Записано на костях. Тайны, оставшиеся после нас

Также в черепной коробке могут присутствовать небольшие выемки, проходящие параллельными линиями спереди назад. Они соответствуют грануляциям паутинной оболочки, выпуклым образованиям мозговых оболочек, идущим к внутренней вене. Грануляции паутинной оболочки, напоминающие цветную капусту, отводят цереброспинальную жидкость, омывающую мозг, из полостей между оболочками мозга в центральный венозный синус, так называемый верхний саггитальный, после чего она поступает в венозную систему.

С возрастом эти выемки, или гранулярные фовеолы, становятся более заметны на внутренней поверхности кости. Если они хорошо видны, следует предположить, что перед нами череп пожилого человека. Некоторое время бытовало убеждение, что возраст человека можно установить, подсчитав эти выемки, как кольца на срезе дерева, однако подсчет фовеол – это нонсенс, хоть эта идея и имела определенный резонанс.

Также по черепу возможно установить наличие некоторых форм глухоты. В ухе имеется три отдела, каждый из которых формируется в результате разных процессов. Внешнее ухо включает ушную раковину (внешнюю подвижную часть, расположенную сбоку головы) и отверстие канала, идущего к барабанной перепонке, лежащей внутри височной кости. Если отсутствует внешнее отверстие в черепе, звуковые волны не достигают барабанной перепонки, то есть человек – глухой.

Среднее ухо, расположенное внутри височной кости, идет от барабанной перепонки до стенки внутреннего уха. В этом пространстве три маленькие косточки вместе обеспечивают передачу вибраций с барабанной перепонки на внутреннее ухо. Если крошечные суставы между этими костями (молоточком, наковальней и стременем) не работают, то человек, опять же, будет глух. Сращение нижней части стремени со стенкой внутреннего уха – еще один индикатор глухоты. Естественно, у нее могут быть и другие причины, но эти анатомические свидетельства можно прочитать по черепу.

Глухота в результате неправильного формирования внутреннего уха (в твердой части височной кости) сложнее поддается идентификации; антрополог должен в буквальном смысле «ввинтиться» в плотную костную ткань, развивающуюся вокруг зародышевых тканей ушной капсулы, предвестницы внутреннего уха. Это удивительный участок кости, который уже на момент рождения имеет взрослые размеры и в дальнейшем больше не развивается. Ушная капсула – настоящая сокровищница для анализа стабильных изотопов. Данный анализ производится на уровне элементарных изотопов, таких как кислород, азот и фосфор, оставляющих свои сигнатуры на наших тканях. Поскольку эта крошечная косточка закладывается из строительных блоков, поступающих с питанием, которое получает мать в период беременности, ученые могут установить, что она ела и какую воду пила в момент, когда формировалось внутреннее ухо плода, а это, в свою очередь, указывает, в какой части мира она жила.

Если в поле зрения полиции внезапно попадает одиночный череп, вне зависимости от того, насколько он похож на человеческий, перед началом расследования требуется экспертное подтверждение его принадлежности. Однажды мы получили фотографию черепа, обнаруженного полицией где-то на пустыре. Это была отличная копия, но по зубам сразу стало ясно, что перед нами слепок. Тот факт, что поддельный череп обнаружили в ноябре, вскоре после Хэллоуина, объяснял его происхождение.

Зачастую головы или черепа попадают в рыболовные сети; в подобных случаях капитану приходится принимать нелегкое решение, ведь если в улове обнаруживаются человеческие останки, от него приходится избавляться полностью. Это означает большие финансовые потери, так что, я уверена, многие находки возвращаются в море.

Когда на ограждении порта на западном побережье Шотландии был обнаружен череп (без нижней челюсти), сразу стало ясно, что какой-то капитан нашел для себя компромисс: череп совершенно точно вынесло море – к нему пристали раковины, – и его нарочно оставили на виду, чтобы кто-нибудь сообщил о нем властям. Офицер полиции сфотографировал череп и отправил снимки нам, чтобы мы проверили, человеческий ли он. Конечно, так оно и оказалось.

