Kitobni o'qish: «Однажды разбитое сердце»

Shrift:

Посвящается каждому, кто хотя бы раз принимал дурное решение в пылу разбитого сердца

Stephanie Garber

ONCE UPON A BROKEN HEART

Предупреждения и знаки

Колокольчик, подвешенный снаружи лавки диковинных вещей, знал, что посетитель принес с собой несчастье, только по тому, как он вошел в дверь. У колокольчиков был непревзойденный слух, но этому звонкому малышу не требовалось особое мастерство, чтобы уловить грубое позвякивание аляповатой цепочки карманных часов, висевших на бедре у этого юноши, или суровое шарканье его сапог, когда он пытался бахвалиться, но преуспел лишь в том, что оцарапал пол лавки «Диковинные, причудливые и другие странные вещицы Максимилиана».

Этот молодой человек нес с собой губительные последствия для той девушки, что работала в лавке.

А колокольчик, в свою очередь, пытался ее предупредить. За целых две секунды до того, как юноша открыл дверь, отозвался звоном. В отличие от большинства людей эта лавочница выросла в окружении странностей – колокольчик давно подозревал, что и она сама слегка диковинная, вот только не мог определить, в чем именно это заключалось.

Девушка догадывалась, что многие предметы значат гораздо больше, чем кажутся, и что колокольчики обладают шестым чувством, которое людям неведомо. Вот только, к ее несчастью, она верила в надежду, сказки и любовь с первого взгляда, а посему зачастую неправильно истолковывала перезвон колокольчика.

Сегодня он был совершенно уверен, что девушка уловила его предостерегающий тон. Но, судя по ее воодушевленной манере общения с юношей, она восприняла преждевременный звон за судьбоносный знак, а не за предупреждение.

Часть 1. Сказка об Эванжелине Фокс

1

Газета «Шёпот»
ГДЕ ТЕПЕРЬ МОЛИТЬСЯ
РАЗБИТЫМ СЕРДЦАМ?
Автор: Кутлас Найтлингер
Дверь в церковь Принца Сердец исчезла. Легендарный вход, выкрашенный в глубокий алый цвет разбитых сердец, попросту испарился в ночи в одной из самых почитаемых церквей района Храмов, оставив после себя лишь непроницаемую мраморную стену. Ни одна душа отныне не сможет войти внутрь…

Эванджелина спрятала газетную полосу двухнедельной давности в карман своей цветастой юбки. Дверь в конце обветшалого, потрепанного временем переулка виднелась едва ли выше ее роста и скрывалась за ржавыми железными решетками, а не была выкрашена, как до́лжно, в рубиново-алый цвет. Но несмотря на это, она могла бы поспорить на отцовскую лавку диковинок, что это – та самая пропавшая дверь.

Во всем районе Храмов не сыскать ничего более непривлекательного. Каждый вход здесь был произведением искусства с резными панелями, узорчатыми архитравами¹, стеклянными маркизами² и позолоченными замочными скважинами. И даже ее отец, человек верующий, говаривал, что здешние храмы, будто вампиры, – созданы не для богослужения, а чтобы очаровывать и завлекать людей в свои сети. Но эта дверь отличалась от иных. Она представляла собой шероховатый кусок древесины с отвалившейся ручкой и облупившейся белой краской.

Эта дверь не желала, чтобы ее нашли.

Вот только ей не утаить от Эванджелины свое истинное «лицо».

Ее зазубренные очертания ни с чем было не спутать. С одной стороны – изогнутая дуга, с другой проходила косая зубчатая линия, что вместе создавало половинку разбитого сердца, – символ Принца Сердец, одного из богов и богинь Судьбы Мойр.

«Наконец-то».

Если бы надежда обладала парой крыльев, то они расправились бы за спиной Эванджелины, вновь поднимая ее ввысь. После двух недель поисков по всей Валенде она наконец-то отыскала ее.

Когда в городском «сплетнике», лежавшем в ее кармане, впервые появилась новость об исчезновении двери из церкви Принца Сердец, мало кто видел в этом происшествии что-то магическое. Статья размещалась на первой полосе бульварной газетенки, а посему люди сочли ее очередной байкой для привлечения пожертвований. Двери ведь не могли сами по себе исчезнуть.

