Kitobni o'qish: «Избранные творения. Избранные письма»

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

ИС Р15-531-3502

Предисловие

Вниманию читателя предлагается новое издание избранных писем святителя Игнатия (Брянчанинова; † 1867).

Уже ни для кого не секрет, что творения святителя Игнатия входят в сокровищницу лучших святоотеческих сочинений, восполняющих духовные нужды христиан нашего времени. Отдельные произведения святителя для многих стали настольными книгами и служат незаменимым руководством на пути личной духовной жизни. А сам святитель Игнатий являет собой пример и образец подлинного служения Богу среди всевозможных испытаний и невзгод мира сего.

При этом в собрании творений святителя особое место занимают его письма. В письмах раскрываются те сокровенные стороны души, которые святитель открывал далеко не каждому. Здесь мы видим те тепло и откровенность, с которыми святой угодник обращался к своим адресатам. Письмо – всегда живой голос, исходящий из непосредственных чувств сердца и обращенный к людям по поводу конкретных духовных нужд или жизненных проблем. Читая письма святителя, мы в какой-то степени тоже становимся его адресатами, а тепло и откровенность его души передаются нам.

Сам святитель Игнатий никогда не задумывался о публикации своих писем и не высказывал подобных желаний. Если все остальные его сочинения тщательно выверялись, то письма написаны более непосредственно, как выражение живого религиозного чувства и личного духовного опыта. Но именно в связи с этим, письма святителя являются прекрасным введением в его аскетическое наследие, ключом к пониманию его духовных идеалов. И может быть даже невозможно до конца понять и осмыслить «Аскетические опыты» святителя, не познакомившись предварительно с письмами. После их прочтения становится понятно, чему святитель уделял особое внимание, какие акценты делал и почему именно он так учил.

Письма, отражая конкретные переживания святителя Игнатия, приоткрывают завесу над сокровенной стороной его жизни, личных душевных исканий и духовной заботы о людях, которых Господь привел под руководство святителя. Хочется надеяться, что читатель писем святителя в какой-то степени тоже станет его учеником и духовным последователем.

В данном издании опубликованы избранные письма святителя Игнатия, наиболее относящиеся к вопросам духовной жизни, которые, как представляется, будут особенно полезны широкому кругу читателей. Издание опирается на собрание писем, подготовленное игуменом Марком (Лозинским; † 1973), горячим почитателем святителя Игнатия и усердным тружеником на ниве собирания сведений о жизни святителя, о его литературных трудах и особенностях аскетического учения.

Дай Бог, чтобы читатель приобщился к духовному богатству, обильно содержащемуся в письменном наследии святителя Игнатия (Брянчанинова), и нашел его применение в личной духовной жизни.

Священник Валерий Духанин

* * *

В 1967 году, к столетию со дня блаженной кончины епископа Игнатия (Брянчанинова) (30.05.1867 г.), в Московской духовной академии впервые было составлено «Полное собрание писем…» известного архипастыря подвижника Русской Церкви святителя Игнатия (Брянчанинова).

Это собрание состоит из трех объемистых машинописных томов общей численностью 1425 страниц и насчитывает 835 писем. В «Полное собрание…» вошли все ранее изданные письма почившего иерарха, а так же и вновь найденные (200 писем) в различных архивах.

«Полное собрание писем…» содержит множество ценных наставлений и советов в духовной жизни христианина, прекрасно отображает духовный образ великого подвижника Русской земли – преосвященного Игнатия и содержит некоторые ранее неизвестные биографические сведения, но при всех этих достоинствах оно очень громоздко и не может быть доступно для почитателей памяти Владыки.

Сборник – «Избранные письма епископа Игнатия (Брянчанинова)» составлен на основе «Полного собрания…» с исключением из него всех тех писем и отдельных мест, которые не имеют нравственно-назидательного значения. Сохранена в этом сборнике и последовательность писем «Полного собрания…» – письма к монашествующим, мирянам, родным и друзьям.