Далее нас попросили датировать его (то есть оценить, как давно человек умер), выявить какие-нибудь отличительные характеристики и взять образец кости для анализа ДНК. То, что череп принадлежал мужчине, было очевидно по выступающим надбровным дугам, размеру сосцевидных отростков и отчетливому затылочному выступу. Мы решили, что его обладателю было около 20 лет: зубы сохранились в достаточно хорошем состоянии. Следов вмешательства стоматолога на них не наблюдалось. Швы еще не начали закрываться, а в основании черепа сохранялась щель между клиновидной и затылочной костями. Эта щель называется клиновидно-затылочный синхондроз (один из моих любимых анатомических терминов) и закрывается у мужчин примерно в 19 лет.

Однако извлечь ДНК из кости в лаборатории не удалось. Все указывало на то, что смерть произошла уже давно. Мы отправили костный фрагмент на радиоуглеродную датировку, и оказалось, что приблизительно мужчина умер 6–8 веков назад. Кем бы он ни был (упокой Господь его душу), судебному расследованию его смерть не подлежала. Скорее всего, в результате прибрежной эрозии вскрылась старинная могила, и кости смыло в море, а потом они вернулись на берег в рыбацкой сети.

Черепа, которые выбрасывает прилив, или те, что попадают в сети рыбаков, часто представлены только нейрокраниумом. Лицевые кости более тонкие, и их чаще повреждают падальщики, или они истираются о морское дно. Но пускай черепная коробка – единственное, что попадает к нам в руки, даже по ней мы можем многое сказать о том, кому она принадлежала.

2.
Лицевой череп:
viscerocranium

«Лицо – зеркало души, а глаза – ее переводчик»

Цицерон

государственный деятель, 106–43 до н. э.

Лицо и руки – две части нашего тела, которые мы обычно охотно демонстрируем на публике и используем для того, чтобы выражать себя и общаться с окружающими. Лицо – центр нашего внимания, мы обращаемся именно к нему и по лицу, как правило, узнаем друг друга.

Однако в культурах, где лицо принято зарывать, или когда по каким-то причинам нам приходится сосредотачиваться на других частях тела, наш способ идентификации других людей, как ни удивительно, тоже меняется. Недавно медсестра отделения онкологии рассказала мне, что после многих лет поиска вен на руках у своих пациентов она стала узнавать их по рукам и по украшениям, а не только по лицам.

Не так давно меня пригласили на конференцию по криминологии в Эр-Риад в Саудовской Аравии. Это была моя первая поездка в тот регион. Мне сказали, что надевать хиджаб, никаб или перчатки не обязательно, но из уважения к местным традициям я обзавелась абайей, традиционным черным женским платьем, и шейлой, шарфом, которые закрывали мое тело и волосы, но лицо и руки оставляли на виду.

Я поняла, что поступила правильно, выбрав традиционный наряд, как у других женщин, благодаря чему ощутила с ними чувство родства и избежала мужского внимания. Одна из участниц конференции, тоже с запада, предпочла не соблюдать местный дресс-код, и хотя она явилась в очень скромном наряде, ей пришлось выслушать немало язвительных и неодобрительных комментариев от делегатов-мужчин в коридорах отеля, где проходила конференция. Они шипели ей вслед, что она позорит себя и что ей надо прикрыть голову.

Пожалуй, тогда я впервые осознала масштабы гендерной иерархии в некоторых культурах. Мне очень повезло, что за всю свою карьеру я ни разу не сталкивалась с какой-либо гендерной дискриминацией. Списываю это на то, что родители никогда не напоминали мне, что я девочка. Да, отец рассчитывал, что я смогу испечь ему пирог с ревенем, но он также считал меня вполне способной отполировать обеденный стол или пойти на охоту и стрелять, потрошить и свежевать кроликов.

В армии и полиции, традиционно считающихся женоненавистническими, я, честно говоря, ни разу не ощутила, что ко мне относятся как-то по-другому из-за моей двойной Х-хромосомы. Возможно, я не так сосредоточена на себе, чтобы это заметить, а может, мне просто повезло. Единственные два эпизода, в которых я заподозрила, что меня задействовали только из соображений политкорректности, произошли, как ни удивительно, в научной среде. Я отреагировала на них так, чтобы двое моих старших коллег-мужчин больше никогда не доставляли мне подобных неприятностей. Очень удобно быть анатомом: можно на законных основаниях использовать терминологию, привычную для нашей работы, но вызывающую неловкость у остальных. На обоих совещаниях, когда стало ясно, что мне задают вопрос лишь потому, что я – единственная женщина в комнате, я интересовалась (очень вежливо), не требуется ли мой ответ только по той причине, что у меня есть матка. Естественно, мои респонденты очень смущались и заверяли, что мое мнение для них очень важно. Но, что любопытно, никто из них больше подобным образом ко мне не обращался.

