Kitobni o'qish: «Живи и не бойся»

Пролог

– Что с тобой происходит? Ты выглядишь несчастным.

– Мне стало душно, невыносимо жить и притворяться счастливым. Я хочу уехать…

– Но разве ты не был счастлив все эти годы?

– Да, раньше я наслаждался любовью, счастьем, красотой…

– А куда теперь всё это исчезло?

– Знаешь, как ответил бы тебе Гамлет:

"Как невыполотый сад, дай волю травам, зарастёт бурьяном,

С такой же безраздельностью весь мир заполонили грубые начала."

– Если таковой весь мир, стоит ли куда-нибудь бежать?

– Мне кажется, там, куда я стремлюсь, осталась ещё красота, иначе миру конец…

Глава 1

Париж выпустил из своих объятий, но напоминал о себе отдалённым шумом. Максим мчался на новеньком Рено и с удовольствием подставлял лицо весеннему солнцу, которое щедро делилось теплом с оживающей землёй. За окном мелькали уже осыпанные белыми цветами яблони и зазеленевшие поля бесчисленных виноградников, принадлежавших их богатой аристократической семье де Бошан.

Наблюдая за тем, как расцветает всё вокруг, Макс неожиданно понял, что абсолютно счастлив. Его жизнь напомнила ему старое доброе кино, у которого обязательно будет счастливый конец, так что можно и не волноваться. Макс и не волновался. У него было всё, о чём можно только мечтать: и дружная семья, и прекрасная профессия художника, и любимая девушка, чья красота могла свести с ума любого мужчину. Да можно ли быть более счастливым, чем он сейчас?

Машина набирала скорость, и вот уже впереди показался холм, на котором стоял дом бабушки Франсуазы, куда и направлялся Макс. Внешне это был старый двухэтажный особняк, окружённый кипарисами, но внутри всё было отделано с комфортом, на современный лад. Лишь некоторые антикварные предметы мебели и безделушки напоминали о длинной истории их рода.

Ах, как он любил этот дом! Это был дом его счастливого детства, где добрые бабуля и дед позволяли им с двоюродным братом Жераром бегать и играть без всяких запретов. Максим знал, что и сейчас бабушка рада его видеть в любое время, и от этого с удовольствием навещал её. Только в последний раз его поразил крик дяди Бернарда, раздававшийся из бабушкиного кабинета. Воспоминание об этой странной сцене немного омрачило настроение Макса – он не представлял, какая муха укусила дядю, да и как он вообще посмел так кричать на пожилую женщину? Однако раздумывать об этом было уже некогда, машина подъехала к дому.

Максим зашёл внутрь и сразу почувствовал аромат бразильского кофе, который варили в этом доме непрестанно. Все предметы фойе и гостиной – венские стулья, изящные этажерки, старинные вазы, многочисленные фигурки на камине и даже хрустальная люстра из богемского стекла, казалось, были пропитаны этим запахом, проникающим из кухни. Макс любил кофе и с удовольствием вдохнул чуть терпкий аромат, а потом поднёс к носу букет белых роз, который приготовил для именинницы, словно проверяя – не пахнет ли и он бразильским напитком.

На день рождения хозяйки дома всегда собиралось самое изысканное общество. Бабушка не терпела одиночества, поэтому редко можно было застать её одну, но сейчас был такой случай – он приехал раньше всех.

– Максимилиан, мальчик мой, – воскликнула стройная пожилая женщина с аккуратной причёской серебристо-седых волос, – я ждала тебя первым и рада, что не ошиблась.

В последнее время ей стало трудно ходить, и теперь она опиралась на палку из благородного тёмного дерева с маленьким белым набалдашником.

Макс вручил букет и поцеловал бабушку в напудренную щёку, едва коснувшись губами. Франсуаза похлопала его по плечу.

– Твой брат уже звонил, скоро будет. Проходи в столовую, там для тебя сюрприз – новая картина. Если сможешь определить чья, припишу тебе её в завещании.