В заключение покорно прошу прощения у читателей и молитв, чтобы Господь не вменил во грех, что опустил некоторые письма, а некоторые предельно сократил, имея при этом одну цель: в возможно кратком виде представить неоценимое сокровище святителя Игнатия – его учение о духовной жизни христианина для лиц, ищущих духовной пищи.

Игумен Марк (Лозинский)

Письма к монашествующим¹

Письмо 1
К высокопреосвященнейшему митрополиту Московскому Филарету. Отказ от назначения цензором духовных книг и причины этого

Ваше Высокопреосвященство!

Милостивейший Архипастырь и Отец!

Когда имел я счастье быть у Вас и Вам благоугодно было спросить, не имею ли усердие участвовать в цензуре духовных книг, – то внезапность вопроса не дозволила мне представить на благорассмотрение Вашего Высокопреосвященства удовлетворительного ответа. Сими строками хочу пополнить оный.

Нахожу должность цензора весьма для себя отяготительною и по душе и по телу. По телу: должен я по крайней мере в неделю раз ездить в Петербург, для общих совещаний с прочими членами цензурного комитета. Весьма часто должно будет мне являться для объяснений и к членам Святейшего Синода, в случае их нездоровья или отлучки должен повторить приезд. Для человека, живущего в столице и пользующегося здоровьем, сие удобно и легко; но мне при сильном расстройстве нервов, загородному жителю, – до безмерия отяготительно. За каждую поездку в город плачу дорого; должен лежать целые сутки, так ослабну, так заломит кости!

По душе: решился я принять монастырскую жизнь не для цели честолюбия земного, ниже для цели пострижения; напротив, должен был не без сильной душевной борьбы отказаться от честолюбивых видов и призраков, являвшихся мне во всем блеске в мирской моей жизни. Если присовокупить к сему любовь моих родителей, то могу сказать: сколько сделал я пожертвований многоценных, дабы наследовать уединенную келлию, то село, на коем скрыт бесценный бисер! Десять лет уединяясь (более или менее) в келлии и отвлекая ум мой от многообразности и многочисленности предметов – уже чувствуя, что многие воспоминания во мне замерли, – не могу без очевидного бедствия душевного вдаться в море забот внешних, суждений, прений, выездов, – в жизнь путешественника. Самым пребыванием в Сергиевой пустыне до зела отягощаюсь, – и единственно потому не утруждаю просьбою об увольнении из оной Государя Императора, чтобы не быть перед Ним до конца неблагодарным, – молчу до времени, ожидая, что перст Божий укажет мне приличное к уединению время. О сем прилежно молю Господа. Изволили также спрашивать: чем я занимаюсь? Поверьте, нет у меня лишнего времени. Не говорю уже о том, сколько оного похищает у меня слабость тела, монастырские заботы, – а паче всего выезды.

Прошу и убеждаю Ваше Высокопреосвященство: как милостивое расположение Ваше и доверенность внушили Вам мысль возложить на меня упомянутую должность, так оное же милостивое расположение и внимание к слабостям моим, к душевному направлению и к покорнейшей просьбе да убедит Вас оставить грешного Игнатия плакаться о гресех его. Довольно, предовольно для осуждения моего на Страшном Суде Христовом собственных грехов и настоятельского ига, недостойно носимого. Прошу святых молитв и прощение за многословие.

Архимандрит Игнатий.

21 декабря 1837 года

Письмо 2
К Высокопреосвященному митрополиту С.-Петербургскому Исидору. О духовном и телесном подвигах

Благосклонному и благочестивому вниманию Вашего Высокопреосвященства имею честь представить труд мой – книгу под названием «Аскетические опыты». В книге изложены понятия о духовном подвиге, которые почерпнуты мною в течение долговременного созерцания монашества как в живых представителях его, так и в писаниях святых отцов.

