Врата Мертвого дома

Он убивал легко. Презрительно отбрасывал в сторону тела, ревел, жестами подзывал желающих бросить ему вызов, подначивал зевак. Даже солдаты в граненых шлемах не мешали этому странному узнику, а лишь вновь и вновь изумленно смотрели на него, вздрагивая от оскорблений, и покрепче сжимали руки на пиках или рукоятях мечей.

Хохочущий Бодэн, нос которому разбил метко брошенный кем-то кирпич; Бодэн, от которого отскакивали камни; Бодэн в изорванной тунике, мокрой от крови и слюны. Любого, кто попадался ему на пути, громила хватал и скручивал, гнул и ломал. Он задерживался, только если впереди что-то случалось: когда солдаты расступались, не в силах сдержать оцепление, или когда запнулась и упала госпожа Гейсен. Тогда он подхватил женщину под руки и бесцеремонно швырнул вперед, не переставая сквернословить.

Волна страха катилась перед ним, и толпа заметно присмирела. Теперь нападать стали реже, и большинство кирпичей летело мимо цели.

Марш через город продолжался. В ушах у Фелисин стоял болезненный звон. Девушка слышала все сквозь этот глухой звук, но глаза видели по-прежнему ясно, искали и находили – слишком часто – образы и картины, которых она никогда не забудет.

Узники уже видели впереди городские ворота, когда случилось самое страшное: толпа все-таки прорвала ограждение. Солдаты тут же благоразумно испарились, и волна дикой жестокости выплеснулась на улицу, накрыв заключенных.

Фелисин услышала, как за спиной у нее Геборик сдавленно пробормотал:

– Ну вот, так я и знал.

Бодэн страшно заревел. Кольцо вокруг сомкнулось: пальцы яростно рвут на куски одежду, ногти впиваются в плоть. С Фелисин сдернули последние обрывки туники. Чья-то рука ухватила ее за волосы и дернула, пытаясь сломать шею. Девушка услышала отчаянный крик и вдруг поняла, что он вырвался из ее собственного горла. Звериный рык послышался сзади, она почувствовала, как неведомая рука судорожно сжалась, а затем исчезла. В уши хлынули новые крики.

Их подхватила волна, повела или потащила – Фелисин и сама не знала, – и тут в поле зрения девушки попало лицо Геборика: старик сплюнул на землю обрывок окровавленной кожи. Внезапно вокруг Бодэна образовалось пустое пространство. Громила пригнулся, поток отборных ругательств срывался с его разбитых губ. Правое ухо ему оторвали – вместе с волосами, кожей и плотью. Обнажившаяся височная кость влажно поблескивала. Повсюду лежали искореженные тела, лишь немногие несчастные подавали признаки жизни. У ног разбойника застыла госпожа Гейсен. Бодэн схватил ее за волосы и поднял так, чтобы всем было видно лицо пожилой дамы. Фелисин показалось, что время замерло и весь мир сжался до этого крошечного пятачка, на котором разворачивалось страшное представление.

Бодэн оскалил зубы и рассмеялся.

– Я вам не какой-нибудь сопливый дворянчик! – прорычал он в толпу. – Чего вы хотите? Крови знати?

Зеваки дружно завыли, вперед потянулись жадные руки. Бодэн снова захохотал:

– Мы все равно пройдем на причал, слышите? – Он выпрямился, поднимая госпожу Гейсен за волосы.

Фелисин не могла понять, в сознании старуха или нет. Глаза ее были закрыты, на лице – под слоем грязи и разводами синяков – застыло умиротворенное выражение, она даже словно бы помолодела. Наверное, уже умерла. Фелисин молила богов, чтобы так и было.

Девушка поняла: сейчас случится что-то воистину страшное, нечто такое, что станет кульминацией всего этого кошмара. Казалось, даже сам воздух звенел от напряжения.

– Она ваша! – заорал Бодэн.

Другой рукой он ухватил госпожу Гейсен за подбородок и одним движением повернул ее голову назад. Шея хрустнула, а тело обвисло, подергиваясь. Бодэн накинул на шею старухе цепь. Натянул потуже и начал пилить. Показалась кровь, и цепь стала похожа на разодранный шарф.

