Kitobni o'qish: «Недомолвки Приполярья»

В Карелию

Поняв, что заснуть всё равно не удастся, Бирюков сел на кровати и уставился в окно, за которым не было ничегошеньки, кроме непроглядной тьмы, чуть разбавленной светом одинокого фонаря. Часы равнодушно показывали полтретьего. Рядом заворочалась мирно посапывающая во сне жена. Он с неудовольствием покосился на неё. Вечером снова поцапались: слово за слово и пошло-поехало, даже, толком не понял из-за чего… Понятно, что ей меня накрутить – раз плюнуть, подумал Максим Анатольевич. Устроила сцену, на ночь глядя. Я, дурак, завёлся. Теперь вот маюсь бессонницей, а она преспокойно дрыхнет… Старая корова.

Обыкновенно первопричиной большинства семейных склок является Его Величество быт, особенно, когда он неустроен. Так, с этой стороны, вроде бы, не подкопаешься – налажен давным-давно, дай бог каждому. Лет пять, как обзавелись домом в двадцати километрах от Москвы. Само собой, не замок, но всё-таки коттедж о трёх этажах. На случай, если достанет загородная жизнь, в качестве запасного аэродрома, имеется четырёхкомнатная квартира на Ленинском. Да и в остальном тоже, как будто, порядок. Сыновей вырастили, приличное образование обоим дали. Со временем выяснилось, что и сами ребята оказались не промах – оба уже довольно крепко встали на ноги, в смысле, живут отдельно, неплохо зарабатывают и к папе за ежемесячным пособием не бегают.

Младший ещё два года назад, когда ему только-только двадцать исполнилось, умудрился родителей внуком осчастливить. Казалось бы, живи да радуйся, так нет же! Покой нам только снится, да и то нечасто, хотя, уж и серебряная свадьба не за горами. Само собой, почти двадцать пять лет в браке – это срок: и взаимных претензий поднакопилось, и грешков – это уж, как водится. И всё бы ничего, но… Если, как шутят немцы, каждая машина когда-нибудь становится «Опелем», то каждая жена с течением времени медленно, но верно, превращается в тёщу. Речь не о статусе, просто, дражайшая супруга с возрастом стала приобретать всё больше черт, присущих её маменьке.

Этот неумолимый процесс раздражал Бирюкова чрезвычайно. Дело в том, что Ольгина мама своего зятя, деликатно выражаясь, недолюбливала, а если уж говорить начистоту, то терпеть не могла. Справедливости ради надо признать, он отвечал ей тем же. Причин для возникновения устойчивой неприязни было предостаточно уже на старте семейного марафона, а за прошедшие годы список взаимных претензий только пополнился. Максиму Анатольевичу мучительно больно было наблюдать, как Оленька, когда-то милая, славная, добрая, становится всё больше и больше похожей на Варвару Семёновну – этот неуправляемый реактивный снаряд условно женского пола.

Но об этом лучше не думать, иначе рискуешь испортить настроение в лучшем случае на весь день, в худшем… Короче, не стоит даже и вспоминать о дорогой тёще, об этом чудище безголовом… Нет, голова у неё, конечно же, имеется, только вот используется ею данная часть тела, похоже, исключительно для приёма пищи… Ну, хватит уже! – приказал он себе чётким командным, правда, глубоко внутренним голосом. Вообще-то, в обыденной жизни Максим Анатольевич Бирюков – для близких и друзей просто Макс – был человеком, не то чтобы, тихим, но предпочитающим по возможности избегать внутрисемейных конфликтов, резонно полагающим, что есть ещё множество мест и помимо дома, где можно потрепать себе нервы.

Он встал, сунул ноги в шлёпанцы и вышел из спальни. Потом, спустившись на первый этаж, включил свет над барной стойкой. Неспешно разыскал сигареты и, поскольку на улице было ещё холодновато, направился – как был, в одних трусах – к двери, ведущей из прихожей прямиком в гараж, где в любую погоду было тепло почти как в доме. Вообще-то он предпочитал курить на крыльце, но апрель, не самый жаркий месяц, чтобы ночью, вот так голышом, на свежем воздухе наслаждаться потреблением никотина. А посему, предаваться вредной привычке пришлось в более комфортных условиях. После первых затяжек настроение стало понемногу улучшаться.