– Бабушка, скажи просто, что ты решила мне её подарить, потому что я отсюда вижу, что это Фанни Нушка Морэ. Только она всё время рисует девиц без лица, – уверенно заявил Макс и убедился в своей правоте, подходя к картине поближе. Красным цветом художница детально изобразила воздушное платье девушки, смазав, как обычно, лицо.

– Ладно, ладно, молодец. Но слово я сдержу – картина твоя. А я тут никак не могла вспомнить…

– Что вспомнить, бабуля?

– Составила я завещание или нет? – вдруг шёпотом спросила она.

Макс в удивлении посмотрел на неё. Совсем недавно она собрала их всех: Макса, мать Алис, её сестру Катрин, двоюродного брата Жерара и объявила, что собирается поделить наследство на четыре части и распределить поровну между ними.

Франсуаза заметила удивление внука, смутилась и перевела взгляд в окно. В большие окна гостиной они увидели, как к дому подъехали сразу три машины. В одной из них сидел Жерар, во второй его родители – Бернард и Катрин, а в третьей – родители Макса – Алис и Николя, потомок русских эмигрантов Елагиных.

Сначала фойе, а потом и гостиная наполнились многоголосьем, из которого можно было выделить бас дяди Бернарда и звонкий молодой смех Алис. Казалось, что они друзья, но Максим знал, что это не так. Алис всегда с опаской смотрела на зятя. Её пугали бесцеремонные манеры, его громкий, властный голос и безапелляционный тон, который не допускал возражений. В спорных случаях маленькая Алис пряталась за широкую спину отца Макса – Николя, который словно не замечал недовольства свояка и поступал всегда по-своему.

Старшая сестра матери, Катрин, невысокая, как и её сестра, но более худая женщина, лет шестидесяти, с модной короткой стрижкой обесцвеченных волос, была молчаливой. Но во взгляде её голубых глаз Макс всегда видел не испуг перед громогласным супругом, а полное одобрение его деятельности и поведения.

Стремительной походкой к бабушке подошёл красавчик Жерар и преподнёс букет алых роз, также быстро чмокнув её в щёку, и, едва поздоровавшись с Максимом, тут же предъявил ему претензию:

– Ты не мог поставить машину поудобнее?

– Поудобнее для кого? – насмешливо спросил Макс.

Ему нравилось поддразнивать старшего брата, и сейчас он не мог отказать себе в маленьком удовольствии.

– Для всех и для тебя в том числе, – сухо ответил брат, делая вид, что рассержен.

– Мне было удобно оставить её именно в этом месте, а вашим машинам она не помешала, места у дома хватает. Зато, дорогой братец, ты обратил внимание на мою покупку.

– Мне не нравится Рено, и тебе это отлично известно, – отводя взгляд, ответил Жерар. Он не любил конфликты и только иногда напоминал, что он всё-таки старший брат.

– "На вкус и цвет товарищей нет", – так говорят русские, и они правы в этом философском вопросе.

– Может быть, – бросил Жерар и отошёл к Бернарду, делая вид, что у него срочный разговор.

Макс ещё позабавился в душе, наблюдая за Жераром, но он и сам не хотел никакого конфликта. Они были друзьями, которым было интересно друг с другом. Оба любили читать, правда, Макс больше русскую литературу, а Жерар французскую, но и тот, и другой в детстве переболели романами Дюма. И до сих пор, подражая мушкетёрам, они еженедельно сражались в клубе. Жерар всегда был Д'Артаньяном, а Макс не мог определиться: ему нравился и мужественный, но спокойный Атос и созерцательный Арамис. Жерар был старше на пять лет, но из-за внутренней сдержанности Макс в свои тридцать лет иногда выглядел взрослее.

Братья де Бошан были очень похожи и, кто бы их не видел, сразу замечал сходство: оба смуглые (в деда испанца), с густыми тёмными волосами, покрывающими высокие лбы. Но у Жерара был тонкий нос, тонкие губы и голубые глаза, а у Максима нос был толстоват, широкий подбородок и глаза не голубые, а серые, словно в материнскую породу отец добавил густой черноты своих глаз, которая передавалась у русских дворян Елагиных по наследству. Со временем стали отличаться и их фигуры: при одинаковом высоком росте Макс раздался в плечах, а Жерар остался стройным и чуть худощавым.