Словно бы зачарованная, Фелисин не могла отвести глаз от ужасного зрелища.

– Смилуйся, Фэнер, – прошептал Геборик.

Толпа пораженно замолкла, даже жажда крови покинула ее, люди отступили. Появился солдат, без шлема; не сводя глаз с Бодэна, он сделал шаг, другой и остановился. За ним над толпой показались островерхие шлемы и широкие мечи «красных клинков», которые медленно прокладывали себе дорогу.

Все замерло, двигалась одна только цепь. Никто не дышал, лишь Бодэн всхрапывал от натуги. Если беспорядки и бушевали где-то, то наверняка за тысячу лиг отсюда.

Фелисин смотрела, как голова женщины дергается вперед и назад, словно бы в некоем подобии жизни. Она вспомнила госпожу Гейсен: надменную, властную, утратившую былую красоту и пытавшуюся заменить ее чувством собственного достоинства. А могло ли все быть иначе? Ах, какое это сейчас имеет значение? Даже окажись она мягкосердечной, доброй бабушкой, это все равно никак не повлияло бы на жестокость расправы.

С чавкающим звуком голова отвалилась. Бодэн посмотрел на зевак, и его зубы блеснули.

– Мы договаривались, – прохрипел он. – Вот вам то, чего вы хотели, – запомните этот день! – Он швырнул в толпу голову госпожи Гейсен, этакий ком спутанных волос и потеков крови. Громкие вопли ознаменовали ее невидимое приземление.

Появились солдаты – за ними возвышались конные «красные клинки» – и медленно двинулись вперед, отталкивая онемевших горожан. Порядок восстанавливали по всей длине шеренги, жестоко и беспощадно. Когда под ударами мечей упали первые горожане, остальные мигом разбежались.

Изначально заключенных было около трех сотен. Теперь, посмотрев на шеренгу, Фелисин заметила, как мало их осталось. Кое-где кандалы были пусты, в других местах цепи продолжали держать только оторванные запястья. Меньше сотни узников еще стояло на ногах. Многие корчились на мостовой, кричали от боли; остальные вовсе не шевелились.

Бодэн покосился на ближайшую группу солдат:

– Вовремя вы подоспели, жестяные головы.

Геборик тяжело сплюнул. Его лицо подергивалось, когда он уставился на громилу:

– Ты вообразил, что откупишься, Бодэн? Дашь зевакам то, что они хотят? Да только все зря. Солдаты уже шли сюда. А старуха могла бы остаться в живых…

Бодэн медленно обернулся, его лицо покрывала кровавая корка.

– Ради чего, жрец?

– Значит, так ты рассуждаешь? Мол, она бы все равно умерла в трюме, да?

Бодэн оскалился и медленно проговорил:

– Ох, до чего же я ненавижу заключать сделки с ублюдками.

Фелисин посмотрела на три фута цепи, отделявшие ее от разбойника. Было о чем подумать: и о прошлом, и о том, что произошло сегодня. Но она лишь тряхнула головой и вдруг сказала:

– А ты больше ни с кем не заключай сделок, Бодэн.

Он прищурился, глядя на девушку. Эти ее слова и сам тон каким-то образом задели громилу.

Геборик выпрямился и смерил Фелисин взглядом. Она отвернулась: отчасти – чтобы досадить историку, а отчасти – от стыда.

В следующий миг солдаты, которые уже убрали из цепей мертвецов, погнали живых узников вперед, через ворота, на Восточную дорогу, ведущую к портовому городку под названием Неудачник. Там их ждали адъюнктесса Тавора и корабли работорговцев из Арэна.

Крестьяне столпились у дороги, но не выказывали и тени той ярости, которая кипела в сердцах горожан. На их лицах Фелисин увидела совершенно иное выражение – глухую скорбь. Девушка не могла понять, откуда взялась эта скорбь, но чувствовала, что жизнь преподнесет ей еще много уроков, которые придется выучить. Так что синяки и царапины, беспомощность и нагота – это лишь начало.

Книга первая. Рараку

 
У ног моих он плыл,
Могучими руками загребая
Песок текучий.
И спросил я: «По какому
Плывешь ты морю?»
На что ответил он:
«Ракушки видел я, и панцири, и кости
В пустыне на песке,
Поэтому плыву по памяти земли,
Так чту ее я прошлое». —
«Далеко ль держишь путь?» – я вопросил.
Ответил он: «Не знаю сам.
Ведь утону задолго до того,
Как доберусь до цели».
 

