Волки Кальи

2

Залия Джеффордс не слышала, как муж и его сестра вернулись с Сучьего сына. Не слышала, как Тиа опускала голову в бочку с дождевой водой у амбара, а потом слизывала влагу с губ, словно лошадь. Залия находилась у южной стороны дома, развешивала выстиранное белье и приглядывала за детьми. Она не знала о возвращении Тиана, пока не увидела, что он выглядывает из окна кухни. Удивилась, что он вернулся так рано, и еще больше удивилась, заметив, какое у него лицо. Мертвенно-белое, если не считать двух пятен румянца на щеках и третьего, горящего на лбу, словно клеймо.

Она бросила прищепки, которые держала в руках, в корзину с бельем и направилась к дому.

– Куда идешь, ма? – тут же спросил Хеддон, а за ним эхом откликнулась Хедда: «Куда идешь, ма-ма?»

– Не ваше дело, – ответила Залия. – Приглядывайте за младшими.

– Почему-у-у-у? – завыла Хедда. Нытьем своим она уже достала мать. Ясно было, что очень скоро перегнет палку и получит крепкую оплеуху.

– Потому что вы – старшие.

– Но…

– Закрой рот, Хедда Джеффордс.

– Мы приглядим за ними, ма, – ответил Хеддон. Вот уж кто никогда с ней не спорил. Может, не такой умный, как сестра, но зато послушный. А ум в жизни это еще не все. Далеко не все. – Хочешь, чтобы мы развесили оставшееся белье?

– Хед-дон-н-н-н… – Это уже сестра. Опять завыла. Но времени на них у Залии не было. Она коротко посмотрела на остальных детей. Пятилетних Лаймана и Лию, двухлетнего Аарона. Аарон, голый, сидел в пыли и радостно стучал камнями. Он родился один, редкий случай, и как же ей завидовали женщины всей деревни! Потому что Аарону ничего не грозило. А вот остальные, Хеддон и Хедда, Лайман и Лиа…

Залия внезапно осознала, что могло означать появление Тиана в доме в разгаре дня. Она помолилась богам, попросила их, чтобы они такого не допустили, но, войдя в дом и увидев, как он смотрит на детей, поняла: случилось худшее.

– Скажи мне, что это не Волки. – Она вдруг осипла. – Скажи, что не они.

– Они. – Тиан вздохнул. – Будут здесь через тридцать дней, говорит Энди. От луны до луны. И в этом Энди никогда…

Прежде чем он продолжил, Залия Джеффордс прижала руки к вискам и пронзительно закричала. Во дворе Хедда аж подпрыгнула. И уже сорвалась с места, чтобы бежать в дом, но Хеддон удержал ее.

– Они не берут таких маленьких, как Лайман и Лиа, не так ли? – спросила она его. – С Хеддой и Хеддоном все понятно, но уж моих маленьких они не тронут? Им исполнится шесть только через полгода!

– Волки берут всех старше трех лет, и ты это знаешь, – ответил Тиан. Его пальцы сжимались в кулаки и разжимались. Новое чувство продолжало расти, то самое, более сильное, чем злость.

Залия смотрела на него, на щеках блестели слезы.

– Может, нам пора сказать «нет». – Тиан и сам не узнал собственного голоса, он не говорил – рычал.

– Да разве мы сможем? – прошептала Залия. – Да разве, во имя богов, мы посмеем?

– Не знаю, женщина, но, прошу тебя, подойди сюда.

Она подошла, бросив последний взгляд на своих пятерых детей, игравших во дворе, чтобы убедиться, что все на месте, что Волки их еще не забрали, и лишь потом пересекла гостиную. Дедушка сидел в кресле у потушенного камина, спал, склонив голову набок, из беззубого рта вытекала на подбородок струйка слюны.

Из этой комнаты окно выходило на сарай. Тиан протянул руку.

– Смотри, женщина. Ты хорошо их видишь?

Естественно, она видела. Сестра Тиана, ростом в шесть с половиной футов, скинула с плеч широкие лямки комбинезона, и ее здоровенные груди влажно блестели: она только что вымыла их в бочке с дождевой водой. В дверном проеме амбара стоял Залман, родной брат Залии. Почти семи футов, огромный, как лорд Перт, высокий, как Энди, с таким же тупым, как и у Тиа, лицом. У любого молодого парня, смотрящего в упор на молодую деваху с голыми сиськами, тут же раздуло бы штаны, но только не у Залмана. В штанах у него ничего не могло раздуться. Он был рунтом.