Однако главным отличием были их характеры. Жерар, достойный сын опытного дельца Бернарда, источал энергию, которая всё время искала себе применения. Он работал в журнале отца и радовал того правильными статьями на самые злободневные темы. Максим тоже числился журналистом, но ему больше нравилось фотографировать и писать маслом портреты и пейзажи, продавая их туристам. Даже на шумных вечеринках он умудрялся заниматься любимым делом – рисовал карандашом портреты гостей. Гости к этому уже привыкли и с удовольствием брали рисунки домой. Не все вызывали интерес у художника, а потому каждый изображённый чувствовал себя польщённым, что удостоился его внимания.

Родственники по очереди поздравили Франсуазу и разбрелись по дому, ожидая остальных гостей и негромко переговариваясь друг с другом.

– Привет, сын, – поздоровался Николя, пожимая руку Максу, который сразу заметил какую-то заботу в глазах отца. Они разговаривали между собой всегда по-русски, и некоторые гости удивлённо и чуть недовольно покосились на них, так как не понимали ни слова.

– Папа, у тебя что-то случилось? – озаботился Макс, нисколько не смущаясь от косых взглядов.

Николя ответил не сразу.

– Не волнуйся, это мои дела, тебя не касаются.

– Ты потом расскажешь мне? – настаивал Максим.

– Может быть, может быть…

Отец сел в мягкое кресло и стал читать журнал "l'Express français"¹, который выпускал его свояк. Дядя Бернард взял в руку бокал шампанского и тоже сел рядом. Макс заметил, что ширококостное лицо дяди, с большими чёрными бровями и глубоко посаженными карими глазами, было напряжено, словно он думал о чём-то неприятном. Через короткое время Бернард наклонился к отцу и что-то у него спросил, пристально вглядываясь в лицо Николя. Тот ответил тихо, но резко, так что дядя даже отпрянул.

"Что они обсуждают? И почему отец такой грустный? " – зарисовывая благородное, чуть вытянутое, лицо отца, думал Макс. Раньше он не замечал у них общих дел. Отец материально не зависел от их семьи де Бошан – он преподавал в русской школе, как его дед и прадед, и ему хватало на жизнь.

Однако Максим зависел от дяди. Тот печатал его комиксы про рыцаря Седрика, беря себе хорошие проценты. Кроме того, Макс часто ездил по Европе, по таким местам, которые выпадали из общепринятых туристических маршрутов, и делал репортажи. Дядя печатал их в своём журнале, и тех денег, которые он платил, Максу хватало, чтобы снимать квартиру в центре Парижа.

А гости всё прибывали. Бабушка Франсуаза чувствовала себя королевой, хотя, как истинная француженка, не чванилась, а каждому давала понять улыбкой и умной беседой, что именно он является самым дорогим и долгожданным, без которого вечер был бы не так хорош, и предметом разговора всегда был гость, а не она сама. Именно за это Максим её и любил. Ему вообще нравилась лёгкость общения благородного общества, которая позволяла обходить острые темы. Скрытое недовольство исходило только от дяди Бернарда. Он был деловым человеком, а потому презирал праздность и предпочитал использовать вечеринки, чтобы поговорить о делах с нужными людьми.

Звучали тосты в честь главы семейства де Бошан, каковой стала Франсуаза после смерти мужа. Все находили её красивой и чрезвычайно молодой для своих лет. Бабушка знала, что ей льстят, но всё равно довольно улыбалась. "Ах, обмануть меня не трудно! Я сам обманываться рад!" – так кстати всплыли в голове Макса стихи любимого Пушкина, когда он смотрел на именинницу.

Наконец, он увидел ту гостью, которую ждал больше всего – высокую, очень уверенную в себе блондинку – Валери, свою невесту. Нет, они ещё не были обручены, но Максим знал, что все были за этот брак: и родители, и бабушка, и особенно дядя Бернард. Последний не скрывал желания породниться с отцом Валери – влиятельным банкиром Дюраном, который спонсировал его журнал.