Тэни Бьюл. Речи шута

Глава первая

И все пришли, чтобы оставить

Свой след на том пути,

Вдохнуть ветра сухие

И заявить права

На Восхождение.

Мессремб. Тропа Ладоней

1164-й год Сна Огни Десятый год правления императрицы Ласин Шестой из Семи годов Дриджны (Апокалипсиса)

Исполинский плюмаж из пыли пронесся по долине и направился дальше, в непроходимые пустоши Пан’потсун-одана. Хотя до этой движущейся воронки было не больше пары сотен шагов, казалось, что она появилась из ниоткуда.

Маппо Рант, стоявший на самой вершине плоского холма, проводил ее взглядом своих удивительных, песочного цвета глаз, глубоко сидевших на костистом бледном лице. В руке, покрытой с наружной стороны щетиной, он сжимал кусочек кактуса-эмрага, не обращая ни малейшего внимания на впившиеся в кожу ядовитые шипы. Потеки сока окрасили его подбородок в голубой цвет. Маппо жевал кактус медленно и задумчиво.

Рядом с ним Икарий швырнул с края гряды камешек. Тот прогрохотал вниз, вплоть до усыпанного валунами подножия. Под изорванным балахоном духовидца (когда-то оранжевым, а теперь выцветшим под немеркнущим солнцем до цвета ржавчины) серая кожа потемнела и стала оливковой, как будто древняя кровь отца Икария откликнулась на зов этой пустыни. Пот стекал по длинным, заплетенным в косицы черным волосам и падал крупными каплями на белесые камни.

Маппо вытащил застрявший между передними зубами шип.

– У тебя краска потекла. – Он поглядел на кактус и откусил еще кусок.

Икарий пожал плечами:

– Теперь уже не важно. Здесь это не имеет значения.

– Даже моя слепая бабушка не поверила бы в твой маскарад. На нас косо смотрели в Эрлитане. Я днем и ночью чувствовал спиной настороженные взгляды. Таннойцы все-таки по большей части низенькие и кривоногие. – Маппо оторвал взгляд от пыльного облака и критически оглядел друга. – В следующий раз попытайся выбрать племя, где все ростом в семь футов, – проворчал он.

Иссеченное морщинами лицо Икария на миг сложилось в улыбке, вернее, в намеке на улыбку, а затем снова приобрело обычное бесстрастное выражение.

– Те, кто могут опознать нас в Семиградье, уже сделали это, а все прочие пусть гадают, коли на большее неспособны. – Прищурившись против солнца, он кивнул в сторону песчаного вихря. – Что ты видишь, Маппо?

– Плоская голова, длинная шея, черный, весь порос шерстью. Кабы только это, был бы похож на одного из моих дядюшек.

– Но это ведь еще не все.

– Одна нога спереди, две – сзади.

Икарий задумчиво постучал пальцем по горбинке носа:

– Значит, это не один из твоих дядюшек. Может, апторианский демон?

Маппо медленно кивнул:

– До схождения всего несколько месяцев. Думаю, Престол Тени почуял что-то и выслал разведчиков.

– Ну и что скажешь про этого аптори?

Маппо ухмыльнулся так, что показались мощные клыки:

– Далековато демон забрался. Теперь служит Ша’ик.

Он доел кактус, вытер широченные ладони и поднялся. Потянулся, выгнул спину и поморщился. Прошлой ночью под его спальным мешком обнаружилось бессчетное множество скрытых в песке корней, и теперь мышцы по обе стороны хребта в точности повторяли узор этих костяных пальцев несуществующих деревьев. Маппо потер глаза. Глянул на себя и обнаружил изорванную, покрытую коркой грязи одежду. Он вздохнул:

– Говорят, где-то здесь должен быть колодец…

– Возле которого разбила лагерь армия Ша’ик.

Трелль недовольно хмыкнул.

Икарий тоже выпрямился и в который уже раз отметил огромные габариты своего спутника – большого даже по меркам треллей, – широкие, поросшие черным волосом плечи, мускулистые длинные руки. А уж какой он был древний: тысячелетия проносились перед глазами Маппо с резвостью лани.