По настоящему положению монашества в России и вместе по состоянию общества в духовно-нравственном отношении, ближайшее ознакомление и монашества и общества с правильным образом подвижничества оказывается особенно нужным и полезным. Уважение к телесному подвигу, когда он предоставлен лишь самому себе, уважение, воздававшееся во времена простоты, миновало. Миновало оно по той весьма естественной причине, что монахи, занимающиеся исключительно телесным подвигом, не могут дать должного отчета в монашеской жизни ни себе, ни братиям своим, живущим посреди мира. Притом занятие телесным подвигом в той степени, в какой занимались им старинные монахи, ныне очень, очень ослабело по причине общего упадка сил и здоровья в человеке. Занятие это уже не воспроизводит атлетов, которые возбуждали бы удивление к себе, обнаруживая что-либо сверхъестественное.

Духовный подвиг образует истинных, сознательных монахов, и его-то вызывает, так сказать, на поприще деятельности современная образованность. Он, один он может ввести в монастыри и поддерживать в монастырях строго-нравственный порядок, доставляя братству точные, правильные, глубокие понятия о христианстве, доставляя братству разумную свободу, соединенную с разумным духовным подчинением, образуя в братстве духовную силу и связь. Он, один он может облечь монаха во всеоружие для отрешения современных, враждебных Церкви учений, сообщая монаху ощущение гармонии между евангельским учением и свойствами души человеческой. Он вводит монаха в правильное самовоззрение и истекающее из этого самовоззрения сознание своего падения и необходимости в Искупителе. Сам телесный подвиг, приведенный к нормальному значению своему подвигом духовным, действует в подвижнике с особенною благотворностию, которой он чужд, когда действует один.

Расположение и покровительство, оказываемые Вашим Высокопреосвященством монашеству, Ваше усердие и ревность к поддержанию его и возведению в преуспеяние, предначертанное церковным преданием, внушили мне дерзновение предоставить взорам Вашим составленную мною книгу…

Испрашивая себе Ваше Архипастырское благословение и поручая себя Вашим Святительским молитвам, с чувствами глубочайшего почтения и совершенной преданности имею честь быть Вашего Высокопреосвященства милостивейшего Архипастыря и Отца покорнейший послушник

Архимандрит Игнатий.

Письмо 3
Архиепископу Херсонскому и Таврическому Гавриилу. Благодарность за память и краткое описание своей жизни и жизни своих родственников

Ваше Высокопреосвященство! Милостивейший Архипастырь!

Доселе не могу опомниться от письма Вашего: я утешен, упоен утешением! Читаю письмо Ваше, перечитываю, радуюсь, и паки к чтению письма влекусь желанием ненасытно. Как! ни дальность времени, ни перемена многих разнообразных обстоятельств, ни новые союзы дружбы не могли ослабить в Вас того милостивого, искреннего расположения, которое Вы получили к моему родителю и всему нашему семейству! Кажется, – время, истребляющее, по крайней мере весьма ослабляющее впечатление, в Вас только дало им более жизни и силы. Это чудо, восхитительное чудо, Вы пролили в сердце мое радость небесную! Да вознаградит Вас Бог за чувство сладости райской, которое Вы излили в сердце мое письмом, дышущим любовию! Спешу уведомить Вас, что письмо Ваше застало родителя моего в те минуты, как он хотел ехать обратно в Вологду из Сергиевой пустыни, куда приезжал на две недели для свидания со мною после пятилетней разлуки. Он, прочитав письмо, рыдал о бесчисленных, разнородных чувствований, скопившихся в сердце, он просит Вашего Архипастырского благословения и молитв. Из детей я, старший, Димитрий, который и прежде пользовался особенным Вашим расположением, о котором Вы говаривали Александру Семеновичу: уступите его в монашество! Ненаглядный Сенюша с другим братом служат в Семеновском полку. Четвертый брат, по старшинству второй, есть тот, который имел счастие быть у Вас в Екатеринославле. Три сестры, две замужем, одна вдовствует. При вступлении моем в разряд послушников, спешил я в Орловскую епархию, монашеством обильную, надеясь найти в ее пастыре и покровителя и наставника. Достигаю Орловских пределов и искомого не обретаю; Промыслу угодно было малыми скорбями доставить мне малую опытность, столько нужную в жизни, особенно монашеской. Мне от роду 32 года, родителю моему 59; столько же или не многим более Павлу Алексеевичу Шитилову, которого на днях ожидают сюда. Как родитель мой, так и Павел Алексеевич Шитилов уже старцы, покрытые сединами. Шитилова Елизавета Николаевна, лишившись двух старших детей, сына, доброго и даровитого Алексея, убитого на сражении, и дочери, скончавшейся скоропостижно, крайне повредилась в здоровий. Одно ее утешение – единственный сын Леонид, коего едва ли Вы знаете. Вот малейшая часть моего отчета, которую Вам представляю; впредь надеюсь дополнить.