Залия повернулась к Тиану. Они смотрели друг на друга, мужчина и женщина, не рунты, но лишь потому, что так распорядился слепой случай. С той же степенью вероятности ситуация могла повториться с точностью до наоборот: Зал и Тиа стояли бы у окна, наблюдая за крупнотелыми и пустоголовыми Тианом и Залией.

– Разумеется, вижу, – ответила она. – Или ты думаешь, что я слепая?

– У тебя не возникало желания стать такой же, как они? – спросил он. – Чтобы никогда подобного не видеть?

Залия промолчала.

– Это неправильно, женщина. Неправильно. Никогда не было правильным.

– Но ведь с незапамятных времен…

– На хрен незапамятные времена! – воскликнул Тиан. – Они – дети! Наши дети!

– Так ты бы хотел, чтобы Волки сожгли Калью дотла? Оставили нас с перерезанными шеями и выпущенными глазами? Такое уже случалось. Ты знаешь.

Он знал, само собой. Но кто мог исправить неправильное, как не мужчины Кальи Брин Стерджис? Никакой власти, хотя бы шерифа, в этих краях не было. Они жили сами по себе. Даже в далеком прошлом, когда во Внутренних феодах царили свет и порядок. А потом начали приходить Волки и жизнь стала еще более странной. Как давно это началось? Сколько с тех пор сменилось поколений? Тиан не знал, но подозревал, что насчет незапамятных времен Залия погорячилась. Волки совершали набеги на пограничные деревни, когда дедушка был молодым, собственно, они увезли с собой его брата-близнеца, когда дети играли в пыли. «Они взяли его, потому что он был ближе, – рассказывал им дедушка (много раз). – Эл вышел из дома в тот день первым и оказался ближе к ним. Если бы первым вышел я, они бы взяли меня. Слава Богу, этого не случилось!» – Тут он целовал деревянное распятие, которое дал ему Старик, поднимал его к небу и хихикал.

Однако дед дедушки рассказывал тому, что в его время, то есть пять или шесть поколений назад, если Тиан не ошибался в расчетах, никакие Волки не появлялись из Тандерклепа на серых лошадях. Как-то Тиан спросил у старика: «В те времена тоже всегда рождались двойни? Что говорили старые люди в дни твоей молодости?» Дедушка долго думал, потом покачал головой. Он не помнил, чтобы старики такое говорили.

Залия озабоченно смотрела на мужа.

– Ты не в настроении, потому что провел все утро на Сучьем сыне. Успокойся.

– Как я могу успокоиться, если они скоро нагрянут и заберут наших детей?

– Но ты не собираешься сделать что-нибудь глупое, не так ли, Ти? Что-нибудь глупое и в одиночку?

– Нет, – ответил он.

Без малейшей запинки. «Он уже начал строить планы», – подумала Залия, и у нее затеплилась надежда. Конечно, Тиан ничего не мог противопоставить Волкам, никто из них не мог, но он был далеко не дурак. В фермерской деревне, где у большинства мужчин хватало ума лишь на то, чтобы пахать, сеять да убирать урожай, Тиан разительно отличался от остальных. Он мог написать свое имя. Он мог написать: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЗАЛЛИ». Этим, собственно, он и завоевал ее сердце, хотя она не могла прочитать написанное в пыли. Он мог складывать числа, мог перечислять их, идя от большего к меньшему, что, по его словам, куда сложнее. Так, может…

Какая-то ее часть не хотела доводить эту мысль до логического завершения. И однако, когда она подумала о Хедде и Хеддоне, Лии и Лаймане, другая часть начала надеяться на лучшее.

– И что ты задумал?

– Хочу созвать общее собрание. Пошлю перышко.

– Они придут?

– После того как новость облетит Калью, придут все мужчины. Мы все обговорим. Может, на этот раз они решатся вступить в бой. Может, захотят сразиться за своих детей.

Сзади раздался старческий голос:

– Глупая это затея.

Тиан и Залия обернулись к старику. Тот смотрел на них.

– Почему ты так сказал, дедушка? – спросил Тиан.