Но Эванджелина верила, что очень даже могут. История не казалась хитроумной уловкой; она, напротив, напоминала ей знак, указывающий направление, в каком вести поиски, если хочет спасти свое сердце и мальчика, которому оно принадлежит.

Может быть, она и не сталкивалась с вескими доказательствами существования магии, не считая диковинок из лавки своего отца, но все же веровала, что она есть. Отец девушки, Максимилиан, всегда говорил о магии так, будто она реальна. А ее мать была родом с Великолепного Севера, где грань между сказками и историей стиралась. «Все истории сотканы из правды и лжи, – любила говорить она. – Важно лишь то, во что веришь ты».

А Эванджелина обладала особым даром – верить в то, что другие сочли бы мифами, как, к примеру, в бессмертие Мойр.

Она отворила металлическую решетку. У двери не было ручки, и ей пришлось просунуть руку между ее зазубренным краем и грязной каменной стеной.

Дверь прищемила ей пальцы, окропив их каплями крови, и Эванджелина готова была поклясться, что слышала, как некий голос вымолвил: «Знаешь ли ты, во что собираешься ввязаться? Ничего, кроме разбитого сердца, ты здесь не получишь».

Но сердце Эванджелины уже было разбито. И она осознавала риски, на которые идет. Как и знала правила посещения церквей богов и богинь Судьбы:

Всегда обещай меньше, чем можешь дать, ибо Мойры всегда берут больше.

Не заключай сделки больше чем с одной Мойрой.

И, что важнее всего, никогда не влюбляйся в Мойру.

Существовало шесть бессмертных богов и богинь Судьбы Мойр, и были они существами ревнивыми и собственническими. Ходила молва, что много веков назад, еще до их исчезновения, они правили частью мира с помощью магии, столь же зловещей, сколь и чудесной. Они никогда не нарушали условия сделок, хоть и причиняли зачастую боль тем, кто просил у них помощи. И все же большинство людей – и даже те, кто верил, что Мойры – не более чем миф, – рано или поздно так сильно впадали в отчаяние, что начинали молиться им.

Эванджелине всегда было любопытно взглянуть на их церкви, но, зная о меркантильной сущности богов и богинь Судьбы и Судьбоносных сделок, она избегала места поклонения им. До тех пор, пока две недели назад сама не стала одним из тех отчаявшихся людей, о которых всегда слагали истории.

– Пожалуйста, – прошептала она двери в форме сердца, наполняя свой голос дикой, искалеченной надеждой, что и привела ее сюда. – Я знаю, какая ты смышленая. Ты ведь позволила мне отыскать тебя. Впусти меня.

Она в последний раз дернула деревяшку.

И на этот раз дверь поддалась.

Сердце Эванджелины бешено заколотилось в груди, когда она сделала первый шаг. Во время поисков пропавшей двери она вычитала, что церковь Принца Сердец уготовила каждому посетителю свой особый аромат. Предполагалось, что запах этот отражает самую глубочайшую сердечную боль человека.

Но когда Эванджелина ступила в прохладное помещение церкви, в воздухе ничего не напомнило ей о Люке – ни намека на замшу или ветивер. Тусклый проход церкви отдавал лишь сладостью и металлом: ароматом яблок и крови.

Мурашки пробежали по ее рукам. Это ни капли не вязалось с тем мальчиком, которого она любила. Должно быть, легенды, которые она прочла, были неверными. Но разворачиваться обратно не стала. Она знала, что Мойры – вовсе не святые или спасители, хоть и надеялась, что Принц Сердец окажется милосерднее остальных.

Шаги уводили ее дальше в глубь церкви. Все вокруг было ослепительно белым. Белые ковры, белые свечи, белые скамьи для прихожан, высеченные из белого дуба, белой осины и слоистой белой березы.

Ряд за рядом Эванджелина проходила мимо разномастных белых скамеек. Возможно, когда-то они были красивыми, но у многих из них теперь не хватало ножек, на других лежали обезображенные подушки, а некоторые и вовсе были расколоты пополам.

Сломанная.