Поразмыслив о превратностях семейной жизни, Максим Анатольевич пришёл к компромиссному умозаключению, что, пожалуй, чересчур строг в оценках супруги, которая как-никак столько лет его, отнюдь не сахарного, терпит. И ничего она не корова. Не тростиночка, конечно, – лишних пудика полтора нагуляла… Ты, знаешь лит, тоже уде не Аполлон! – резонно напомнил он себе. Пузо торчит, волос на голове почти не осталось, да и то, что осталось, раз в неделю сбриваешь «под ноль», потому как бытует устойчивое мнение, будто бритый наголо и лысый – отнюдь, не одно и то же. Ладно, чего уж теперь размусоливать по поводу внешних данных, когда полтинник на горизонте маячит! А вот нудное тремоло «дом-работа-дом-работа…» несомненно заколебало до предела, и с этим срочно нужно что-то делать. Желательно бы мне хоть ненадолго отключиться от житейского однообразия. Да какое там к чертям собачьим, желательно? Необходимо!

В самом конце рабочего дня из Петрозаводска позвонил Герман и, обсудив текущие дела, поставил вопрос, что называется, ребром:

– Максим Анатолич, скажи честно, тебе не стыдно?

– Не понял… – изумленно отозвался Бирюков.

– Ты же – заядлый охотник! Долго еще я буду тебя зазывать на глухаря?

– Вот ты о чём, – облегчённо вздохнул Макс и немедленно попытался уклониться от охотничьей темы. – Так вроде, ещё не сезон.

А Герман продолжал наседать:

– Знаю. Но хотелось бы заранее условиться. Вот и интересуюсь загодя.

– В принципе, я за, – опять увильнул от прямого ответа Бирюков.

Такое странное его поведение было вполне объяснимо. Он, действительно, обожал охоту, но одно дело – сорваться на выходные куда-нибудь под Тверь, и совсем другое – выбраться за тысячу вёрст в Карелию. Одним днём не отделаешься – ехать, так на неделю минимум. А открытие охотничьего сезона каждый раз удивительным образом совпадает с началом сезона в торговле? Сейчас самый ответственный момент – чуть упустил и пиши пропало. Давно известно, бизнес не жалует тех, кто в такое горячее время позволяет себе отвлекаться на удовольствия…

Трубка скептически хмыкнула:

– Твоё «в принципе» я четвертый год слышу. Хотелось бы большей определённости.

Макс задумался, прикидывая: «Что там у меня в планах? Сегодня четырнадцатое. Завтра лечу на четыре дня в Гуаньджоу. С двадцать второго по тридцатое выставка… А пуркуа бы, собственно, и не па? Особенно в свете сегодняшних предрассветных рассуждений о необходимости смены обстановки…

– Когда открытие сезона? – деловито осведомился он.

– Второго мая. Но учти, всего на две недели. Потом, снова пауза.

И сразу же где-то внутри заворочался червь сомнения: вот уеду, а тут какая-нибудь гадость выскочит – у нас очень даже запросто такое возможно. Хотя, с другой стороны, шесть человек персонала – если что, разберутся. Чай, не дети малые. Да пошло оно всё! Жизнь коротка – поеду.

– На глухаря, говоришь? – раздумчиво переспросил Макс. – А глухарь-то будет?

– Я гарантирую, – оптимистично заверил голос из карельского далёка. Ясное дело, ничего гарантировать он не мог, но, в надежде выманить Бирюкова из столицы, всеми правдами и неправдами подогревал охотничий азарт московского партнёра и готов был посулить всё, что угодно. Кто-кто, а Герман знал, добиться от такого отчаянного трудоголика, как Макс, конкретики во всем, что касается отдыха, а не работы – задача не из лёгких. Но если уж Бирюков кивнёт, значит, так тому и быть – слово держать он умел.

Отметая последние сомнения, Макс решительно хлопнул ладонью по столу:

– Уболтал, чёрт красноречивый. Первого буду. Встречай!

Последний настоящий карел

Фирменный поезд «Карелия» двигался всё медленнее и медленнее. Мимо неспешно проплыло желтое здание вокзала, увенчанное шпилем, характерным для помпезного сталинского ампира. Слева от центрального входа красовалась надпись крупными синими буквами «Петрозаводск», а справа уже по-фински – «Petroskoi». Очевидно, вторая предназначалась специально для гостей из Суоми,

довольно часто наведывающихся сюда.