– Расходясь с такого собрания, как ты планируешь, мужчины, если пьяные, могут сжечь половину страны, – ответил старик. – А трезвые… – Он покачал головой. – Ты не сдвинешь их с места.

– Я думаю, на этот раз ты ошибаешься, дедушка, – стоял на своем Тиан, и Залия почувствовала, как ужас сжимает сердце. Однако огонек надежды не желал гаснуть.

3

Ворчания бы поубавилось, если б Тиан назначил собрание на вечер следующего дня, но он этого не сделал, полагая, что времени у них осталось так мало, что нельзя терять даже один день. И когда он послал Хедду и Хеддона с перышком, они пришли. Как он и рассчитывал.

Зал собраний Кальи находился в дальнем конце Главной улицы, за магазином Тука, рядом с Павильоном, темным и пыльным в конце лета. При обычном раскладе скоро женщины начали бы его украшать, готовясь к празднику Жатвы, хотя в принципе праздник этот никогда не отмечался в Калье с размахом. Детям нравилось смотреть, как соломенные чучела бросают в костер, некоторым смельчакам удавалось урвать свою долю поцелуев, но на том все и заканчивалось. Народ, возможно, и гулял в Срединном и Внутреннем мирах, но не здесь. Здесь людей занимали более серьезные проблемы, чем праздник Жатвы.

Такие проблемы, как Волки.

Некоторые из мужчин, с процветающих ферм на западе и трех ранчо на юге, приехали на лошадях. Эйзенхарт с «Рокинг Би» даже прихватил с собой винтовку, а грудь его крест-накрест перепоясывали патронташи (Тиан Джеффордс, правда, сомневался, что от патронов будет какой-то толк и что из древней винтовки можно стрелять, хотя некоторые таки стреляли). Делегация Мэнни приехала на телеге, запряженной двумя меринами-мутантами: один трехглазый, второй – с большущим розовым наростом на спине. Но в большинстве своем мужчины Кальи приезжали на ослах или волах, одетые в белые штаны и цветастые рубашки. Тычком мозолистого большого пальца они отбрасывали сомбреро на спину, где его удерживали завязки на шее, входили в зал, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, рассаживались по скамьям из некрашеной сосны. В отсутствие женщин и рунтов мужчины заполнили менее тридцати из девяноста скамей. Некоторые переговаривались друг с другом. Никто не смеялся.

Тиан стоял у дверей с перышком в руке, наблюдая, как солнце скатывается к горизонту, как золото все гуще замешивается на багрянце. Когда его край коснулся земли, Тиан еще раз посмотрел на главную улицу. Пусто. Лишь три или четыре рунта сидели на ступенях магазина Тука. Все огромные и годящиеся лишь на то, чтобы ворочать камни. А вот мужчин он больше не увидел – ни пеших, ни на ослах, ни на лошадях. Глубоко вдохнул, выдохнул, снова вдохнул, поднял глаза к небу.

– Человек-Иисус, я в тебя не верю, – сказал он. – Но если ты там, помоги мне. Замолви Богу словечко.

Потом вошел в Зал собраний и захлопнул двери, возможно, чуть громче, чем требовалось. Разговоры смолкли. Сто сорок мужчин, в основном фермеры, наблюдали, как он идет по проходу, в широких штанах, каждый шаг гулко отдается от деревянного пола. Он-то опасался, что перспектива выступить перед всеми мужчинами Кальи вгонит его в ужас, все-таки он – простой фермер, не артист или политик. Но подумал о своих детях, потом посмотрел на мужчин и понял, что без труда может выдержать их взгляды. Перышко в его руке не дрожало. Когда он заговорил, слова слетали с языка одно за другим, складываясь в четкие, связные предложения. Они могли не поддержать его, хотя он надеялся, что поддержат, что дедушка ошибается, но чувствовалось, что слушать они готовы.

– Вы знаете, кто я, – начал он. – Тиан Джеффордс, сын Люка, муж Залии Хуник. У нас пятеро детей, две пары близнецов и еще один сын.

По залу пробежал тихий шепот, возможно, люди говорил друг другу, какие же Тиан и Залия счастливые, что у них родился и единственный ребенок. Тиан подождал, пока вновь установится тишина.