Валери обернулась к Максу, и он увидел её табачные глаза, тонкий, чуть вздёрнутый носик и непокорные завитки соломенных волос вокруг широкого лба. Глубокие ямочки на щеках и тонкая улыбка придавали её лицу чуть насмешливое выражение. В то же время Максиму часто казалось, что глаза девушки оставались серьёзными и слегка холодными даже тогда, когда губы её улыбались. Он не верил себе, но когда впервые рисовал её портрет, рука машинально передала то, что он ощущал. Валери осталась недовольна результатом, а потому он больше и не пытался её нарисовать.

– Ты чего такой грустный? – подходя к нему и одновременно здороваясь с целой кучей народа, спросила она.

– Тебе показалось, я рад тебя видеть, – улыбнулся Макс, целуя её в щёку и с наслаждением вдыхая тонкий аромат её духов.

– Вы с Жераром вроде и похожи, а когда посмотрю в твои глаза, сразу понимаю, какие разные у вас отцы. Жерар такой деловой, шумный, а ты как твой отец – о чём-то всегда мечтаешь, – чуть насмешливо заметила Валери.

– Странно было бы, если бы я был как Бернард, а Жерар мечтательный, как мой отец. Тебе не кажется? – нашёлся Макс, обнимая её за талию.

Франсуаза позвала гостей за стол, и шумные компании, не прекращая что-то обсуждать, двинулись в просторную столовую.

Здесь дизайнеру было позволено внести в интерьер чуть больше роскоши, чем в гостиной. На комодах, стоящих на высоких ножках возле большого зеркала, разместились дорогие китайские вазы, купленные ещё предками де Бошан. Но расположены они были не симметрично, потому что, по мнению Франсуазы, симметрия уместна разве что в номере отеля.

В окна столовой заглядывали разросшиеся старые кипарисы, создавая тень в жаркие дни. От темноты спасали изящные светильники на стенах и большая дорогая люстра, как в прихожей, из богемского стекла.

Чтобы не иссякали темы для светской беседы, Франсуаза повелела развесить на белых стенах картины французских художников. Каждый раз менялась одна из картин, и гости, зная это, принялись с любопытством оглядывать – какая из них новая. Максим уже был в курсе новинки, а потому без промедления помог бабушке сесть за стол и встал рядом со своим местом, ожидая Валери. Мимо проходили знакомые и почти незнакомые люди, но все знали, что он художник, который будет выбирать натуры для себя на этот вечер, а потому старались улыбнуться потеплее и обратить будто невзначай внимание на себя. Максим всё это видел и чуть посмеивался в душе, но ему это нравилось, как и всё в этом доме, в его родном доме, где он вырос и был счастлив.

Гости расселись, и потекла непринуждённая беседа, подогретая аперитивом.

Вскоре двоюродный брат сел за пианино, стоявшее в углу, и предложил спеть поздравительную песню всем вместе. Гости с удовольствием подхватили:

 
Joyeux anniversaire
Acceptez de bon cœur
Nos vœux les plus sincères
De joie et de bonheur!²
 

Застолье продолжалось. Жерар попросил слова и наговорил бабушке комплиментов. Гости оказались в его власти: он шутил и сам хохотал над своими шутками, вовлекал в разговор и тех, кто его поддерживал, и тех, кто хотел помолчать. Жерар не допускал и мысли, что может кому-то быть неприятен. Его неуёмная энергия не знала границ.

Макс не слушал братца. Он немного перекусил и уже достал было блокнот, чтобы начать зарисовывать гостей, как разговор перешёл на такую тему, которая не могла оставить его равнодушным. Кто-то вдруг заговорил о любви. Оказывается, в это слово все вкладывали разный смысл. Самым умным и авторитетным, конечно же, себя считал его двоюродный братец. О, с каким невыносимо глубокомысленным видом он перечислял все виды любви!

– Послушайте, друзья, вы же не думаете, что в брак вступают из-за той любви, которую в своих комиксах описывает Макс, – уверенно заявил он, накладывая себе на тарелку устриц.

Макс почувствовал себя уязвлённым.

– Ты так говоришь, будто был уже не один раз женат.

