Kitobni o'qish: «Капитан и Ледокол»

Shrift:

* * *

Необходимое предисловие

Череда событий составили то самое стечение обстоятельств, благодаря которым появился этот рассказ.

Начало было положено на крымском побережье в городе Ялте, которая не имеет никакого отношения к описываемой истории. Действительно, где этот чудесный теплый уголок и где Сибирь, Байкал, Ледокол, Ледяная железная дорога? А вот представьте себе, все началось в ней. Сплошная череда случайностей.

Прогуливаясь по осенней крымской здравнице, случайно наткнулся на антикварный магазинчик. Каково же было мое изумление, когда на вопрос «Есть ли что-то про Байкал?», мне показали пачку старинных открыток с видами Кругобайкальской железной дороги, ледоколов «Байкал» и «Ангара», самого Байкала. Можно лишь удивляться маршрутам движения исторических артефактов. И, конечно же, я увез их в родную байкальскую гавань, поближе к исторической пристани, куда перебрался в один из выходных дней на видавшем виды суденышке. С этой пачкой открыток отправился в Порт Байкал у мыса Баранчик, где когда-то стояли ледокольные причалы. Складывая пазлы ледокольной истории вспомнил об архивах, которые нашел в Санкт-Петербурге о Байкале… Оказалось, они ждали своего часа.

А в это время в Иркутске ставили памятник Верховному правителю адмиралу А. В. Колчаку. Спор о его жизни и деятельности, точнее о некоторых поступках, шел давно. Его забронзовевший вариант только подлил масла в огонь. Удивительно, но большинство участников дискуссий мало что знали об Александре Васильевиче, черпая сведения главным образом из современных газетно-журнальных публикаций. Но теперешняя пресса не очень-то заморачивалась по части глубины изучения фактов, предпочитая скользить, а не копать. Аргументы строились исключительно на обрывках исторической памяти свидетелей и очевидцев, и неких собственных представлений о Гражданской войне. Для личных впечатлений и митинговой включенности о событиях столетней давности, этого, впрочем, хватало с лихвой. Известно, что в публичных перепалках ценится громкость оратора и тембр его речи, но отнюдь не умение слушать. Градус всех «за» и «против» легко обьяснили некоей «иркутской иркутскостью» – эдаким природным свойством иркутян отвергать вообще все, что делается оппонентами. И если одни видели в Колчаке карателя и врага народа, то другие оценивали все с точностью до наоборот.

В те же дни я заканчивал книгу об иркутском периоде жизни Юрия Левитанского и пропадал в архивах и библиотеках. Великий поэт России жил и работал в Иркутске с 1945 по 1957 гг. Иркутская писательская организация, в которой состоял литератор была известной на всю страну. Отсюда вышло много замечательных писателей. В то время ее возглавлял И. И. Молчанов-Сибирский. Поэт Молчанов-Сибирский, был лириком суровой сибирской реальности, но вот взял и написал стихи о зверской казни 31 человека – 31 революционера на ледоколе «Ангара». Революционеры – это не обязательно большевики, были среди них и социалисты-революционеры, меньшевики и просто люди, которые хотели перемен. Палачами были колчаковцы и семеновцы. Убивали так – огромной колотушкой били по голове и сбрасывали в Байкал.

Завершение рукописи о Левитанском совпало с юбилеем Николая Салацкого, председателя иркутского горисполкома (по-современному – мэра). Он руководил городом в 60–70 гг. ХХ века и, исповедуя некую градостроительную концепцию, господствовавшую тогда в СССР, как человек партийный и включенный в вертикаль местной власти, посносил немало замечательных исторических заборов в Иркутске, изукрашенных удивительным литьем века XIX. А когда на пенсии стал председателем Иркутского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры – ВООПИК, снесенные заборы и решетки восстановил. А бонусом спас и один из первых российских ледоколов – «Ангару», который во время гражданской войны колчаковцы с союзниками, чешскими легионерами чуть было не угробили вслед за паромом-ледоколом «Байкал».

