Kitobni o'qish: «Между Тенью и Фарфором»
Глава 1. Незадача
Без сомнения, это был очень несуразный день, сильно выбивающийся из череды серых будней, в которых, как в болоте, завяз журналист «Калинских вестей» Василий Шумский. Причем странности начались прямо с ночи, будто перетекли из снов в реальный мир, а потом уже просто выстраивались в цепочку: одна странность тянула за собой другую. Вместе они сплелись в сумасшедший хоровод и приплясывали вокруг Василия, кривляясь призрачными мордашками, мол, «каравай, каравай, кого любишь – выбирай…» А Василий совсем не хотел выбирать, да и загадки не любил, скорее уж побаивался, считая, что лучше держаться от них на безопасном расстоянии. Ан не вышло…
Прежде всего, Василий проснулся среди ночи от ощущения небывалой жажды: глоток самой обычный воды казался желанней грядущего аванса. Он выбрался из-под одеяла, лениво зашлепал на кухню, почесывая взлохмаченную шевелюру и позевывая. Чуть приподняв веки, чтобы окончательно не разогнать сон, налил в стакан воды из кувшина, стоявшего на подоконнике, и стал жадно пить. Почему-то было слишком ярко, и Шумский все-таки открыл глаза. Прямо в окно нахально усмехался месяц, скородя по рваным облакам желтым серпом. Василий глянул через плечо и чуть не выронил стакан: в полосе лунного света белёсо отпечатались… следы! Совсем небольшие, чуть побольше детских.
Шумский поперхнулся, разбрызгав вокруг себя воду, и затряс головой, а потом рискнул обернуться: лунный свет растянулся дорожкой до самого порога, а следы… постепенно исчезали и скоро растаяли. И тут же Василию почудилось, будто кто-то шмыгнул в темный угол прихожей, зашуршав веником…
Минут через пять журналист пришел к выводу, что толком не проснулся и видит сон, но досматривать его лучше в постели. Еще через минуту Василий укутался в одеяло и уже собрался нырнуть в омут грез, как прямо в ухо врезался звук, идущий из-за стенки, точно разом упала целая гора бутылок, которые затем раскатились по полу. В тишине ночи грохот был сравним с отголоском разорвавшегося снаряда. Следом пулеметной очередью зачастила отборная брань. Василий про себя чертыхнулся: вот уж здесь точно ничего сверхъестественного -опять сосед с женой лается…
***
Шумский снимал малогабаритную квартиру в девятиэтажке в одном из отдаленных районов областного центра. Если бы он мог свободно выбирать, вероятно, предпочел бы жилье покомфортнее и поспокойнее, однако парнишке, прибывшему из сельской глубинки и только начавшему осваивать азы профессии корреспондента, особенно привередничать не приходилось – снял то, на что зарплаты хватило.
В общем-то, квартирка была ничего себе: без балкона и чуть побольше картонной коробки, зато с отдельной кухней в пяток квадратов и собственной крохотной ванной комнатой. Все лучше, чем общага, коей Василий насытился по самое некуда во времена студенчества. Жаль только, что за обоями кирпич как будто вообще забыли положить: слышимость была такая, что спецслужбы отдыхают – любой телефонный разговор дословно в уши укладывался. Попадись Шумскому тихие соседи – он, возможно, не удостоил бы вниманием сей маленький нюанс, но на его беду за стенкой обитал Михалыч, избравший в половины весьма громогласную даму, за что теперь с лихвой расплачивался собственными нервами, а Василий – бессонницей.
Самого Михалыча, являвшего утрированный образчик типичного работяги- простоватого мужика под полтинник, с грубыми руками, запасом крепких словечек и тягой выпить – Шумский время от времени встречал в общем коридоре на восемь квартир или лифте, а вот супругу его не имел удовольствия знать. Зато отлично слышал. Особенно по ночам. А начинался концерт обычно с вечера.
– Ты, идиот недоделанный, опять не ту соль купил! Ты глаза-то где держишь, на полке оставляешь, что ли?!