– Не был, – невозмутимо парировал Жерар, – но поверь, если я женюсь, то уже раз и навсегда, а вот ты…

– А что я? – ледяным тоном спросил Макс, опуская карандаш.

– Ты слишком романтично настроен и можешь увидеть в девушке то, чего в ней отродясь не было.

Максим посмотрел на Валери и неприятно поразился, что она покраснела.

– Жерар, ты решил меня скомпрометировать перед Максом? – спросила Валери.

– Нет, что ты… Просто я хочу просветить братца, что любовь в этом мире бывает разной.

– И какой же? Нам всем интересно, – вступился за Макса Николя, – я, например, прожил счастливую жизнь и всегда считал, что есть любовь, а есть что-то похожее на неё. Подделка всегда проявляется рано или поздно.

– Не скажите, Николя, – возразил деловито Жерар, – бывает, что брак по расчёту держится гораздо дольше, чем брак по страсти. А бывает брак из уважения, из благодарности и даже из страха.

– Но всё это, насколько я понимаю, не любовь, – не успокоился Макс, – эти качества являются частью любви. И, конечно же, их недостаточно для брака.

– Может, ты и прав, но согласись, что главное, чтобы твоё понятие о любви совпадало с понятием твоей возлюбленной.

Максим понимал, что Жерар неспроста завёл этот разговор – между Максом и Валери намечалась помолвка. Но всего лишь два года назад, до того, как они только начали встречаться, Максу казалось, что Валери остановила свой выбор на брате. Однако его подозрения не подтвердились, и теперь он был абсолютно уверен в чувстве своей возлюбленной. Непонятно, зачем Жерар снова ворошит старое? Его жаркие взгляды в адрес Валери вызывали у Макса ревность, и он почувствовал, как в груди рождается раздражение, которое может привести к ссоре.

– Мальчики, странную тему вы подняли у меня на дне рождения, – вмешалась Франсуаза, – я могу разрешить ваш спор, ведь со своим мужем я прожила больше сорока лет, и уж точно знала, что и он меня любит, и моя любовь к нему не иссякла до сих пор. Здесь я на стороне Макса – любовь может быть только одного вида.

– Но как её распознать, чтобы не ошибиться? – спросила Валери.

Франсуаза задумалась.

– Я знаю как, – твёрдо сказал Николя. Он серьёзно посмотрел на сына и произнёс: – если ты готов пожертвовать хоть чем-то ради любви, значит, любовь настоящая.

– Жертвовать? – удивился Жерар, – я всегда считал, что любовь связана с чувством счастья и радости. Мне и в голову не приходило, что надо думать о жертве. И чем же нужно жертвовать?

– Деньгами, временем, силами и… даже жизнью.

– Ах, опять эти романтические идеалы, дорогой Николя. Вам не кажется, что современный мир гораздо сложнее и не укладывается в прописные истины? Стоит ли их повторять?

Николя усмехнулся, и Макс понял, что у отца как всегда наготове авторитетное мнение.

– Могу только призвать в единомышленники Джорджа Оруэлла, который как-то сказал, что "мы опустились так низко, что проговаривать очевидные вещи теперь – первая обязанность всякого умного человека".

– Браво, отец, – порадовался Макс жирной точке в разговоре. Единственное, что его смутно волновало – это странные взгляды, которыми обменялись Жерар и Валери.

Глава 2

– Почему Жерар вчера смотрел на тебя так странно, словно вы заговорщики? – приподнявшись на локте, без обиняков спросил Макс.

Валери нахмурилась и села в кровати. Её светлые локоны упали на красивые обнажённые плечи, и у Макса перехватило дыхание от природной грации любимой девушки. Он привязался к ней так сильно, что иногда его охватывала тревога – а сможет ли он существовать без неё, если, не дай Бог, она его бросит?

Вот и сейчас, пока он разглядывал её фигуру, то почти забыл, о чём спросил.

– Ты ревнуешь меня? – наконец, спросила она. Взгляд Валери стал чуть колючим. – Мы столько времени встречаемся, и я не замечала раньше за тобой этого качества.

– Мне не понравились ваши взгляды, – упрямо повторил Макс, сердце его забилось при воспоминании вчерашнего вечера. – Ты что-то от меня скрываешь?