Далее и вовсе подули мистические ветры. В связи с принятием закона о запрете лова омуля в Байкале в народе заговорили, что во всем виноваты чехи. Однажды, а именно в 60-х годах ХХ века, их уже обвиняли в истреблении этого байкальского эндемика. Почему именно чехи? Где Чехия, а где Байкал! Но ветры памяти не утихают никогда, и именно чехи, конечно, возникли не случайно. Во время гражданской войны они сыграли роковую роль в нашей истории – оказавшись в России еще во времена Первой мировой войны в качестве боевого корпуса Австро-Венгерской армии, они в нашу Гражданскую войну практически контролировали Транссиб – главную транспортную магистраль России и Сибири. Именно чехи во многом способствовали аресту Колчака большевиками. И это они охраняли золотой эшелон адмирала. Они ограбили нас, забивая железнодорожные вагоны всем, чем только можно – от обуви до медикаментов, от оружия до обмундирования, мечтая вывезти все это добро по Транссибу на восток и далее к себе на родину.

Каким-то историческим ветром «те» события были перенесены в современную инфосферу. Историческая память – штука странная, непредсказуемая. В итоге далекие чехи из Австро-Венгрии «всплыли» здесь, на берегу славного моря.

А еще, еще, еще, еще… Еще, путешествуя по Байкалу, работая в архивах и библиотеках, обнаружил хотя и известный, но плохо прописанный в истории сюжет со строительством во время русско-японской войны 1904–1905 гг. на Байкале самой настоящей ледяной железнодорожной магистрали с путями, разъездами, паровозами, вагонами, водокачками и прочим железнодорожным хозяйством. Эта странная, и, пожалуй, единственная в таких масштабах дорога привела к появлению целого городка, который возник на льду, с госпиталями для раненых, теплыми бараками для ожидающих переправу солдат, офицеров и гражданских, столовыми, ресторанами, складами и ремонтными мастерскими…

Иркутск и Байкал стали важнейшим тылом воюющей страны. Великие князья правящей династии Романовых, Военный министр Куропаткин, министр путей сообщения Хилков, известные литераторы зачастили в Иркутск, на Байкал, кто проездом, а кто, как Хилков, практически жил и работал здесь, обеспечивая движение необходимых ресурсов для русской армии.

Вот такой получился материал для замеса… В нашем рассказе очень много из того, что реально происходило на байкальских берегах, но и выдуманного достаточно. Впрочем, по поводу выдуманного: многое могло бы быть так на самом деле.

Автор

Глава 1

Капитан и ледокол
Авария

Стоял конец декабря 1929 года. Байкал уже покрылся сплошным льдом. Но это не был еще тот прочный панцирь, на который когда-то клали рельсы, а по ним двигали паровозы, вагоны, платформы с людьми и техникой. Люди, вероятно, должны были испытывать тревожные чувства, сознавая, что под ними бездна, от которой все эти колеса, копыта лошадей отделяет прослойка льда. Ах да, нужно напомнить, что в истории моря-озера было такое время, когда прямо по кристально чистому и прозрачному льду уложили самые обычные железнодорожные рельсы и по ним день и ночь от станции Байкал с западного берега до станций Танхой и Мысовая на восточном берегу, шли пассажирские и грузовые составы. Паровозы-танки, несколько тысяч лошадей осуществляли перемещение людей и грузов между двумя точками Транссибирской магистрали. А все потому, что Кругобайкальский участок ее, в буквальном смысле прорубленный в горах, к началу русско-японской войны 1904–1905 гг. завершить не успели.