На конференции в Саудовской Аравии женщины должны были сидеть в одной половине зала, а мужчины в другой, с весьма четким разделением между ними. И тут я заметила кое-что довольно любопытное в отношении женщин в никабах, которые оставляют на виду только глаза. Меня удивило, что, когда они входили в зал, с легкостью узнавали своих знакомых с довольно приличного расстояния, хотя те сидели, лица их были закрыты, и на всех были одинаковые черные наряды, даже без украшений. Я указала на это одному саудовскому коллеге, но он не смог мне объяснить, каким образом они узнают друг друга. Зато я получила приглашение к нему домой, где можно было спросить его жену.

Жена коллеги подтвердила, что тоже легко узнает своих подруг в никабах, но, как с любыми навыками, которые мы приобретаем в детстве и принимаем как должное, она сама не понимала, как это получается. Мы могли лишь сделать то, что делают все хорошие ученые, когда встречаются с чем-то непонятным: заняться изучением. Мой коллега-мужчина и я собрали вместе группу саудовских женщин-ученых и начали разработку эксперимента, направленного на исследование способности женщин различать друзей и незнакомок, одетых в никабы.

Первой задачей было набрать достаточное количество участниц. Хотя команда исследователей состояла исключительно из женщин, врожденная недоверчивость у потенциальных испытуемых тормозила ход исследования. Несмотря на то, что ученые придерживались традиционной этики и заверяли кандидаток, что их фотографии в конце эксперимента будут уничтожены и никакая третья сторона не получит к ним доступ, многие женщины, к которым мы обращались, очень беспокоились, что их фотографии будут использовать для идентификации.

С помощью программного обеспечения, отслеживающего направление взгляда, мы хотели проанализировать, на что участницы эксперимента смотрят, встречая других женщин под покрывалами – знакомых и незнакомых, – чтобы найти подсказки, на которые они опираются при распознавании. Из предыдущих исследований мы знали, что знакомые непокрытые лица человек распознает, фокусируясь на перевернутом треугольнике, который образуют глаза, нос, рот и подбородок. У нашей группы, однако, были только глаза, очертания фигуры и рост человека, а также походка, на которых строилось распознавание. При закрытом лице триггером распознавания становятся не только глаза, но также особенности фигуры при сидении и ходьбе, походка и жесты.

Поскольку исследование продолжается до сих пор, мы еще не получили четкого ответа, но если мы до него доберемся, найдем ключ и научимся использовать этот навык в своих целях, он может очень пригодиться, например, службам безопасности.

Лицевой череп, или viscerocranium, – меньшая из двух частей черепа, состоит из трех областей: верхней (лоб и глаза), средней (нос и щеки) и нижней (рот, зубы и подбородок). Viscerocranium является вместилищем тканей, образующих наши органы чувств, отвечающих за зрение, слух, вкусовые ощущения и обоняние. Все они формируются еще до рождения, а после него растут в достаточно небольших пропорциях. Глазницы при рождении уже большие, о чем говорилось в главе 1, а глаза, непосредственно связанные с мозгом, достигают зрелой стадии весьма рано.

Различные рабочие части внутреннего и среднего уха вырастают до взрослых размеров к моменту рождения, и наше обоняние к родам также достаточно сформировано, хотя полость, в которую поступают запахи, – наш нос, продолжает расти, как и наружное ухо, на протяжении всей жизни. Вот почему уши у стариков кажутся чересчур большими. Однако заметнее всего растет рот, ведь большинство (хоть и не все) младенцев рождаются без зубов.

В общем и целом, все мы неплохо распознаем лица знакомых людей, но исследования показывают, что мы с трудом узнаем лица незнакомцев, с которыми встречались лишь мельком. Я – постоянный объект шуток в моей семье, потому что могу не узнать человека, с которым встречалась несколько раз. В качестве печального примера приведу прием в офисе нашей адвокатской фирмы, на котором я представилась одному из партнеров и тут же узнала, что он приходил к нам в гости на ужин.

