Kitobni o'qish: «Клептоманка. Не все сливки одинаково полезны»
Можно отобрать у человека всё – деньги, дом, жену, детей, любовь, саму жизнь. Только одно нельзя забрать – воспоминания. Хотя нет, и их можно.
* * *
Люди столпились у скамейки, охали, ахали, шептались. Регину Ростоцкую, пятнадцати лет от роду, так и подмывало взглянуть, что там. А там сидела старушка в сером драповом пальто и старомодном берете. Осенний холодный ветер трепал седые пряди, торчащие из-под головного убора. Божий одуванчик – дунешь на такую – разлетится. Голова запрокинута назад, рот приоткрыт, мутные глаза смотрят в небо. Умирает. Почему девочка к ней прикоснулась? Как будто в спину кто толкнул: подойди и возьми за руку. И что потом началось!
Реальность треснула, разлетелась на куски, разбилась вдребезги как хрупкое стекло. Регину сначала оглоушило этим треском, а потом она увидела родной Старград не в нынешнем тысяча девятьсот девяносто девятом году, а в сталинскую эпоху, в далёких тридцатых годах.
Старушка, тогда ещё девочка, в кубики играла, а у них обыск начался, дом вверх дном. Потом наглые вороватые дядьки в синей форме с красными звёздами на воротниках отца старушки скрутили и с собой увели. Так и сгинул он в лагерях. А старушка-девочка плакала горько, страшно было, и папу жалко. Щёки потрогала – мокрые, пальцы облизнула – солёные от слёз.
Потом картина изменилась.
Старушка-девушка в комсомол вступала и гордилась собой. Дочь врага народа, а значок с Лениным носит. Во-первых, училась на отлично. Во-вторых, спортсменка и нормы ГТО сдала. В-третьих, отчим удочерил, и фамилия отца, и её тёмное прошлое затерялись в архивах бесследно. Тот же отчим постарался, чтобы связь не прослеживалась, силу имел в таких делах.
Воздух затуманился, и вот уже старушку-женщину целует бравый военный, а у неё сердце бьётся как у мышки в кошачьих лапах. Свадьба в рабочем общежитии, рождение детей, работа телеграфисткой, счастливые брежневские "застойные" годы, гибель мужа в командировке, нищая старость в постперестроечное время. Вереница ярких воспоминаний пронеслась перед лицом, как карусель в замедленной съёмке.
Старушка вздрогнула и перестала дышать. Глаза стали стеклянными, как у куклы. Регина словно очнулась, отшатнулась от старушки. Развернулась, взяла брата за руку и ушла прочь.
Оружейник Ганс. Все дороги ведут в Россию
Ганс Хельмшмидт подошёл к окну и заглянул в дуло пистолета, придирчиво его осмотрел. Заходящее солнце просачивалось сквозь решётку стрельчатого окна в оружейную мастерскую. С нежностью притронулся к холодному металлу, пробежался пальцами по завитушкам затвора, попробовал курок, погладил на прощание, положил обратно в ящик, где уже лежал его собрат, точная копия первого пистолета. Отличный механизм, граф останется доволен. Оружейник оглядел комнату. Каменные стены, подвесная лампа из цветного стекла, деревянные полки, верстаки, горнило, инструменты. Куда бы поставить ящик, чтоб не запачкать, не уронить ненароком? Ганс почесал затылок, потрогал подкручивающийся ус, вздрогнув от неожиданности, оглянулся.
– Прекрасная работа, герр Хельмшмидт, – осипший голос с вульгарным русским акцентом напугал.
Опять он! Этот толстяк его достал. Ходит в лавку отца каждый день, как на подённую работу, хоть жалованье ему выплачивай.
– Вы не только лучший оружейник в округе, Вы ещё и художник. Позвольте взглянуть? – спросил русский и, не дождавшись ответа, протянул толстые колбаски пальцев к изделию, над которым Ганс месяц корпел, иногда ночами переделывая то декоративную накладку, то спусковой механизм.
Толстяк повертел пистолет в руках, осмотрел со всех сторон, только что не облизнул.