Василий, собравшийся полистать каналы, включал телевизор почти на полную катушку, стараясь не слушать оправдания Михалыча. Сперва мирные, они по ходу диалога все больше накалялись, переходили в обвинительную тональность, и обстановка в соседней квартире постепенно обретала масштаб локального стихийного бедствия, ибо супруга тоже возвышала голос, хотя дальше, казалось, некуда:
– Не увидел он! Водяру свою, небось, всегда увидишь, а соль-то, конечно, где тебе углядеть, алкоголик проклятый! Всю душу пропил!
Телевизор не спасал – Шумскому приходилось и дальше оставаться невольным участником чужих разборок.
Будучи еще только новоселом, Василий пытался поговорить с соседями и попросить их вести себя менее бурно во время семейных драм, но дело тем и кончилось: «сладкой парочки» хватало ровно на неделю. Поэтому, когда бушуяны очень уж сильно его допекали, журналист от души молотил в стену кулаком. Иногда помогало, но чаще акт возмущения проходил совершенно незамеченным. Можно было бы вызвать полицию, но связываться с органами без острой нужды, честно говоря, не хотелось. Да и потом, как ни странно, Шумский в глубине души жалел и Михалыча, и его крикливую супружницу.
Однажды Василий, возвращаясь домой, зашел в магазин. Лавируя между полками и пополняя корзину, он забрел в винно-водочный отдел, размышляя, не прихватить ли пивка. Вдруг до уха донеслось что-то похожее на всхлипывание.
Источником всхлипов оказался Михалыч, сидевший прямо на полу между витринами. Он, словно кровное чадо, прижимал к груди бутылку водки и в полузабытьи повторял со слезами в голосе:
– Как я мог… Как же я мог?! Нет, как я только мог?!!
Василий озабоченно склонился над ним:
– Простите, что-то случилось? Вам помочь?
Сосед поднял мутные глаза. Они полнились влажной голубизной и цвели цикорием под сивым с проседью чубом – все равно что глаза ребенка. Недужного ребенка.
– Как я только мог двадцать лет назад жениться на этой стерве!!! – Взревел Михалыч с мукой в голосе, и стало ясно, что он уже пребывает в изрядном подпитии.
Очевидно, сосед долго терзался. Михалыч будто бы не признал парня, живущего через стенку, но принял его помощь: опираясь на протянутую руку, поднялся с пола и потопал к кассе, так же любовно прижимая к груди ненаглядный пузырь – только что не поглаживал. Видно, не мог с ним расстаться, как и с горечью той жизни, которую прихлебывал глоток за глотком, прикладываясь к бутылке.
Вечер, естественно огласился скандалом. «Опять за свое» – подумал привыкший Василий. Только привычка спасала от бешенства, от коего в ином случае не помогли бы и сорок уколов.
Потому-то нынешней ночью вопли, не дающие уснуть, не стали для Шумского новостью.
– Ты кретин! – Орала Михалычева половина. – Полжизни на тебя извела, а толку-то?! Ты хоть раз что-нибудь полезное сделал? Хоть раз помог мне?!
– А ты? Только и знаешь глотку драть! Сколько лет с тобой живу, ты мне хоть раз помогла?!Хоть одним словом одобрила?!
– Я не должна тебе помогать! – Женский голос вибрировал пронзительным визгом. – Ты – мужик! Да хотя в каком месте?! Одно слово только!
– Ах ты, ах ты… сука! – Грянул Михалыч, припечатав кулак к какой-то твердой поверхности, а потом пнул нечто тяжелое.
Василий всерьез испугался: как бы до смертоубийства не дошло… Слава Богу, гроза не разразилась в полную силу: выпустив пар, Михалыч неожиданно утих. Однако супружница так легко не сдавалась:
– Да! Дааа, я сууука, – выводила она с удовольствием, и голос ее от этого обретал редкую противность. – Какого ж… ты с сукой живешь?!
– Да просто жалко тебя выкинуть на улицу! Ты на себя глянь – погань одна, и язык поганый! Даже не подберет никто! А, чтоб ты пропала, к чертовой матери!
