Kitobni o'qish: «Затерянные в Эльдорадо»

Глава 1. Келли

Оле, Колумбия, беспечная страна вечного завтра! Сколько мы с тобой не виделись? Лет пять уже прошло, наверное, с тех пор как я в последний раз ступала по твоей земле. И вот мы снова вместе. Жаль, что в этот раз мы с тобой встречаемся при столь печальных обстоятельствах. Профессор археологии Натан Рой позавчера оставил этот мир. Впрочем, ты уже знаешь.

Папа ушел внезапно. Через неделю ему должно было исполниться семьдесят пять. Разве это возраст для мужчины? Еще жить да жить. Может, он чем-то болел, но мне не говорил. Да мы почти и не общались с тех самых пор, когда я вернулась из Парижа с дипломом Международного института моды. Думала, за время учебы па уже спустил пар и смирился с моим выбором. Но, нет, увы. Как выяснилось, он надеялся, что «гены окажутся сильнее бабьей дури». Что я одумаюсь и вернусь на путь истинный, и он сможет передать мне дело всей своей жизни.

Но тут «увы» оказалось ему. Я была целиком и полностью счастлива в новом мире красок, комфорта, красивых мужчин и умопомрачительных нарядов. Мира, в котором я перестала быть долговязой девочкой с грязноватой от загара кожей, ссадинами на коленях и брекетами на зубах. Я превратилась в хрупкую гламурную блондинку, которая ставит мужчин на колени. Мира из моих детских грёз.

Не дуйся, Колумбия. Я хотела помириться с па. Даже купила билеты, чтобы прилететь к нему на юбилей. Кто же знал, что я так безнадежно опоздаю? Билеты пришлось сдать и покупать новые – чтобы успеть на его похороны. Лететь обходными путями, через Штаты. На прямые был только бизнес-класс, а я не так много получаю. Впрочем, тебе ли ни знать, что честным трудом много не заработаешь.

Международный аэропорт Медельина¹ встретил меня неприветливо. Пара солдафонов устроила унизительный досмотр на таможне. По их придирчивости можно было заподозрить, что трафик кокаина резко поменял направление, и наркотики теперь везут из США в Колумбию, а не наоборот. В итоге я опять опоздала – теперь на рейс до Тунхи, откуда до папиной Вильи-де-Лейва рукой подать. На мое счастье, следом шел частный рейс.

Аэропорт Медельина по форме был похож на половинку пончика, начиненного людьми. Сквозь его стеклянную ребристую крышу сияло по-колумбийски беззаботное солнце. В окно был виден легкомоторный самолетик, на котором нам предстояло лететь. Нас, пассажиров, было четверо. Я и трое мужчин.

Один был местным, примерно моим ровесником. Взгляд его липко скользил по выступающим частям моего тела, так что не отпирайся, Колумбия, он тоже из твоих. В его сторону я старалась не смотреть. Здесь если мужчине смотришь в глаза, считай, подписалась на все тяжкие. Потом не отобьешься. Боковым зрением я выхватила выбритый затылок, темную кожу классической для местного населения смеси три в одном: испанцы, индейцы, афроамериканцы. Парень был, пожалуй, симпатичным. Белозубая улыбка делала его обаятельным, но мне сейчас не до романов условной безопасности. И вообще не до романов. Колумбиец был неплохо сложен. И очень энергичен. Он сновал туда-сюда, как мышь в новой клетке, время от времени обращаясь к другим пассажирам.

Второй, несмотря на тропическое круглогодичное лето, был одет в деловой костюм и галстук. Как коммивояжер. Только взгляд был такой… пробирающий. Но добрый. Пробирающий до печенок добрый взгляд. На такого трудно не обратить внимание. Лет «коммивояжеру» было под сорок, но выглядел он прекрасно. У него было худощавое лицо с породистым, под линейку нарисованным, правильным носом; большие глаза и красиво очерченные, но тонковатые губы. Рот обрамляли складки, которые множились вертикальными ямочками, когда он улыбался. Высокий открытый лоб и шапка жестких, курчавых волос выдавали независимость хозяина. Он тоже поглядывал в мою сторону, но так, изредка, стараясь не навязываться.

