Kitobni o'qish: «Здесь и сейчас. Цикл рассказов»

Здесь и сейчас

На улице как назло никого. Делаю третий круг вдоль забора, но не нахожу входа.

Вечер свежий, не душный. Проклиная высокие каблуки, двигаюсь дальше.

Вдруг вижу ребят-школьников, подхожу. Говорят, что ресторан совсем рядом, буквально в двух домах, робко стрельнули сигарету.

Внутри шумно – вечер, пятница. Красные лица, большие звякающие пивные кружки. Ненавижу такие места. Чувствую себя в них маленькой девочкой. Этот песенный крик с больших экранов, эти яркие запахи еды, эти разговоры, которые большим облаком висят над каждым столом, эти взгляды, эти люди, которые с каждым часом всё проще и беспардоннее. Мальчик-официант машет рукой в сторону, ему некогда меня проводить. И я с деланным взрослым лицом вышагиваю к столику. Ещё никого нет, я первая. Стол уставлен к началу банкета. Чувствую себя ещё меньше рядом с этим монстром на пятнадцать персон. Звоню подруге. Опаздывают. Ну, им сегодня можно, их свадьба всё же.

Привыкнув, осматриваюсь. Эта часть ресторана задекорирована книгами, старой печатной машинкой и картинами, полными батальных сцен. Двигаюсь по чёрному кожаному дивану в самый угол, к книгам. Неполное собрание сочинений Стейнбека. Хотела бы прихватить с собой томик. Затёртое собрание Тургенева. Ремарк в тонкой, чуть надорванной обложке. Много всего. Книги аккуратно разбросаны по хрупким полкам. Не вставая, вытягиваю наугад. Эта о Гойе. Таллиннское издание. В хорошем состоянии, между прочим. Проглаживаю рукой страницы, удивляюсь, как она забрела сюда. Пробегаюсь по строчкам. Захватываю большой абзац об инквизиции, о том, с какой жадностью люди ходили смотреть; как приурочивали эти костры к большим праздникам. Убираю книгу на её место.

Подтягиваются гости. Больше половины – незнакомые. Мы все друг другу улыбаемся, нам всем немного неловко. Позже всех приходят молодожёны. Гости начинают выпивать, приговаривая застенчивые пожелания.

Рядом со мной сидит сестра невесты – Ника. Когда-то давно мы дружили, а потом перестали. Кажется, причина – мальчик. Не могу вспомнить его имени.

Мы сидим с Никой очень близко. Нервничаю и от этого краснею. И нервничаю ещё больше.

Постепенно от вина напряжённость между мной и Никой проходит. И вот мы уже разговариваем и смеёмся. Оглядываюсь – все гости разбились по небольшим группам, идут разговоры.

Хочется говорить. Говорить откровенно и о наболевшем. Ника робко интересуется о моём сыне, ходит ли он в сад. Она, я вижу, тоже нервничает, всё же мы были в ссоре столько лет. Но сейчас мне хочется любить весь мир, сейчас у меня нет врагов. Рассказываю о неудаче с бассейном – не удалось выбить абонемент. На детей такого возраста выдают восемь. И эти восемь счастливчиков ходят весь год. Плавно перехожу на разговоры о будущем.

– Я просто хочу, чтобы он был. Ну, понимаешь, настоящим человеком. Чтобы у него было настоящее детство. Очень хочу, чтобы он плавал. Я просто буду водить его на плаванье, он очень любит воду. А когда подрастёт, он, конечно, уже сам выберет. А сейчас главное научить чему-нибудь. Может быть, в этом будет его талант. Вот я свой так и не нашла.

– Да ладно тебе прибедняться. Ты пишешь, рисуешь. И музыкалку закончила.

– Это то, да не то. Рисуешь. Давным-давно уже не рисую. Когда-то в детстве всё получалось легко. А сейчас оказалось, что нахватала верхушек. Всё очень поверхностно, непрочно. Понимаешь? Не могу сказать что я, мол, умею то-то и то-то. Ведь не умею. Мне нравилось рисовать, у меня получалось – и я пошла учиться в художественную школу. И всё! Отпало. Как отрезали. Будто руки отбили, ну честное слово. Сейчас вспоминаю, аж больно. Вроде и душа лежит, а не могу. Не умею. Тоже и с музыкалкой. Отбарабанила пять лет на фоно. А толку? Бумажка без троек. А играть всё равно не умею. Так и с флейтой. Так и с писаниной.