– Я прожил в Калье всю жизнь. Я делил с вами свою судьбу, вы со мной – свою. А теперь прошу, чтобы вы выслушали меня.

– Мы говорим спасибо, сэй, – пробормотали они. Стандартный, нейтральный ответ, но и он воодушевил Тиана.

– Скоро придут Волки. Мне сообщил об этом Энди. Тридцать дней, от луны до луны, и они будут здесь.

Вновь бормотание. Тиан слышал в нем отчаяние и ярость, но не удивление. Когда дело касалось распространения новостей, Энди не было равных.

– Даже те из нас, кто умеет читать и писать, не могут ничего написать, потому что нет бумаги, – продолжил Тиан, – поэтому я не могу сказать с определенностью, когда они приходили в последний раз. Ничего не записывается, вы знаете, все передается из уст в уста, от стариков к молодым. Но я помню, что уже ходил в штанах, следовательно, прошло больше двадцати лет…

– Двадцать четыре, – крикнули из дальних рядов.

– Нет, двадцать три, – возразил кто-то из сидящих впереди. Мужчина поднялся. Рубен Каверра, пухлый, всегда улыбающийся толстячок. Но теперь улыбка исчезла с его лица, на нем отражалась только печаль. – Они взяли мою сестренку, Рут, так что можете мне поверить.

Вновь шепот, на этот раз выражающий согласие. Мужчины могли бы рассесться по всему залу, но предпочли сесть в тесноте, чтобы чувствовать плечо друг друга. Иной раз и в неудобстве есть свои плюсы, отметил про себя Тиан.

– Мы играли под большой сосной перед домом, когда они пришли, – продолжил Рубен. – С тех пор я каждый год оставлял на дереве зарубку. Даже после того, как ее привезли назад, продолжал оставлять. Сейчас их двадцать три, следовательно, прошло двадцать три года, – с этим он сел.

– Двадцать три или двадцать четыре, разницы нет, – вновь заговорил Тиан. – Те, кто был ребенком, когда Волки приходили в последний раз, стали взрослыми, у них самих уже появились дети. Неплохой урожай для этих мерзавцев. – Он помолчал, давая им возможность самим прийти к мысли, которую собирался озвучить. – Если мы позволим этому случиться, если мы позволим Волкам забрать наших детей в Тандерклеп и вернуть рунтами.

– Да что же мы можем сделать? – в отчаянии воскликнул кто-то из мужчин, сидящих в средних рядах. – Они же нелюди! – и по залу пробежал согласный шепот.

Поднялся один из Мэнни, в темно-синем плаще на худых плечах. Взгляд его мрачных глаз обежал сидящих. Они не были безумными, эти глаза, но Тиану показалось, что и здравомыслия в них немного.

– Выслушайте меня, прошу вас.

– Мы говорим спасибо, сэй, – ответили ему уважительно, но сдержанно. Появление Мэнни в деревне – явление редкое, а тут пришли целых восемь, толпа. Тиан радовался их приходу. Если у кого-то и возникали сомнения в серьезности ситуации, лучшего подтверждения, чем приход Мэнни, просто не могло быть.

Дверь Зала собраний открылась, и через порог переступил еще один мужчина. В длинном черном плаще. Со шрамом на лбу. Никто, включая Тиана, его появления не заметил. Все смотрели на Мэнни.

– Послушайте, что говорит Книга Мэнни: «Когда ангел смерти пролетел над Эйджипом, он убил первенца в каждом доме, дверь которого не была помазана кровью жертвенного барашка». Так говорит Книга.

– Да здравствует Книга, – воскликнули остальные Мэнни.

– Может, мы должны поступить так же, – продолжил Мэнни-оратор. Голос звучал спокойно, но на лбу яростно пульсировала жила. – Может, эти тридцать дней нам превратить в праздник для тех, кого могут увести, а потом усыпить их, чтобы они заснули вечным сном, и окропить землю их кровью. И пусть Волки увезут на восток трупы, если будет у них такое желание.

– Ты^[5] безумец, – ответил ему Бенито Кэш, негодующе и одновременно чуть ли не смеясь. – Ты и тебе подобные. Мы не собираемся убивать наших детей!

– А разве те, кто возвращается, лучше мертвых? – спросил Мэнни. – Огромные бесполезные тела! Пустые, лишенные разума головы!