Шумский вздрогнул: ему вдруг почудился отдаленный гул – зародившийся в неведомых глубинах. Он точно волной прошел через весь дом, вызвав некоторое замирание. Василию на мгновение показалось, будто в ушах взорвались барабанные перепонки – такая навалилась тишина. Неожиданно внутри возник страх, похожий на мерзкую личинку в коконе из очень нехороших предчувствий. Но наваждение быстро пропало.
Михалыч за стенкой остервенело пилил, порой доносился стук молотка. «Ну, самое время», – сонно подумал журналист. И все ж звук инструмента был приятнее слуху, нежели бесконечная череда оскорблений.
Усталость брала свое. Закрывая глаза, Василий предположил, что сосед нарочно ищет спасения в ремонте. Михалыч, не отдавая себе отчета, хватался за все, что помогало ему хоть ненадолго заставить жену замолчать, – стучал, пилил, дырявил стены перфоратором, будто намереваясь пометить каждый сантиметр в квартире или высверлить из души сказанные слова. Да полно, осталось ли там хоть одно живое место? Забей он целый миллион гвоздей -преградит ли это дорогу потоку мыслей? Впрочем, вполне вероятно, что как раз от мыслей-то и спасался Михалыч в своей ремонтной страсти, делая беспокойными не только вечера с ночами, но и выходные, которые приходилось проводить в обществе супруги.
Уже засыпая, Василий вдруг припомнил бородатый анекдот: «Отомщу соседу за его перфоратор – куплю пианино. Ремонты рано или поздно заканчиваются, а музыка – вечна». Усмехнувшись в подушку, журналист все-таки умудрился провалиться в сон. А через полтора часа прозвонил будильник.
***
Троллейбус рогатым оранжевым скарабеем полз по дороге, отфыркиваясь утренней сыростью. Народа в ранний час набралось немного, и Василий с комфортом устроился на свободном одиночном сиденье. Он с детства любил занимать место у окна и наблюдать за пешеходами. Мальчонкой, ерзая на материнских коленях, Васятка пытался угадать, куда идут все эти люди, отделенные от него прозрачностью стекла, о чем думают, мечтают. Он попробовал сообщить свои соображения маме, однако та лишь посмеялась, взлохматила русые с задорной рыжиной кудряшки:
– Какой ты у меня фантазер, – сказала она и вздохнула. – Надеюсь, когда вырастешь, перестанешь сочинять.
– Почему? Это же интересно! – Удивлялся Вася, отрывая взгляд от череды спин и профилей.
Мама смотрела задумчиво, морща лоб, отчего он казался старушечьим и совсем не родным.
– Может, и интересно, только мало кто поймёт. А впрочем… Сочиняй на здоровье, мой сероглазый мышонок, только папе не вздумай рассказывать.
Да, папе не стоит: он-то точно не поймет. Никогда не понимал!
Задремавший Василий ударился лбом о стекло, и оно слегка загудело, отвечая на гневную вспышку. «Вот какой глупый мышонок» – в памяти жужжащим волчком крутилась присказка из книжки, которую мама читала перед сном. Вроде бы мышонок там плохо кончил…
«Господи, какая чушь лезет в голову, когда не выспишься нормально» – подосадовал Шумский, потирая ушибленный висок. Журналист оглянулся, оценивая степень наполненности салона и прикидывая, не двинуться ли к выходу…
…Кто-то держался за спинку его сиденья. Пассажир стоял в пол оборота и словно преграждал путь. Неприятный холодок пощекотал внутренность Василия, пересчитал все позвонки, замерев студеным шариком в районе копчика. Краем глаза Шумский заметил в пределах своего затылка мраморную выветренную руку, сплошь покрытую черными щербинами.
Журналист задохнулся и вывернул шею, чтобы посмотреть в лицо каменному гостю, но встретил лишь настороженный взгляд карих глаз. Ну, разумеется! Василий с нервным смешком облизнул губы: никакая это не статуя, а подросток в рябой куртке в черно-белую крапину. И кто только придумывает такие расцветки? Перепелиными яйцами, что ли, вдохновились?!