– Но ты же пишешь для себя? Тебе же нравится?

Мне стыдно признаться. Но уже не могу остановиться. Не могу соврать. Не могу обмануть. Сама-то понимаю и поняла уже давно, но признаться вслух, это как-то совсем не просто.

– В том-то и дело, что не пишу. Уже ничего неинтересно. Как-то остыло всё внутри. И это не быт, это что-то другое. Вот чувствую, что со мной происходит этот процесс, а остановить не могу. Не хочу. Лень. Вот отец мой – художник, знает английский – произношение отличное, очень умный, начитанный, но уже сдался. Он приходит после скучной работы и садится за компьютер. И сидит весь вечер в социальных сетях. Комментирует, репостит, новости читает, думает. Не котиков-хомяков, а про политику. Денег ребятам воюющим посылает, вот вышиванку себе купил. И там, в интернете, он уважаемый человек. Ему приятно там находиться, там его ценят. А в реальности скучно. Видимо, взрослеешь, теряешь запал и дальше под горку. Но не у всех так. Смотрю на свою младшую сестру, на её ровесников – и удивляюсь. У нас разница шесть лет. А они уже понимают, чего хотят от жизни, стремятся, мечтают, работают. Они более рациональные, более конкретные, более продуктивные, чем мы. Чем я.

– А чего ты хочешь? Мы выросли в другое время. У нас ничего не было. А у них – всё. Мы просто другие. Мы другое поколение.

– Другие. Чувствую себя вечно не у дел. По декретному отпуску пропустила в институте три года. Вот вернулась. И не могу. Не могу учиться. Бросить уже глупо, осталось всего ничего до диплома. Но сижу среди однокурсников и понимаю: я – дура. У них речь другая, у них тексты другие, они взрослые. Мне так неловко среди них. Я молчу, как рыба. Но мне кажется, по глазам читают мою недалёкость.

– Ты лишнее надумываешь. Не кори себя. Не сравнивай ни с кем. Ты идёшь медленнее, но ведь главное идти. Не равняйся. Не надо сравнивать. Делай своё дело.

Ника говорит, и становится легче. Может быть, действительно всё просто.

Мне тяжело держать своё тело, откидываюсь на спинку дивана. Ресторан качается. Гости весёлые. Невеста возглавляет поход в курилку, меня зовут, но я пропущу.

За столом стало тихо и пусто. Только слева осталась молодая пара. Уже не помню, как их зовут. Только то, что они из Геленджика. Слово «Геленджик» ассоциируется у меня с жареными курицами. Там, в Геленджике, наверное, тепло. Ну, да, там же море. Море. Очень хочется пить. Пара с моря что-то обсуждает между собой, мне бы надо поговорить с ними, но совсем нечего сказать. «Спроси, как они съездили в Париж, им будет приятно», – шепнула невеста, выходя. Париж. Почему-то начинаю злиться. Что они мне могут рассказать?

Я помню Париж. Мне было двенадцать, а старшей сестре пятнадцать. Родители заняли денег и отправили нас по путевке от художественной школы смотреть Лувр. Отцу это было очень важно. Они с мамой до сих пор нигде не были. Мы ехали весь путь на большом вонючем автобусе. Мы – маленькая группа из десяти человек из провинциальной художественной школы, двигались по Европе на душном автобусе, чтобы увидеть Лувр, увидеть Джоконду, увидеть Париж. Сейчас это всё выглядит таким стремительным, напористым, а тогда это было значительно проще. То, что в уборных Лувра не оказалось туалетной бумаги, запомнилось куда ярче.

Увидеть Париж и умереть. Отчасти это правда – не выношу запаха машин и автобусов, и всё наше путешествие я только и мечтала умереть. Лежала, скрючившись, в неудобном кресле, обтянутом синей синтетической тканью, хранившей внутри своего мелкого ворса крошки предыдущих поездок. Я лежала и старалась как можно реже дышать. Запахи вокруг, как заговоренные, лезли в нос. Мне не удавалось смотреть в окно, веселиться, есть бутерброды, с любовью приготовленные родителями в дорогу, петь песни, в общем, все радости путешествия дружной детской командой были для меня потеряны. Меня тошнило.