– Можешь его выследить?

– Если захочешь, смогу.

Икарий скривился:

– Сколько времени мы знакомы, друг мой?

Маппо ответил настороженным взглядом, затем пожал плечами:

– Давно. А что?

– Я умею распознать нежелание в голосе. Тебя тревожит то, что может случиться?

– Любая возможная стычка с демонами меня тревожит, Икарий. Ты же знаешь: этот трелль Маппо труслив как заяц.

– Но я сам не свой от любопытства.

– Понимаю.

Странная парочка вернулась к крошечному лагерю, который разбила между двумя высокими, обтесанными ветром скалами. Друзья не спешили. Икарий присел на плоский камень и продолжил натирать маслом свой длинный лук, чтобы древесина не ссохлась. Покончив с этим, он взялся за палаш: вытащил старинное оружие из украшенных бронзовыми пластинами ножен и стал прохаживаться точилом по иззубренному лезвию.

Маппо толчком опрокинул палатку из шкур, небрежно свернул ее и засунул в свой большой кожаный мешок. За палаткой последовали спальные мешки и нехитрая посуда. Трелль затянул тесемки, повесил мешок на плечо и взглянул на Икария, который уже завернул лук в ткань, забросил его за спину и теперь дожидался друга.

Икарий кивнул, и оба – яггут-полукровка и чистокровный трелль – зашагали по тропинке, ведущей в долину.

На небе ярко светили звезды, их сияния хватало, чтобы покрыть растрескавшуюся поверхность долины налетом серебра. Вместе с дневной жарой пропали и кровные слепни, уступив власть над ночью немногочисленным роям накидочников и похожим на летучих мышей ящерицам-ризанам, которые ими питались.

Икарий и Маппо устроили привал на широком дворе посреди каких-то развалин. Стены из глинобитного кирпича почти рассыпались, остались лишь не доходившие до колена гребни, выложенные геометрически правильными узорами вокруг высохшего колодца. Плиты двора покрывал мелкий, принесенный ветром песок, который, как показалось Маппо, тускло мерцал. Жухлый кустарник цеплялся за трещины перекрученными корнями.

В Пан’потсун-одане и священной пустыне Рараку, которая примыкала к нему с запада, было немало таких памятников давно исчезнувшим цивилизациям. По пути Икарий и Маппо натыкались на высокие телли (холмы с плоскими вершинами, образовавшиеся из многих слоев древних городов), расположенные лигах в пятидесяти друг от друга между холмами и пустыней: явное свидетельство того, что когда-то богатый и процветающий народ жил на земле, которая стала теперь сухой, иссеченной ветрами пустошью. Из священной пустыни пришла и легенда о Дриджне – Апокалипсисе. Маппо поневоле призадумался, насколько бедствие, постигшее жителей этих городов, повлияло на миф о суровой поре разрушений и смерти. За исключением немногих покинутых усадеб вроде той, где путники сейчас расположились на отдых, развалины эти свидетельствовали о войне, грабежах и пожарах.

Маппо поморщился – его мысли двинулись по накатанной колее.

«Прошлое продолжает упорно хранить свои тайны, и сейчас мы ничуть не ближе к их разгадке, чем раньше. Поэтому у меня нет причин не доверять собственным словам».

И, как не раз случалось и прежде, трелль привычно отмахнулся от этих мыслей.

Неподалеку от центра двора возвышалась одинокая колонна из розового мрамора, вся покрытая выбоинами и подточенная с одной стороны ветрами, что неустанно налетали из Рараку на холмы Пан’потсуна. На противоположной стороне ее еще сохранились спиральные ложбинки, вырезанные давно умершим каменщиком.

Как только путники вошли во двор, Икарий тотчас направился к этой шестифутовой колонне и стал придирчиво рассматривать ее. Он хмыкнул, и Маппо понял, что его друг нашел то, что искал.

– И что интересного ты заметил? – спросил трелль, сбрасывая с плеч кожаный мешок.

Икарий вернулся, отряхивая с рук песок:

– У самого основания – россыпь отпечатков, крошечные когтистые ладошки. Искатели вышли на Тропу.

– Крысы? Неужели целый выводок?

