собак, и куда из природной любознательности Сенька пытался засунуть нового приятеля.
С Сенькой разбирался лично Михаил Петрович. В результате на общение Тимки с Арсением вне детского сада был наложено «вето». Им было категорически запрещено общаться без надзора взрослых и перебегать из двора во двор, для чего папа-Миша приладил на калитке какой-то хитроумный запор.
Все было бы хорошо, но Зинаиду Васильевну вскоре стало беспокоить полное равнодушие друг к другу, которое Тимур и Арсений демонстрировали в присутствии родственников просто-таки по системе Станиславского. Между тем, в детском саду, по словам ее подруги, няни-Маши, дисциплину мальчишки нарушали исключительно вместе!
Спустя некоторое время, у Зины стала пропадать с грядки едва начавшая «набирать тело» морковка-каротелька и сами собой выщипываться зеленые хвосты молодого лука. Идя по следам, оставленным кое-где злоумышленниками, она нашла их тайное убежище за кустами смородины между двумя древовидными сиренями. Это было нечто вроде шалаша двух Робин Гудов, где роль мебели выполняли деревянные обрубки, предназначенные для колки дров. На одном из них стояли миска, которую Зинаида разыскивала вторую неделю, старая деревянная солонка и пара пластиковых стаканчиков. Все было аккуратно накрыто куском задубевшей от старости клеенки, прижатой двумя самодельными луками. За сиренями Зинаида Васильевна быстро нашла в заборе две раздвигающиеся доски, от которых тайная тропа через заросли крапивы вела в соседский двор.
Михаил Петрович велел жене присматривать за парнями тайно и сердечную детскую привязанность не нарушать.
В школу Тимка и Арсений пошли вместе. И теперь друзья переходили уже в пятый класс, получив по новой программе начальное образование за три года.
Когда Антон уехал от шестилетнего своего пацана, видно было, что Тимка о нем не забывал. Но прямых вопросов об отце не задавал. Спрашивал: «Пап-Миша, «Он» ничего тебе не написал?» «Отец» или «папа» не говорил. Всегда только «Он».
Михаил Васильевич отшучивался:
––Не провели еще к нашему колодцу «подводный телеграф». Не нашелся там у них капитан Немо!
Мальчишка на шутку не реагировал. Отходил и долго не показывался на глаза.