Сто крат повторяю мою благодарность за столь нежную память Вашу. Поручаю себя

Вашим молитвам и благословению, имею честь быть Вашего Высокопреосвященства, Милостивейшего Архипастыря и Отца покорнейший послушник (на подлинном подпись)

Архимандрит Игнатий.

15 февраля 1839 года

Письмо 4
Некоторому архиепископу, присутствовавшему в Святейшем Синоде (Курскому Илиодору)

Ваше Высокопреосвященство, Милостивейший Архипастырь и Отец!

Приношу Вам искреннейшую, сердечную признательность за милостивое, христианское участие в моих обстоятельствах! Видя такое Ваше участие, позволяю себе беспокоить Вас этими строками; по самому участию Вашему примите их благосклонно, рассмотрите изложенное в них при свете духовного рассуждения, которым Господь одарил Вас.

В указе Консистории прописана мне следующая резолюция Преосвященного Викария Санкт-Петербургского с требованием от меня отзыва: «Консистория имеет спросить настоятеля Сергиевой пустыни Архимандрита Игнатия: не пожелает ли он воспользоваться временным отпуском для излечения, и в таком случае Архимандрит Игнатий в отзыве своем имеет рекомендовать то лицо, которому благонадежно может быть вверено исправление лежащих на Архимандрите обязанностей впредь до возвращения его по выздоровлении».

Каждое дело, по мнению моему, имеет свой естественный ход, от которого уклониться трудно, которому споспешествуют самые препятствия. Вы меня не осудите, если скажу, что вижу в делах человеческих невидимое, но мощное действие Промысла Божия, который, по учению преподобного Исаака Сирского, особенно бдит над оставившими суетный мир для взыскания Бога, Спаса своего. Судьбы Твоя помогут мне², — воспевал боговдохновенный Давид.

В резолюции Преосвященного Викария я нашел и нахожу указание, чтоб я дал именно тот отзыв, который мною дан, отзыв, согласный с прошением о увольнении меня, поданным не в минуту душевного волнения, но надуманным годами и оттого имеющим характер твердости и основательности. Тем, что предоставляется мне указать на лицо благонадежное для управления монастырем во время моего отсутствия, оставляются на мне заботы о благосостоянии монастыря и ответственность за все могущее встретиться. При назначении такого лица, мне невозможно обидеть моего наместника устранением его от поручения; – невозможно устранить его, потому что он один мог бы, при благоприятных обстоятельствах, поддержать Сергиеву пустынь в том виде, в каком она теперь; невозможно указать на него по известным к нему отношениям Преосвященного викария, который может своими распоряжениями связать, исказить все его распоряжение, расстроить монастырь, а вину расстройства, им самим произведенного, возложить на наместника. По подобным распоряжениям его Преосвященства и мне нельзя долее оставаться настоятелем Сергиевой пустыни, если б даже болезненность моя не вынуждала меня к удалению. Сказав это, останавливаюсь распространяться! Весьма рад, что болезненность моя дает мне полновесный повод к удалению и избавляет от отвратительного многословия, долженствующего состоять из оправданий и обвинений, что так противно учению Христову, что мучит душу, хотя несколько вкусившую сладость мира, истекающего из соблюдения заповедей кротчайшего Господа Иисуса Христа.