Под днищем что-то заскрежетало, лязгнуло, и, нервно дёрнувшись напоследок, состав застыл на месте. В вагоне тут же возник нездоровый ажиотаж. Как по команде пассажиры, успевая попутно переругиваться друг с другом, разом ломанулись из своих купе, перегородив сумками и чемоданами проход и напрочь парализовав всякое продвижение к выходу. Бирюков с неодобрением поглядывал на это столпотворение. Вечно одно и то же: торопятся так, будто последний ишак на Бухару вот-вот уйдёт, а следующего ждать до второго пришествия. А, ведь, выберутся на перрон и долго ещё будут лясы точить с встречающими или просто курить. И чего они такие суматошные? Брали бы пример с финнов, соседи как-никак. У тех, всё чинно, благородно, неспешно…

Подождав, когда коридор опустеет, он взвалил на плечо тяжеленный рюкзак, взял зачехлённое ружьё и двинулся на выход. Как и следовало ожидать, народ, вырвавшись из тесноты вагона на волю, сразу успокоился и перестал спешить куда бы то ни было: обнимались, целовались, делились новостями, разговаривали по мобильным телефонам… Не обращая больше внимания на бывших попутчиков, Максим Анатольевич обошёл справа здание вокзала, спустился по лестнице и направился прямиком на площадь, где его уже ждал приметный чёрный «Паджеро», возвышавшийся над толпой легковушек.

Счастливый обладатель сего славного детища японского автопрома стоял возле открытой настежь задней двери багажного отсека и приветливо махал рукой. Герман Голдевский – крупный, рослый, сероглазый – был, по его собственным словам, чистейшим карьялайзетом*. А иногда, в состоянии лёгкого подпития, он скромно величал себя, ни много ни мало, «последним настоящим карелом». Что ж, вполне вероятно, хотя и сомнительно, чтобы человек с таким инородным именем, да ещё в сочетании с типично шляхетской фамилией мог быть коренным карелом. Да и внешне… Правда, вряд ли кто-нибудь сейчас сможет чётко и однозначно сказать, как должен выглядеть исконный житель Карелии. Бесспорным оставалось лишь одно – и дед, и отец Германа родились и всю жизнь прожили в этих местах…

– Привет, Макс. Как доехал?

– Нормально.

Они пожали друг другу руки. Бирюков, аккуратно разместив рюкзак и ружьё в багажнике внедорожника, посмотрел по сторонам. Привокзальную площадь, названную в честь Гагарина, окружала плотная стена

*Карьялайзет – одно из самоназваний карелов.

домов, построенных в стиле всё того же сталинского ампира в первые послевоенные годы. Их фасады, выкрашенные в какие-то то ли розовато-серо-жёлтые, то ли серовато-жёлто-розоватые цвета, по-видимому, должны были способствовать формированию и поддержанию у петрозаводчан оптимистического взгляда на жизнь. Городская администрация не без оснований полагала, что подобные тона придутся как нельзя более кстати в Приполярье, где половина дней в году – пасмурные…

Однако сегодня погода радовала: было солнечно, прохладно и сухо. Город, или, по крайней мере, его центральную часть, коммунальщики уже привели в относительный порядок, убрав с глаз долой поднакопившийся за зиму мусор. Как напоминание о недавних холодах, кое-где лежали грустные подтаявшие сугробы, местами поблёскивали на очищенном от снега асфальте подернутые льдом лужицы, да порой неприятно задувал колючий, пробирающий до костей, ветер.

– В Москве весна в разгаре. Женщины уже помаленьку раздеваться начали, – проворчал Макс, поёживаясь. – А у вас тут нежарко.

– Так, ведь, север. Начало мая. Днём плюс два-четыре, ночью минус семь-двенадцать… Обычное дело. – Пожал плечами Герман, который всегда был ходячим воплощением невозмутимости, спокойствия и рассудительности.

Бирюков не мог припомнить ни одного случая, чтобы кому-то удалось вывести его из себя. Впрочем, сегодня, обычно сдержанный в эмоциональных проявлениях Герман широко улыбнулся и жизнерадостно заверил столичного гостя:

– Вот подожди, выберемся из города, там и вовсе зима. Это в Петрозаводске снега почти не осталось, а в Заонежье или на Ладоге ещё сугробы по пояс…

Они уселись в машину и поехали в трехкомнатные хоромы Германа, чтобы передохнуть перед дальней дорожкой и как следует подготовиться к встрече с нетронутой цивилизацией девственной природой. По пути болтали о том, о сем, а, в общем-то, ни о чем…

Бирюков вспомнил историю знакомства с этим горячим карельским – читай, финским, – парнем. Произошло эпохальное событие шесть лет назад, когда параллельно со своим основным, то есть обувным, бизнесом, Максим Анатольевич стал по просьбе партнера из славного града Хельсинки ежемесячно принимать в Москве партию сухих кормов для рыб, растаможивать ее, проводить многочисленные экспертизы и затем отправлять в Петрозаводск. Он согласился на эти дополнительные хлопоты – не велика сложность – а финским товарищам будет приятно. Тем более, что к общению с таможней Макс был привычен, тонкости этого дела давно освоил в совершенстве, да и кое-какими полезными знакомствами, существенно упрощавшими процесс, обзавелся.