– Талант! – крякнул от удовольствия русский вербовщик, выпучив глаза и поправляя съехавший на бок парик.
– Данке, – скромно сказал Ганс с лёгким поклоном.
– Вы не передумали, молодой человек? В России за такую работу Вас осыпят золотом с головы до ног, – начал по одному загибать пальцы на руке. – Дом, своя лавка, милость царя, заказы от влиятельных русских вельмож. А?
– Нет. Не передумал, – твёрдо ответил молодой человек.
Заманчиво, конечно, но ехать в варварскую страну. Зачем? Гансу и здесь хорошо. Пусть среди немецких оружейников большая конкуренция. Пусть пока он подмастерье у отца и старших братьев, но это только пока. Пусть его молодая жена дважды рожала мёртвых детей. И это под надзором лучшей повитухи в городе! Ничего, скоро всё наладится. Он вот-вот должен получить лицензию и дать присягу гильдии оружейников. Тогда он откроет свою мастерскую, съедет от отца и заживёт своим домом. С семейными ужинами, с мясом по воскресеньям, с прислугой – всё как полагается. И самое главное, жена опять на сносях. Куда ехать? Какая Россия? Не смешите меня, я вас умоляю.
Граф щедро заплатил за пару именных пистолетов, за пополнение фамильной коллекции. Ганс подкинул увесистый кошель, улыбнувшись так широко, что открылась милая щербинка. Нужно отдать долю отцу и можно пропустить пару кружек пива с друзьями. Заслужил.
Дорога до таверны была неблизкая, почти через полгорода добираться пришлось. Сначала через квартал ремесленников пройти, потом через плац, маленькая кирха, остроконечные крыши дворцов знати, торговые дома купцов, рабочие кварталы, судоверфь, порт, и вот, наконец, она – таверна.
В таверне стучали кружки о дубовые столы, скрипели лавки под упругими задами ремесленников, пришедших смочить горло после трудового дня, и тощими задницами бездельников, заливающих зенки с обеда.
– Эй, Ганс, говорят, ты неплохо заработал и сегодня угощаешь, – толкнул вбок пройдоха Мюллер.
– Э, нет, ребята. Вот родится сын, тогда я вас напою до пивных пузырей из носа, – сказал оружейник, приглаживая роскошные усы. Мол, за мной не заржавеет, вы меня знаете.
Гул голосов улетал в сводчатый полоток, пиво лилось рекой. Матросы затянули похабную песню под хохот развязных портовых девок, сидящих у них на коленях. Драка вспыхнула как сухая солома в жаркий день от случайной искры. Слово за слово, толчок в грудь. Петушиные наскоки. А ты кто такой? А ты? И вот пройдоха Мюллер уже сцепился с кадыкастым задиристым пареньком, за которым стояли ещё трое, сплёвывали в нетерпении на каменный пол. Ох и заварушка сейчас начнётся. Но Мюллера нельзя бросать одного. Ганс кинулся на помощь, растолкал молокососов. Как получилось, что толпа расступилась, он стоит один в центре зала, а кадыкастый лежит на полу с вывернутой ногой? Но ведь жив. Жив!
– Сын главного оружейника гильдии, – услужливо зашептали в ухо. – Единственный.
Утром разбавленный кофе с таким же разбавленным молоком помог привести его в чувства. Ганс потрогал затылок, потёр виски, поморщился. Голова болела после вчерашнего смертельно, синяк под глазом саднил, костяшки кулаков разбиты, бравые усы поникли. Но хуже всего была мысль, пульсирующая в такт головной боли.
– Я всё испортил. Шанс получить лицензию равняется шансу стать Папой Римским.
Толстый русский, как будто почувствовал удачу, зашёл в мастерскую ни к вечеру, как обычно, а к обеду. Этот подмастерье из известной семьи станет жемчужиной в его коллекции завербованных мастеров. А потасовка в таверне пришлась как никогда кстати. Да здравствует дешёвый алкоголь и драчливые бездельники!
– Собирайтесь, герр Хельмшмидт. Вам больше нечего делать в этом городе, – подытожил он грустные размышления оружейника.
