Kitobni o'qish: «Благословение имени. Взыскуя лица Твоего»

архимандриту Габриэлю Бунге, который отважился жить так, как я решился мыслить

От слова до Cлова

Верую, Господи!

Помоги моему неверию (Мк. 9, 24).

Один из замечательных, теперь уже покойных, поэтов сказал, что высокая поэзия узнается просто: достаточно прочитать оглавление книги. Первые строки стихов скажут все. И даже если текст будет утрачен, вы будете вправе заключить – высок или обыкновенен был дар автора утерянного текста. Я много раз имел возможность проверить это – закон был ненарушим. Ну а уж коли он закон, то, значит, распространяется не на одних поэтов. Посмотрите оглавление этой книги, и вы увидите, как рука сама потянется скорее обернуться к соответствующим страницам. В самих именах глав таится повод к медитации (в высоком единичном христианском значении этого слова), будь это «Море, свеча, взгляд» или «Рана, которая делает нас людьми». И сами главы, пока они шли ко мне от автора электронной почтой, звались медитациями. И были ими. Такой они требовали уединенной тишины, духовной сосредоточенности, сердечной открытости и молитвенной собранности. Такой требовали внутренней полноты и предстояния перед Богом.

Такие книги не перелистываются наспех и не читаются на ходу. Даже и внимательное их чтение не может быть длительно. Всякая глава так полна, так значительна, так прожита в опыте, культуре, Церкви, что и от тебя, какого бы ты ни был церковного, светского, интеллектуального опыта, требует всей любви, памяти, исповедной открытости, послушания власти Истины и дерзновения в Ее взыскании. Как этого требует молитвенное правило нашей Церкви: «Подожди, пока все чувства твои не придут в тишину и мысли твои не оставят все земное», тогда и читай «без поспешности, со вниманием сердечным».

Только тут «земное» не надо оставлять, ибо о земном-то как раз и речь – о его пресуществлении, преображении, небесной перемене, потому что куда денешь долгую школу знания, культуры, истории. Мы уже научились выпускать книги, которые делают вид, что Церковь незыблема, что она всегда стояла в покойной твердости и не знала искушений, что в ней и сейчас надо только стоять со вниманием и не искать своего, поменьше вопрошать и побольше слушать. И мы уже знаем, как опасны эти самонадеянные книги, ибо закрывают церковную ограду для целого человечества, возможно, самых зрелых и необходимых Церкви детей, заточая в этой ограде и Самого Христа от сердец, которые не боятся глядеть на Истину как на солнце – открытыми глазами.

Эта книга, как говорит автор, выросла из его же давней, написанной еще мирянином книги «Открытие Слова». Я знал ее еще в рукописи, писал о ней, когда она вышла, радовался как опоре в сомнении и поиске, шел с нею в церковь и стоял там тверже. В авторском послесловии к ней, вспоминая тяжелые годы преследования и молодого исповедничества (а оно в полной мере выпало поколению христиан, пришедших в Церковь в 60-80-е годы) он писал о том, чего искало это новое тогда христианство, во многом подготовившее и сделавшее возможным празднование тысячелетия крещения Руси. О том, что этому поколению казалось существенным на новом историческом пороге: «Церковь нуждается в культуре, чтобы заговорить на языке людей, прошедших историю, сохранивших память о ней, вошедших в современность со всеми своими поисками, мудростью, творчеством, заблуждениями, отложившимися в опыте. Можно возразить, что Церковь не мерит себя современным сознанием, но если наша эпоха для нее заблудившаяся овца, то именно она, Церковь, должна отправиться за ней, оставив в вечности девяносто девять других».

Мы уже знаем, что Церковь не отправилась за этой одной овцой, предпочтя девяносто девять послушных. И тогда искатели сами стали Церковью, как стал священником отец Владимир Зелинский, чтобы задать свои вопросы перед престолом Господним, в Литургии и Евхаристии. Новая книга это и есть служение, глубоко сосредоточенное «Твоя от Твоих». Так служат Литургию священники и владыки, когда надо «вопрос разрешить» (скажем, словом Достоевского). А «вопрос» все тот же старинный, у каждого свой и всеобщий – как сделать веру источником познания и не найти в этом противоречия. Как, если воспользоваться образом первой главы, осветить море свечкой и не только не отчаяться, но войти в радость единства со всем Господним миром.