– Тут ты прав, но как насчет их братьев и сестер? – спросил Воун Эйзенхарт. – Волки берут только одного из близнецов, и вы это знаете.

Поднялся второй Мэнни, с серебристой бородой, лежащей на груди. Первый сел. Старик, его звали Хенчек, оглядел всех, потом посмотрел на Тиана.

– Ты держишь перышко, молодой человек… могу я говорить?

Тиан кивнул, предлагая ему продолжить. Он не видел ничего плохого в многообразии мнений. Пусть высказываются. Потому что не сомневался, что выбирать придется лишь между двумя вариантами: или позволить Волкам, как было всегда, забрать по одному ребенку из каждой пары близнецов, не достигших совершеннолетия, или вступить с ними в бой. Но для того чтобы сузить выбор до этих двух вариантов, следовало понять, что все остальные – тупиковые.

Старик заговорил медленно, с печалью в голосе:

– Это ужасная идея, согласен. Но подумайте вот о чем, сэи. Если Волки придут и найдут нас бездетными, они, возможно, оставят нас в покое на веки вечные.

– Ага, могут оставить, – пробормотал один из мелких фермеров, Хорхе Эстрада. – А могут и не оставить. Мэнни-сэй, неужто вы готовы перебить всех детей ради того, что еще только может быть?

Мужчины одобрительно загудели. Поднялся еще один мелкий фермер, Гаррет Стронг. На грубом, словно вырубленном из камня лице зло сверкнули глаза. Прежде чем заговорить, он засунул за ремень большие пальцы.

– Лучше убить всех. И себя, и детей.

Хенчику это предложение не показалось из ряда вон выходящим. Как и остальным семерым Мэнни, сидящим рядом в одинаковых синих плащах.

– Это вариант, – кивнул старик. – Мы готовы его обсуждать, если будет на то согласие остальных, – и сел.

– Я не готов, – пробурчал Гаррет Стронг. – Никто не отрезает себе голову, чтобы не бриться. Слышите меня?

Раздался смех, несколько выкриков: «Будь уверен, слышим и очень хорошо». Гаррет сел, сковывавшее его напряжение спало, он наклонился к Воуну Эйзенхарту, зашептался с ним. Еще один ранчер, Диего Адамс, внимательно прислушивался, не сводя с них своих черных глаз.

Поднялся очередной мелкий фермер, Баки Хавьер. Синие глазки возбужденно сверкали на маленькой головке. Бороденка не могла скрыть практически полного отсутствия подбородка.

– А может, нам на какое-то время уйти? Что, если мы возьмем детей и отправимся на запад? Далеко на запад, до рукава Большой Реки?

Несколько мгновений все молча оценивали эту смелую идею. Западный рукав Уайе находился практически в Срединном мире… где, по информации Энди, недавно появился огромный дворец из зеленого стекла, чтобы через некоторое время исчезнуть. Тиан уже собирался ответить, но его опередил Эбен Тук, хозяин магазина. Тиан этому только порадовался. Он намеревался молчать как можно дольше. И высказаться уже после всех.

– Ты чокнулся? – спросил он. – Волки придут, увидят, что нас нет, и сожгут все дотла, фермы и ранчо, посевы и припасы, вершки и корешки. И к чему мы тогда вернемся?

– А если они пойдут за нами? – вставил Хорхе Эстрада. – Ты думаешь, нас трудно догнать таким, как Волки? Они все сожгут, как сказал Тук, потом догонят нас и все равно заберут детей!

Сидящие в зале одобрительно затопали. Послышались крики: «Дело говорит, дело».

– А кроме того, – Нейл Фарадей поднялся, держа перед собой огромное и грязное сомбреро, – они никогда не берут всех наших детей. – В голосе явственно слышался испуг человека, который хотел оставить все как есть, соглашаясь на плохое, чтобы не допустить худшего. Тиан аж скрипнул зубами. Такой точки зрения он больше всего и боялся. Покорности судьбе.

Один из Мэнни, молодой и безбородый, резко, пренебрежительно рассмеялся.

– Ага, из двоих спасется один. А значит, все хорошо, не так ли? Да благословит тебя Господь!

Он мог сказать и что-то еще, но костлявые пальцы Хенчика сжали предплечье молодого человека. Он замолчал, но не опустил в смирении головы. Глаза пылали огнем, губы превратились в белую полоску.