Посланец царя Петра оставил адрес, откуда завтра в далёкую Россию выходит поезд таких же, как он, ремесленников в поисках лучшей жизни, собранных со всей Европы.
Россия. Бескрайние поля и равнины, непроходимый лес, полевые цветы, редкие деревушки и берёзы, берёзы, берёзы. Хоть и, говорят, богатая страна, но дороги у них ужасные. А кое-где их вообще нет. Разбитая колея, размытая дождями, называется здесь трактом. Жена стонала весь путь. Жарко, душно, а к вечеру ливень поливает каждый день. Возок трясло на ухабах нещадно. Никакие рессоры не помогали. Ганс перекрестился и поцеловал нательный крест. Как бы чего не случилось с животом, как бы не скинула ребёночка. Господи, помоги!
Оружейник запрокинул голову. Небо, тяжёлое, напряжённо-серое, затрещало, как малая одежда по швам. Вспышки молний озарили всё пространство вокруг. Что-то страшное ударило рядом. Ганс присел. Привстал, оглянулся, в возок ударила молния. Огненная стрела прилетела с небес. Наказание Господне? За что? За сломанную ногу сынка главного оружейника? Размышлять не было времени. Возок с женой и поклажей загорелся.
Роженицу удалось спасти. Уложил-усадил её на обочине. Дышишь? Да. Подбежали попутчики, помогли вытащить скарб. Лошадь распрягай! Инструменты спасайте! Тащи, тащи! Тряпьё наживем, пущай горит.
Глядь, а жена уже с ребёнком на руках. Женщины вокруг них кудахчут, охают, ахают, умиляются.
– Живой? – спросил Ганс, а самому страшно.
– Живая, – ответила жена. – Дочь у нас родилась.
Оружейник с замиранием сердца взял малышку на руки. Красный комочек, спелёнутый в чью-то белую рубаху, устало зевнул беззубым ротиком. Незнакомое чувство накрыло отца. Нежность? Губы растянулись в улыбке, глаза увлажнились.
– От огня и молнии рождённая, гутен таг, доченька. Назову тебя я Агния. Ты не против, дорогая?
Жена лишь счастливо улыбалась. Агния так Агния. Первый живой ребёнок родился. И где? В дороге, в поле, посреди русских берёз, и никаких повитух. Чудеса.
Немецкая слобода в Москве порадовала. Как будто и не было этих тысяч вёрст пути по бездорожью. Кусочек маленькой культурной Германии в дикой варварской России. Аккуратные домики, построенные ещё при царе Алексее Михайловиче, сады и цветники, чистые прямые улицы, голландские мельницы, французские мануфактуры, Лютеранская часовня. Немецкая слобода – не совсем и немецкая. Кого тут только нет – голландцы, шотландцы, французы, испанцы, лифляндцы. Говорят, сам царь Пётр Алексеевич до сих пор сюда наведывается, а в отрочестве не вылезал со двора Монса, с дочки его глаз не сводил. Но там всё плохо закончилось.
Ганс Хельмшмидт – не лентяй и не дурак. Он быстро освоился в московском царстве. Нашёл помещение в нужном месте, договорился с ростовщиками о ссуде, добыл инструменты и сырьё, открыл оружейную мастерскую. Лучшую в Москве!
– Тчего исфолите, боярррин? – спросил оружейник на ломанном русском у дядьки в смешной шапке.
Трудные слова – боярин и оружейничий. А что делать, язык-то учить надо. С клиентами нужно говорить на одном языке. А это – постоянные посетители лавки, ведали о царском оружии и оружейных запасах.
– Заказ мой готов ли? – важно спросил боярин, уперев руки в упитанные бока.
– Сей момент пррринесу, – сказал мастер, кивая мальчишке, мол, сгоняй в цех, неси боярский заказ.
А следом уже и молодой человек княжеского рода зашёл. Тоже важничал. Пушок над верхней губой только пробивался, кафтан на нём новый, а вот оружие подкачало. Позапрошлый век, от деда, поди, досталось.
– Что у тебя есть нового да дорогого? – спросил княжич ломающимся голосом, задрав безбородый подбородок как можно выше.