Резолюция Преосвященного викария сохраняет по самому естественному ходу дела, обнаруживающему, впрочем, залог сердечный, общий характер его поведения относительно меня. Это – фигура, это – слова, из которых образуется какая-то маска, при первом, поверхностном взгляде кажущаяся чем-то. Вглядитесь в нее поближе, – увидите безжизненность, картон, белила, румяна, неблагорасположение, неблагонамеренность. Опять оставляю распространяться. Да не возглаголют уста моя дел человеческих³, да не пресмыкается мысль моя в земном прахе, да не блуждает в соображениях человеческих, темных и производящих одно смущение, «да помянет она чудеса Божии и судьбы уст Его, яко той Бог наш, по всей земли судьбы Его».

Скажу Вашему Высокопреосвященству просто и прямо: болезненность моя требует совершенного удаления моего из Сергиевой пустыни навсегда. Обстоятельства содействуют удалению. Вижу в этом судьбы Божии, вижу благодетельствующую мне руку Божию, ведущую меня в уединение, – да узрю грех мой и попекуся о нем⁴. В глазах моих люди в стороне. Действует Промысл Божий, в деснице которого люди – орудия, орудия слепые, когда благоволят о слепоте своей. От зрения

Промысла Божия сердце мое сохраняет глубокий мир к обстоятельствам и людям. А мир сердца – свидетель святой Истины!

Когда в день преподобного Сергия Вы, святой Владыка, находились в Сергиевой пустыне для священнодействия; тогда в духовной, искренней беседе я сказал Вашему Высокопреосвященству, что имею непременное намерение уклониться от должности в безмятежное уединение. С тою целию оставил я мир, с этой постоянною целию совершаю двадцатый год в монастыре. Я всегда желал глубокого уединения, боялся его, признавая себя несозревшим к нему; боялся самочинно вступить в него. Но когда указуется оно Промыслом Божиим, то благословите меня, грядущего во имя Господне!

Как уже оставляющий настоятельство Сергиевой пустыни, могу с откровенностию сказать об отношениях сердца моего к этой обители. Четырнадцатый год провожу в ней – и ни к чему в ней не прилепилось мое сердце, ничто в ней мне не нравится. Только к некоторым братиям я питаю истинную любовь! Кажется – едва выеду из Сергиевой пустыни, – забуду ее. Я занимался устроением ее, как обязанностию; принуждал себя любить Сергиеву пустынь, как в Инженерном училище принуждал себя любить математику, находить вкус в изучении ее сухих истин, переходящих нередко в замысловатый вздор. Стоящая на юру, окруженная всеми предметами разнообразного, лютого соблазна, обитель эта совершенно не соответствует потребностям монашеской жизни. Быть бы тут какому-либо богоугодному заведению и при нем белому духовенству! Не по мысли мне монастырь – Сергиева пустынь. И я ей был не по мысли: поражая меня непрестанными простудными и геморроидальными болезнями, производимыми здешними порывистыми ветрами и известковою водою, она как будто постоянно твердила мне: ты не способен быть моим жителем, – поди вон!

Всякое решение Святейшего Синода приму с благоговением и с благодарностию: уволят ли совершенно на покой, скажут ли, что увольняют впредь до выздоровления, – за все благодарен. Я мог однажды привести ее в некоторый порядок, другой раз к такому труду не способен! Нужно было образовать сердца, воспитать новых монахов из юношей, ими заменить старожилов, окостеневших в своих навыках. Для этого нужно время, нужны годы, нужны нравственные и телесные силы: они истощились, повторение такого же труда для них невозможно! Изможденное болезнями тело требует отдохновения, спокойствия; душа, насмотревшись на суету всего временного, хочет быть сама с собою; перед нею открывается вечность; она приготовляется в путь отцов своих, находит нужду, крайнюю нужду к этому приготовлению; сократилось, исчезло пред нею время остальной моей жизни. В вечность! В вечность! Туда – и взоры, и мысли, и сердце!