После строительства плотины Иркутской ГЭС многочисленные тоннели, мосты, подпорные стенки Кругобайкальского участка, слава богу, не были затоплены, и мы воочию можем оценить и удивиться этому чуду инженерной мысли и рук строителей. Поразительный музей под открытым небом! Он не ушел под воду вовсе не потому, что строители ГЭС придумали нечто, ограждающее его от подводной жизни. Нет, конечно! Перепад высот позволил Кругобайкалке остаться на поверхности. Но какая предсказанность, какая предназначенность! Кругобайкальская дорога была все-таки особым отрезком Транссиба – хотите географическим, хотите стратегическим, природным, вообщем, каким хотите. «Что-то» все-таки смогло сохранить этот «особый» отрезок пути, не увести его под воду, в байкальский глубинный тупик. Поневоле задумываешься, не сам ли Байкал решил сохранить эту притягательную для людей жемчужину в своей короне…

…Итак, стоял декабрь 1929 года. Байкал еще дышал через полыньи и промоины, которые, словно трубы гигантского органа, время от времени издавали утробные звуки – то «бухали» страшным коротким всхлипом, то скрежетали от ветра, который пытался заштопать эти рваные раны, ставя прозрачные заплаты из льда и снега. Он хорошо трудился зализывая трещины, которые на десятки и сотни метров тянулись в разные стороны.

И хотя участков открытой воды оставалось все еще много, работы у ледокола «Ангара» было предостаточно. Он продолжал навигацию, занимаясь привычным делом – забрасывал грузы в самые отдаленные места северного побережья, где золото мыли в горах… Стране нужна была валюта! Золото конвертировалось успешно…

Ледокол «Ангара» двигался вдоль полуострова Святой Нос. Он вышел из залива Курбулик накануне нового года. Мы неслучайно написали «Новый год» с маленькой буквы. В то время один из любимейших праздников стараниями и распоряжениями новой власти не отмечался на государственном уровне, равно как и многие иные, к примеру, Рождество или Пасха.

Ледокол ходил сюда каждую навигацию одним и тем же маршрутом, который был тщательно выверен по картам. Ровно три недели назад корабль уже ломал здешний лед, прочный, изумительно прозрачный, с воздушными вкраплениями в виде огромного количества пузырьков воздуха. Такой у этого льда норов – «глотнуть» кислорода и заморозить его до самой оттепели. А иногда, когда хотелось попугать отважных путешественников, рыбаков и охотников, Байкал позволял себе слегка почудить. Он загодя замораживал природный газ на глубине. Время от времени подо льдом вспыхивало пламя – это воспламенялся газ. Ну как тут не удивиться, испугаться и затаить дыхание от восторга, глядя на полыхающий подо льдом газовый факел. Господи, чудо то какое!

А вот сгусткам «подмороженной нефти», которые нет-нет да и выбрасывало на берег, старожилы уже не удивлялись – их быстро научились использовать в хозяйственных нуждах.

По ходу Ледокола нагромождения льдов, которые ветер нагнал друг на друга с высотой несколько метров, торосы и снежные завалы, мстили великану. Они громоздились друг на друга, пытались преодолеть его борта, забраться на палубу и уж там разгуляться по полной, круша в отместку и ломая все, что подвернется под ледяную силу. Но удавалось лишь добраться до борта, оставляя на нем царапины и вмятинки. В избытке были разве что брызги байкальской воды, которые немедленно застывали на палубе, превращаясь в ледяные причудливые ледышки и наросты. Их сбивали деревянной колотушкой.

Для Капитана и Ледокола такие рейсы были повседневной работой, и они, честно говоря, мало обращали внимания на это привычное борение человека и человека.

По воле Капитана Ледокол наезжал всем своим стальным телом на белоснежное, сказочно красивое поле и продавливал, проламывал, пробивал в нем дорогу для собственного хода. Вода вырывалась на разбитый лед, от красоты которого вмиг не оставалось и следа, шипела и пенилась в прорубленном коридоре, огрызалась, пузырясь и проглатывая белоснежные и прозрачные глыбы, а затем вновь выдавливала наружу.

…На траверзе мыса Орловый вахтенный начальник Симинов ясно видел гряду торосов. Нагромождение ледяных глыб было настолько большим, что вызвало у вахтенного начальника опасения, и он решил не рисковать и обойти их. «Торопиться будем не спеша», – подумал Симинов и отдал рулевому приказ: «Взять левее».

