Kitobni o'qish: «Новая Европа Владимира Путина. Уроки Запада для России»

Новый традиционализм против неолиберальной угрозы

А.В. Кочетков, Президент фонда развития институтов гражданского общества «Народная дипломатия»

Данная книга – наиболее подробное на сегодняшний день исследование современных европейских традиционалистов. Станислав Бышок, в свойственной ему манере, проводит тонкий и глубокий анализ существенно обновившегося политического «правого» фланга Европейского Союза, основываясь на многочисленных источниках, большинство из которых на русский язык ещё не переводилось.

Важной особенностью этого исследования является то, что автор, внимательно рассматривая как схожие черты, так и различия изучаемых им политических партий и движений, находит у них некое общее идеологическое «ядро», которое имеет непосредственное отношение к современной России. Именно наличие этого ядра позволяет говорить о формировании в Европе новой традиционалистской идеологии, которую критики с левого и либерального флангов уничижительно именуют «европейским путинизмом».

Европейские традиционалисты увидели в политике Путина тот идеал, который для них самих остаётся пока ещё недостижимой мечтой. Будучи последовательными сторонниками идеи «Европы наций», отстаивая суверенитет своих государств, они вынуждены бороться не только с брюссельской бюрократией, но и с государственными машинами своих стран, оказавшихся в безраздельной власти неолиберальных элит. В их глазах президент России представляется счастливым воплощением всех необходимых качеств: сильной личности, руководствующейся «идеологией здравого смысла» и традиционными ценностями, руководящей мощной державой, способной при необходимости постоять за себя.

В качестве примера можно привести слова многократно цитируемого в этой книге американского политика-консерватора и публициста Патрика Бьюкенена: «Если бы мы использовали традиционные критерии для понимания лидеров, стремящихся обеспечить защиту границ и национальное процветание, то Путина можно было бы назвать выдающимся государственным деятелем нашего времени».

Крис Кэлдуэлл (Chris Caldwell) из еженедельника Weekly Standard в своем эссе, опубликованном в мартовском номере журнала Imprimis, издаваемом Университетом Хиллсдейл (Hillsdale College), в нескольких абзацах выражает общее отношение западных традиционалистов к Путину: «Когда Путин пришел к власти зимой 1999-2000 гг., его страна была беззащитной. Она была банкротом. Её разрывали на куски новые клептократические элиты, находившиеся в сговоре со старыми имперскими соперниками России – с американцами. Путин это изменил. В первое десятилетие нынешнего столетия он сделал то, что сделал Кемаль Ататюрк в Турции в 1920-е гг. Из разрушавшейся империи он создал национальное государство, а также обеспечил его устойчивость и определил его цели. Он дисциплинировал плутократов в стране. Он восстановил её военную мощь. Используя все более резкую риторику, он отказался от подчиненной роли России в управляемой Америкой мировой системе, которая была приготовлена ей иностранными политиками и лидерами бизнеса. Его избиратели считают, что он спас свою страну».

«Путин выступает против западной прогрессивной концепции относительно того, каким должно быть будущее человечества. Много лет назад он объединился с традиционалистами, националистами и популистами на Западе и выступил против того, что они сами стали ненавидеть в своей собственной декадентской цивилизации. То, что вызывало у них отвращение, вызывало отвращение и у Путина. Он российский патриот, патриот «во имя Бога и страны». Он отвергает Новый мировой порядок, установленный Соединенными Штатами после окончания Холодной войны. Россия прежде всего, считает Путин. Бросая вызов американцам, он обращается к тем миллионам европейцев, которые хотят восстановить свою национальную идентичность и отобрать утраченный ими суверенитет у наднационального Европейского Союза. Путин также выступает против прогрессивного морального релятивизма западных элит, представители которых обрубили свои христианские корни, обратившись к секуляризму и гедонизму».

«Путин лучше понял новый век, чем его соперники. В XX в. мир был разделен на коммунистический Восток и демократический Запад, тогда как XXI в. определяют другие сражения. Новые разделительные линии проходят между социальным консерватизмом и потакающим своим прихотям секуляризмом, между трайбализмом и транс-национализмом, между национальным государством и Новым мировым порядком. Что касается новых разделительных линий, то Путин находится на стороне бунтовщиков. Те люди, которые выступают за Европу наций де Голля, а не за концепцию Одной Европы, в направлении которой движется Евросоюз, считают Путина своим союзником. И возникает старый вопрос: кому принадлежит будущее? В новых сражениях нового века нельзя исключить, что Россия – как Америка в период Холодной войны – может оказаться на стороне победителей. Сепаратистские партии по всей Европе уже смотрят на Москву, а не через Атлантику. Путин стал символом национального суверенитета в борьбе с глобализмом»¹.