Ревность жгла его душу, и оттого вид Валери, такой прекрасной и вдруг отдалившейся, стал для него пыткой.

– Ничего я не скрываю, не придумывай, – раздражённо бросила она и резко встала, берясь за его рубашку.

Макс почувствовал, что не прав, и схватил её за руку.

– Прости, прости! Давай поговорим о нашем будущем.

Валери обернулась.

– А у нас общее будущее? – лукаво улыбнулась она.

– Я думаю, общее, – решительно притягивая её к себе, ответил он, решая, что можно ещё немного задержаться в постели…

– Хочешь, я сбегаю за кофе и багетом? – предложил Макс через некоторое время.

Валери согласно кивнула и сладко потянулась. Он с готовностью вскочил и подошёл к окну, чтобы посмотреть, какая погода его ждёт во внешнем мире. Обещали дождь, но пока солнце играло в окнах дома.

Максу нравилось наблюдать за жизнью соседей, подглядывая в окна.

Слева поселился романтик-пианист, который в перерыве между положенными этюдами и гаммами вдруг принимался наигрывать мелодии из «Титаника» или «Амели». Напротив жил солидный господин, так же как и Макс, не лишённый любопытства, потому что каждое утро пил кофе на маленьком балкончике и притворялся, что читает газеты, а сам поглядывал по сторонам. А справа обитала старушка, которая, вероятно, являлась последовательницей Льва Толстого, потому что постоянно что-то писала у окна и при свете дня, и ночью, включая лампу с зелёным абажуром.

Макс подозревал, что все жители его дома уже давно знали друг друга в лицо, но никому не приходило в голову познакомиться, ограничиваясь только вежливым приветствием при встрече.

В третьем округе, где он снял квартиру, было мало туристов, да и вообще здесь жила только респектабельная публика, поэтому и цена за квартиру была астрономической. Но пока денег хватало, а комфорт и тишина для него были дороже всего.

Выйдя из дома, Макс направился в любимую булочную, где всегда вкусно пахло шоколадом и корицей. Хозяином был месье Брайон, розовощёкий толстячок, получивший за свою сдобу многочисленные призы и грамоты, которые красовались на небольшой полке при входе. Жил он со своей женой-ливанкой и тремя белобрысыми детьми в маленькой служебной квартире над булочной. Судя по окнам, квартира была совсем крошечной, и Макс поражался, как в ней могли уместиться упитанный месье Брайон и такие же кругленькие мальчики, похожие на колобков, которых отец будто испёк в своей печи, слегка передержав для румяной корочки.

Когда дверь открылась, звякнул колокольчик и почти сразу в белом фартуке показался хозяин, приветливо улыбаясь Максу, как старому знакомому. Следом за Максом вошли ещё двое молодых людей, которые остановились у входа и начали оглядываться в булочной, видимо, привыкая к полумраку после яркого солнца улицы.

– Как всегда багет, месье Максим?

– На этот раз два, месье Брайон, – улыбнулся Макс и уловил какое-то странное шевеление возле своей руки. Он скосил глаза и увидел блестящий нож, приставленный к его локтю.

– Давай кошелёк, – глухо проговорил один из арабов через чёрно-белый платок, натянутый почти под самые глаза.

Макс не испугался, но задумался, не желая уступать хулигану. Тот заметил его нежелание расставаться с деньгами и решил поторопить, чуть полоснув по обнажённой коже руки. Почувствовав укол, Макс как очнулся и, живо оглянувшись, увидел стоящую неподалёку швабру. Отпрыгнув от араба, он схватил её и со всей силы огрел грабителя по руке. Тот опешил и от неожиданности выронил нож. Второй тут же подскочил к приятелю на помощь, но был встречен таким же ударом шваброй, что и первый.

С каким-то весёлым азартом Макс начал фехтовать не самым подходящим оружием, но щётка швабры сослужила хорошую службу – жёсткий ворс неприятно царапал и лицо, и руки грабителей. Они не могли ни подойти ближе, ни применить свои ножи по назначению.