Как далеко ушел священник Владимир Зелинский от мирянина Зелинского, как очевиден в книге долгий путь веры, и вместе как он трепетно бережен ко всякой беспокойной мысли! Это все тот же вопрошающий ум, но это уже диалог, в котором отчетливо слышен голос Того, Кто в каждом из нас был прежде нас. Книга вся не поучение, а вслушивание, вся «на цыпочках», ибо знает, что голос Господень не в шуме ветра, не в громе и молнии, а чаще в последнем, очищенном от слов молчании, когда в тебе умолкает твое и ты делаешься прозрачен для Другого.

Правда, как и поэзия, узнается по красоте, по ее слепящей очевидности. Я часто думал, что образность опасна и сравнение грешно, ибо у Бога все единственно и одно нельзя подставить вместо другого. Но теперь ясно вижу, что уподобление не подмена, а взаимное озарение, когда явления мира в подобии узнают Создателя в другом облике и удивляются родному как новому богатству, как новой стороне мира. И читаю, как хожу по Господнему саду и вместе с автором учусь радоваться другому, даже если это атеист, игрок смыслов, турист по религиям, коллекционер святынь, потому что и в них отражение Бога. И даже в богоборчестве, как верно пишет отец Владимир, «есть тоска или ревность по Богу, причиняющая нам боль, из которой тоже растет понимание». «Вся тварь, – по слову автора, – глядит на нас глазами Господа и просится в гости, дабы поселиться в раю единства».

Тут почти в каждой странице видно, что правда прекрасна, и она сама находит себе слова, которые так «легки», что, кажется, давались автору готовыми и ему оставалось только записывать их. Я не хотел цитировать, ведь книга вот она – перед читателем, зачем отнимать у него радость собственного открытия. Но что поделаешь с эгоизмом первого чтения, когда хочется останавливать прохожих за рукав: «Послушайте!». Ведь ясная мысль небесна, она «ничья» и ею хочется обняться скорее. И я зачем-то выписываю и выписываю на отдельный листок.

«В каждом ребенке творение повторяется, потому что Господь рассказывает о себе по-новому».

«Всякое имя подобно ответу на неслышный зов. Когда мы произносим «дерево» или «река», не выдаем ли мы друг другу секрет, который Бог вложил в них и в нас? Он заключил нас в общение друг с другом».

«Не бывает мастеров молитвы, есть лишь мастеровые, ремесленники, «рабы неключимые» (Лк. 17, 10), которые тоже устают, изнемогают, унывают, как и все мы. Но иногда в момент усталости, или даже отчаяния, стена падает, дверь открывается и Дух входит в нас – пусть лишь не больше, чем на мгновение – для того, чтобы научить нас безмолвию радости, молчанию полноты».

«Все в мире приветствует, прощается и откликается любви, вложенной в творение. И когда откликаюсь, поворачиваюсь к Тому, Кто зовет».

И вот это – ужасное в своей глубине – на полях Евангелия:

«Унесли Господа из гроба, и не знаю, где положили Его». Его положили в тебя

В каждую минуту в каждом слове, каждом явлении природы и человеческого общения автор прочитывает небесное присутствие, проступающее лицо Бога, Который познает нас, как мы познаем Его, Который вглядывается в нашу свободу и, как добрый пастырь, ни минуты не теряет нас из виду, хотя нам может казаться, что колышек вытащен и нас ничто не связывает с Ним.

Отец Владимир и свою жизнь читает и видит так и свидетельствует прежде всего о собственном опыте, что и придает книге страшную напряженность и убедительность. Иногда, когда читаешь более главы подряд, может показаться, что он повторяется, поворачивает к свету одну и ту же мысль. Но ведь и Литургия за малым исключением всякое воскресение одна, а пресуществление все единственно. Вот и тут каждый взгляд и на одно имя – все к центру тайны и света, к Тому, Кто обитает «по ту сторону наших сроков», но всегда и сейчас, и всегда впереди. Как всегда впереди Отцы Церкви, которых о. В. Зелинский часто цитирует и которые тоже словно поворачиваются в контексте новой стороной, полной поэзии и отваги, обнаруживая молодую смелость первых веков нашей веры. Кому бы сегодня, к примеру, хватило дерзости сказать то, что сказал Максим Исповедник: «Всякая верующая душа зачинает и порождает слово Божие по своей вере. Христос – плод всех нас, все мы – матери Христовы». Поневоле вспомнишь, что на вопрос, обращенный к Серафиму Саровскому: почему современники не делаются святыми, он ответил: «Им не хватает решимости».