Неудивительно, что дверь не хотела пускать ее внутрь. Церковь эта не была зловещей, она, скорее, была печальной…

Тишина, окутавшая помещение, резко оборвалась.

Эванджелина обернулась, подавив вздох.

В нескольких рядах позади нее, в тенистом углу, стоял молодой человек, судя по всему, переживавший глубокую скорбь или совершавший некий акт покаяния. Непослушные пряди золотистых волос спадали ему на лицо, пока он, склонив голову, рвал пальцами рукава своего бордового пальто.

Сердце Эванджелины сжалось, когда она посмотрела на него. В ее душу закралось искушение спросить у парня, не нужна ли ему помощь. Но он, вероятно, избрал угол, лишь бы не привлекать внимание.

А у нее оставалось не так много времени.

В церкви не наблюдалось часов, но Эванджелина готова была поклясться, что слышала тиканье секундной стрелки, которая неустанно стирала драгоценные секунды до свадьбы Люка.

Она спешно прошла вдоль нефа³ к апсиде⁴, где прерывались ряды изломанных скамей и где перед ней возвысился сияющий мраморный помост. Платформа была девственно чистой, окутанной светом свечей из пчелиного воска и окруженной четырьмя ребристыми колоннами, что охраняли статую бога Судьбы – Принца Сердец – величиной больше его реального роста.

По затылку вновь пробежали мурашки.

Эванджелина знала, как он должен выглядеть. В лавке диковинок ее отца совсем недавно появился новый, излюбленный многими товар – Колода Судьбы, набор карт с изображениями Мойр для предсказания. Карта Принца Сердец предрекала безответную любовь, и на ней бог Судьбы представал во всей своей трагической красоте: с ярко-голубыми глазами, полными слез, окрашенных кровью, как и уголок его угрюмых губ, где она запеклась навечно.

На этой сияющей статуе кровавых слез не было. Но его лицо, тем не менее, отличалось такой беспощадной красотой, которая, по меркам Эванджелины, была под стать полубогу, способному убить поцелуем. Изгиб мраморных губ Принца складывался в идеальную усмешку, от которой должно веять холодом, жесткостью и резкостью, но чуть пухлая нижняя губа выдавала намек на мягкость – она выпячивалась, как смертоносное приглашение.

Согласно мифам, Принц Сердец не способен был любить, потому как его сердце давно перестало биться. И лишь одно могло заставить его биться – единственная настоящая любовь. Его поцелуй приносил смерть каждой девушке, кроме той самой – единственной его слабости, – и пока он пытался разыскать свою суженую, за ним тянулся шлейф трупов.

Эванджелина не могла себе представить более трагичного существования. Если кто из Мойр и способен проникнуться сочувствием к ее положению, то это Принц Сердец.

Взгляд упал на изящные мраморные пальцы, сжимавшие кинжал размером с ее предплечье. Острие лезвия было направлено вниз, к стоящей на конфорке каменной чаше для подношений, под которой виднелся круг пляшущих языков белого пламени. На боку были высечены слова: «Кровь за молитву».

Эванджелина тяжело вздохнула.

Ради этого она пришла сюда.

Она прижала палец к кончику лезвия. Острый мрамор пронзил кожу, и капля за каплей полилась вниз кровь, бурля и шипя, еще больше наполняя воздух металлом и сладостью.

Какая-то часть ее надеялась, что эта подать вызовет магическое представление. Что статуя вдруг оживет или голос Принца Сердец наполнит церковь. Но ничто не двигалось, кроме языков пламени на стене из свечей. Она даже не слышала страданий юноши в глубине церкви. Тут были лишь она и статуя.

– Дорогой… Принц, – запинаясь, выговорила она. Эванджелина никогда ранее не молилась богам и богиням Судьбы и не хотела ошибиться сейчас. – Я здесь потому, что мои родители погибли.

Эванджелина вздрогнула. Это не те слова, с которых она должна была начать.

– Я хотела сказать, что оба моих родителя ушли из жизни. Маму я потеряла несколько лет назад. Затем потеряла отца, буквально в прошлом Сезоне. А теперь и вовсе на волоске от потери парня, которого люблю.