Месье Брайон наконец пришёл в себя и, схватив телефон, начал громко кричать в трубку, вызывая полицию. Когда до парней дошло, что с минуту на минуту прибудут полицейские, они попятились к двери и быстро выскочили на улицу, смахнув от злости по пути с полки возле входа кубки и грамоты булочника.

Макс остановился и отдышался.

– О, месье мушкетёр! Как вы ловко фехтовали! Браво, браво! – булочник бегал вокруг Макса и заодно подбирал с пола свои кубки.

Внезапно он остановился и уставился на руку Максима.

– Вы ранены, месье! Позвольте я окажу вам помощь.

Макс хотел возразить – в булочную уже пришли другие покупатели, удивлённо разглядывая небольшой погром, но Брайон даже не посмотрел на них и убежал за аптечкой.

Из булочной Макс вышел с пластырем на руке и двумя бесплатными багетами. Он хотел честно заплатить, но месье Брайон замахал руками:

– Это я вам должен заплатить за то, что теперь эти молодчики не сунутся сюда, боясь встретиться с вами. На полицию нет никакой надежды, вы же знаете, хулиганов никто ловить не будет.

Макс это знал, и его это изрядно раздражало. Если бы грабителями были французы, то просмотрели бы все камеры вокруг и вычислили преступников, однако арабам в их городе был закон не писан. Как можно разрешать бандитам спокойно грабить честных граждан, делая им снисхождение только потому, что они арабы? Не это ли и есть расизм, только теперь повёрнутый против коренных французов?

– Что?.. Ты дрался шваброй? – не разделила его радости от победы Валери. – Зачем? А если бы они тебя пырнули ножом в живот? Стоит ли твоя жизнь тех нескольких евро, которые были у тебя в кошельке?

– Как ты можешь так говорить? – удивился Макс такой реакции, – я что, по-твоему, слизняк, который не может постоять за себя? Как ты будешь жить с таким мужчиной, который не защитит ни себя, ни свою женщину?

– Я хочу жить с разумным мужчиной, который не пускается в авантюры, – проворчала Валери, осматривая его царапину.

– Милая, странно, что мы с тобой столько времени общаемся, а ты вдруг требуешь от меня невозможного, – улыбнулся Макс, – я не смогу стать разумным, как мой братец.

Валери ничего не ответила, и её молчание встревожило душу Максима.

– Пойдём погуляем, – предложил он, чтобы сменить тему, – а лучше в Помпиду.

– Чего ты там хочешь смотреть? Ещё не все картины выучил наизусть?

– Пойдём, я покажу тебе своего любимого художника.

– Я попробую угадать, кто это, – усмехнулась Валери.

– Договорились, – обрадовался Макс.

Через несколько минут они уже были на улице Бобур, где высилось современное здание, с выставленными наружу коммуникационными трубами, которые были разукрашены в разные цвета. Макс иногда задумывался, зачем надо было так противопоставлять Лувру и другим историческим зданиям классического Парижа музей современного искусства? Но его тянуло сюда из-за картин, которые он обожал – на третьем и четвёртом этаже были собраны подлинные сокровища Пикассо, Модильяни, Матисса и Шагала.

Валери серьёзно разглядывала знакомые картины и наконец подвела Максима к одной из них.

– Этот твой любимый художник?

– Как ты догадалась? – поразился Макс, глядя на Шагала.

– Она напомнила мне о нас: "Обручённые и Эйфелева башня!" Романтичность Шагала напоминает мне тебя, хоть он и еврей, а не русский, как ты.

– Я тоже не русский, а француз.

– Иногда мне кажется, что ты всё-таки больше русский – уж больно много в тебе романтики. Французы больше любят землю, а, судя по русской литературе, русских постоянно волнуют какие-то отвлечённые идеи.

– Что же в этом плохого? – пожал плечами Макс.

– Ничего, – Валери погладила его по руке, – но, честно говоря, мне не нравится эта картина.

– Почему? – Макс удивлённо посмотрел на неё.

– Оба выглядят как дети, – задумчиво разглядывала картину Валери, – слишком наивно, на мой взгляд, или глупо.

Макс молчал, впервые встретившись с такой оценкой.