Или это меня сейчас тошнит? Пара из Геленджика что-то вяло обсуждает между собой. Меня для них нет. Да и их для меня тоже.

Гости вернулись на места. Справа прижалась Ника. Не думала, когда шла на эту свадьбу, что буду так ей рада. Хочется с ней поговорить. То, что она рассказывает, долетает через шум. Мне хочется рассказать ей про свой развод. Знаю, она и так в курсе. Но хочется услышать от неё что-то такое ободряющее, такое подтверждение моих собственных мыслей, чтобы сомнения рассеялись. Не знаю, как заговорить об этом.

Может быть, спросить о её жизни? В принципе, и так всё знаю. Она молодец. И мне не хочется слушать. Сейчас хочется говорить.

Чувствую, что клонит в сон. Отрываю себя от дивана, заставив встать часть гостей, прохожу к выходу. На улице темно. Небольшие группки курят у входа. Все добрые. Незнакомы друг с другом, а как-то объединились. Мы как будто большая семья. Выходит невеста. Спрашивает, долго ли я ждала, рассказывает, почему задержались. А мне хочется сказать ей, что, мол, на прошлую твою свадьбу я опоздала на полтора часа, на эту пришла пораньше. Но, наверное, это не тактично. Не стоит напоминать о прошлой свадьбе. Поэтому говорю о её зелёном платье. Мятное платье. Мы стоим, в накинутых на плечи пальто, изо рта летит пар, воздух такой свежий, все улыбаются, никто не говорит о погоде, а над нами – только звёзды.

Когда возвращаемся за столик, в ресторане играет саксофонист. Все уговаривают молодожёнов потанцевать. Но невеста непреклонна: только под «Strangers in the night». И тут, как по заказу, начинается эта мелодия. Мы все подталкиваем молодых, они, допивая на ходу, идут танцевать. Гости стоят и смотрят умиляясь. Саксофон сипит. Мы с Никой решаем посмотреть, кто играет, может, красавчик, и, хихикая, как пятиклассницы, привстаём с дивана. Не видно. Приходится выбираться из-за стола. Какой-то мужик, нескладный, в чёрных очках, в мятом костюме. Возвращаюсь на место. Ника идёт дальше, смотреть на танец молодых. Я остаюсь за столом одна.

Закрываю глаза. И стараюсь не думать. А выходит, что наоборот начинаю думать ещё больше. Вертятся лица. Открываю глаза. С моего места плохо видно ресторанную публику. Только один столик. Там сидят мужчины. Вот на колени к одному из них присела молодая женщина. Ну, так себе молодая. Ведёт себя навязчиво. А ему просто льстит, что она вокруг него вьётся. Смотрю, и всё понятно. Может, и на меня так кто-то смотрит и всё понимает. И знает, что мне стоит делать, а что нет. Вот с этим соглядатаем я бы поговорила сейчас. Вытрясла бы всю правду. Но, увы, увы. Оглядываюсь. Нигде нет моего соглядатая. Вот возле мужчины уже и вторая вьётся. Подруга той, наверное. Женщины начинают танцевать. И мне отчего-то становится стыдно. Пьяные женщины танцуют, хотят нравиться. Но они-то счастливы. И так мало им нужно для этого счастья, и они знают, что именно нужно. А я всё строю что-то, страдаю. Пройдёт несколько лет, и так же в кабаках и ресторанах буду веселиться. Всё просто и понятно. Лучше закрыть глаза.

Или нет. Закрыть глаза недостаточно. И я не хочу быть такой же женщиной. Но хватит ли у меня смелости и сил не катиться с горы? Только смелости. Силы тут не причем. «Нет сил» – это такой код всех неудачников, которые боятся. Но боюсь ли я. Моя подруга сегодня невеста. Я была на ее первой свадьбе, знаю ее первого мужа и очень хотела бы не знать. Меня пугал этот человек, и было сложно понять, зачем она связывает с ним жизнь. И сейчас, когда прошло время, когда ее история повторилась в моей, так отчетливо вижу сходство. Ведь я выходила замуж за такого же. Господи, у них даже имена одинаковые. Это открытие так поражает меня, что открываю глаза.