– Люк Наварро… – Ее горло сжалось, когда она произнесла это имя вслух и представила его кривую улыбку. Быть может, будь он невзрачнее, или беднее, или более жестоким, ничего бы этого не произошло. – Мы держали наши отношения в тайне. Я должна была скорбеть по отцу. И вот, чуть больше двух недель назад, в день, когда мы собирались сообщить нашим семьям, что любим друг друга, моя сводная сестра Марисоль объявила об их с Люком свадьбе.

Эванджелина сделала паузу и закрыла глаза. Эта новость по-прежнему кружила ей голову. Столь скорые помолвки не были какой-то редкостью. Марисоль была девушкой миловидной и, несмотря на свою сдержанность, довольно доброй – куда добрее мачехи Эванджелины, Агнес. Но Эванджелина никогда не видела, чтобы Люк и Марисоль проводили время вместе в одной комнате.

– Знаю, как это звучит, но Люк любит меня. Я полагаю, на него наложили проклятье. Мы не говорили с тех пор, как объявили новость о помолвке, и он даже не желает меня видеть. Не знаю, как ей удалось, но я уверена, что это дело рук моей мачехи.

У Эванджелины не было на руках никаких доказательств того, что Агнес – ведьма и околдовала Люка. Но она ни капли не сомневалась в том, что мачеха прознала об их отношениях и желала, чтобы Люк и титул, который он однажды унаследует, достались ее дочери.

– Агнес возненавидела меня с тех пор, как умер мой отец. Я пыталась поговорить с Марисоль о Люке. Не думаю, что она в отличие от моей мачехи способна намеренно причинить мне боль. Но всякий раз, когда пытаюсь открыть рот и завести этот разговор, слова не выходят, как будто они или я сама тоже прокляты. Поэтому я здесь, молю о помощи. Сегодня состоится свадьба, и мне нужно, чтобы ты ее остановил.

Эванджелина открыла глаза.

Безжизненная статуя никак не изменилась. Она знала, что статуи обычно не шевелятся. И все же не могла отделаться от мысли, что он должен был хоть как-то отреагировать: сдвинуться, заговорить или хотя бы поводить своими мраморными глазами.

– Пожалуйста, ты ведь понимаешь, каково это – жить с разбитым сердцем. Прошу, помешай Люку жениться на Марисоль. Спаси мое сердце, чтобы оно не разбилось вновь.

– Какая патетическая речь. – Два медленных хлопка раздались вслед за неторопливым голосом, прозвучавшим почти в метре от нее.

Эванджелина резко обернулась, и кровь отхлынула от ее лица. Она не ожидала увидеть его – парня, что рвал на себе одежду в дальнем углу церкви. Хотя ей с трудом верилось, что перед ней стоит тот же самый человек. Ей казалось, что парень тот бился в агонии, но он, по всей видимости, вырвал всю свою боль вместе с рукавами пальто, остатки которого теперь клочьями висели поверх полосатой черно-белой рубашки, небрежно заправленной в бриджи.

Он сидел на ступенях помоста, лениво прислонившись к одной из колонн и вытянув свои длинные худощавые ноги. Его волосы отливали золотом и были взлохмачены, чересчур яркие голубые глаза налились кровью, а уголки губ – слегка вздернуты, будто юноша чем-то недоволен, но при этом находил удовольствие в той мимолетной боли, которую причинил ей. Он выглядел скучающим, богатым и жестоким.

– Хочешь, я встану и покручусь, чтобы ты могла всего меня рассмотреть? – дразнил он.

Щеки Эванджелины мгновенно окрасились румянцем.

– Мы в церкви.

– При чем здесь это? – Одним изящным движением молодой человек полез во внутренний карман своего изорванного бордового пальто, достал чистое белое яблоко и откусил один кусочек. Темно-красный сок стекал с фрукта по его длинным бледным пальцами, а затем – на нетронутые мраморные ступени.

– Прекрати! – Эванджелина не хотела кричать. Она, может, и не стеснялась незнакомых людей, но обычно избегала ссор с ними. Но с этим бесцеремонным юношей это, похоже, не работало. – Ты проявляешь неуважение.