Возьму на себя смелость сказать, что высказанные Крисом Кэлдуэлом мысли относительно Владимира Путина в той или иной степени отражают точку зрения практически всех «традиционалистов, националистов и популистов на Западе», что Станислав Бышок наглядно иллюстрирует многочисленными примерами в своей книге. При этом, сохраняя исследовательскую беспристрастность, он знакомит читателя и с позицией их яростных и непримиримых политических противников. Именно благодаря контрасту между различными, зачастую взамоисключающими традициями, автору данной книги удалось показать очень интересные особенности политической борьбы в современной Европе. Несомненно, что эта работа вызовет неподдельный интерес у политологов и вообще у всех, кто так или иначе интересуется европейскими «правыми» или теми, кто идёт им на смену.

Между тем вполне прогнозируемо и то, что книга станет поводом для негодования у тех, кого страшно раздражает сам факт возникновения «европейского путинизма» и всё более уверенный и предметный диалог между русскими традиционалистами и «традиционалистами, националистами и популистами на Западе». Немало таких найдётся не только в Европе, но и в России. В этой связи почему-то сразу вспоминается круглый стол, прошедший 13 марта сего года в МИА «Россия сегодня» и организованный членом Высшего Совета партии «Единая Россия» Вероникой Крашенинниковой, известной своими левыми взглядами. На своём мероприятии с громким названием «Фашизм XXI века: стратегия, тактика, маскировка» она назвала итальянскую партию «Лига Севера» наследниками итальянского фашизма, а подписание договора о сотрудничестве «Единой России» с «Лигой Севера» «либо высшей степенью некомпетентности, либо высшей степенью авантюризма»².

Вообще со стороны российских «новых левых», встроенных так или иначе в российскую власть или средства массовой информации, всё громче раздаются требования к власти прекратить всяческие контакты с европейскими правыми, огульно обвиняемыми в «фашизме», «расизме» и прочих непристойностях. Всё громче начинает звучать забытая было тема о необходимости сотрудничать исключительно с левыми, как во времена почившего СССР. При этом сторонники «левого уклона» забывают уточнить, а на каких собственно основаниях может быть построен диалог с европейскими левыми у современного Российского Государства. Никто, разумеется, не против, но хотелось бы иметь чёткое представление, что из себя эти самые «левые» на сегодняшний день представляют.

Стало привычным, когда западные неолибералы, совместно с европейскими левыми, сравнивают «путинизм» европейских традиционалистов с фашизмом и объявляют его едва ли не главным препятствием на пути прогресса и развития современной цивилизации, затмевающим собой все «игилы» и «аль-каиды» вместе взятые. Но когда это делают наши соотечественники, да ещё занимающие серьёзные позиции во внутриполитической иерархии, то становится очевидным, что мы имеем дело с серьёзным пробелом в знаниях, касающихся современного европейского политического ландшафта. Или с попыткой использовать этот пробел в каких-то неизвестных целях.

И если позиция неолибералов вполне ясна и прозрачна и не требует, в данном случае, дополнительных разъяснений, то на позиции левых стоило бы остановиться подробнее.

О том, что современное левое движение уже не первое десятилетие переживает не только глубокий идейный кризис, но и кризис идентичности, говорится и пишется давно и много. В контексте противостояния левых и традиционалистов на первых всё же придётся взглянуть более внимательно. Для этого придется совершить небольшой экскурс в прошлое.

Истоки кризиса левого движения следует искать в студенческих беспорядках 1968 г., в результате которых в левое движение влилась «свежая кровь» из числа активных участников бунтов. «Будьте реалистами, требуйте невозможного!». Новые участники привнесли в левое движение и новую политическую культуру. Молодые студенты из благополучных семей принесли с собой дух «элитарности», они были выше «тупого пролетариата, с его примитивными требованиями», благодаря чему каждодневная рутина политической работы стала не модной.

Чтобы избежать обвинения в предвзятости, обратимся к одному из наиболее авторитетных современных российских левых мыслителей Борису Кагарлицкому: «У «новых левых» не было не только стратегической координации, но даже и стратегического мышления. Их лидеры не имели ни малейшего представления о тактике и принципах организационной работы. Им не интересно было настроение большинства общества. Философские и социологические идеи поздних 60-х не обрели политической формы. Показательно, что среди идеологов «новых левых» – куча философов, но ни одного экономиста»³.

«Разрушив культуру компромисса, левые (ни «новые», ни тем более «старые») не были готовы к новой политической реальности жёсткого политического противостояния. Со своей стороны, новые правые (среди которых было и немало повзрослевших участников студенческого движения) подхватили идею о некомпетентном большинстве»⁴.