Зелинский – хороший ученик Отцов в свободе и доверчивости. Он одинаково слышит земную и небесную стороны мира, священную и житейскую истории, которые расходятся, когда мир перестает видеть Христа. Потому отец Владимир так настойчиво и напоминает нам, что «Слово, зачавшее нас, хочет жить в нас и стать нами», чтобы мы не бежали так бездумно, опаляемые тревогой, как часто бежим сегодня, потеряв цель, позабыв, как с горькой улыбкой говорил Гессе, «азбуку и таблицу умножения» – простые и спасительные основы мира.

Автор сзывает в союзники и собеседники мировую поэзию и мысль, и они тоже пронизываются Господним светом – Хлебников и Пастернак, Фет и Бродский, Аристотель и Кант, Толстой и Достоевский, без противоречия соседствуя с блаженным Августином и Иринеем Лионским.

Слово по слову книга становится местом встречи нас и Сотворившего нас. И мы, уже порядком измученные «житейским морем, воздвизаемым напастей бурею», сходим на берег веры с ее твердыми очертаниями закона и пророков, писания и предания, которые, оказывается, матерински-естественно содержат в себе и поиски нашего разума, и великую культуру, и поражения и победы истории.

Так приходят домой, где нас ждут и любят.

Валентин Курбатов

Вводное слово: первый контакт

Благослови, душе моя, Господа и вся внутренняя моя – имя святое Его…

(Пс. 102, 1)

Первый контакт с Богом начинается с благословения имени. Имя означает Его близкое присутствие, которое обращено к нам. И когда мы узнаем его, то благословляем, – не только словом и разумом, но и зрением, слухом, дыханием, сердцем, «утробой». Как живое растение пребывает в «диалоге» с солнцем, влагой и воздухом, так и человеческое существо, еще до пробуждения мысли, обращено к Непостижимому. Существую, значит, зову: Яви нам свет лица Твоего, Господи! (Пс. 4, 7).

Когда Писание говорит о лице Божием, что оно разумеет? Можем ли мы увидеть Того, Кто незрим? И все же Его лицо предстает знакомым, родным. Оно запечатлено не столько в семейных традициях или в тонких доказательствах бытия Божия, сколько в настойчивых свидетельствах, исходящих из глубины нас самих. Вера есть ответ перед Отцом, требующим от нас отчета об уповании (1 Пт. 3, 15), вложенном Им в наше сердце. Исток веры – благодарность. Господь, оставаясь Неприступным, открывается, являет Себя любящим, судящим, ищущим нас, живущим рядом. В ответ на Его дар открытости мы приносим наши малые дары в молитве, покаянии, совести, удивлении, памяти, нечаянной встрече с благодатным опытом, всякий раз пытаясь взглянуть Ему в лицо. И тем самым открываем себя перед Ним. Вся исповедальная литература, рассказывающая о таком открытии – от «Исповеди» блаженного Августина до «Моей жизни во Христе» св. Иоанна Кронштадтского – это прежде всего созерцание тайны лица Божия.

 
Сказало Тебе сердце мое: «Господа ищу».
ищут Тебя очи мои;
лица Твоего, Господи, ищу.
Не отвращай лица Твоего от меня (Пс. 26, 8-9)¹.
 