– А ты молишься бессмертному, который убивает каждую девушку, которую целует. Неужели считаешь, что он заслуживает какого-то почтения?

Грубый молодой человек подкрепил свои слова еще одним укусом яблока.

Она старалась не обращать на него внимания. Пыталась изо всех сил. Но словно какая-то жуткая магия овладела ею. Вместо того чтобы уйти, Эванджелина представила, как незнакомец вместо своей закуски захватывает ее губы и целует своим фруктово-сладким ртом, пока она не умрет у него на руках.

«Нет. Этого не может быть…»

– Ты снова пялишься, – промурлыкал он.

Эванджелина тут же отвела взгляд, обратившись в сторону мраморной резьбы. Несколько минут назад от одного взгляда на губы этой фигуры у нее замирало сердце, а теперь он казался обычной статуей, безжизненной по сравнению с этим порочным молодым человеком.

– На мой взгляд, я гораздо красивее. – Внезапно молодой человек встал прямо рядом с ней.

В животе у Эванджелины затрепетали бабочки. Напуганные. Бешено машущие и сильно хлопающие крыльями, они служили предупреждением, что нужно убираться оттуда, уносить ноги, спасаться бегством. Но она не могла отвести взгляд.

Вблизи он был неоспоримо притягателен, а еще – выше ростом, чем она предполагала. Парень искренне улыбнулся ей, отчего на щеках его выступили ямочки, которые на мгновение сделали его похожим скорее на ангела, чем на дьявола. Но Эванджелина поразмыслила, что даже ангелам стоит остерегаться его. Она представила, как он, блистая этими коварными ямочками, обманом заставляет ангела отказаться от крыльев, чтобы поиграть с перьями.

– Это ты, – прошептала она. – Ты – Принц Сердец.

2

Принц Сердец откусил последний кусочек от яблока, прежде чем оно упало на пол и забрызгало все красным соком.

– Люди, которым я не по душе, зовут меня Джекс.

Эванджелина хотела сказать, что он вовсе не неприятен ей и даже напротив – нравился больше остальных богов и богинь Судьбы. Но это был не тот Принц Сердец, страдающий от любви, которого она себе представляла. Джекса трудно было назвать ожившим воплощением разбитых сердец.

Неужели все это было лишь злой шуткой? Ведь Мойры якобы исчезли с лица земли много веков назад. Однако все, что носил Джекс, – от его развязанного шейного платка до высоких кожаных сапог – было подобрано по последней моде.

Ее глаза метались по белой церкви, словно друзья Люка могли в любой момент ворваться сюда, чтобы поглумиться над ней. Люк был единственным сыном знатного господина, и пусть он никогда не давал повода считать, будто этот факт играет какую-то роль для Эванджелины, молодые люди, с которыми он водил компанию, считали ее недостойной. Отец Эванджелины владел несколькими лавками по всей Валенде, поэтому ее семья никогда не бедствовала. Но не принадлежала высшему слою общества, как Люк.

– Если ищешь выход, потому что образумилась, я не стану тебя останавливать. – Джекс закинул руки за свою златовласую голову, прислонился спиной к статуе самого себя и усмехнулся.

Ее живот тревожно сжался, предупреждая, что не следует обманываться его обманчивой улыбкой с ямочками или рваной одеждой. Он был самым опасным существом из всех, кого она когда-либо встречала.

Эванджелина не думала, что он убьет ее, – она бы никогда не пошла на такую глупость, чтобы позволить Принцу Сердец поцеловать себя. Но знала, что если останется и заключит сделку с Джексом, то он навсегда уничтожит какую-то ее часть. Но Люка по-другому было никак не спасти.

– Какова будет цена твоей помощи?

– Разве я сказал, что помогу тебе? – Его взгляд остановился на кремовых лентах, что тянулись от туфель вверх по ее ногам, обвивая лодыжки и исчезая под подолом юбки. На ней было одно из старых платьев матери, расшитое узором из бледно-фиолетового чертополоха, крошечных желтых цветков и маленьких лисичек.

Уголок рта Джекса неприязненно искривился и застыл в таком виде, пока он осматривал ее волосы, которые она сегодняшним утром тщательно завила горячими щипцами.