Третий был прямо красавчик оймама. На пару-тройку лет старше меня и бесконечно круче. Одежда в сафари-стиле была пошита на заказ и выгодно подчеркивала широкие спортивные плечи и узкие бедра. Мышцы груди, обтянутые тонкой маечкой под расстегнутой рубашкой, тоже были зачетные. Он вежливо поздоровался местным аналогом привета – «Оле!» – и больше никого не замечал. На меня он бросил один-единственный взгляд в пару секунд и забыл о моем существовании. Не больно-то и надо. Что я, красавчиков не видела? И тоже решила всех игнорировать: и его, и коммивояжера, и колумбийца. И до посадки в самолет мне это даже удалось.

Если бы я тогда знала, что с этой компанией мне предстоит провести несколько дней в зеленом аду сельвы, я бы пригляделась к ним получше.

Впрочем, признаемся честно: знай, чем дело кончится, я бы вообще с ними не полетела.

Глава 2. Брайан

Скучно! Невыносимо скучно! Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем². Сейчас стареющий бонвиван из Штатов начнет клеить блондинку из Франции, и будет у них дружба народов, связь континентов и полная межкультурная толерантность. Особенно, если захватят в тройничок колумбасика. Психотерапевт говорила, что я должен искать в жизни что-то хорошее. И я ищу. Ведь дружба народов – это хорошо?

Господи, дай мне выдержать этот день, а завтра срок моей ссылки подойдет к концу. Я смогу вернуться домой.

Так. Я должен чем-то интересоваться. Так говорила психотерапевт.

Ну, вот эта девчонка, блондинка. Очень даже интересная. Симпатичная физиономия. И фигурка ничего. Может, предложить ей полететь со мной до Венесуэлы? Судя по дешевой одежде, уродливой подвеске под золото на шее и дебиловато-мечтательному выражению лица, она не будет возражать.

Решено. Блондинку беру.

В Венесуэле я, пожалуй, задержусь на недельку. Поохочусь. Там я еще не охотился. Может, папочке привезу новых бабочек. Он будет счастлив. Психотерапевт говорила, что мне тоже нужно обзавестись увлечением. Папочка же нашел хобби – собирать трупы насекомых. Чем я хуже? Я тоже мог бы коллекционировать какие-нибудь редкости. Блондинок, к примеру. Живых. В Колумбии не так много блондинок. Здесь вам не дома.

Вот дома…

Так. Психотерапевт сказала, что нужно жить сегодняшним днем. Брать пример с аборигенов, счастливых, несмотря на бесконечную гражданскую войну. Правда, мой опыт общения с колумбийцами говорил, что они живут не столько сегодняшним днем, сколько завтрашним. «Маньяна, транкила»³ «Не переживай» – утверждали колумбийцы. – «Завтра со всем разберемся». Завтра закончится срок изгнания, и я буду свободен. Вот, я уже почти как местный.

Самолетик у нас был маленький, и до него пришлось топать пешком. Пилот в нейтральной лётной форме радушно встретил нас у трапа и у каждого пассажира персонально поинтересовался, как дела. Чертова местная привычка разводить церемонии. Здесь даже у незнакомых людей на улице, прежде чем спросить дорогу, нужно поинтересоваться, всё ли у них благополучно. Хорошо ли поживают мама, папа, дети, внуки, сестры, братья и любимая «чиха» бабушки. А если нет, то почему? Хвост ломит? В бандитские разборки попала? Такие вот социальные кадрили.

Психотерапевт сказала, что мне следует бороться с симптомами мизантропии и социофобии, вросшие в мой скелет и пустившие там корни. Попробуй их выкорчуй. Однако на ритуальные вопросы я ответил, вещи в багажное отделение загрузил, спутников безупречной вежливостью и правильным английским – тоже. Полдела сделано.

Рассадив пассажиров и проследив, что все пристегнуты, пилот начал продувку, тестирование и прочие предполетные процедуры. А в салоне, как я и ожидал, начался съем на ломаном французском языке и кривой штатовской козе. На удивление, девушка на интерес америкоса не отреагировала. Правильно, ведь есть же я. Я однозначно лучше. По всем параметрам. Бедолага_якобы_бизнесмен уже и так перед ней стелился, и по-всякому, и мячик к ногам приносил, как верный пес, который уговаривает хозяина поиграть. Но блондинка держалась молодцом, хлопала ресницами, улыбалась, говорила «мерси» и «силь ву пле» и несла прочую пургу. Так держать. Вот приземлимся, и я сделаю тебе предложение, от которого невозможно отказаться.