Часть гостей уже собирается уйти. Парень слева произносит тост, размахивая рукой. Вижу всё медленно как в кино – стакан от мановения его руки падает. Всё платье моё залито. Парень извиняется, а я глупо отмахиваюсь. Он предлагает отвезти меня домой переодеться.

– Ничего, ничего, я живу далеко.

– Ну, это недалеко. Поехали.

– Нет-нет, не стоит.

– Ну, и что ты будешь в луже сидеть весь вечер?

Это на меня действует. Правда, почему не поехать?

Сижу на переднем сиденье в мокром платье. Лицо горит. Мы не говорим. Стараюсь осознать: вот еду в машине с посторонним, незнакомым мне парнем. Он не пил. Кажется. Да без разницы. Дорога пустая, светлая от фонарей. Машина разгоняется. Я аккуратно, чтобы он не заметил, чуть сползаю в кресле. Мне как-то стыдно признаться, что боюсь ездить в машине. Начинаю издалека.

– А у меня прав нет. Никак не получу, всё откладываю. Сейчас по новым правилам, месяца три учиться. А мне скоро уезжать. На учёбу. Я вообще боюсь в машине ездить. Как родила, почему-то, стала бояться. С каждым годом всё хуже и хуже. Вот и хочу клин клином вышибить.

– По тебе и не скажешь, что боишься. Сидишь такая спокойная.

– На самом деле мне очень страшно.

Он говорит, что поедет тише. А я представляю, вдруг бы раз – и всё. Нет меня. Пусть парень этот жив останется, а я – пусть нет. Всем легче и мне легче. Не нужно ничего решать. А сын? А что сын. Маленький, вырастет и не вспомнит. Только вырастет другим. Нет, не стоит умирать хотя бы из своего честолюбия – у меня на сына планы. Он не должен быть как я. Пусть он будет моим делом, которое удастся. В голове стучит. Если завтра вспомню эти мысли, будет стыдно.

Машина мягко скользит по дороге. Паузы в разговоре тянутся, и боюсь, как бы парень не включил радио. Но он не включает. Скосив глаза, стараясь не повернуть головы, разглядываю его. Обычный. Имя никак не вспомню.

Фонари сделали наш путь тёплым. Машина баюкает меня, чуть дёргаясь на кочках и выбоинах асфальта. Смотрю вперёд, начинает кружиться голова. Опускаю глаза. Платье чуть выше колен. Аккуратно оправляю его. Парень быстро бросает взгляд на мои действия, а потом обратно – смотрит вперёд. Мне становится стыдно. Краснею. Хорошо, что всё кругом в тёплом свете, может быть, в нём и спрячусь.

Смотрю, как правая рука парня держит руль. Сильно выпирают костяшки пальцев. Худой. И почему-то сразу представляю его рёбра, впалый живот. Ну вот, человек мне помогает, а я уже и под рубашку ему залезла. Смеюсь над собой.

Кроме костяшек, на тыльной стороне ладони выступает широкая синеватая вена. Мне хочется дотронуться до неё рукой. Представляю, как касаюсь её пальцем, а она мягкая. Мягкая синяя вена на мужской руке. Мужская рука. Я в машине с незнакомым мужчиной.

Доехали до дома. Говорю: «я быстро». Парень: «не спеши». Он говорит так просто это, так естественно, что выходя из машины, представляю, что он мне не чужой. Что вот мы уже вместе много лет. Мы каждый день ездим вместе, сидим, разъединённые только коробкой передач и ручником. Не могу положить ему голову на плечо, но могу дотронуться до его руки.

Он сказал «не спеши», но я всё равно стараюсь поскорее. Не привыкла, что меня ждут. Мне неловко от этого. Родители спят. Пробираюсь в комнату. Меняю одно серое платье на другое серое платье. Выхожу. Он уже развернул машину. Сажусь, закрывая дверь, стараюсь хлопнуть не особенно сильно. Едем обратно. Платье закрывает колени.

Представляю, если бы по-прежнему жила с мужем, сколько бы всего наслушалась. На свадьбу он бы не пошёл – это гарантия, а приди я переодеться в мокром платье, начал бы шуточные свои колкости. Ах, тебя подвезли? Да ещё и молодой человек? И всё. Мировая катастрофа. Как же хорошо, что всё это позади.