Паренек опасливо покосился на странного пассажира, отодвинулся. «Вполне благоразумно, и я постарался бы держаться подальше от полоумного дядьки» – с иронией подумал Шумский, однако же испытал облегчение: во всем виноват треклятый недосып, вынуждающий грезить наяву.
На следующей остановке вызвавший среди него переполох парнишка вышел, а успокоившийся Василий откинулся на спинку, мимоходом обозрев окно. Через секунду журналист выразительно икнул и буквально подпрыгнул, словно кто подложил ему под седалище кнопку. Вместо подростка на совершенно безлюдной остановке в полный рост вытянулась статуя. Сколы на ее плечах и лице походили на незаживающие оспины, тем не менее, изваяние выглядело живым!
Подтверждая выводы обалдевшего Шумского, мраморный человек улыбнулся полуотколотым ртом и почти озорно подмигнул, припорошив асфальт у ног каменной крошкой.
Журналист не сомневался: статуя скалилась именно на него! Охваченный ужасом Шумский вжался в кресло и осмелился отлепиться от спинки, лишь когда троллейбус покатил прочь от злополучной остановки.
«Померещилось, наверно, – не слишком бодро утешил себя Василий и тут же возмутился, – все-таки зачем шить детям мрачные куртки, от которых рябчики в глазах порхают?!»
Из апрельской дымки пробивающихся листьев желто улыбнулся знакомый фасад: наконец-то, редакция! Пожалуй, журналист давненько не радовался так рабочему поприщу. Впрочем, в данном случае «давненько» – понятие относительное, ибо в «Калинских вестях» на полную ставку Василий трудился только второй год. Правда, до этого дважды проходил там практику и подрабатывал по случаю, когда требовалось написать не слишком глобальную статью. Ну да это детали, все равно Шумский никогда прежде так не жаждал поскорее приступить к делам насущным и даже скучным. Надо же – почти в рифму!
Он адресовал сердитый посыл удаляющемуся троллейбусу, мол, медленный ты сегодня, товарищ на колесах! Раздражение помогло избавиться от остатков страха.
«Вот какой глупый мышонок» – ласково пропел в голове мамин голос.
Глава 2. Кое-что из жизни редакции
Редакция «Калинских вестей» базировалась на первом этаже самой обыкновенной панельной пятиэтажки, в угловой трехкомнатной квартире, выкупленной и переделанной под офис. Коллектив был небольшой – всего-то пять человек, не считая главного редактора, и потому атмосфера в нем царила почти семейная.
– Отыскался таки! Приветствуем тебя, о Повелитель Времени! – Громогласно изрек Тоха, салютуя воображаемой шляпой.
– Отвянь, – ласково отбрил приятеля Шумский, протискиваясь к своему столу и одновременно позевывая под неодобрительным взглядом главреда.
– И то верно: какой ты Повелитель Времени – скорее оно тобой повелевает, о, Раб Будильника! – Тут же все переиначил верстальщик.
– Когда тебе, интересно, надоест чушь молоть? – Буркнул Василий, приклеиваясь взором к синему экрану монитора: какая-то добрая душа (вероятно, Настасья) потрудилась включить компьютер и избавила от необходимости еще и этой заминкой злить начальство.
Шумский тут же уловил лукавое подмигиванье со стороны соседнего стола. «Влип ты, Васятка» – это он прочитал по губам, потому как присутствие главного редактора сдерживало языки.
Тоха в свою очередь хмыкнул и пошел к кулеру – с утра всем хотелось согреть горло чем-нибудь горячим. Это был своего рода ритуал, помогавший настроиться на рабочий лад. Странно начавшийся день входил в привычную колею.
Не до конца отошедший от «игр воображения» Василий досадливо вздохнул: надо же, опять опоздал! Причем сегодня аж на пятнадцать минут, если не больше. И, как назло, Владимир Петрович на месте. Обычно главред забегал в редакцию часам к десяти, благо жил в паре шагов от офиса. Удовлетворенно отмечал наличие всех сотрудников и садился за свой ноутбук изучать положение дел в мире, России и конкретно в Калинской области. Затем, бывало, если расположение духа благоприятствовало, Владимир Петрович (или по-простому ВП) приходил в общую комнату и травил побаски из прежней военной жизни. Надо признать, она отличалась насыщенностью, ибо главред «Калинских вестей», летчик первого класса и в прошлом командир корабля, повидал на своем веку, ой, как много.