Келли под предлогом, что плохо переносит взлет, попросила оставить ее в покое, и всё было хорошо.

А потом началось такое…

Глава 3. Келли

Во время посадки в самолет подтвердились мои худшие подозрения. От красавчика-сафари за версту несло британской паблик-скул⁴, а от «королевского» английского⁵ ломило зубы. Но мне с ним детей не крестить, пару часов можно и потерпеть. Тем более что сидел он тихо, до меня не снисходил. Расположился британец в том же ряду, что и я, но по другому борту, и изредка кидал в мою сторону быстрые оценивающие взгляды. Понять, во сколько меня оценили, по бесстрастному аристократическому лицу было невозможно. Но вряд ли высоко. Хорошо воспитанный аристократ может поддерживать беседу даже с пустым стулом⁶. Хоть целый час. А этот молчал, как рыба дорадо с мокрицей вместо языка⁷. Видимо, мы, его случайные попутчики, находились в иерархии ценностей ниже уровня табуретки. Хотя, возможно, этот представитель британской элиты был просто дурно воспитан.

Зато американец Эндрю, сидевший передо мной, просто не затыкал рот. В начале он попытался обращаться ко мне на английском, но я сделала вид, что не понимаю, и тогда он переключился на французский. На самом деле, оба языка были для меня родными. Моя мама была француженкой. Что легкомысленная красотка забыла на факультете истории в Кембридже? Наверное, искала приключения. И нашла. Папе было за сорок, и он уже был признанным специалистом по южноамериканским культурам. Она была среди студентов-волонтеров на раскопках в Перу. Он привез оттуда новую монографию, она – меня. В папиной жизни существовала лишь одна любовь – наука, поэтому неудивительно, что отношения между родителями не заладились. До пяти лет я жила с мамой во Франции, и, если честно, почти ничего не помню из того периода. А потом мама нашла перспективного жениха и отвезла меня папе. Я оказалась неудачным пилотным проектом и мешала реализации ее усовершенствованных планов. Нужно отдать должное папе, он принял меня в свою кочевую жизнь, а не сдал в один из этих приютов для элитных щенков с полным пансионом.

Наверное, первое время ему было тяжело: блестящий ученый и маленький ребенок, едва владеющий английским. Сам он никогда в этом не признавался. Напротив, говорил, что я приносила удачу. Местные жители, узнав печальную историю сиротки, проникались участием ко мне и отцу-одиночке. В итоге у папы не было проблем ни с провизией, ни с рабочими руками. Очень быстро выяснилось, что у меня способности к языкам, и я стала посредником в общении с изолированными племенами. Они не доверяли взрослым европейцам, но легко шли на контакт с белокурой «солнечной девочкой», как меня называли.

А потом я стала видеть сны.

Точнее, наверное, я видела их всегда. Папа говорил, что их причиной были мое живое воображение, природная наблюдательность и мощное подсознание. Вместе они выдавали яркие картинки как будто из прошлого. Сначала папа посмеивался над моими рассказами. А потом, когда я научилась передавать их на бумаге, выяснил, что не зря говорят, что Менделеев придумал свою таблицу, пока спал. В моих снах обнаруживались недостающие детали жизни и быта древних аборигенов. Па стал относиться к ним с вниманием и каждое утро начинал с обсуждения новых рисунков.

Так я это к чему?

Я это к тому, что английский и французский были для меня родными, испанский – почти родным, потому что половина моего детства прошла на раскопках в Южной Америке, плюс на базовом уровне я знала еще с десяток индейских языков и диалектов, если еще не забыла. Поэтому неуклюжие попытки «гринго» разговаривать на языке моей первой родины смешили и умиляли. Но я старалась держать себя в руках. В конце концов, лучше Эндрю с его забавными попытками говорить комплименты на малознакомом языке, чем откровенное внимание колумбийца.