Некоторые стращают меня теми неудобствами, с которыми бывает сопряжена жизнь на покое не только настоятелей, но и архиереев. Отвечаю: нет рода жизни без своих скорбей; но я высмотрел жизнь монастырскую подробно, не только сверху, но и снизу, проводивши многие годы послушником. Точно, пришлось видеть некоторых настоятелей, живущих будто бы на покое, но на самой вещи на беспокойствии в полном смысле. Опять видел других настоятелей, для которых оставление должности и жительство на покое было средством к достижению сугубого спокойствия и по душе, и по телу. В пример последних могу представить почившего в Бозе, известного по благочестию, отца Феофана, архимандрита Новоезерского: я имел счастие его видеть, имел счастие с ним беседовать. По моему мнению, заимствованному из учения преподобных наставников монашества, утвержденному собственными наблюдениями, настоятель, живущий на покое, если возлюбит поучаться в законе Божием, если изберет в жребий свой участь Марии, остережется от всякого участия в части Марфиной, то проведет тихо, безмятежно дни свои, особенно в монастыре пустынном и общежительном. Есть у меня советник, которого советом я руководствуюсь в моем поведении при настоящих обстоятельствах. Пленяюсь его советом, увлекаюсь им! «Блаженни, – говорит он, – препоясавшиеся по чреслем своим к морю скорбей, простотою и неиспытным образом, любве ради, яже к Богу, и не давши плещи. Сии скоро к пристанищу Царствия спасаются, и почивают в селениих добре потрудившися, и утешаются от злострадания своего, и радуются во веселии надежды своея… размышляющий же много помышления, и хотящий зело быти премудрии, и предающий себе обращениим помыслов и боязни, и предуготовляющийся, и предзрети хотящий вредительные вины, множайшии из сих при дверех домов своих выну седяще обретаются. Якоже рекшии: сыны исполинов видехом тамо, и бехом пред ними яко прузи. Сии суть во время скончания своего обретающийся на пути, присно хотящий быти премудри, положите же начала отнюдь не хотяще. Невежда же плавает с первою теплотою и переплывает, попечение о теле отнюдь не творя…

Внемли себе, да не будет многость премудрости твоея поползновение души твоей и сеть пред лицем твоим: но на Бога уповая, с мужеством положи начало пути, исполненного крове, да не обрягцешися присно скуден и наг разума Божия. Бояйся же и ждый ветров, не имать сеяти… Сего ради не упремудряйся излишнее отнюдь, но даждь место вере в мысли твоей, и поминай дни оны многие, и будущие и неисповедимые веки, сущие по смерти и Суде, и не внидет некогда слабость к тебе… С мужеством начни всякое дело благо, и да не с двоедушием приступиши к нему, и да не усумнишися в сердце твоем о надежде Божией… Но веруй в сердце твоем, яко милостив есть Господь, и взыскающим Его даст благодать яко мздовоздаятель, но не по деланию нашему, но по усердию душ наших и вере. Глаголет бо: “яко же веровал еси, буди тебе”»⁵.

Мое настоящее положение очень похоже на то, в каком я был при оставлении мирской жизни. Многие судили и рядили о нем; но редкие – при правильном взгляде на предмет. Отречение от мира может ли быть понято, истолковано теми, которые вполне пленены миром, погружены умом, сердцем, телом в наслаждение мира? Учение отцов Церкви извлекло меня из мира: оно помогало в терпении скорбей от мира: оно зовет в уединение, чтоб там всмотреться в вечность прежде вступления в ее неизмеримые области. Читаю, вижу в себе, что, побыв в уединении, сделаюсь окончательно неспособным ко всякого рода наружным должностям!.. Уединение действует как отрава: умерщвляет.

Вы являете столь обильное расположение ко мне, что я считаю излишним просить Вас о чем-либо. Открывая пред Вашим Высокопреосвященством мое состояние по душе и телу, я предоставляю все прочее на Ваше рассуждение. Вы, как имеющий практические духовные сведения, столь чуждые людям одного лишь светского образования и направления, можете оказать мне существенную помощь, сообщив моим обстоятельствам направление, соответствующее моим целям, облегчить мне стремление к ним, а потому и самое достижение их. Этим сделаете мне благодеяние неземное, благодеяние, столь достойное Святителя Христова, благодеяние, которому награда – на небеси!

Испрашивая Ваших святых молитв и Архипастырского благословения, с чувствами глубочайшего почтения и совершенной преданности имею честь быть и проч.

1847 год.