– Но это моё мнение и не больше, – засмеялась Валери, – пойдём на крышу, оттуда мы сможем представить, что, так же как Шагал с Беллой, летим к Эйфелевой башне.

Они поднялись на смотровую площадку и оттуда наблюдали за циркачами внизу, которые показывали акробатические трюки на радость туристам.

Но Макса больше привлекало близкое небо, под которым расстилался Париж. Он думал о том, как же был счастлив художник, рисуя себя со своей ненаглядной женой, летящими по небу. Почувствует ли он когда-нибудь такое же счастье, как Шагал? Да и Париж сейчас совсем не тот, что был в начале прошлого века…

– О чём ты задумался? О сегодняшнем происшествии?

– Да, я думаю, как быстро всё меняется – не успеешь оглянуться, а уже тот Париж, который показывали в фильмах всего лишь десять лет назад и который я помню из детства, безнадёжно ушёл в прошлое. Так, глядишь, и жизнь пройдёт…

– Фу-у-у, – надулась Валери, – какой ты всё-таки меланхолик. Ты наводишь на меня тоску, я уже жалею, что пошла с тобой гулять.

– Прости, прости, что-то я, действительно, зафилософствовался.

– Чего тебе не хватает в жизни? Ты из благородной семьи, обеспечен, рядом с тобой красивая девушка, – кокетливо улыбнулась она, – зачем грустить?

– Не обращай внимания, наверное, просто я не хочу расставаться с тобой. Жду-не дождусь, когда мы будем жить вместе.

– Это меняет дело, тогда можешь погрустить ещё…

Туристов на смотровой площадке становилось всё больше. Рядом встал профессиональный целовальщик со своей напарницей. Они притворялись влюблёнными, но Макс безошибочно определял игру на публику. Он знал, что студенты подрабатывают таким забавным способом по поручению мэрии то на смотровой площадке, как эта, то около Эйфелевой башни, то у Лувра, чтобы поддержать у Парижа репутацию города влюблённых. Когда-то Максим разговаривал с одним из таких пареньков, и тот сокрушённо поведал, что к концу дня его губы становятся каменными. Но платят неплохо – пятнадцать евро в час для студента отличный заработок.

Валери обняла Макса за шею и прижалась губами к его губам. Он с удовольствием ответил на поцелуй, чувствуя под руками её гибкое, стройное тело. Однако ему не хотелось соревноваться, кто романтичней поцелуется.

– Смотри, что творится с погодой, – прошептал Макс на ухо Валери, – надо бежать вниз.

Ветер усилился и как сумасшедший порывисто набрасывался на людей. Приближалась первая весенняя гроза. С севера сначала набежали белые барашковые облака, следом пошли тучки одна другой темнее, пока, наконец, не показалась мрачная тёмно-синяя туча, не оставляющая сомнений в своём намерении излить на запылённый город долгожданный дождь.

Они выбежали на улицу в поисках подходящего кафе, где можно было переждать грозу. Небо уже было свинцового цвета, где-то совсем близко прогремел гром. Группы туристов, одиночки и такие же, как они – парочки бежали, взявшись за руки в поисках укрытия. Дождь полил сразу, без разгона, крупными хлёсткими каплями, мгновенно намочив рубашку Максу и лёгкое платье Валери. Ворвавшись в кафе, они ещё постояли у порога, чтобы стряхнуть, насколько это было возможно, влагу с волос и одежды. Платье облепило стройную фигуру Валери, и Макс залюбовался ею.

Они сели у окна и стали смотреть на дождь, радуясь собственной защищённости от непогоды.

Сквозь мутные от дождя окна виднелся город, словно нарисованный акварелью и уверенно смываемый чьей-то большой кистью. Макс снова посмотрел на небо и подумал, что тучи несутся к Сене, будут волновать её серые воды, и хорошо, если такой дождь не вызовет наводнения. Париж обезлюдел и выглядел одиноким, казалось, что люди бросили его в трудную минуту. Но пожалеть город было некому. Те, кто успели спрятаться под крышу, радовались, что не промокли, а те, кто бежал под зонтиком, думали только о том, как бы удержать его при таком порывистом ветре.