Потом самолет вырулил на взлетную полосу, и я сослалась на недомогание во время взлетов. Эндрю отстал, напоследок галантно коснувшись губами моих пальцев. Я прикрыла глаза, вернувшись к воспоминаниям детства. В обычной моей жизни: в Париже, где я сейчас работала, на модных показах, в общении с заказчиками, бурных, но коротких романах, миру прошлого места не нашлось. Словно эта часть жизни была вымарана. Но стоило пересечь границу Колумбии, воспоминания хлынули в сознание, вытесняя всё остальное. Будто существовало две Келли. Одна – мамина дочка, которая жила беспечной жизнью востребованного дизайнера аксессуаров. Другая – дочка папина, которая очнулась ото сна только теперь, и сейчас тестировала системы, как компьютер после аварийного выключения.

Мне нравились экспедиции. Новые места. Новые люди. Новые обычаи. Новые друзья. Новые герои снов. Новые рисунки. Конечно, теперь, когда фотоаппарат и видеокамера стали неотъемлемой частью цивилизованного общества, потребность в художниках у археологов отпала. Но папа старался брать с собой кого-нибудь из одаренных студентов факультета архитектуры и искусствоведения, которые ставили мне руку. Я обожала рисовать. Рисунки освобождали разум от навязчивых образов. «Слив» их на бумагу, я переставала думать о том, что приснилось ночью. А учитывая, что нравы у древних индейцев были те еще, это была заметная помощь рассудку. Хотя в периоды, когда мы возвращались в Кембридж, папа неизменно отправлял меня к психоаналитикам, подозревая в психических отклонениях. Будучи подростком, я научилась прятать неугодные рисунки. А потом папа смирился с тем, что я порой вижу во сне жестокие сцены.

Меня выдернуло из забытья надсадное кхекание, теряющееся за ревом двигателей. Я открыла глаза. Кашлял пилот. Как можно простыть в тропиках? Это талант. Я снова закрыла глаза, надеясь продолжить инвентаризацию воспоминаний, но кашель пилота только усиливался.

Колумбиец дремал. Эндрю что-то слушал в наушниках. Я встретилась взглядом с британцем. Его ничего не беспокоило, судя по выражению лица. Хотя как раз по выражению лица о состоянии представителя английской элиты судить не стоит. Поняв, что помощи от него не дождешься, я встала и, придерживаясь за спинки кресел, двинулась к кабине пилота, отделенной от пассажирского салона полуаркой.

– Сеньор, вам плохо? – негромко спросила я на испанском. – Я могу чем-то помочь?

Пилот повернул ко мне голову. Его лицо раскраснелось. Он прикрыл рот рукой и промычал. Его тошнит, осознала я, и выдернула пакет из кармана на спинке ближайшего сидения. Мужчина даже не поблагодарил: его вывернуло. В кабине завоняло рвотными массами.

– Может, вам таблетку? Воду? – негромко спросила я, но пилот показал рукой на бутылку с водой в подставке на приборной доске и потянулся вверх, к какому-то рычагу.

Я сунула ему еще один пакет, из другого сидения, и вернулась на место. В конце концов, отравился мужик, съел несвежее буррито перед рейсом. Пока его не прижало с диареей, больших проблем нет. Пилот тем временем потянулся к аптечке, вынул оттуда блистеры с таблетками, выдавил парочку и запил водой из бутылки. А через пару минут развернул новый пакет и выплеснул туда очередную порцию содержимого желудка. И зашелся рваным, захлебывающимся кашлем, словно в приступе астмы.

– Среди присутствующих есть врач? – громко спросил британец и поднялся с места.

Я помотала головой и рванула к пилоту с пакетом, что был в кармане передо мной. Он сделал несколько жадных глотков из бутылки, пытаясь подавить кашель. Лицо мужчины покраснело еще сильнее, глаза словно выкатились из орбит. Новый приступ кашля сотряс грудную клетку. Я протянула пакет. Пилот взял его трясущейся рукой. И выронил, содрогнувшись в судороге. Его зрачки закатились.

Я прикрыла рот руками и заорала.