Впечатлительная Настасья Лунина периодически советовала начальнику браться за мемуары, уверяя, что записки имели бы потрясающий успех. Он добродушно посмеивался и отмахивался, хотя выслушивал подобные предложения не без удовольствия. Кто знает, может, так оно и сталось бы. Владимир Каменев, полковник авиации в отставке, обладал разносторонними талантами, собственным примером разрушая стереотип о врожденной «дубовости» военных. Среди прочего он писал отменные статьи, разумеется, под псевдонимом. Читатели любили каменевские заметки, поданные в духе «на злобу дня», с перчинкой едкого и меткого сарказма. Честно говоря, Василий искренне восхищался способностью начальника нащупать занятную линию в самом, казалось бы, бесперспективном материале.
– Запомните, студенты, – частенько говаривал главный редактор и по совместительству владелец газеты, – важно не столько то, что вы рассказываете людям, сколько то, как вы это преподносите. Самую скучную историю можно превратить в блокбастер, если взяться с нужного края.
И у Владимира Петровича это получалось на десять баллов из десяти. К тому же ему не откажешь в чувстве юмора, благодаря которому главред, во-первых, никогда не зависал надолго в плохом настроении, а во-вторых, подмечал забавные моменты в повседневной жизни. Именно с его легкой руки к Василию приклеилось прозвище Твое Величество, ибо созвучие имени и фамилии журналиста бывшему российскому самодержцу показалось Каменеву весьма остроумным. Так на свет явился псевдоним «Василий Шуйский», которым подписывались статьи под дружный гогот всей редакции. Шумский сначала протестовал, даже пробовал бунтовать, но потом привык и выкинул белый флаг, подумав, что и впрямь занятно вышло – по крайней мере свежо, нестандартно, читателей цепляет… А в этом-то и кроется успех любого издания.
В общем, с юмором у Владимира Петровича все обстояло нормально, однако закручивать гайки он тоже умел. И сейчас возвышался над столом Василия гордым монументом, буравя сильно опоздавшего сотрудника отнюдь не доброжелательным взглядом сквозь затемненные линзы очков.
– Я так понимаю, вам будильник на день рождения надо подарить? – Холодно осведомился главред.
По его тону стало ясно: начальник пребывает в крайнем раздражении, и любая попытка оправдаться вызовет лишь новый всплеск недовольства. Поэтому Василий молчал, покаянно склонив голову.
– Что ж, молчание – знак согласия. Так и запишем. Но лучше вам, Василий, выходить из дома загодя, если вы не хотите в этом месяце остаться без премии. Имейте в виду – это последнее китайское предупреждение.
Владимир Петрович обращался ко всем сотрудникам исключительно на «вы» и называл полным именем, хотя в добрую минуту мог позволить себе некоторую барскую ласковость. Как правило, такая честь выпадала Марине Сахаровой, редактору выпуска. Она работала с Каменевым дольше всех, и потому иногда в его устах звучала как «Мариша».
Шумский все так же молчал, не решаясь реагировать более выразительно и даже извиняться, однако начальник не уходил. Отсюда журналист заключил, что его ожидает наказание в виде не совсем приятного поручения и обреченно поднял глаза. Владимир Петрович помахал перед его носом белым конвертом.
– Вы, конечно, очень занятой господин, раз по утрам не успеваете на работу, однако позвольте вас напрячь еще немного. Это письмо принесли с утренней почтой. Займитесь им. В свете последних событий может получиться любопытный материал. Кстати, если б вы явились пораньше, то прочли бы без моих понуканий.
– Между прочим, точность – вежливость королей! – Припомнил рекламный слоган из девяностых беспардонный Тоха.
Отставной полковник осадил верстальщика одним взглядом и повернулся к Сахаровой:
– Марина, я сегодня в разъездах, если что – звоните. Будут спрашивать – ориентируйте на завтрашнее утро, часиков этак на одиннадцать: постараюсь подбежать.