– Чего только нет, Ваша светлость. Всё есть, что Вашей душе угодно – пистоли и пистолеты, кинжалы и мушкеты. Для благородного господина выбор преогромнейший. А можно и на заказ сделать, по индивидуальным эскизам, ежели пожелаете, – сказал Ганс, обнажив милую щербинку.
Работа в мастерской кипела днём и ночью, золото потекло в карманы оружейника непересыхающим ручейком. Не обманул толстый русский. Ну, а когда царь пригласил из Саксонии Иоганна Блюэра, а тот рудники нашёл в Олонецком уезде, да современное оружейное производство организовали для зарождающейся Российской империи, тогда и для Ганса Хельмшмидта дело нашлось серьёзное, тогда почёт и уважение заслужил Ганс от новой родины. И задача стояла перед ними, рудознатцами и мастерами, непростая – вооружить молодую русскую армию таким стрелковым оружием, чтобы оно было совершеннее оружия противника, то есть шведов. Во как!
Агния. Из огня рождённая
Ганс вернулся из похода затемно, лошадь в стойло поставил. Жена встретила сонная, родная, в белой ночной сорочке, накормила, напоила и спать уложила. Перед сном засмотрелся на спящих детей, на аккуратные светлые головки мальчишек, родившихся уже в Москве, на тёмные волосы старшей дочери.
Петух под окном кукарекал как окаянный, сладу с ним нет никакого. Ганс еле продрал глаза, но тут же заснул опять. Встал ближе к обеду, солнце высилось над головой. Жена возилась на кухне, мальчишки ползали рядом с матерью. Агния смотрела за живностью. Он вышел на крыльцо, потянулся. Хорошо-то как дома! Окинул двор хозяйским взглядом. Всё ли в порядке? Каменный сарай с новой крышей и воротами, конюшня и хлев, коза привязана к колышку, курочки бегают, щиплют зелёненькую травку. Отец засмотрелся на Агнию, прислушался.
– Чего она им толкует? О чём вообще можно беседовать со скотиной? Не понимаю.
Ему даже почудилось, что она не просто с ними разговаривает, а они её внимательно слушают. Ганс тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение. Бред.
– Что за птица у неё на плече сидит? – спросил жену, заходя на кухню.
– Воробья раненного подобрала. Вылечила. Теперь с ним не расстаётся.
Странная девочка. Оружейник продолжал наблюдать за дочерью в окно кухни. Животные во дворе забеспокоились. Агния резко остановилась, напряглась, посмотрела в небо, загнала скотину в хлев и быстро зашла в дом. Через минуту сверкнула молния, загрохотало, хлынул проливной дождь. Как она узнала?
На московской ярмарке не зевай, прохожий. Колготня, веселье, товара кругом видимо-невидимо, глаза разбегаются. Ганс Хельмшмидт любил русские торжища. Всё посмотреть хочется – и горшки расписные, и платки цветастые, и сапожки сафьяновые. А пахнет, пахнет-то как! Калачами, мёдом, расстегаями, кожей, новенькой лошадиной сбруей. Ребятня возле скоморохов столпилась, петушки на палочке облизывает да в свистульки дует. И он, как дурак, засмотрелся на кривляк на ходулях, не уследил за ребёнком. Только что тут стояла Агния, и нет её нигде. Беда!
– Никогда, слышишь, никогда больше так не делай, Агния! Найн! Нихт гут!
Ганс старался больше говорить по-русски и детей приучал к русскому языку, но, когда волновался, переходил на немецкий. Вовремя спохватился, чуть не прозевал дочь. Глядь, она с цыганами разговаривает. И руку дала старой цыганке, и уйти с табором собиралась.
– Эй, Ганс, тебя подвезти до дому? – крикнул старина Кауфман, сидя на козлах новенькой брички, запряжённой парой гнедых.
– Данке. С удовольствием прокатимся, – сказал Хельмшмидт в предвкушении поездки с ветерком. Такая бричка была только у его соседа. – Агния, ты где?