– Я не говорю, что это хорошо, – Нейл начал крутить сомбреро, – но мы должны смотреть правде в лицо. Они не берут всех детей. Вот моя дочь Джорджина, умная, веселая, шустрая…

– Ага, а твой сын Джордж – пустоголовый здоровяк, – прервал его Бен Слайтман. Он работал на ранчо у Эйзенхарта, своей фермы у него не было, но дураков на дух не переносил. Бен снял очки, протер их банданой, вернул на переносицу. – Я видел, как он сидел на ступенях магазина, когда проезжал по улице. Он и еще несколько пустоголовых…

– Но…

– Я знаю, – вновь Слайтман не дал ему договорить, – это трудное решение. Возможно, несколько пустоголовых лучше, чем общая смерть. – Он помолчал. – Или если бы они забирали бы всех детей, а не половину.

И Слайтман сел под крики: «Дело говорит» и «Спасибо, сэй».

– Они никогда не оставляли нас без всего, – заговорил еще один мелкий фермер, земли которого находились к западу от жилища Тиана, у границы Кальи. Его звали Луис Хейкокс, и в голосе слышалась горечь. А в улыбке, которая изгибала губы под усами, напрочь отсутствовала веселость. – Мы не будем убивать наших детей. – Он посмотрел на Мэнни. – При всем уважении к вам, я не верю, что даже вы решитесь на такое, когда придется от слов переходить к делу. Во всяком случае, если и сподобитесь, то не все. Мы не можем собрать пожитки и двинуться на запад или в любом другом направлении, ведь тогда придется оставить наши фермы. Волки их сожгут, это точно, а потом все равно придут за нашими детьми. Они им нужны, уж не знаю почему.

Все всегда сводится к одному: большинство из нас фермеры. Мы сильны, когда имеем дело с землей, слабы – когда нет. У меня двое детей, им по четыре года, я люблю их обоих, и сердце обливается кровью при мысли, что одного придется потерять. Но я отдам одного, чтобы сохранить второго. И ферму. – Вокруг одобрительно зашептались. – А какое другое решение мы можем принять? Я скажу так: злить Волков – худшая из ошибок, которую мы можем допустить. Если, конечно, не сможем дать им бой. Если сможем, я – за. Хотя просто ума не приложу, что мы им противопоставим?

Тиан чувствовал, как от каждого слова Хейкокса сжимается сердце. Этот человек просто выбивал почву из-под ног. Боги и Человек-Иисус!

Со скамьи поднялся Уэйн Оуверхолсер, самый процветающий фермер Кальи Брин Стерджис, доказательством чего служил внушительный живот.

– Выслушайте меня, прошу вас.

– Мы говорим спасибо, сэй, – пробормотали они.

– Скажу вам, что мы должны сделать. – Он огляделся. – То же самое, что делали всегда. Кто-нибудь из вас хочет предложить сразиться с Волками? Есть среди нас сумасшедшие? Чем будем сражаться? Камнями и копьями? Несколькими луками и винтовками? Такими вот заржавленными, как у него? – Он ткнул пальцем в Эйзенхарта. – Думаю, во всей Калье мы наберем штуки четыре.

– Не надо смеяться над моей железной стрелялкой, сынок, – ответил Эйзенхарт, но с грустной улыбкой.

– Они придут и возьмут наших детей. – Вновь Уэйн Оуверхолсер обвел взглядом сидящих в зале мужчин. – Некоторых из них. А потом оставят нас в покое на целое поколение. А то и больше. Так есть, так было, я говорю, нельзя и пытаться что-либо изменить.

Многие, похоже, не согласились с Оуверхолсером, но он подождал, пока ропот смолкнет.

– Двадцать три года или двадцать четыре, особой разницы нет, – продолжил он, когда установилась тишина. – В любом случае это долгий период. Долгий период мира. Возможно, вы кое-что забыли, друзья. К примеру, что дети в принципе та же пшеница или кукуруза. Бог пошлет новых. Знаю, смириться с этим трудно, но так мы жили и так должны жить.

Тиан не стал ждать ответной реакции. Чем дальше они уходили по этой дороге, тем меньше оставалось у него шансов, что удастся их развернуть. Он поднял перышко опопанакса и воскликнул:

– Послушайте, что я скажу! Послушайте меня, прошу вас!