Ледокол послушно стал уходить «влево», и… последовал удар такой силы, что все, что было не закреплено, в том числе и люди, попадало, поехало и покатилось. Но этот шум, брань, стоны, звон падающих предметов и людей, конечно, тотчас заглушил лязг и скрежет, который раздался откуда-то из нутра Ледокола. Он кричал от ярости и боли, которая обессилила и обездвижила его одновременно. Инстинктивно, по инерции Ледокол попытался освободиться от боли и плена – вырваться на чистый лед. Вначале опереться, лечь, надавить всей массой своей на вечного соперника, а когда тот поддастся и под мощью Ледокола прогнется и расколется, плавно сползти в воду, которая хлынет в образовавшийся проем. Но сил не хватило – команда срочно загасила все котлы, чтобы не произошло их взрыва. Обездвиженный Ледокол не знал, что делать и как помочь себе и Капитану. Странные шумы озадачили и пугали. Там, в самом низу, в трюмном помещении что-то клокотало и шипело. Отовсюду слышались людские крики, громкие отрывистые команды вперемешку с грубым словом…

Старпом уже докладывал капитану.

– На банку налетели, как пить дать. Сели, как на подставку. – В трюме вода, прибывает. – Помощник капитана докладывал реальное – он уже видел все своими глазами там, внизу, в корабельном чреве.

– Плохо?

– Пробоина. Сидим прочно. Своими силами ледокол с мели не снять. Спецмеханизмы нужны и спасатели. Что сможем, откачаем и начнем цементный ящик ставить.

– Удержимся?

– Думаю, да, если только ледовая обстановка резко не изменится. Но прогнозы благоприятные…

Капитан вздохнул.

– Шлите радиограмму в пароходство, начинайте служебное расследование. И готовьтесь к эвакуации команды в Усть-Баргузин.

– Может повременим?

– Отставить, старпом. Готовиться. Людьми рисковать не будем при любом положении.

– Слушаюсь…

– Доведешь людей?

– Капитан!

– Отставить! Я бросить Ледокол не сумею. Буду зимовать. Дождусь спасателей. С ними и вернусь…

– Может, и раньше объявлюсь, – тихо бросил Капитан.

Старпому не нужно было разъяснять, что за такое ЧП легко могут и вредителем объявить, и тогда…

Он махнул рукой. Хотел сказать что-то ободряющее, но правильные слова не шли.

…В пароходстве уже получили первую общую информацию об аварии. Утром следующего дня в главной газете края появилось сообщение:

«АВАРИЯ ЛЕДОКОЛА «АНГАРА»

25 декабря 1929 г. у полуострова «Святой Нос» против мыса Орловый на Байкале затонул ледокол «Ангара». Жертв нет. Причины аварии – льды, которые окружили и затерли ледокол».

Спустя несколько дней, точнее, в последний день уходящего года, 31 декабря, в прессе уже опубликовали новые подробности аварии.

«Авария ледокола «Ангара» случилась на обратном пути из Курбуликского залива, куда Госпаром¹ доставлялись грузы для Баргузинского района, и ледокол, проходя северной стороной полуострова «Святой Нос», наскочил на подводную скалу и получил пробоину… Вытесненный льдами к берегу, ледокол сел на мель, на глубине 18–19 футов, имея значительный крен вправо.

Причиной аварии, по донесениям командования, явился нажим льда с северо-востока, в полосу которого попал ледокол, обходя торосы.

Приток воды в корпус через пробоину задержать не удалось. Во избежание взрыва котлов при затоплении последние потушены. В котельном и машинном отделениях вода поднялась на четыре с половиной метра; вода проникает также в грузовые трюмы.

Положение ледокола, ввиду сильного затопления и движения льдов, крайне опасное. Команда снялась на берег.

Для выяснения положения и принятия мер по спасению ледокола на место аварии с спасательными материалами и водолазами выехала особая комиссия в составе представителей Водопути, Регистра, ТООГПУ, прокуратуры и Госпара во главе с членами правления Госпара.