Эванджелина старалась не чувствовать себя оскорбленной. Из непродолжительного опыта общения с богом Судьбы она подозревала, что этот бог весьма скептически относится ко многим вещам.

– Какого они цвета? – Он небрежно махнул в сторону ее кудрей.

– Золотисто-розовые, – воодушевленно ответила она. Эванджелина никогда и никому не позволяла вызвать у нее негативные чувства по отношению к ее необычному цвету волос. Мачеха постоянно пыталась заставить ее перекрасить волосы в каштановый. Но локоны Эванджелины, волнами нежно-розового цвета с бледно-золотистыми вкраплениями спадающие по плечам, больше всего нравились в ее внешности.

Джекс склонил голову набок, продолжая хмуро рассматривать ее.

– Ты родилась в Меридианной империи или на Севере?

– Разве это имеет значение?

– Назови это любопытством.

Эванджелина поборола в себе желание нахмуриться в ответ на его насупленный взгляд. Обычно ей нравилось отвечать на этот вопрос. Отец Эванджелины, любивший создавать впечатление, что ее жизнь – это сказка, всегда подтрунивал, что нашел дочку упакованной в ящик вместе с другими диковинками, доставленными в его лавку, – вот почему она стала обладательницей розовых волос, утверждал он. А мама ее всегда кивала, подмигивая в ответ.

Эванджелина скучала по этим заигрываниям мамы и шуткам отца. Она скучала по всему, что было связано с ними, хоть и не хотела делиться с Джексом ни единой, даже крошечной деталью.

Вместо ответа она лишь пожала плечами.

Брови Джекса резко поползли вниз.

– Ты не знаешь, где родилась?

– Это обязательное условие, чтобы получить помощь?

Он снова оглядел девушку, на этот раз задержавшись взглядом на ее губах. Но Джекс смотрел на нее не так, словно хотел поцеловать. Его взгляд был слишком оценивающим. Он смотрел на ее губы так, как люди изучают товары в одной из лавок ее отца, будто они были вещью, которую можно купить, – вещью, которая может принадлежать лишь ему.

– Скольких людей ты целовала? – спросил он.

Крошечный огонек тепла опалил шею Эванджелины. Она работала в отцовской лавке диковинок с двенадцати лет. Ее воспитывали не совсем как подобает юной леди: она отличалась от своей сводной сестры, которую учили всегда держаться на расстоянии метра от джентльмена и никогда не водить беседы о чем-то более скандальном, чем погода. Родители поощряли в Эванджелине любознательность, авантюризм и дружелюбие, но ее смелость проявлялась не во всем. Некоторые вещи все же тревожили душу девушки, и то, как пристально Принц Сердец рассматривал ее рот, входило в их число.

– Я целовалась только с Люком.

– Прискорбно.

– Люк – единственный, кого мне хочется целовать.

Джекс почесал свой острый подбородок, глядя на нее с сомнением в глазах.

– Я почти готов тебе поверить.

– К чему мне лгать?

– Все лгут. Люди полагают, что я с большей вероятностью помогу им, если они пожелают чего-то благородного, настоящая любовь тому пример. – В его голос закрался намек на насмешку, что еще сильнее подпортило образ Принца Сердец, который она себе воображала. – Но даже если ты действительно любишь этого парнишку, тебе будет лучше без него. Люби он тебя в ответ, то не стал бы жениться на другой. Конец истории.

– Ты ошибаешься. – В ее голосе была та же уверенность, что и на сердце. Эванджелина сомневалась в своих отношениях с Люком после его неожиданной помолвки с Марисоль, но сомнения таяли на фоне столь значимых воспоминаний, накопившихся за все те месяцы, что они пробыли вместе. В ту роковую ночь, когда умер отец Эванджелины, – ночь, когда ее сердце неустанно колотилось и болело, – Люк нашел ее бродящей вдоль витрин лавки диковинок в поисках лекарства от разбитых сердец. Слезы текли по ее щекам из раскрасневшихся глаз. Она боялась, что плач ее оттолкнет парня, но он, напротив, притянул Эванджелину в свои объятия и сказал: «Не знаю, смогу ли исцелить твое разбитое сердце, но ты можешь забрать мое, ведь оно уже принадлежит тебе».