– Мы говорим спасибо, сэй, – откликнулись мужчины. Оуверхолсер недоверчиво смотрел на него.

«Ты прав в том, что так смотришь на меня, – подумал фермер. – Потому что я сыт по горло этим трусливым здравым смыслом».

– Уэйн Оуверхолсер – умный человек, человек, добившийся многого, – начал Тиан, – и по этим причинам мне не хочется спорить с ним. Есть и еще причина: по возрасту он мог быть мне отцом.

– А ты уверен, что он не твой отец? – крикнул Росситер, единственный наемный работник Гаррета Стронга. Конечно же, все засмеялись, даже Оуверхолсер улыбнулся шутке.

– Сынок, если ты не хочешь спорить со мной, так и не спорь, – заметил Оуверхолсер. Губы его все еще были тронуты улыбкой.

– Но я должен. – Тиан начал прохаживаться перед рядами скамеек. В руке мерно покачивалось ржаво-красное перышко опопанакса. Тиан чуть возвысил голос, чтобы все поняли: теперь он говорит не только с крупным фермером. – Я должен, потому что сэй Оуверхолсер достаточно старый, чтобы быть мне отцом. Его дети выросли, как вы все знаете, и, насколько мне известно, их было всего двое, одна девочка и один мальчик. – Он выдержал театральную паузу, а потом нанес удар: – Родившиеся с перерывом в два года – другими словами, по одному. То есть недоступные для Волков. – Произносить этих слов не требовалось. Все и так поняли. И зашептались.

Оуверхолсер густо покраснел.

– Зачем ты это сказал? Я говорил в общем, независимо от того, сколько детей рождается сразу, один или двое! Дай мне перышко, Джеффордс. Мне еще есть что сказать.

Но сапоги начали барабанить по полу все сильнее и сильнее. Оуверхолсер сердито огляделся, из красного стал багровым.

– Я говорю! – взревел он. – Или вы не хотите меня слушать, спрашиваю я вас?

В ответ раздалось: «Нет», «Не теперь», «Перышко у Джеффордса», «Садись и слушай». Тиан понял, Оуверхолсер познает на собственном опыте, пусть и поздновато, что в глубине души самых богатых и самых удачливых в деревне не любят. Эти менее удачливые и менее хитрые (в большинстве случаев первое шло рука об руку со вторым) могли снимать шляпу, когда богатые проезжали мимо на телеге или в двуколке, могли послать зарезанную свинью или теленка в знак благодарности за помощь, оказанную наемными работниками богача при постройке дома или амбара, богатым могли аплодировать на общем собрании в конце года за покупку пианино, что теперь стояло в Павильоне. Но теперь мужчины Кальи с радостью выбивали сапогами дробь по деревянному полу, пользуясь случаем «опустить» Оуверхолсера.

Оуверхолсер, не привыкший к такому обращению, более того, ошеломленный случившимся, предпринял еще одну попытку:

– Могу я взять перышко, дай его мне, прошу тебя!

– Нет, – ответил Тиан. – Позже, если захочешь, но не сейчас.

Ему ответили криками восторга. Кричали в основном самые мелкие фермеры и их наемные работники. Мэнни компанию им не составили. Они еще больше прижались друг к другу, слившись в сплошное синее пятно посреди зала. Такой поворот событий явно поставил их в тупик. Воун Эйзенхарт и Диего Адамс тем временем переместились к Оуверхолсеру, зашептались с ним.

«У меня есть шанс, – подумал Тиан. – И главное, использовать его по максимуму».

Он поднял перышко, и все замолчали.

– Всем будет предоставлена возможность высказаться, – напомнил он. – Что же касается меня, я говорю следующее: мы не можем и дальше так жить, склонять головы и стоять столбом, когда Волки приходят, чтобы забрать наших детей. Они…

– Они всегда возвращают их, – встрял наемный работник, Фаррен Поселла.

– Они возвращают оболочку! – воскликнул Тиан, и его тут же поддержали несколько голосов: «Дело говоришь». Не так уж и много, решил Тиан. Отнюдь не большинство.

Он вновь понизил голос. Не хотел навязывать им свое мнение. Оуверхолсер попытался, но ничего не добился, несмотря на свою тысячу акров.