Из Верхнеудинского затона к месту аварии для откачки воды из ледокола отправляется конной тягой паровая пожарная машина.

БурЦИК дал телеграфные распоряжения Баргузинскому АИКу и Усть-Баргузинскому сельсовету об оказании Госпару необходимой помощи и содействия в спасении ледокола.

Случившаяся авария ледокола затрагивает интересы Госпара, но и всего местного края, т. к. ледокол – единственное судно, обслуживающее осенние рейсы для снабжения северных окраин Байкала.

Для достижения наибольших успехов в ликвидации аварии, помимо мероприятий, зависящих от хозоргана, к этому делу должна быть привлечена общественность Баргузинского района».

Глава 2

Капитан
Воспоминания о Рудзутаке

…Аварийная команда делала все, чтобы обеспечить плавучесть корабля, продержаться до той поры, когда начнутся спасательные работы. Другая группа под руководством старпома и боцмана готовила эвакуацию. Они люди опытные. Все сделают правильно. Сам же Капитан постоянно находился на месте аварии, здесь он был нужнее.

В трюме было тускло и холодно. Аварийные светильники мигали, разбрасывая неровный свет, шумели ручные помпы, которыми люди выбрасывали воду из цементного ящика – бетонной «заплаты», которую намеревались поставить на пробоину. Спустя несколько часов все было готово для ее установки.

Люди работали молча и слаженно. В холодной воде не до разговоров. Еще расставили маячки, чтобы наблюдать за уровнем воды. Уже ближе к концу дня стало ясно, что вода не прибывает. Значит, бетонный ящик сработал, и если не случится сильных подвижек льда…

Мысли приходили все сплошь безрадостные, путанные и какие-то размытые. Что интересно, Капитан «специально» ни о чем «таком» и не думал. Но они лезли в голову самым подлым образом, пытаясь обескуражить, лишить воли. Может быть, предупреждали о худшем? С большим усилием он отогнал весь этот поток нерадостных смыслов – важно было сосредоточиться на другом… Но нет-нет возвращалась старая мелодия: «Капитан-вредитель, оппортунист!» Почему оппортунист? Так все газеты сейчас только о том и пишут. Настрой такой у всех…

Капитан поднялся в рубку. Подошел к безжизненному штурвалу. Крепко сжал его.

– Тоже мне, колесо удачи! Сейчас ты самый бесполезный механизм на этом судне.

Непроизвольно вновь ухватился за него, словно боялся, что отберут.

– Ну что, господин Ледокол, будем зимовать!

…Эвакуация прошла буднично. Словно это было очередное плановое учение, и люди давным-давно готовились к такому происшествию.

Прощались скоро. Своим ходом предстояло пройти не один десяток километров по байкальскому льду. Эти дойдут без потерь – люди опытные, много местных.

Обнялись со старпомом. Капитан махнул всем рукой на прощание и поднялся на свой Ледокол.

…Стояла непривычная для него тишина. До сего момента жизнь проходило под шум работающих машин, скрип лебедок, звон якорных цепей, склянок. Сюда добавлялись человеческие голоса, шум воды…

К отсутствию всего этого нужно было привыкнуть. Испытание тишиной – дело нешуточное. Она настораживала и даже немножко пугала своей пустотой. В голове был полный сумбур, все стало неясным, привычный порядок жизни оказался порушенным в миг.

Обычно, чтобы как-то сосредоточиться и собраться с мыслями, Капитан брал книгу или газету. Держа текст перед глазами и пытаясь осознать значения этого множества слов, он переключался на них, вникая в содержание и суть, искал смыслы и всегда пытался поставить себя в центр той или иной прочитанной истории. Как поступил бы в ней он сам? Чтение его успокаивало, размягчало, что ли, а в голове все как-то упорядочивалось. Строчки в итоге переключали на себя и заставляли отвлечься от внешнего напряжения.