– Д’иверс, – пояснил Икарий.

– И кто же это, хотел бы я знать?

– Вероятно, Гриллен.

– Хм, неприятно.

Икарий окинул взором плоскую равнину на западе:

– Придут и другие. Одиночники и д’иверсы. Те, кто уже близок к Восхождению, и те, кто от него далеки, но все равно ищут Тропу.

Маппо вздохнул, глядя на своего старого друга. Призрачный ужас шевельнулся в его душе.

«Д’иверсы и одиночники, два проклятия оборотничества, неизлечимая хворь. Собираются… здесь. Идут сюда».

– Мудро ли это, Икарий? – мягко спросил трелль. – В поисках твоей вечной цели мы сейчас направляемся в самый центр весьма неприятного общества. Если врата откроются, дорогу нам преградит армия кровожадных созданий, объединенных верой в то, что врата ведут к Восхождению.

– Если такой проход существует, – проговорил Икарий, не сводя глаз с горизонта, – возможно, я найду за ним ответы на свои вопросы.

«Эти ответы не принесут тебе облегчения, дружище. Поверь мне. Пожалуйста», – подумал трелль. Но вслух сказал:

– Ты мне так и не объяснил, что собираешься делать, когда их получишь.

Икарий обернулся к другу и едва заметно улыбнулся:

– Мое проклятие, Маппо, заключается в том, что я прожил сотни лет, но мало что знаю о своем прошлом. Где мои воспоминания? Как я могу судить о собственной жизни, не обладая этим знанием?

– Многие сочли бы подобное проклятие великим даром, – возразил Маппо, и по лицу его пробежала тень печали.

– Но только не я. Это схождение для меня – шанс получить ответы. Надеюсь, что меня не вынудят обнажать оружие, но я возьмусь за него, если придется.

Трелль снова вздохнул – и поднялся.

– Боюсь, дружище, что до этого дойдет в самом скором времени. – Он взглянул на юго-запад. – По нашему следу идут шесть пустынных волков.

Икарий развернул свой лук и одним плавным движением натянул тетиву.

– Пустынные волки не нападают на людей.

– Это верно, – согласился Маппо. До восхода луны оставался еще целый час. Он увидел, как Икарий выложил перед собой шесть длинных стрел с каменными наконечниками, а затем прищурился, глядя во тьму. Холодный страх пополз вверх по шее. Волков еще не было видно, однако трелль их чувствовал. – Их шесть, но он один. Д’иверс.

«Лучше бы это оказался одиночник. Превращаться в одного зверя – само по себе неприятно, а уж в нескольких сразу…»

Икарий нахмурился:

– И весьма могущественный, коли сумел принять облик шести волков. Не знаешь, кто бы это мог быть?

– Есть подозрение, – тихо проговорил Маппо.

Оба замолчали и стали ждать.

Полдюжины покрытых рыжеватой шерстью зверей появились из неестественного сумрака в тридцати шагах от них. На расстоянии двадцати шагов волки рассыпались полукругом, не спуская глаз с Икария и Маппо. Пряный запах д’иверса заполнил ночной воздух. Один из поджарых хищников шагнул было вперед, но остановился, когда Икарий поднял лук.

– Не шесть, – пробормотал Икарий, – но один.

– Я его знаю, – заявил Маппо. – Жаль только, что сам он того же сказать о нас не может. Он не уверен, но на всякий случай принял звериный облик. Сегодня ночью кровь в пустыне проливает Рилландарас. Интересно, он охотится за нами или за кем-то другим?

Икарий пожал плечами:

– Кто будет говорить первым, Маппо?

– Я, – ответил трелль и шагнул вперед.

«Тут потребуются хитрость и коварство. Ошибка может стоить жизни».

Он произнес низким и хриплым голосом:

– Как я погляжу, далеконько ты от дому убежал, а? Твой брат Трич думал, что убил тебя. Где там находилась эта пропасть? В Дал-Хоне? Или в Ли-Хене? Ты тогда был д’иверсом шакалов, помнится.

Рилландарас заговорил в сознании каждого из них голосом срывающимся и нетвердым, поскольку он очень давно им не пользовался: «Меня мучает искушение посостязаться в остроумии, прежде чем убить тебя, трелль».