Однако даже это бледнеет по сравнению с моим легендарным провалом после возвращения со второй миссии в Ираке. В аэропорту Абердина был сильный туман, поэтому самолет сел в Эдинбурге, и муж решил приехать туда за мной на машине. Сосредоточенно шагая к выходу, я увидела двух светловолосых девочек, бегущих ко мне с криками «Мамочка! Мамочка», чего мне, слава Богу, хватило, чтобы узнать в них моих дочерей. Однако их отца нигде не было видно. Оказалось, он стоял у меня за спиной, руки в бока, и потрясенно тряс головой, ведь я только что прошла мимо него. Представьте себе мое смущение с учетом того, что мы с мужем к тому времени знали друг друга больше 25 лет. Я его не узнала, потому что за время моего отсутствия он отрастил бородку, которой у него не было, когда я уезжала; кстати, она очень ему шла.

На конференциях я смотрю людям на грудь (очень глупо), пытаясь прочитать их имена на бейджах, и наверняка многие считают меня ужасным снобом, ошибочно предполагая, что я их намеренно игнорирую. Это не просто неловкость, но и в глазах других серьезный недостаток для того, кто профессионально занимается идентификацией людей или их останков. Что на это можно сказать? Я запоминаю имена, а не лица.

Но есть небольшая группа индивидов, к которым я совершенно точно не принадлежу, обладающих обостренной способностью к запоминанию и идентификации лиц, даже единожды увиденных. Большинство из нас запоминает около 20 % людей, с которыми мы встречаемся, но «супер-распознаватели» помнят до 80 %. Такие врожденные навыки, естественно, очень востребованы в разведке и службах безопасности, а также на коммерческом рынке: от казино до футбольных клубов. Может наступить день, когда этот человеческий талант заменят компьютерные технологии идентификации лиц, но пока супер-распознаватели очень помогают полиции в расследовании самых разных преступлений, включая деятельность банд и групповые изнасилования. Не так давно один из таких специалистов помог найти человека, связанного с отравлением в Солсбери бывшего офицера российской разведки Сергея Скрипаля и его дочери Юлии.

Классификацию супер-распознавателей удалось выработать благодаря совершенно другой науке – клинической психологии, в ходе эксперимента по изучению противоположного конца спектра: прозопагнозии. Это заболевание, которое иначе называют «лицевой слепотой», при котором у человека возникают трудности с узнаванием лиц. Оно ведет к настоящей инвалидности: только представьте родителя, который не может забрать ребенка из школы, потому что не узнает своего отпрыска в лицо. Некоторые больные не узнают даже собственные лица на фотографиях. Прозопагнозия передается по наследству, но иногда возникает также в результате травмы мозга или инсульта. Вы можете пройти в интернете тест, который покажет, на каком конце спектра от прозопагнозии до супер-распознавания вы находитесь. Большинство из нас – где-то посередине; в основном люди узнают друг друга лучше, чем я тогда в аэропорту.

Однако как бы хорошо мы не узнавали других людей, порой нас могут сбивать с толку перемены в их внешности, вызванные старением, набором или потерей веса либо косметическими трансформациями. Конечно, генетика значительно сказывается на том, как мы выглядим в разные периоды жизни, но большинство из нас периодически модифицируют свою внешность. Мы можем сменить очки на контактные линзы, придумать новый макияж, отрастить бороду или усы или перекрасить волосы. Однако эти временные поверхностные изменения не влияют фундаментально на внутреннюю структуру наших лиц. В целом, очень немногие люди преображаются настолько, что знакомые не могут их узнать. Но если модифицировать подкожные структуры, срезав, например, выступающую часть подбородка, вставив имплантаты в щеки или наклеив виниры на зубы, можно кардинально преобразиться. Подобные превращения лежат в основе сюжета множества голливудских фильмов.

Лицевые трансплантаты, некогда принадлежавшие к области фантастики, ныне стали реальностью, хотя пересадка лица пока выполняется крайне редко. Пациентам, перенесшим тяжелые заболевания, травмы или ожоги, могут пересадить графты донорских тканей (включая мышцы, кожу, кровеносные сосуды, нервы и в некоторых случаях даже кости). При таких операциях трансформация происходит как на внешнем, так и на внутреннем уровне, то есть закладывается новое основание, которое будет поддерживать чужое лицо, и в результате внешность становится совсем другой. Человек не возвращается к своему прежнему внешнему виду, но и не получает в точности то же лицо, что было у донора. Их черты смешиваются, да и операция оставляет свои следы, причем весьма значительные.