…В каюте давно уже не было свежих газет, только те, что захватил с собой в этот последний северный рейс. Вытащил из стопки первую попавшуюся. В глаза бросился заголовок: «Обеспечить выполнение плана великих работ».

– Раньше так не писали, – подумал Капитан. – Раньше все становилось понятно из заголовка. Сейчас сплошные призывы, приказы, требования.

Вновь вернулся к заголовку «Обеспечить выполнение плана великих работ».

Ниже шрифтом чуть помельче в скобочках стояло: «Статья о речи товарища Рудзутака».

– Красивая фамилия, звучная. Рудзутак, Рудзутак, так и так, так и так… Важная шишка, старый большевик из ленинского круга.

Пробежал материал «наискосок», понял: речь идет о транспорте.

Капитан представил себе, как товарищ Рудзутак, прознав о том, что флагман байкальского флота сидит на мели, в то время когда вся страна борется за выполнение героических планов, сурово смотрит на него и молчит. Но Капитану отлично известно, скрывается за этим молчанием и о чем думает товарищ Рудзутак. Он привстанет со своего кресла, сожмет кулаки, словно его ждет бой и чуть устало, сосредоточенно и тихо произнесет:

– Как же так, товарищ! Как же так! Ведь и без того наш транспорт – слабое место в хозяйственном плане текущего года! А вы допустили, чтобы такое судно село на мель!

Тут же вспомнилось, что незадолго до выхода в этот злополучный рейс все экипажи Госпара собрали в актовом зале клуба речников. Накануне главная газета страны опубликовала речь товарища Рудзутака. (Ну надо же, какое совпадение. И там Рудзутак, и здесь Рудзутак!) Капитан запомнил заголовок той статьи: «Дать стране уголь и металл, добиться бесперебойной работы транспорта».

Собственно, собрание и было посвящено обсуждению рудзутаковской статьи. Капитан никогда не пропускал собрания. Во-первых, по собственной воле. Оказалось, что ему очень даже приятно ходить на такие «посиделки» с коллегами. «Говорильню»-то он как раз не жаловал, она навевала скуку, да и не слишком-то разбирался в сложностях мировой и внутренней политики, о которой горячо докладывали лекторы. Но встретиться с другими капитанами, послушать их байки до собрания и после было чем-то вроде выхода в театр. Так что собрания заменяли Капитану, которого вместе с его Ледоколом без отдыха «гоняли» в многодневные рейсы, общение. Вот его явно не хватало.

А во-вторых, речники и мореходы считались людьми чуть ли не военными. И раз партком или Госпар собирает собрание – значит быть на нем надо непременно – дисциплина на суше – дисциплина на воде.

…Секретарь парткома Шапкин, небольшого роста коренастый крепыш, поправил указательным пальцем очки-пенсне, затем ткнув им же в потолок, твердо объявил залу:

– Сейчас мы прослушаем ту часть доклада товарища Рудзутака, которая касается транспорта в широком смысле этого слова.

В зале стало тихо-тихо. По тому, как парторг Шапкин загадочно сделал вступление, у многих мелькнула мысль: а ну как старый ленинец объявится в зале и будет с ними разговаривать лично!

Но, видимо, у товарища Рудзутака были дела поважнее, потому что Шапкин вместо верного ленинца выставил Глафиру Андреевну Семочкину. Глафира – женщина хоть куда: ударник соцсоревнования за бережливость среди коллективов Государственного пароходства, работала в столовке речников. Шапкин, хитрая бестия, правильно придумал выпуская Глафиру Андреевну. Слушать ее плавсоставу будет куда интереснее, чем столичного партийца, пусть даже и самого Рудзутака: Глафира – женщина привлекательная, и глядеть на нее гораздо приятнее, а товарища Рудзутака зал рассматривал на расплывчатом газетном фото. По сравнению с Глафирой Рудзутак явно проигрывал, и, увлеченный фантазиями на тему «Глафира Андреевна за трибуной и в столовке», плавсостав бессовестно пялился на докладчицу в платье и туфельках. Обычная Глашка в бесформенном столовском халате мало походила на эту фифу. Никакого сравнения, не походила совсем – другая женщина, вот с головы до ног другая!