– Они возвращают оболочку, – повторил он. – А мы? Что происходит с нами? Некоторые могут сказать, что ничего, что Волки всегда были частью нашей жизни в Калья Брин Стерджис, как ураган или землетрясение. Однако это не так. Они приходят сюда шесть последних поколений, но не более того. А люди живут в Калье больше тысячи лет.

Старик Мэнни с костлявыми плечами и мрачным взглядом приподнялся:

– Он говорит правду, друзья. Фермеры жили здесь, а среди них и Мэнни, задолго до того, как тьма опустилась на Тандерклеп, не говоря уже о приходе Волков.

В зале на слова старика ответили изумленными взглядами. Его, похоже, такая реакция вполне устроила, поскольку он кивнул и опустился на скамью.

– Поэтому если говорить о заведенном порядке вещей, то Волки в нем – новый элемент, – продолжил Тиан. – Шесть раз приходили они за последние сто двадцать или сто сорок лет. Кто знает? Мы, как вы знаете, не слишком следим за временем.

Шепот. Кивки.

– В любом случае приходят они с каждым новым поколением. – Тиан заметил, что несогласные с ним люди начали группироваться вокруг Оуверхолсера, Эйзенхарта и Адамса. К ним мог примкнуть, а мог и не примкнуть Бен Слайтман. Он уже понял, что их не убедить, обладай он даже голосом ангела. Что ж, решил Тиан, он обойдется без них. Если, конечно, остальные пойдут за ним. – Раз в поколение появляются они и сколько детей уводят с собой? Три дюжины? Четыре? У сэя Оуверхолсера, возможно, тогда и не было детей, но у меня они есть, и не одна пара близнецов, а две. Хеддон и Хедда, Лайман и Лиа. Я люблю всех четверых, но через месяц двух из них заберут. А назад они вернутся рунтами. Лишившись той искорки, которая превращает каждого из нас в человека.

«Слушайте его, слушайте его», – прокатилось по залу.

– У скольких из вас есть близнецы, у которых волосы растут только на голове? – спросил Тиан. – Поднимите руки!

Шестеро мужчин подняли руки. Потом восемь. Двенадцать. Всякий раз, когда Тиан думал, что все, поднималась еще одна неохотная рука. В конце концов он насчитал двадцать две руки, и, разумеется, в Зал собраний пришли не все, кто имел детей. Он увидел, как поморщился Оуверхолсер, увидев такое количество поднятых рук. Диего Адамс также поднял руку, и Тиан удовлетворенно отметил, что он чуть отодвинулся от Оуверхолсера, Эйзенхарта и Слайтмана. Трое Мэнни подняли руки. Хорхе Эстрада. Луис Хейкокс. И многие другие, которых он знал. Ничего удивительного в этом не было, в Калье он знал практически всех. За исключением, возможно, нескольких бродяг, работавших на маленьких фермах за мизерное жалованье и горячий обед.

– Всякий раз, когда они приходят и забирают наших детей, они уносят также кусочек нашего сердца и души. – Тиан четко выговаривал каждое слово.

– Да перестань, сынок, – подал голос Эйзенхарт. – Ты уже перегибаешь…

– Заткнись, ранчер, – перебил его мужчина, который пришел последним, со шрамом на лбу. Голос его дрожал от злости и презрения. – Перышко у него. Так дай ему высказаться.

Эйзенхарт развернулся, чтобы посмотреть, кто смеет говорить с ним в таком тоне. Увидев, ничего не сказал в ответ. Тиана это не удивило.

– Спасибо тебе, Пер, – поблагодарил его Тиан. – Я уже заканчиваю. Все думаю о деревьях. Если сорвать с крепкого дерева все листья, оно выживет. Если вырезать на стволе много имен, оно отрастит новую кору. Можно даже взять часть ядровой древесины, и дерево выстоит. Но если снова и снова брать ядровую древесину, наступит момент, когда погибнет даже самое крепкое дерево. Я видел, как такое случилось на моей ферме, и это ужасно. Дерево умирает изнутри. Ты видишь, как листья желтеют сначала у ствола, потом желтизна распространяется по ветвям, до самых кончиков. Вот что делают Волки с нашей маленькой деревней. Вот что они делают со всей Кальей.