Эванджелина давно знала, что любит его, но именно в тот момент поняла, что Люк питает те же чувства. Его слова могли быть позаимствованы из прославленного романа, но он подкрепил их искренними поступками. Помог собрать кусочки ее сердца воедино в ту ночь и во многие последующие ночи тоже. И теперь Эванджелина решительно намеревалась помочь ему. Предложения руки и сердца и помолвки не всегда являлись проявлением настоящей любви, но она знала, что те моменты, которые они разделяли вместе с Люком, в самом деле говорили об этом чувстве.

Он несомненно был проклят. Каким бы безумным или глупым это ни казалось остальным, проклятье – единственное объяснение, в которое она могла поверить. То, что он не мог хотя бы поговорить с ней или что каждый раз, когда Эванджелина порывалась поделиться с Марисоль правдой, слова не вылетали из ее открытого рта, – абсолютная бессмыслица.

– Пожалуйста. – Умолять было не в ее духе. – Помоги мне.

– Не думаю, что твои мольбы помогут. Но я ценю правое гиблое дело. Я остановлю свадьбу в обмен на три поцелуя. – Глаза Джекса игриво блеснули, вернувшись к ее губам.

Щеки Эванджелины вновь запылали румянцем. Выходит, она ошиблась в отношении того, что он не хочет целовать ее. Но если истории были правдивы, то одного его поцелуя хватит, чтобы принести ей смерть.

У Джекса вырвался резкий короткий смешок.

– Расслабься, лапочка, я не хочу целовать тебя. Это убьет тебя, и тогда ты станешь весьма бесполезной для меня. Я хочу, чтобы ты поцеловала трех других. Тех, кого выберу я. В то время, которое выберу я.

– И какого рода поцелуй? Достаточно просто прикосновения губ… или нечто большее?

– Если ты полагаешь, что они считаются, тогда тебе никогда не довелось целоваться по-настоящему. – Джекс оттолкнулся от статуи и подошел ближе, снова возвышаясь над Эванджелиной. – Поцелуй без языка – ненастоящий.

Румянец, с которым она неистово боролась, разгорался все сильнее, пока ее шея, щеки и губы не запылали огнем.

– Почему колеблешься, лапочка? Это всего лишь поцелуи. – Голос Джекса прозвучал так, словно он сдерживал очередной смешок. – Либо этот Люк ужасно орудует своим языком, либо ты попросту боишься согласиться слишком быстро, потому что эта идея втайне полюбилась тебе.

– Мне не полюбилась эта идея…

– Значит, твой Люк отвратно целуется?

– Люк целуется замечательно!

– Откуда тебе знать, если не с чем равнять? Если ты, в конечном счете, останешься с Люком, то, возможно, даже пожалеешь, что я не попросил тебя поцеловать больше трех человек.

– Я не хочу целоваться с незнакомцами – Люк, единственный человек, которого желаю.

– Тогда это не такая большая цена, – категорично сказал Джекс.

Он был прав, но Эванджелина не могла просто так согласиться с этим. Отец учил всегда, что боги и богини Судьбы не определяют чью-либо судьбу, хоть это и следовало из имени. Вместо этого они способны были распахнуть дверь в новое будущее. Но пути, открывавшиеся Мойрами, не всегда вели туда, куда люди ожидали, – и зачастую приводили к новым отчаянным сделкам в попытках исправить неудачи от первоначальных. Таких историй ходило несчетное множество, и Эванджелина не хотела, чтобы это повторилось и с ней.

– Я не хочу, чтобы кто-то погиб, – сказала она. – Ты не можешь остановить свадьбу, поцеловав там кого-нибудь.

Джекс выглядел разочарованным.

– Даже твою сводную сестрицу?

– Нет!

Он поднес пальцы ко рту и провел ими по нижней губе, скрыв частично свои эмоции, которые могли выражать как раздражение, так и удовольствие.

– Ты не в том положении, чтобы торговаться.

– А я-то думала, боги Судьбы любят сделки, – возразила она.