Глафира Андреевна – не высокая, не низкая. Не худая, не полная. Платье обтягивало ее по фигуре – одно заглядение. Прическа строгая, без всяких там локонов и начесов, а сообразно месту и событию, каштановые волосы собраны в шишку на логове. У Глафиры были огромные глаза, какого-то необыкновенно зеленовато-белесого цвета. Такие глазищи должны принадлежать старому миру – какой-нибудь графине или, в крайнем случае, жене важного губернского чиновника. Ну откуда у простой девчонки из предместья такие глаза? А походка! Откуда? Она что балерина, или выпускница школы танцев? Идет твердо, слегка покачиваясь, словно пританцовывает. Красивые ножки у Глафиры, ну где их разглядеть в столовской суете, тем более когда они спрятаны под балахонистым халатом. Статуэточка! В общем, приятная во всех отношениях. Как говорится, глаз отдыхает!

Шапкин поправил очки-пенсне и медленно и, ему казалось, выразительно произнес: «Глафира Андреевна, прошу вас подняться на трибуну».

Пока Глафира Андреевна шла к трибуне, мужская половина зала не скрываясь провожала ее взглядами. Ну дела, от столовской Глашки и следа не осталось! Настоящая фифа!

Капитан подумал, что она будет смущаться в этом зале, заполненном в основном мужиками Госпара, всем видом показывая, что для нее это выступление неожиданное предложение, и оно застало ее врасплох!

«Поди наверняка всю ночь репетировала отрывок о транспорте», – машинально подумал Капитан. Но эти мысли о бюрократизме по отношению к докладчице не нашли в нем внутреннего отклика и как-то сами собой растворились напрочь.

Глашка ходила к трибунам и восседала в президиумах не первый раз, но Капитану показалось, что Глафира все-таки слегка волнуется, по-человечески это было понятно.

Глафира Андреевна и вправду выучила отрывок из Рудзутака назубок и могла бы прочитать его, не глядя в газету. Но тогда все решат, что Шапкин готовил ее специально, так сказать, внес элемент неискренности. Так подумают все равно, но «решить» и «подумать», как справедливо полагал Шапкин, понятия далеко не равнозначные. Так что шла Глафира после репетиции хотя и решительно, но создавая по пути атмосферу доброжелательности: приветливо кивала головкой, здоровалась с теми, кого знала, а знала она через столовку почитай всех. Хитрый бестия, Шапкин, все точно рассчитал, зал уже любил докладчицу, даже если бы их собрали на обсуждение трудовой дисциплины в свете борьбы за качество производства.

Уже на трибуне она развернула газету и начала читать, громко и без выражения, как обычно судья зачитывает длинный приговор. Шапкин решил, что именно такое чтение придаст статье товарища Рудзутака нужное звучание.

«…Второе слабое место в нашем хозяйственном плане текущего года – это транспорт. Правда, есть у транспорта много оправданий, и в первую очередь то, что мы запоздали с технической реконструкцией транспорта…»

Капитан заскучал. В речи товарища Рудзутака в исполнении Глафиры ни слова не было ни о Байкале, ни о ледоколе. И он сосредоточился на докладчице – смотреть на нее было приятно. В какой-то момент ему даже показалось, что от его пристального взгляда в какой-то момент Глафира Андреевна даже чуть сбилась со своего речитатива. Она и правда сделала мимолетную паузу, скользнула взглядом по залу, словно проверяла, смотрят ли на нее суровые капитаны, и снова продолжила читать. И могла быть удовлетворена, если наткнулась на взгляд Капитана…