Глава 4. Брайан

Я достал из кармана смартфон. На месте делений сети стоял крест. На экстренный вызов реакции тоже не было. Блондинка орала сиреной. Операция вышла из-под контроля. И бог с ней, с операцией. Из-под контроля вышла моя жизнь, и это куда серьезней. Психотерапевт говорила, что я нуждаюсь во встряске. Но, мне кажется, она имела в виду что-то менее кардинальное, чем авиакатастрофа. Я протиснулся к эпицентру проблемы и дернул девчонку за плечи.

– Келли, Келли, Келли, – быстро говорил я. – Келли, смотри на меня. Успокойся. Всё хорошо. Ты меня понимаешь?

Она кивнула головой. В этот момент самолет попал в воздушную яму. Меня швырнуло на блондинку. Она оттолкнула меня и заорала с новой силой. Черная волна раздражения вылилась в хлесткую пощечину. Женщин бить нельзя. Но иногда надо. Девчонка заткнулась. Я снова опустил руку ей на плечо.

– Через нос вдо-о-ох. Считай про себя: раз-два-три-четыре. Теперь медленно, через рот, вы-ы-ыдох… – три-четыре. Вдо-о-ох. Вы-ы-ыдох. Смотри на меня.

Она выдыхала, приоткрыв расслабленные губы и глядя на меня распахнутыми глазами со зрачками во всю радужку. В голове поплыло, и член дернулся от притока крови. Вот очень, очень вовремя!

– Молодец. Теперь иди на место, – я ткнул пальцем в сторону ее сидения.

– Но… – девчонка показала на пилота, которого сотрясла очередная волна конвульсий.

Ее глаза наполнились влагой.

– Ты врач? – еще раз уточнил я.

Она помотала головой, вытирая слезы.

– Умеешь управлять самолетом?

Она снова замотала головой, только более испуганно.

– Значит, ты здесь бесполезна. Иди на место и пристегнись.

Она пошла, прикусив ладонь, всхлипывая и пошатываясь. Американец приподнялся, чтобы помочь, но француженка отмахнулась.

– У кого-нибудь телефон ловит сеть? – спросил я, когда блондинка уселась в кресло.

Американец, в противоположность пилоту, был белым в тон рубашки. Колумбиец выглядел растерянным.

– Он нет отравился едой? – пролепетал парень, мешая английские слова с испанской грамматикой. – Может посадить он самолет?…

– Он не может посадить самолет. Это – не пищевое отравление. Еще раз спрашиваю: у кого-нибудь на телефоне есть связь? Кто-нибудь имеет представление, как управлять самолетом?

– Это заразно? – американец ткнул пальцем в кресло пилота.

Спокойствие. «Во время всеобщей паники старайтесь сохранять спокойствие». Какой идиот писал эту инструкцию?! Вдо-о-о-ох. Вы-ы-ы-дох. Я отвернулся от салона, чтобы взять себя в руки. Под самолетом простиралось бесконечное зеленое море сельвы. Мозг на автомате отметил, что лети мы над льяносом и на большом авиалайнере с его высотой полета, уже можно было бы молиться за упокой. А так еще можно просто молиться.

– Я тоже не врач, – вернул я взгляд к собеседнику, – но полагаю, что нет. Пожалуйста, достаньте свои телефоны и проверьте связь.

– Здесь должна быть рация, – подал здравую мысль американец, но самолет снова тряхнуло, в этот раз сильнее, и здравые мысли улетучились под давлением леденящего страха.

Вдо-о-о-ох. Вы-ы-ы-дох.

Пилот перестал вздрагивать. Его голова и руки безвольно повисли. Дыхание стало поверхностным. Мелькнула мысль: может, пронесет. Может, приступ прошел, и он просто уснул? Я прижал пальцами сонную артерию. Пульс нащупывался еле-еле. Да и краснота с лица никуда не делась.

Рация.

Черная тангента⁸ крепилась в зажиме у приборной доски. Провод был накручен на рычажок, пришлось наклоняться. Я нажал на кнопку микрофона и произнес: «Внимание, внимание, говорит рейс 345АРХ. На борту чрезвычайная ситуация. Ответьте! Прием!» И нажал на вторую кнопку. Тишина. Даже помех не слышно. Самолет снова тряхнуло. Я приложился головой о лобовое стекло. Выругавшись, стал разматывать провод и потянул тангенту на себя. Вместе с проводом. В смысле, провод свободно повис в воздухе. Ровно перерезанный провод с куском скотча на конце.