Подобного рода операции выполняются только в случаях, когда прочие альтернативы были исчерпаны. У них высокий риск отторжения тканей, из-за которого пациенту приходится всю оставшуюся жизнь принимать иммуносупрессоры, кроме того, в результате возникает множество этических, психологических и медицинских проблем, которые влияют не только на реципиента, но и на семью и друзей донора.

Пересадка лица пока новаторская процедура: первая успешная частичная трансплантация была выполнена во Франции в 2005 году, а первая успешная полная трансплантация 5 лет спустя в Испании, и, насколько мне известно, ни один из этих пациентов пока не попадал в поле зрения судебных антропологов. В любом случае это лишь вопрос времени. Вот почему так важно быть открытым для миллиардов новых возможностей, влияющих на успех идентификации, и подходить к каждому случаю без предубеждения.

Изуродованное лицо ведет к инвалидизации и изоляции в обществе, уделяющем внешности столь большое внимание. Анапластология, ветвь медицины, занимающаяся лицевым протезированием, восстанавливала поврежденные лица с тех пор, как возникла – после Первой мировой войны в ответ на необходимость вернуть раненым солдатам приемлемый для общества внешний вид. Искусственные носы стали, по сути, первыми лицевыми протезами, с помощью которых лица восстанавливали после ранений или сифилиса. Сначала их создавали из инертных материалов, таких как слоновая кость, металл или дерево, а впоследствии им на смену пришли более реалистичные варианты из пластика и – в наше время – латекса.

Ныне искусственные глаза, носы и уши практически неотличимы от настоящих. Протез носа разрабатывается так, чтобы в точности повторять форму естественного, который был поврежден (если, конечно, пациент не захочет, воспользовавшись случаем, его изменить), а глаз или ухо до мельчайших подробностей соответствуют второму, сохранному, так что лицо остается практически неизменным и симметричным.

Распознавание лиц – один навык, а способность их описать – совсем другой. Всем нам знакомы фотороботы, которые в полиции создают по описаниям преступников, чтобы помочь в их розыске. Черты лица подбираются по отдельности, а потом совмещаются в одно целое: лоб, брови, глаза, нос, щеки, рот и подбородок.

Поначалу портреты по описаниям рисовали художники. Identikit, первая запатентованная система с использованием трафаретов, появилась в США в 1959 году. Последующие методики, включая Photofit и E-fit с использованием фотографий и программного обеспечения, дают более качественные результаты, но полагаются по-прежнему на выбор отдельных черт из базы данных, которые далее совмещаются для создания финального портрета.

Никто не говорит, что в результате можно получить достоверное изображение человека. Если совместить, например, глаза Анджелины Джоли, нос Стивена Фрая и рот Эрты Китт, выйдет, скорее всего, что-то вроде собачьего корма. Цель здесь в том, чтобы добиться изображения, которое позволит заподозрить преступника и привлечь к нему внимание, а дальше – дело за следствием. Считается, что совпадение может быть даже меньше 50 %: цифра, конечно, не очень обнадеживает, но надо помнить, что для следствия и этого достаточно. У человеческого глаза имеется тенденция фокусироваться, в первую очередь, на всем необычном, то есть на отклонениях, и именно их запоминает наш мозг. Но результат может быть двояким: если анатомическая аномалия действительно имеется и если ее правильно описать, это сильно продвинет вперед следственный процесс. А вот если совершить ошибку, то можно увести его на неверный путь.

Наши навыки узнавания обычно требуются при контакте с живыми людьми. Когда доходит до узнавания трупов, наше восприятие сильно меняется. Те из нас, кто присутствовал при смерти родных или провожал их в последний путь, знают, что, когда жизнь покидает тело и перестает освещать лицо, внешняя оболочка, в которой она зиждилась, часто становится совсем не похожа на того человека, с которым мы были знакомы. Она меньше по размеру и выглядит пустой.