Неужели опять убежала несносная девчонка. Да что с ней такое происходит?! Нет, хвала небесам и Господу нашему Иисусу Христу, не сбежала, на месте стоит. Насупилась, брови сдвинула, а саму никак не сдвинуть. Не поеду с Кауфманом, и всё. Вот упрямое создание.
– И ты не поедешь, фатер, – так уверенно сказала любимица и взяла его за руку, что Ганс умерил родительский пыл и послушался дитя.
Что с ней поделаешь, пошли пешком до Немецкой слободы. До дому добрались усталые, но довольные – с подарками, с обновками, прогулялись опять же. На подходе Агния крепче сжала руку отца и грустно посмотрела на соседское жилище. На улице стояли понурые, молчаливые соседи, фрау Кауфман поддерживали дети, она сотрясалась в рыданиях.
– Герр Кауфман, не доехав до дома, разбился насмерть. Лошади испугались и понесли бричку, – сообщила Гансу жена.
Оружейник застыл, ошеломлённый новостью. Это всегда так странно, так неожиданно, когда видишь человека, разговариваешь с ним, а потом его уже нет. И никогда не будет. Стоп! Подождите, подождите. Они с дочерью тоже должны были ехать в бричке Кауфмана, но не поехали. Ганс посмотрел на Агнию со смешанными чувствами – смесь ужаса и уважения. Кто ты такая, Агния Хельмшмидт?
Однажды у барона Шафирова сломался любимый пистолет, старинный и очень дорогой. Никто из мастеров не взялся его ремонтировать, уж больно сложный механизм, таких теперь не делают. Ганс любил сложные задачки, пообещал разобраться.
– Извольте принять работу, – сказал Хельмшмидт через неделю, с поклоном отдавая оружие.
– Получилось? – спросил барон, с удивлением рассматривая раритет. – Ну, ты силен, братец.
– Вы ничего не замечаете, Ваше Благородие?
Шафиров покрутил пистолет в руках, заглянул в дуло, пожал плечами. А что, собственно?
– Это не Ваш пистолет. Я сделал точную его копию.
Барон отшвырнул подделку, а оружейника схватил за грудки.
– Ты чего? Ты белены объелся что ли? А где мой пистолет? Это фамильная реликвия.
– А вот он, – спокойно ответил Ганс, подсовывая оригинальное оружие. – Я его починил. Работает. Можете проверить.
Шафиров рассматривал оба пистолета полчаса, с подозрением, с сопением, но различия так и не нашёл. Вечером того же дня на придворных гуляниях под звон бокалов с игристым вином барон Шафиров представил немецкого оружейника Никите Демидову, набиравшего тогда силу. Главный поставщик русских войск заинтересовался рассказом барона. Полонез сменялся менуэтом, англез сменялся аллемандом. Танцующие пары склонялись в реверансе. Игристое ударяло в голову. Под взрывы фейерверка закреплялись деловые отношения.
– Пойдешь ко мне работать? – напрямую спросил промышленник.
– Пойду, – также прямо ответил Ганс.
– Ты сам-то откуда будешь? Из каких мест в Германии? – проявил интерес Демидов.
– Предки мои из Ростока, а сам я приехал из города…, – начал было рассказывать оружейник.
– Из Ростока, говоришь. О! Буду величать тебя Ганс Ростоцкий. Фамилия у тебя больно сложная, для русского языка тяжкое испытание. Согласен? Вот и славно, Ростоцкий. Твоё здоровье!
Он никогда не привыкнет к свирепой русской зиме, к этому ветру со снежной пылью, царапающему кожу лица, к этим сугробам по колено. В Германии тоже холодно, но не до такой же степени. И эта поездка случилась так не вовремя. Только вернулся с Уральских заводов Демидовых, срочно отправляйся в Тулу. В пургу? В метель? Там проблемы с ружейными затворами. Срочно!
– Не надо, фатер. Не ходи, – остановила в дверях подросшая Агния.
– Надо, доченька, надо, – поцеловал в макушку, легонько отстранил в сторону. – Дас из кайн витц.
– Тогда я поеду с тобой.
Это что ещё за балаган со скоморохами?! Не девчачье это дело. Не место девочке на оружейном производстве.
– Поеду, – твёрдо сказала дочь, оделась теплее: путь неблизкий.