– Хорошо, Владимир Петрович.
Главред на секунду замешкался, кивнул намеченным в уме планами сбежал с крыльца пружинящей легкой походкой, завидной для мужчины и более молодых лет: как-никак полковнику зимой стукнуло шестьдесят семь. Однако Каменев по-прежнему сохранял воинскую выправку.
– Что он имел в виду, говоря «в свете последних событий»? Каких событий? – Спросил Шумский, едва коротко стриженный седой затылок начальника скрылся за углом.
– Ну ты, Васятка, даешь! Совсем не следишь за новостями, – откликнулась Маринка.
– Зачем ему, – снова влез неугомонный Тоха, отхлебывая кофе из необъятной кружки, – он ведь Величество, что ему до суеты презренных простолюдинов! О новостях доложат послушные холопы!
Настя прыснула, скользнув по соседу аквамариновым взглядом.
– Ха-ха-ха! – Протянул Василий. – Вам еще не надоело? По мне, так прикол безнадежно устарел. Объясните лучше, чего он взъелся?!
– Нахальство – второе счастье, да? – Хмыкнула Настасья. – Пятый раз кряду опаздываешь на работу и заметь – не на пять минут! Скажи спасибо, что обошлось старушкиным письмом. Петрович – классный начальник, уважает дисциплину, как все военные, и злить его не надо. Кстати, где тебя носило?
– Да сам не пойму, – Шумский растерянно погрузил пятерню в курчавую рыжевато-русую шевелюру. – Вышел даже раньше обычного, нормально сел в троллейбус… Почему он так долго ехал?
Правда: почему? Василий задумался: если не брать в расчет заговор общественного транспорта (хотя именно такую версию первой озвучил бы Тоха), то в чем причина? Не странных же видениях! Однако чувство, будто время в какой-то момент замедлило ход, Шумского посетило… Неужто в троллейбусе оно текло иначе, чем за пределами салона? Журналист отмахнулся от такой идеи и приготовился прочесть письмо, но его отвлек возглас Настасьи, изучавшей сводки, сброшенные на электронную почту областным управлением МВД:
– Ребята, снова пропажа!
Все столпились за ее спиной, разглядывая отсканированную, не очень качественную фотографию женщины средних лет. Рядом были расписаны приметы: такой-то возраст, такой-то рост, ушла из дома, не вернулась, была одета… И так далее, и тому подобное: один столбец скупых данных – и в этом весь человек?..
Василий не знавал сей дамы прежде, да и видок у нее, прямо скажем, потрепанный – выпивала, видать. Почему-то Шумскому пришло в голову, что примерно так могла бы выглядеть скандальная Михалычева супруга. По возрасту подходит… А если потеряшка действительно она? Глядишь, за стенкой сразу спокойнее станет, а то замучили уже своими разборками!
– Не понимаю, чего вы заходитесь, – равнодушно бросил Василий, возвращаясь к своему креслу. – Люди все время теряются. Откуда такой ажиотаж?
– Ажиотаж?! – Возмутилась жалостливая Настасья, стремящаяся выдать порцию сочувствия всем – нуждающимся и не очень. – Это уже шестой случай за три дня!
– А если учесть последнюю пару недель, то, пожалуй, за полтора десятка перевалит, – задумчиво добавила Сахарова со своего редакторского насеста, накручивая длинную каштановую прядь на карандаш.
Марина любила кресла без подлокотников и обычно сидела, поджав ноги. Близорукость заставляла ее клониться немного вперед, голова втягивалась в плечи, отчего редактор по-куриному хохлилась, а ее сиденье заработало соответствующее прозвание.