Те, кому приходится опознавать людей после насильственной смерти или гибели в результате катастроф, а также трупы, тронутые разложением, сталкиваются с еще большими проблемами. После взрывов на Бали в 2002 году примерно половина тел были опознаны неверно, ведь родным жертв приходилось идти между рядами раздутых, разлагающихся и расчлененных останков в поисках своих близких.

Неудивительно, что в столь стрессовых обстоятельствах многие из них совершали ошибки. Их горе, пугающая обстановка и психологическое стремление во что бы то ни стало найти (или не найти) своих любимых только способствовали путанице. Сложно убедить родственника, который со 100 % уверенностью утверждает, что тело опознано верно или неверно, в возможном заблуждении. Именно по этой причине стандарты Интерпола для опознания жертв катастроф оговаривают, что тело нельзя выдавать семье по результатам только внешнего опознания. Требуется также научное подтверждение по одному из трех критериев: анализу ДНК, отпечаткам пальцев или стоматологической карте.

Если лицо покойного стало неузнаваемым, будь то в результате разложения или повреждения, мы можем его реконструировать в целях опознания. Реконструкция – один из инструментов криминологического арсенала, к которому мы обращаемся, когда все прочие возможности исчерпаны и требуется специальный подход, сочетающий в себе искусство и науку. Лицевая реконструкция основывается на тесной связи между нашей внешностью и морфологией костей и мышц, покрытых жиром и кожей.

Лицевая реконструкция выполняется либо в виде гипсового слепка, либо как трехмерная компьютерная модель. Манчестерский метод, считающийся на данный момент «золотым стандартом» и, на мой взгляд, самым эффективным, подразумевает наличие черепа или, по крайней мере, его точного слепка или трехмерного снимка. К нему приклеиваются – физически или виртуально – специальные метки, указывающие на толщину мягких тканей в разных точках. Она варьируется в зависимости от пола, возраста и этнической принадлежности человека.

Далее, по одной, с максимальной точностью, добавляются слой за слоем 43 мышцы, образующие внутренний каркас лица. Далее следуют слюнные железы по обеим сторонам и жировые прослойки щек. Поверх них накладывается кожа, обтекающая контуры лица, как глазурь поверхность торта.

То, как будут выполнены косметические элементы реконструкции, зависит от ее цели. Иногда мы делаем лицевые реконструкции для их публичной демонстрации, например восстанавливаем археологические останки для музеев. В таких случаях художнику предоставляется достаточная свобода при выборе тона кожи, цвета глаз, прически, цвета волос или бороды и так далее.

Если портрет должен появиться в прессе и помочь в идентификации человека, иллюстрация обычно остается черно-белой. Мы не можем в точности передать цвет лица, волос или глаз и не хотим нечаянно повлиять на процесс опознания возможного кандидата.

Недавние исследования по ДНК-прототипированию могут в скором будущем избавить нас от такой неопределенности. Считается, что по ДНК уже сейчас можно установить естественный цвет волос или глаз. Другие более тонкие особенности, как, например, форма глаз, длина носа или ширина рта, также имеют генетические корни. Толковать такие данные сложнее, но это возможно, поэтому в будущем, скорее всего, мы научимся воссоздавать портрет человека только по его ДНК.

Зачастую достаточно простого описания, чтобы создать картинку, пригодную для публикации, если труп подвергся серьезным повреждениям или разложению. Примерно так произошло, когда полиция Северного Йоркшира обратилась ко мне за помощью в идентификации молодой девушки, тело которой обнаружили при самых неожиданных обстоятельствах.

Пара молодых людей ехала по сельской дороге и заметила серебристый чемодан, валявшийся в канаве на обочине. Они остановились, чтобы на него взглянуть: чемодан оказался очень тяжелым, и из-под него вытекала неприятно пахнущая коричневая жидкость, поэтому они вполне разумно решили его не открывать и позвонили местному констеблю. Чемодан упаковали и перевезли в морг, не открывая, поскольку полиция уже подозревала, что окажется внутри. Их подозрения оправдались: в морге патологоанатом с полицейским открыли крышку и увидели обнаженное тело молодой девушки, зажатой в позе эмбриона с подтянутыми к груди коленями; только так ее удалось затолкать в чемодан. Лицо и голова были обернуты пластиковой пленкой. Видимые черты лица указывали на ее азиатское происхождение.