То, что позволено великим, не возбранено и малым, да и, пожалуй, вменяется в долг любому из нас. Настоящая книга – попытка рассказать об одном из приношений, вглядеться в неисчерпаемость Той Тайны, Которая носит имя Иисус. Не дерзая, впрочем, обратиться к Ней лицом к Лицу, автор предпочел начать свой путь по тем немногим Ее отражениям, которые коснулись лично его. Об истине говорят, что она давно обретена, и все же даже последнему ученику ее позволено искать собственную тропу. В таком поиске сложилась форма последующих размышлений, распределенных по десяти темам, каждая из которых заключает в себе попытку познания того, что изначально связует нас с Богом. Внутренне этот цикл вырос из моей давней книги «Открытие Слова» (1983 г.) и даже отчасти заимствует в переработанном виде одну из ее главок.

Не совсем обычна судьба этих десяти триптихов. Изначально они были написаны по-французски, в течение нескольких лет печатались в одном журнале, затем вышли во Франции отдельным изданием². У автора была возможность выбора, ибо, помимо русского, ему приходится пользоваться еще и другими языками. Но, правду сказать, иногда бывает боязно доверить родной речи то, что проще отдать другой. Язык, выученный во взрослом возрасте, обладает своего рода смелостью выговаривать некоторые вещи с непроизвольностью, иной раз даже с бесшабашностью детства, а разговор о тайне любит ясность, целомудрие и отвагу. Родина слова, которую мы носим в наших лингвистических микрокосмах, слишком плотно населена отзвуками, перекличками, внутренними конфликтами, и когда возвращаешься на нее, от всего этого бывает нелегко освободиться. Поначалу перевод этих текстов я доверил другим, но потом понял, что даже хороший перевод не выражает сути моей мысли. Все надо было начинать заново, все переписывать, иногда соглашаясь, но иногда и споря с французским текстом.

Как говорить о Боге, чтобы передать чудо Его открытия? Говорить, сняв обувь готовой идеологии, морали, скорых ответов, отказавшись от уверенного тона, принятого при обсуждении церковных и богословских проблем? Как выразить самое существенное, не рассказывая при этом еще одной истории об отношениях «Он и я» с их неизбежным акцентом на сентиментальной и навязчивой субъективности, коих немало в западной литературе? Не о личном опыте стремился рассказать автор, но о семенах, о ростках того изначального благословения, которое скрыто в каждом из нас. Перед светом Лица Твоего мы обретаем единство в Адаме, который живет во всех.

Февраль, 2007.

I. О познании Бога

Море, свеча, взгляд

Вера – это прежде всего способ познания. В истоках всякого акта познания скрыт первоначальный выбор, неуловимое стремление всего нашего существа, которое словно подносит свой живой огонек к мысли. И она вспыхивает и освещает то, что лежало в тени. Ее пробуждает некий импульс или разряд энергии, идущий из глубин нашего существа, порыв, возникающий в начале от желания обладать вещью, которая притягивает, подзывает, окликает нас. Вера, по сути, «провоцируется» Богом, потому что зависимость от Него изначально присуща человеческой природе, сохраняющей в себе следы Света, который просвещает всякого человека (Ин. 1, 9). И однажды Свет обретает в нас голос. Его звук, Его тепло сливается с тем безмолвным потоком нашего существования, который часто перекрывается, как плотиной, работой разума…

Тот разум, которым мы пользуемся в повседневной жизни, приучен к более громким звукам: трубам страстей, стуку забот, топчущих дни и часы нашей жизни. Свет же слегка касается нашей памяти, пробуждая мысль от глухого сна. Тот, Кто окликает, сотворил нас имеющими уши. Он вложил в нас внутренний слух, способный воспринимать толчки собственной нашей жизни, взывающей к Жизни издалека, как бездна бездну призывает голосом водопадов своих (Пс. 41, 8). Подобно тому, как зароненный в нас Свет хочет «проявиться» в нас, так и Жизнь Божия ищет соединиться с нашим сердцем и познанием. Иисус пришел как откровение этой Жизни, дабы в ней люди узнали Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. 17, 3).

Но едва сделав первые усилия, чтобы познать это откровение, мы вступаем в область, в которой гаснет всякое ведение. Путь верующей мысли начинается во мгле, где разум отступает. Однако ночь познания – не предел, но лишь начало, здесь делаются первые шаги на том новом пути, который должен однажды открыться в нас. Христианская вера, выражается ли она в слове или в молчании, всегда осознает, что не способна выразить того, что ей открывается. Святой Симеон Новый Богослов где-то говорит, что мы способны познать Бога в той мере, в какой человек ночью на берегу безбрежного моря может осветить его своей горящей свечой.