– И чего? – Не понял Шумский. – Девочки, в России ежегодно пропадают без вести около трехсот тысяч человек. И это только официально. Реальные цифры гораздо выше. Причем некоторые теряются по собственной воле! Я сам в прошлом году делал материал про одного столичного кекса, якобы пропавшего средь бела дня. Поиски результатов не дали. А через пятнадцать лет он, здрасьте вам в хату, сам нашелся: оказывается, все эти годы мужик провел в глухом лесном монастыре, представляете? Дескать, удалялся от суеты да душевный покой обретал! У нас в Калинской области масштабы, ясное дело, поскромнее – тысяча с хвостиком «потеряшек», или, может, чутка поболе, но тоже в пределах нормы. Вот только грибы пойдут…
– Вась, какая норма?! Какие грибы?! – Лунина уже полыхала гневом, облившем ее щеки разбавленной киноварью. – Сейчас только апрель! Коли так пойдет дальше, к новому году весь Калинск обезлюдеет! Легко рассуждать, когда тебя лично подобные известия не касаются! А каково родным пропавших бедолаг?!
Настасьина нижняя губа на этих словах начала младенчески подрагивать. Она перевела влажный взор на монитор. Казалось, еще немного – и Лунина заполнит уши коллег полноценным ревом. «Наша Настя громко плачет» – съехидничал внутренний голос Василия, однако до материального выражения мысль, к счастью, не доросла.
– Статистика гласит… – Очень нудно начал Шумский.
– Пошел ты со своей статистикой! – Девушка дернула себя за блондинистую косу.
– Давайте-ка лучше займемся делом, пока не переругались – спокойно вмешалась Марина и крикнула, – Лидк, что там с объявлениями?
– Несут, – ровным голосом откликнулась та, – пока немного, но неделя только в середине…
– Ты там не очень усердствуй, если переберут, ставь в очередь!
Скорее всего, Лида согласно кивнула, но этого никто не увидел.
Лидия Воронина единственная сидела отдельно от остальных – в предбаннике напротив входной двери. Она принимала объявления, поздравления, жалобы от читателей, отвечала на звонки – в общем, ее обязанности походили на секретарские. На мероприятия девушку отправляли редко, только если остальные погрязли в занятости, и, как правило, это были далеко не самые серьезные моменты в жизни области: выставки, ветеранские встречи, благотворительные праздники, залитая дождем яма во дворе, мешавшая жильцам спокойно спать, заодно дававшая повод горлопанить о халатности и нечуткости городских чиновников, и прочее в том же роде.
Самая юная в коллективе, едва разменявшая двадцатку Лида исполняла больше техническую работу, но вроде бы не особенно тяготилась этим, да и с коллегами общалась исключительно по настроению, ибо разговорчивость – явно не тот конёк, которого она запросто оседлала бы. Молчаливая, пожалуй, даже мрачноватая, Лидия приучила читателей сразу излагать суть – четко и конкретно. Если же кто-то брался, как это водится в среде российского населения, перечислять ей превратности своего тернистого пути, Воронина просто не обращала внимания, продолжая заниматься своими делами, и скоро словесный фонтан посетителя иссякал. В итоге даже завзятые любители ездить по ушам перевоспитались и следовали негласному правилу, установленному Лидией: принес, скажем, объявление, сдал – гуляй, а поговорить за жизнь пожалуй в другом месте. Жалоба на недобросовестный ЖЭК? Подавай в письменном виде. Не написал? Вот бумага, вот ручка. Написал – сдал – свободен. И никаких гвоздей: у Лидии со всеми разговор короткий. Любимчиков у нее не водилось, и даже попытки читателей подсластить суровость юной газетчицы шоколадками успеха не имели.
Владимир Петрович таким отношением к посетителям был недоволен и порой вслед за небезызвестным киногероем выговаривал, мол, «к людям надо относиться мягше, на вещи смотреть ширше», однако, в конце концов, даже он сдался, и Воронинская непробиваемость превратилась в легенду редакции.
Именно железобетонности Лидкиной натуры искренне завидовала Настасья: сама-то заходилась практически из-за всего, потом ее только что валерьянкой не отпаивали. Вот и теперь Лунина так расстраивалась из-за каждого пропавшего, постоянно возвращаясь к фотографиям и скорбно покачивая головой, что обычно мирного Шумского коробило: нашлась тоже сердобольная мать Тереза! Чего охать, если помочь ничем не можешь? Впрочем, подобные думки он благоразумно держал при себе – не следовало лишний раз драконить Настасью душевной черствостью.