– Только когда мы устанавливаем правила. Тем не менее у меня сегодня хорошее настроение, посему я выполню твою просьбу. Но хочу узнать кое-что еще. Как ты заставила дверь впустить тебя?

– Вежливо попросила.

Джекс потер уголок подбородка.

– И это все? Ты не находила ключ?

– Я даже не видела замочной скважины.

Нечто, похожее на ликование, мелькнуло в глазах Джекса, а затем он схватил девушку за запястье и поднес его к своим холодным губам.

– Что ты делаешь? – воскликнула Эванджелина на одном дыхании.

– Не волнуйся, я не собираюсь тебя целовать. – Его губы коснулись нежной кожи на тыльной стороне запястья. Один раз. Два. Три раза. Едва уловимое прикосновение, но было в нем что-то невероятно интимное. Это и заставило ее вспомнить другие истории, где говорилось, что хоть его поцелуи и несут смерть, но стоят того, чтобы за них умереть. Джекс нарочно скользил туда-сюда вдоль ее учащенно пульсирующих вен своими прохладными губами, такими бархатистыми и нежными, и… острыми зубами вонзился в ее кожу.

– Ты укусил меня! – вскрикнула она.

– Расслабься, лапочка, я не пролил ни капли крови. – Его глаза засияли ярче, когда он отпустил запястье девушки.

Она провела пальцами по нежной коже, куда только что впились его зубы. Три тонких белых шрама, в форме крошечных разбитых сердец, украшали нижнюю часть ее запястья. «По одному на каждый поцелуй».

– Когда… – Эванджелина подняла голову.

Но Принц Сердец уже исчез. Она не видела, как он уходит, лишь услышала, как хлопнула церковная дверь.

Она получила то, что хотела.

Но почему же тогда не стало легче?

Эванджелина поступила правильно. Люк любил ее. Она не могла поверить, что парень женился на Марисоль по собственной воле. Дело было вовсе не в том, что Эванджелине не нравилась Марисоль. По правде говоря, она почти не знала свою сводную сестру. Примерно через год после смерти матери отец Эванджелины вбил себе в голову, что должен вновь обзавестись женой, которая присмотрит за его дочерью, если с ним вдруг что-то случится. Она до сих пор помнила то беспокойство, которое вытеснило в его глазах свет, будто отец знал, что ему осталось недолго.

Отец был женат на Агнес всего шесть месяцев, прежде чем умер. За это время Марисоль ни разу не посетила лавку диковинок, где Эванджелина проводила бо́льшую часть своего дня. Марисоль утверждала, что у нее аллергия на пыль, но на деле была слишком пугливой в отношении всех странностей, и Эванджелина подозревала, что истинная причина кроется в страхе ее сводной сестры перед проклятиями и всем сверхъестественным. В то время как они с Люком всегда шутили, что если на них когда-нибудь обрушатся злые чары, то это станет лишь доказательством существования магии.

И было до смешного грустно, что у Эванджелины теперь есть это доказательство, но нет Люка.

Даже если бы Джекс возвратился и позволил ей передумать, это бы ничего не изменило. Принц сказал, что остановит свадьбу, и обещал никого не убивать.

И все же… Эванджелина не могла избавиться от предчувствия, что совершила ошибку. Нет, она не думала, что согласилась слишком поспешно, но видела перед собой лишь пляшущий в глазах Джекса блеск в тот момент, когда он держал ее запястье.

Эванджелина бросилась бежать со всех ног.

Она не знала, что собирается делать или почему ей внезапно стало так дурно на душе. Эванджелина знала только то, что ей необходимо снова поговорить с Джексом прежде, чем он помешает свадьбе.

1.Архитрав – архитектурный термин, означающий горизонтальную перемычку, лежащую на капителях колонн.

2.Маркиза – архитектурный элемент, представляющий собой крытый железом или стеклом колпак или навес.

3.Неф – продольная и удлиненная часть интерьера храма, ограниченная (с одной или двух сторон) рядом колонн.

4.Апсида – примыкающий к основному объему здания пониженный выступ полукруглой, граненой либо сложной формы в плане; этим термином почти всегда обозначаются лишь алтарные объемы.