Ночное море омывает наше существование со всех сторон. Оно бьется внутри нас как в тесной бухте. От нас оно проходит к другим творениям Божиим и наполняет их шумом прибоя. Оно шуршит как птенец, копошащийся в мягком гнезде. «Божье имя как большая птица, вылетело из моей груди», – это признание Мандельштама описывает самый ранний опыт богопознания. Имя Божие вылетает в ночь, когда наше сознание еще дремлет. Вот уже два тысячелетия раздаются сожаления, смешанные, впрочем, с ликованием: имя Божие может вылетать из нас, но Сам Бог пребывает всегда по ту сторону любого человеческого образа и осмысления. Он не дает Собой «овладеть», Его невозможно заключить в мысль. Ибо всякая мысль, если наполнить ее именем Божиим, словно разрывается изнутри. Помнится, св. Григорий Нисский говорил, что, если собрать все представления и добавить к ним все наше знание о Боге, открытое и разработанное лучшими богословами в течение долгих веков, мы получим лишь еще одного идола.

Следует ли вновь говорить о границах нашего разума? Мы знаем, что слова, которые способны как-то приблизить нас к бытию Божию, начинаются за этими границами, и самое произносимое из них – тайна. Возможно, к нему прибегают слишком часто. Но это всего лишь слово-свидетель. На одну его сторону падает свет, другая затенена, и светлая сторона указывает на темную. Там, в тени, нет никакого секрета, «тайна» означает просто пробуждение разума. Но вместе с тем это слово исповедует наше смирение, наш страх, наше доверие, подчеркивает непреодолимое расстояние, разделяющее нас. Оно означает: все, что мы можем произвести усилием разума, не способно выразить бытие Бога. Мы знаем, что Он есть Сущий. Сердцевина тайны – в глаголе «есть». Тайна указывает лишь на невозможность «по-знать» Бога в мерцающем и отраженном свете «ясного и отчетливого» декартова знания, но в то же время она обещает нам другое рождение. Ибо «по-знать» (сon-naître) означает, по сути, родиться в Нем, войти в свет, исходящий от Царства Его, которое где-то внутри нас есть, хотя оно и остается невидимым. Познание в данном случае подобно рождению свыше, о котором говорит Иисус Никодиму. Когда мы вступаем в это познание-рождение, тем самым мы даем Богу возможность, пусть и отдаленную – в силу нашей падшести, разделить с нами Его бытие.

Имеется ли тут в виду поэтическая метафора, просто слишком смелый или довольно необдуманный оборот? Все эти образы или обозначения богопознания коренятся в иудео-христианской традиции; они взяты из Писания, которое прежде всего говорит о познании, «свершаемом» Богом по отношению к людям. Это они «отмечены», «призваны» или «щедро осыпаны» Его познанием. Выражаясь на языке философии, более точном, хотя и более бедном, чем язык поэзии, они – Его «объекты», послушные или восстающие против Его мысли или, вернее, Его слова, Его взгляда. Истинное познание не может не быть по сути своей взаимным.

Я знаю тебя по имени, – говорит Господь Моисею (Исх. 33, 17). В Евангелии от Иоанна сказано, что Иисус не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке (Ин. 2, 25). Бог знает нас до мозга костей, слышит голос наших помышлений и пожеланий, прежде чем они зародились в нас, и знание о Нем есть не что иное, как личностная – происходящая в одном человеческом существе – форма Его Откровения. Познавая нас, Он приоткрывает перед нами Свое Лицо, лик Того, Кто любит и «разумеет» нас. Вера откликается или вспыхивает в тот миг, когда мы встречаем взгляд, который и есть любовь, и узнаем его.

 
Господи! Ты испытал меня и знаешь.
Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю;
Ты разумеешь помышления мои издали…
Еще нет слова на языке моем, —
Ты, Господи, уже знаешь его совершенно.
Сзади и спереди Ты объемлешь меня
и полагаешь на мне руку Твою.
Дивно для меня ведение [Твое] –
высоко, не могу постигнуть его!
 