ДНК и отпечатки пальцев девушки пропустили через множество баз данных, но совпадений не нашли, не числилась она и в британском реестре пропавших без вести. Разложение зашло не слишком далеко, поэтому патолог сделал вывод, что она умерла всего пару недель назад. Причина смерти – удушение.

Обычно судебный антрополог появляется на сцене уже после того, как было произведено вскрытие, а дальнейшее полицейское расследование не привело ни к каким результатам и затормозилось. На этом этапе нас обычно просят провести еще один осмотр тела, чтобы получить больше информации. Так произошло и в данном случае.

Первый осмотр и вскрытие, как правило, подразумевают напряжение и повышенную активность, второй же проходит в более спокойной обстановке. Мне так даже больше нравится: атмосфера не такая накаленная, и никто на тебя не давит. Полицейский фотограф иногда присутствует, иногда нет. Патологоанатом просто заглядывает поздороваться. В результате остаюсь только я и техник морга, с которым мы тесно взаимодействуем. Своим студентам я всегда советую в подобных случаях не забывать брать с собой гостинцы. Печенье – неплохой вариант (я всегда вожу его с собой), шоколад – еще лучше, но пончики с джемом открывают все двери и растапливают самые ледяные сердца. Поверьте, всегда лучше, чтобы техник был на вашей стороне, а такие подарки они не забывают.

Последствия вскрытия, с которым тело попадает нам в руки, это то, к чему надо привыкнуть. Скальп подрезают и откидывают с головы, чтобы обнажить черепную коробку, которую затем распиливают, а мозг вынимают. Далее полость черепа заполняют ватой, и скальп пришивают на место. На корпусе остается шов, фиксирующий разрез в форме буквы Т или Y, который проходит горизонтально по ключицам и вертикально вниз до лобка.

Если шва нет, то внутри, в полиэтиленовых мешках, лежат мозг и органы, ранее извлеченные для осмотра или взятия образцов для лабораторного анализа. У антрополога редко бывает причина осматривать их: нас интересует, прежде всего, внешнее состояние тела и скелет. Спина и конечности, как правило, остаются нетронутыми, если только на них не было следов травм или патологий, привлекших к ним особое внимание.

Рентгеновские снимки или даже компьютерные томограммы всего тела обычно выполняются еще до первого осмотра, и они вместе с фотографиями из морга и с места обнаружения трупа являются одним из наших главных источников данных.

Тело может храниться в морозильнике, и тогда его вынимают за несколько дней до визита судебного антрополога, чтобы оно оттаяло. Морги и в лучшие времена – не самое приятное место для посещения, а когда работаешь с холодным, мокрым, полуразмороженным трупом, руки мерзнут и сильно болят. Тут-то пончики и приходят на помощь: взамен тебя во время перерыва непременно угостят горячим чаем, а чашка чаю – лучшее согревающее средство на свете.

В данном случае я должна была установить этническую принадлежность и возраст той девушки из чемодана. По рентгеновским снимкам и данным осмотра я пришла к выводу, что на момент смерти ей было от 20 до 25 лет. Я основывалась на некоторых особенностях скелета, в том числе на участках кости по краям грудины (в подробностях мы их рассмотрим в главе 4), а также по зрелости костей таза и черепа.

По ее лицу и черепу я сделала предположение об этнической принадлежности: девушка была из Азии – Вьетнама, Кореи, Тайваня, Японии или Китая. Черты лица свидетельствовали, что она не могла происходить из Малайзии или Индонезии. Я основывалась на форме лица, носа, глазах и зубах, а также на типе и цвете волос. Позднее было установлено, что чемодан ее произведен либо в Южной Корее, либо в Ливане.

Однако эта информация не помогла отыскать совпадение в реестре пропавших без вести, равно как анализ ДНК и отпечатки пальцев. Мы рекомендовали полиции отправить в Интерпол «черное» уведомление – официальное международное сообщение об обнаружении неопознанного трупа.

Полиция ранее приглашала судебного художника, специально обученного восстанавливать черты лица у мертвых в таком виде, чтобы портрет можно было опубликовать для опознания, даже если тело обезображено разложением и вздутием, как у этой девушки. К сожалению, в данном случае из сочетания реализма с художественной интерпретацией ничего хорошего не вышло.