Почему он не может ей сопротивляться? Теперь они вдвоём мёрзли в крытых санях, а вдалеке раздавался волчий вой. Страшно-то как. Боже Всевышний, смилуйся над нами! Неужели ты не слышишь раба твоего Ганса? Волки, злые, голодные, окружили возок. Нечистая сила, куда запропастились пистолеты? Жёлтые огоньки звериных глаз следили за каждым движением людей. Куда ты, глупая? Агния скинула меховое одеяло в сани и вышла навстречу вожаку. Белый волк с мощной шеей и длинной мордой смотрел на неё минуту, развернулся и убежал в лес. Стая нехотя последовала за вожаком. Ужин отменяется.
Пришло время и семье Ганса Ростоцкого перебираться в Санкт-Петербург. До чего же прекрасен град Петра! Широкие проспекты, набережные, мосты, министерства, церкви, костёлы, гостиные дворы. Каналы, как кровеносные сосуды, обогащали организм города, лодочки снуют туда-сюда. Новый город, новые возможности, новый завод "Ружейный двор". Всем найдётся занятие в новой столице государства Российского: и отцу, и подрастающим сыновьям. Ганс стал уважаемым человеком, обласкан царём, осыпан почестями. В большом каменном доме среди фузей и мушкетов придворный художник писал его портрет маслом. На картине оружейник с широкой щербинкой, выделяющейся между подкрученными усами, стоял в обнимку с ружьём. Благодатное время.
Агнии жениха нашли из приличной семьи. Всё честь по чести – свадьба, битьё посуды, посыпание гостей зерном и солью. Муж попался работящий и добрый. Дочь Ганса народила ораву русских немцев. Но не это главное.
– Фрау Марта, что с Вашим сыном? – спросила она как-то у соседки.
– Упал, Фрау Агния, вывихнул ногу. Лекарь сказал, что не может помочь. На всю жизнь останется хромым.
Агния почувствовала неладное. Не правда это, будет ходить этот мальчик, будет бегать, будет скакать на лихом скакуне и саблей махать. Здесь больно? А так? Так тоже болит? Ощупала колено, икру, щиколотку, крутила, давила.
– А-а-а! – сын соседки заорал на весь немецкий околоток как свинья на бойне. Дикая боль.
Агния дёрнула ногу мальчика что было сил и вставила на место.
– Да что ты творишь, баламошка?! – соседка оттолкнула её от сына, обняла, прижала дитё к груди. – Как ты, родной?
– Будет ходить Ваш сын. Будет. Пусть полежит немного, а потом встанет и пойдёт.
На следующий день сын фрау Марты носился по двору, прыгал на палочке с головой деревянной лошадки. Мать не сводила с него глаз, периодически вытирая их носовым платком, слезились почему-то. Добрая молва распространилась по округе со скоростью света. Через день купец Елизаров привёл дочь с отшибленной рукой.
– Почему ко мне пришли? К лекарю, к лекарю идите, – шёпотом сказала удивлённая Агния, качая на руках новорожденного сына.
– Да что лекарь? – также шёпотом ответил купец. – Он только и может, что мазью пачкать, от неё потом волдыри пузырятся, а боль не проходит. Помоги дочке, сама ведь мать. Почто малая страдать будет зазря?
Потянулся народ. Кому зубы заговорить, кому кашель вылечить, кому пропавшего найти. Агния сначала отнекивалась – у неё муж, дети, дом, хозяйство. Какие заговоры-наговоры? А потом поняла, что это её стезя, а со своей дороги не свернуть. Одно томило душу – она как сапожник без сапог. Как так получается? Что за жестокая ирония? Чужих детей она спасала, а свои ребятишки умирали, кто при родах, кто от болезней. До года дожили двое – темноволосая девочка и мальчик блондин. Агния чувствовала, сын тоже умрёт, но взрослым. Или на войне, или случайно погибнет. А дочь будет жить долго, до глубокой старости, и продолжит их род.
– Бойся огня, моя девочка, бойся, – Агния наклонилась над колыбелью. – Я в огне родилась, он же и погубить нас может.