– А-а-а! – заорал колумбиец, внезапно вскочив и бросившись к приборам. – Ихо де ла чинга́да! Идио́то де лос кохо́нес! Марико́н де мье́рда!⁹

И пока я, зависнув, пытался осмыслить испанский непечатный фольклор, он начал истерично щелкать рычажками.

Как ни странно, первой отреагировала блондинка. Она в два прыжка подлетела к обезумевшему латиносу и рванула его за футболку на себя. Тот развернулся и занес кулак для удара. Тут и я пришел в себя, и успел врезать ему раньше.

Парня снесло на переднее сидение, девушка рухнула в проход. Я наклонился, чтобы помочь ей подняться. И вдруг что-то изменилось. До меня не сразу дошло, в чем дело. В наступившей тишине слышались одинокие щелчки затухающего винта. Этот «идио́то де лос кохо́нес» вырубил турбины! Я упал на девчонку, прижимая ее к полу. Шансов пристегнуться уже не было.

– Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей; и по множеству состраданий Твоих изгладь беззаконие мое¹⁰, – зашептал я.

Вбитые в подкорку за школьные годы слова псалма лились сами собой.

Самолет завалился вперед, и нас потащило к носу. Пришлось напрячь мышцы.

– Омой меня хорошенько от беззакония моего и очисти меня от греха моего, – подхватила на чистейшем английском блондинка, и я от неожиданности чуть не разжал пальцы.

– …Только против тебя согрешил я и сделал это зло пред Тобою, – со штатовским акцентом подключился американец.

От гула падающего самолета закладывало в ушах, и молитва звучала уже в три полных голоса. С истерическими интонациями, не без того. Но слаженно.

– …Жертва Богу – это сокрушенный дух; сердце, которое сокрушено и смирено, Бог не будет презирать…

Ой, как мы сейчас сокрушимся!..

Самолет столкнулся с пологом сельвы. Меня всё-таки оторвало от пола. Я попытался смягчить удар от падения на девушку, выставив вперед руки, но она всё же вскрикнула. Да и я тоже. Меня утащило ногами вперед, девчонку следом.

Страшный скрежет на какой-то момент перекрыл звук голосов в салоне. Только бы не взорвался бензобак… Господи, только бы не взорвался! Нас еще раз дернуло, раздался оглушающий грохот, лязг, и самолет завалился на бок. Похоже, одно крыло отвалилось. Мы покатились по сидениям, и я стукнулся спиной о борт. Сверху упала блондинка. Я крякнул. На мгновение в самолете стало так тихо, что стало слышно, как в ушах бьется пульс.

Одинокий голос американца прервал безмолвие:

– …Тогда они принесут Тельцов на твой жертвенник.

И затих.

Я из последних сил протиснулся между сиденьями, притягивая к себе девчонку, и уперся коленями и локтями.

И тут самолет рухнул окончательно. Удар о землю оглушил, и на какой-то момент я, наверное, потерял сознание.

Очнулся от запаха. Стекла иллюминаторов не выдержали столкновения с миром диких джунглей. Салон заполнял влажный аромат прелой листвы, смешанный с острым благоуханием цветов. Всё тело ныло, но, кажется, обошлось без переломов. Лежа сверху, скособочившись между мной и сидениями, тихо всхлипывала блондинка. Я притянул ее к себе. Мягкие полушария упирались в мою грудь. Я закопался пальцами в ее волосы и впился губами в ее рот. Боже, как прекрасна жизнь! Поцелуй был таким сладостным, что я застонал от накрывшего меня счастья.

И в следующий момент орал от совсем других ощущений. От удара по самому дорогому.

– Умом двинулся? – заявила неблагодарная девчонка, для полноты впечатлений уперлась мне в бедро острой коленкой и поднялась, смахивая с себя крошево стекла.

Ну, наверное, да.

У меня на руках криминальный труп пилота-курьера, двадцать килограмм кокаина в грузовом отсеке, авиакатастрофа посреди джунглей и стоящий колом член. Очень похоже на психиатрию.

Блестящее, блестящее завершение карьеры, сэр Брайан Уэйд, виконт Эшфорт.