Вообще-то, Лунина – нормальная девчонка. Добрая, талантливая: ее житейскими историями зачитаешься, недаром это одна из любимейших газетных рубрик у калинчан. Надежный товарищ, красивая к тому же – глазищи огромные, синие, точно горные озера на закате… Вот только заводная донельзя, сущая ерунда способна Настасью до истерики довести! Может, это просто обратная сторона лирической натуры? Ну да Бог с ней, пусть жалеет всех, кого не лень, ежели так легче живется.
Василий украдкой покосился на светловолосую коллегу – та необычайно внимательно созерцала монитор: видно, еще дуется. Журналист пожал плечами и уже собрался все-таки достать из конверта листок, как в дверях нарисовался посетитель. Узрев его, Лида сходу указала на соседнюю комнату, не потрудившись разлепить губы для приветствия, Шумский же мысленно застонал, а вслух молвил, сопроводив слова натянутой улыбкой:
– Здравствуйте, Яков Степанович.
Он от души надеялся, что старичок прибыл подать объявление. Однако тот разочаровал Василия: аккуратно присел на стул и сложил по-старчески узловатые кисти рук на набалдашнике трости. Значит, надежды тщетны: дедуля явно нацелен на разговор.
***
Яков Степанович Матвеев, некогда занимавший должность директора областного архива, числился среди старинных друзей редакции, и захаживал с первого дня основания «Калинских вестей», а это, почитай, десятка два лет. Главред старичка уважал, и непременно имел с ним беседу, ежели бывал в наличии.
Яков Степанович слыл человеком интересным: заядлый библиофил, эрудит, он, случалось, откапывал стоящие материалы, по которым клепал статейки, в основном, на историческую тематику. Его очень занимали личности. Старичок Матвеев свято верил в то, что любая эпоха – это, прежде всего, люди, именно в судьбах она отражается наиболее показательно, ибо изломы истории не лишают возможности оставаться человеком в полном смысле слова. Правда, порой это намного труднее, нежели следовать тенденциям времени…
Как-то Василию довелось засвидетельствовать спор между Яковом Степановичем и Мариной, которая пыталась отказаться принять очередную писанину о каком-то малоизвестном полководце местного разлива из давно минувших дней Гражданской войны.
– Поймите, наша газета небольшая, мы отдаем предпочтение событиям, а не товарищам, больше годящимся в музейные экспонаты, – втолковывала она интеллигентному пенсионеру.
– Помилуйте, Мариночка Леонидовна, но ведь событий не бывает без людей, – веско молвил Матвеев. – Все мы, знаете ли, персонажи в книге земного бытия.
– Конечно, вы правы. И все же этот ваш…Мейерсон, – Марина не без труда прочитала фамилию на протянутом тетрадном листке, – никому не известен. Вполне возможно, и читать о нем не захотят. «А мы потом выслушивай от ВП о падении тиражей и о том, что писать надо интереснее и короче» – мысленно добавила она.
– Верно, Семен Арнольдович не может похвастаться упоминанием в учебниках по истории даже родного края. Однако во время Гражданской войны именно он предотвратил расправу и над белогвардейцами, стоявшими в деревне Лютая (ныне Черныши) тогдашнего Калинского уезда, и над поддерживающими их крестьянами. Он пустил в ход не грубую силу, а искусство дипломатии, хитрость, и в итоге урезонил алчущих крови красных архаровцев, переключив их внимание на якобы закопанный отступающими частями клад, который позволит набить карманы до отказа, и никаких взносов в пользу революции… Разумеется, на самом деле сокровищ и в помине не было, но главное – направить разрушительную энергию в относительно мирное русло. Обставил Семен Арнольдович это дело с большой тонкостью. Не бог весть что, тем более в годы, когда как раз произвол и кровопролития были в чести… Потом-то Мейерсона застрелили то ли в бою, то ли свои же, и о нем предпочли позабыть, как о довольно слабохарактерном революционном деятеле. Незаслуженно, между прочим. Я перерыл кучу архивных документов, чтобы докопаться до истины, так что заметка – чистейший эксклюзив, только для моих любимых «Калинских вестей»…