(Пс. 138, 1-6)

Но каким путем мысли я могу прийти к подобному ведению? Как почувствовать участие Божие в «памяти» об образовании плода в утробе матери, о котором далее говорит псалом? Мы узнаем Его руку в том же пробуждении любви, что помогает грудному младенцу узнавать мать. Человек способен предстать лицом к лицу с Любовью, Которая призвала его к жизни. Всякое человеческое существование несет в себе этот призыв, прячет, подавляет или выносит его на свет. Богопознание – не что иное, как ответ или эхо. Вера – это отклик всего моего существа, сердца, разума, плоти. Жизнь призывает к себе жизнь, Любовь выносит на свет любовь, познание Бога, которое совершается в ней, – как приглушенный голос раковины, несущей в себе отзвуки моря, того, что, по словам поэта, «витийствуя, шумит и с тяжким грохотом подходит к изголовью».

В Библии связь между Богом и Его народом не раз уподобляется супружескому союзу. Закон – это брачный договор между Господом и Его супругой, Израилем. Народ – как семья, в которой то и дело обнаруживается измена, как жена, которую соблазняют похотливые идолы – плотские, деревянные или каменные. Господь хочет владеть ею безраздельно именно потому, что познал ее и открылся ей Сам. Их союз означает подлинное богопознание, при котором человек открывается и принимает Другого, Который оставляет в нем Свое семя, и оно приносит плод в сердце. Образ, взятый из плотской жизни, – знак духовного, ибо Библия всегда мыслит человека как единое целое. И всякая плоть узнает, что Я Господь, Спаситель твой… (Ис. 49, 26). Такое познание мы обретаем самой плотью и всем помышлением, всей крепостью целостного человека. Эта «крепость» раскрепощает нас, открывает настежь и тем самым дает вере покорить наш разум. Человек, открытый Богу, – это человек, в котором Его Откровение принимается, усваивается, становится частью его самого.

Самый достоверный образ богопознания – причастие. Причастие происходит во плоти, в виде пищи, но смысл его космичен. Если бы ты знала дар Божий, и Кто говорит тебе: «дай Мне пить», ты бы сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую (Ин. 4, 10). Если бы ты мог удерживать разум в таинстве Евхаристии, то принял бы собственную жизнь как хлеб и вино в их таинственном значении, как преложение твоего дара Духом Святым, как приношение Божие, в котором Бог отдает нам Себя как пасхального Агнца. Если бы каждый из нас знал дар Божий, то единственное призвание состояло бы в том, чтобы его принимать или, как говорит апостол Павел, за все благодарить (1 Фес. 5, 18), буквально «творить Евхаристию во всех вещах» и возвращать их в виде таинств. Быть причастником – значит открыть себя для благодати освящения посылаемых Богом даров, дабы через них соединяться с Ним Самим. «Спросите красоту земли, красоту моря, красоту рассеянного воздуха. Красота эта непостоянна. Кто сотворил ее, если не постоянная Красота?» – спрашивает Августин.

Посмотрите на полевые лилии, как они растут… Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них (Мф. 6, 28-29). Посмотрите, – говорит Иисус, – все это было Мной создано. Прислушайтесь к тому, что рождается, растет, стоит, течет, высится – в начале, в глубине всякого, даже самого малого, творения лежит семя Слова или прозрачное облако Духа. Бог ожидает нас в каждом из созданных Им вещей, чтобы явить нам Свою красоту, ибо красота – это событие, в котором Он встречается с нами взглядом. Повсюду Он оставляет знаки, ведущие на стезю боговедения. Каждый знает тропы, которые начинаются от красоты и уводят в тайну Его присутствия: любовь, которая не ищет своего, примиренное страдание, благословение жизни, бездна смерти, улыбающийся ребенок.

Богопознание есть узнавание (в двух основных смыслах этого слова): это пробуждение памяти, когда мы «вспоминаем» о Господе по оставленным Им следам, и благодарность, самый первый, самый глубинный акт боговедения. Но благодарить за все, что Им сотворено для нас, за каждый взгляд, который оплодотворил нас семенем Божиим – значит взять свечу и попробовать осветить ночное море.

Ее пламя не одолеет ночи, но все же пусть она будет зажжена.