И лишь слово «валюта» в статье товарища Рудзутака, слово, на котором Глафира сделала акцент, «вырвало» Капитана из приятного оцепенения. «Валюта» всегда звучала как некое грозное предостережение всем. За нее обещались быстрые и безусловные кары. Вот и товарищ Рудзутак написал о ее силе, а Глафира эту силу прямо так прочитала с выражением: «Но мы не могли этим заниматься, потому что нашу валюту мы использовали исключительно и главным образом на создание тяжелой индустрии для ввоза оборудования, ибо только развитие тяжелой промышленности создает базу для реконструкции транспорта. А в этом именно и состоит наше слабое место…»

Капитан подумал, что сейчас Глафира должна сделать паузу – длинную, многозначительную, чтобы в президиуме и зале все встрепенулись от неожиданной тишины. Сложно сказать, подучил ли Шапкин этому лекторскому ходу или Глафира природным своим догадалась поинтриговать, но пауза, затянувшаяся и повисшая в зале как некое предзнаменование, расшевелила зал. Все как-то подсобрались, посуровели, словно и впрямь в зал сейчас войдет товарищ Рудзутак и задаст им перцу за все, что было и не было. Пауза действительно затянулась – бедный Шапкин! Он уже решил, что Глаша сейчас выкинет что-нибудь эдакое?! Она может, она бедовая! Как не крути, элемент малосознательный, поскольку слабо образованный.

– Простите, граждане-гражданочки, товарищи и товар…, – произнесла Глафира Андреевна, но закончить ей не дал грозный взгляд товарища Шапкина. – Мне бы водички сглотнуть, что-то сперло в горле. Першит!

И хотя эта реплика выдала Глашкину ученость с потрохами и снесла с нее всякий налет интеллигентности, президиум облегченно вздохнул. Мало ли что! Зал снова расслабился и погрузился в традиционную партийно-хозяйственную дрему. Это вам не собрание-митинг, где нужно было заклеймить троцкистов или эсеров, фашистских наймитов, продавшихся всем разведкам мира одновременно. Сегодня ничего такого не предвиделось. Все, как обычно. Товарищ Рудзутак, верный ленинец, может спать спокойно.

Выпив стакан воды, Глафира продолжила чтение доклада: «…Дисциплина транспортного пролетариата, внимание со стороны транспортников к своим хозяйственным обязанностям очень низкие. И в этом отношении вся наша партийная организация, весь наш рабочий класс должны прийти на помощь транспорту и наладить ту необходимую дисциплину, которая нужна…»

Капитан оглядел зал – теперь уже точно никто не слушал и даже не «ел» взглядом Глафиру Андреевну. Разве что он сам продолжал с интересом разглядывать докладчицу. Что-то там шевельнулось в его душе.

Глафира Андреевна закончила чтение доклада товарища Рудзутака и под аплодисменты осталась в президиуме. Шапкин облегченно вздохнул – все идет по его плану и без осложнений. Капитаны – бузотеры по определению. Не дай бог, начнут свое гнуть: про дырявые пароходы, про отвратительный уголь, про изношенное портовое хозяйство… Тут и одной пятилетки не хватит, не то что трехчасового доклада товарища Рудзутака.

Капитан даже улыбнулся, ожидая, когда Шапкин с наигранной веселостью во взгляде и потаенной тоской внутри, предложит высказаться всем желающим.

– Давайте, товарищи, не стесняйтесь, поговорим начистоту!

Но после слов товарища Рудзутака в исполнении Глафиры Андреевны других настоящих слов уже не нашлось…

Продолжение истории тем не менее случилось. Капитан, удивляясь сам себе, дождался, когда Глафира выйдет на улицу и, воспользовавшись моментом, подошел к ней.

– Спасибо, Глафира Андреевна, хорошо докладывали.

Глафира удивленно посмотрела на Капитана. Женским своим чутьем почувствовала, что он волнуется. Не то чтобы сильно удивилась, но чуть-чуть растерялась – Капитан ледокола, человек в Госпаре известный.

– Так за что спасибо?

– Хорошо докладывали, говорю.

– А, ну я старалась. А вы прям слушали, слушали?

– Слушал и слушал, только записывать не успевал.

1.Государственное пароходство – Прим. автора.