– Не стоит, – легко откликнулся Маппо. – Я странствую в такой компании, что, как и ты, давно не упражнялся в этом, Рилландарас.

Ярко-голубые глаза вожака метнулись к Икарию.

– Я не силен в острословии, – мягко пояснил яггут-полукровка едва слышным голосом, – но я теряю терпение.

«Глупо. Только обаяние может спасти тебя. Скажи мне, лучник, неужто ты вверяешь жизнь хитроумной лжи своего спутника?»

Икарий покачал головой:

– Разумеется, нет. Я разделяю его мнение о себе.

Рилландарас был сбит с толку: «Значит, вы странствуете вместе только ради выгоды. Стали спутниками без взаимного доверия, без уверенности друг в друге. Что же, ставки, должно быть, очень высоки».

– Мне становится скучно, Маппо, – заметил Икарий.

Шесть волков вдруг оцепенели, как один.

«Маппо Рант и Икарий? Ага, теперь мы понимаем, в чем дело. Знайте же, что мы не питаем к вам вражды».

– Благоразумие одержало верх, – заявил Маппо, и его ухмылка на миг стала шире, а затем вовсе исчезла. – Ищи добычу в другом месте, Рилландарас, иначе Икарий может оказать Тричу непрошеную услугу. Ты меня понимаешь? – А про себя добавил: «Иначе он обрушит на мир все то, что я поклялся предотвратить».

«Наши дороги… сходятся там, – сказал в ответ д’иверс, – где пролег след демона Тени…»

– Вовсе даже не Тени, – возразил Маппо. – Этот демон служит Ша’ик. Священная пустыня пробудилась.

«Похоже на то. Вы запрещаете нам охотиться на него?»

Маппо взглянул на Икария, который опустил лук и пожал плечами.

– Если хочешь скрестить клыки с апторианским демоном, это твое дело. Наш интерес он привлек лишь случайно.

«Значит, наши клыки вопьются в горло демону».

– Хочешь сделать Ша’ик своим врагом? – спросил Маппо.

Вожак стаи склонил голову набок: «Это имя мне ничего не говорит».

Оба путника смотрели, как волки отошли восвояси и вновь исчезли в магическом сумраке. Маппо осклабился, затем вздохнул, а Икарий кивнул и произнес вслух то, о чем оба они подумали:

– Ничего, скоро скажет, причем очень многое.

Виканские кавалеристы верещали и дико кричали от восторга, когда сводили своих крепких коней по трапу с имперского грузового корабля. В гавани Хиссара воцарился хаос: всюду толпились буйные кочевники обоих полов, тут и там над заплетенными в косицы черными волосами и остроконечными шлемами поблескивали железные наконечники копий. Расположившись на наблюдательном пункте у парапета припортовой башни, Дукер смотрел на эту жутковатую иноземную армию с большой долей скепсиса и растущей тревогой.

Рядом с имперским историком, сложив на пузе толстые изнеженные руки и распространяя вокруг сильный запах арэнских духов, стоял представитель первого кулака, Маллик Рэл. Он был совершенно не похож на главного советника командира всех малазанских войск в Семиградье. Официально джистальский жрец древнего бога морей, Маэля, должен был поприветствовать от имени первого кулака нового командующего Седьмой армией, однако в действительности это было завуалированным – и хорошо рассчитанным – оскорблением. Впрочем, спохватился Дукер, подобные догадки лучше держать при себе. Маллик Рэл сделал головокружительную карьеру, очень быстро став одним из главных имперских игроков в Семиградье. Чего только не болтали солдаты об этом гладеньком невозмутимом жреце, который приобрел небывалую власть над первым кулаком Пормквалем, но все это говорилось исключительно шепотом, поскольку путь Маллика наверх сопровождался таинственными несчастьями, самым необъяснимым образом постигавшими всякого человека, который мешал ему, и приводившими, как правило, к его гибели.

Политическая трясина, где увязли малазанцы, оккупировавшие Семиградье, была непроглядной и смертельно опасной. Как Дукер подозревал, новый командующий мало что поймет в принятых здесь завуалированных знаках презрения, поскольку недостаточно разбирается в нюансах местного этикета. Этот человек вообще не был по натуре приспособленцем, а потому неизбежно возникал вопрос: как долго Колтейн из клана Ворона продержится на новом посту?

Маллик Рэл сложил пухлые губы и медленно вздохнул.

– Историк, – тихо проговорил он со своим пришепетывающим гедорско-фаларским акцентом. – Я рад твоему присутствию здесь. Равно как и заинтригован. Далеко же от Арэна ты забрался… – Жрец улыбнулся, но не показал своих выкрашенных зеленой краской зубов. – Полагаю, так проявляется осторожность, порожденная отзвуками Великой чистки, что развернулась ныне в столице.

«Слова катятся, будто волны, коварные в своем обманчивом спокойствии. Ну просто истинный жрец морского бога Маэля. Сегодня я уже в четвертый раз общаюсь с Рэлом. Ох, до чего же я не люблю этого типа!»

Дукер откашлялся.

– Императрица уделяет мне мало внимания, джистал…

Тихий смех Маллика прошелестел, словно погремушка на хвосте змеи.

– Ласин уделяет мало внимания историку или истории? Ты обиделся из-за того, что твой совет отвергли или, того хуже, вообще не выслушали? В любом случае беспокоиться не о чем. Отсюда до башен Унты очень далеко.

– Рад это слышать, – пробормотал Дукер, гадая, откуда ушлый жрец все знает. – Я остался в Хиссаре с исследовательской целью, – объяснил он через некоторое время. – Практика ссылки узников на отатараловые рудники на острове не нова, она уходит корнями во времена императора, хотя он обычно приберегал эту судьбу для магов.

– Для магов? Любопытно.

Дукер кивнул:

– Наказание весьма действенное, однако последствия его непредсказуемы. Как известно, отатаралавая руда способна подавлять магию, однако свойства ее еще до конца не изучены. Большинство сосланных сюда чародеев лишились рассудка, но до сих пор неведомо, что стало тому причиной: отатараловая пыль или же невозможность коснуться своего Пути.

– А среди следующей партии узников есть маги?

– Да, есть несколько.

– Тогда ты вскоре получишь ответ на свой вопрос.

– Возможно, – согласился Дукер.

Т-образную пристань захлестнула волна воинственных виканцев, перепуганных портовых рабочих и недовольно храпящих боевых коней. В самом начале пристани, возле полукруглой мощеной площади, словно пробка в горлышке огромной бутылки, застыл кордон хиссарской стражи. Стражники – все родом из Семиградья, – подняв круглые щиты и обнажив тальвары^[1], грозили широкими изогнутыми клинками виканцам, которые нисколько их не боялись, а, напротив, лишь всячески подначивали.

К парапету подошли двое. Дукер кивнул в знак приветствия. Маллик Рэл не удосужился заметить ни бывалого вояку-капитана, ни последнего выжившего кадрового мага Седьмой армии. Оба явно были слишком мелкими сошками, чтобы представлять интерес для бывшего жреца.

– Знаете, Кальп, – сказал Дукер приземистому седовласому чародею, – а вы, похоже, очень вовремя.

Узкое, обожженное солнцем лицо Кальпа скривилось в невеселой ухмылке.

– Я сюда сбежал, чтобы мясо на костях удержать, Дукер. Не желаю становиться мягким ковриком, с которого Колтейн шагнет прямо на свой пост. Это ведь все его люди, в конце концов. А он палец о палец не ударил, чтобы предотвратить грядущую драку. Это не делает ему чести.

Капитан согласно заворчал.

– Этот Колтейн – ну прямо кость в горле! – буркнул он. – Да, между прочим, половина местных офицеров впервые пролила кровь, сражаясь с этим ублюдком, а теперь он, видите ли, явился, чтобы принять командование. Худовы костяшки! – Капитан сплюнул. – Никто и слезинки не уронит, если хиссарская стража прирежет Колтейна и всех его виканских дикарей прямо на причале. Седьмой армии они не нужны.

– Угроза восстания вполне реальна, – полуприкрыв глаза, сказал Маллик Рэл. Обращался бывший жрец исключительно к Дукеру. Семиградье – настоящее гадючье гнездо. И Колтейн – довольно странный выбор…

– Ну, не такой уж и странный, – заметил историк, пожимая плечами.

Он снова сосредоточил внимание на том, что происходило внизу. Виканцы на причале принялись расхаживать туда-сюда перед закованным в броню семиградским кордоном. До начала полномасштабной битвы оставались считаные секунды: сейчас «бутылочное горлышко» станет полем смерти. Историк почувствовал холодок в животе, когда увидел, что многие виканцы уже натягивают тетиву на роговые луки. По улице, справа от главной колоннады, подошла еще одна рота стражников с пиками.

– Можете объяснить, что вы имели в виду? – попросил Кальп.

Дукер обернулся и с удивлением обнаружил, что все трое внимательно смотрят на него. Историк припомнил свое последнее замечание и снова пожал плечами:

– Колтейн в свое время объединил виканские племена для восстания против Малазанской империи. Покойному Келланведу нелегко было совладать с ними – это некоторые из вас знают по личному опыту. Но старый император остался верен своим привычкам и сумел, как всегда, превратить врага в союзника…

– Но как ему это удавалось? – заинтересовался Кальп.

– Никто не знает. – Дукер улыбнулся. – Келланвед редко объяснял причины своих успехов. Как бы там ни было, поскольку императрица Ласин не слишком-то жаловала любимых полководцев своего предшественника, Колтейн до сих пор гнил где-то в глухомани в Квон-Тали. Теперь положение изменилось. Адъюнктесса Лорн убита в Даруджистане, верховный кулак Дуджек Однорукий и его армия подняли мятеж и фактически провалили всю кампанию на Генабакисе, а здесь, в Семиградье, приближается год Дриджны, когда, согласно пророчествам, восстание неминуемо. Ласин нужны умелые военачальники, пока ситуация не вышла из-под контроля. Новая адъюнктесса – Тавора – еще не прошла проверку. Поэтому…

– …Императрица вспомнила про Колтейна. – Капитан кивнул и нахмурился пуще прежнего. – И отправила его сюда командовать Седьмой армией, чтобы задушить восстание…

– В конце концов, – сухо заметил Дукер, – кто лучше сумеет подавить мятеж, чем полководец, который прежде и сам был мятежником?

– Коль вспыхнет бунт, шансы его невелики, – проговорил Маллик Рэл, не сводя глаз с происходящего на причале.

Дукер увидел, как блеснули тальвары, заметил, что виканцы отступили и обнажили свои длинные ножи. Кажется, дикари нашли себе предводителя – высокого грозного воина с фетишами, вплетенными в длинные косы: он теперь ревел, подбадривая других и потрясая оружием над головой.

– Худова плешь! – выругался историк. – Ну и где же этот проклятый Колтейн?

Капитан хохотнул:

– Да вон тот, высокий, который размахивает длинным ножом.

Глаза Дукера округлились.

«Этот сумасшедший – Колтейн? Новый кулак Седьмой армии?»

– Ни капельки не изменился, как я погляжу, – продолжил капитан. – Если хочешь сохранить голову на плечах среди всех этих виканских кланов, нужно быть более злобным, чем все остальные, вместе взятые. За что, думаете, старый император так любил его?

– Храни нас Беру! – с ужасом прошептал Дукер.

Вздох спустя пронзительный вопль Колтейна заставил всех виканцев замолчать. Клинки скользнули обратно в ножны, луки опустились, а стрелы вернулись в колчаны. Даже норовистые, злобные кони замерли, подняв головы и навострив уши. Вокруг Колтейна, который повернулся спиной к стражникам, образовалось пустое пространство. Высокий воин взмахнул рукой, и четверо на башне увидели, как в полной тишине всех лошадей аккуратно оседлали. Меньше чем через минуту виканцы уже были верхом и выстроили коней в плотный строй, который мог бы соперничать с парадным каре элитной малазанской кавалерии.

– Вот это, – сказал Дукер, – было проделано великолепно.

Маллик Рэл тихонько вздохнул:

– Дикарское поведение, звериное чутье, высокомерное презрение к опасности. Похоже, послание сие было адресовано не только стражникам, но и всем нам тоже.

– Если хотите знать мое мнение, то Колтейн – хитрый змей, – заметил капитан. – И коли верховное командование в Арэне считает, что его легко будет обвести вокруг пальца, их ждет неприятный сюрприз.