«Пополнив ряды «старых» рабочих партий, потрясённых неожиданными переменами и реально нуждавшихся в обновлении, вчерашние бунтари в большинстве своём занимали место на самом правом фланге организации, становясь спустя некоторое время проводниками всё того же неолиберального влияния. Поняв несбыточность своих надежд на немедленную революцию, не имея ни четкой программы, ни связи с массовым рабочим классом, презирая мелочные интересы обывателя, они исходили из неизбежности примирения с капитализмом ради осуществления своей культурной программы, которая для них значила гораздо больше, чем возможность не очень им самим понятных изменений в обществе или экономике»⁵.

Постепенно левые сместили центр тяжести своей критики с капитала на государство, сделавшись таким образом прямыми союзниками неолибералов, которые радикализировали эту критику и взяли курс на глобализацию и вытеснение государства из экономической жизни.

«Социокультурная революция левых, произошедшая в 1968 г., и политико-экономическая победа правых постепенно «слились в одну общую струю». Левые говорили о неприятии власти, семейных и общественных структур, провозгласив принципы индивидуального выбора и личных свобод – никаких всеобщих моральных норм, эмансипация и освобождение от авторитарных традиций, тогда как правые отменяли любые ограничения на движение капитала»⁶.

Таким образом в Западном обществе сложился лево-правый консенсус, приведший вскоре к весьма печальным последствиям.

К началу 90-х гг. разрыв между левыми и рабочим классом, трудящимися массами, так сказать, стал свершившимся фактом. «Левые партии постепенно отбросили саму идею социалистического преобразования общества и не претендуют на то, чтобы представлять интересы организованного труда, Различия между левыми и правыми свелись к мелким деталям»⁷.

Более того, на место культа пролетариата в левой идеологии приходит культ меньшинств, а основной задачей государства становится защита интересов этих меньшинств. Основной ценностью общества провозглашается толерантность. В конечном счёте, культура толерантности превращается в «инструмент систематического, последовательного и, что бы ни говорили её адепты, совершенно сознательного подрыва повседневных практик демократии». Идея о «некомпетентном большинстве» обретает устойчивые формы.

Парадоксально, но именно традиционалисты последовательно встали на защиту базовых демократических ценностей от посягательств неолибералов и левых, резонно указывая им, что принадлежность к меньшинству не должна приводить к потере прав, которыми обладают все остальные. Если же принадлежность к меньшинству даёт какие-то особые преимущества, то речь уже идёт о заведомом неравенстве.

Именно идеологический симбиоз либералов и «левых» дал вторую жизнь режиму «позитивной дискриминации» различных групп людей, , ранее подвергавшихся угнетению и притеснению, настоящему или мнимому.

Следует отметить, что проблема получившей широкое распространение в современной Европе «позитивной дискриминации», впервые воплощенной большевиками в Советской России, не утратила своей актуальности и в России постсоветской. И это ещё одна точка соприкосновения для европейских и русских традиционалистов.

«Политика позитивной дискриминации обретает собственную инерцию и превращается из инструмента исправления ситуации угнетённого меньшинства в политический инструмент его институциональных представителей, которых по большей части никто не избирал и не уполномочивал исполнять эту роль.

Подобная практика не только является весьма спорной с точки зрения демократических принципов – замена одной дискриминации на другую отнюдь не отражает торжества равенства, – но и не приводит на практике к улучшению жизни для самих представителей угнетённых групп, особенно если это группы массовые»⁸.

Разрушение традиционных институтов, семейных и общественных норм, культ меньшинств, диктатура толерантности, режим позитивной дискриминации – это всего лишь самые явные плоды совместной деятельности неолибералов и европейских «новых левых». Сюда же можно добавить агрессивную нетерпимость к чужому мнению, которая стала нормой для политической культуры современного лево-либерального Запада. И, конечно же, стоит упомянуть о беспрецедентной русофобии, в которой европейские левые ничем не уступают своим неолибиральным союзникам. Вот лишь несколько примеров:

«Действия России абсолютно неприемлемы. Концепция общества, которая стоит за агрессивными акциями России, не имеет совершенно ничего общего с нашей европейской философией, основанной на взаимном уважении»⁹;

«Мы должны прямо сказать Путину, что Россия обязана уважать и исполнять международные законы»¹⁰;

«Сегодня люди в Алеппо стали жертвами российских военных преступлений. Те, кто совершают данные злодеяния, должны ответить за них, в том числе перед лицом Международного трибунала»¹¹.

Справедливости ради следует отметить, что среди европейских левых существует и противоположная точка зрения, сторонники которой выступают против санкций и за сотрудничество с Россией, но тон в левом движении задают всё же русофобы.

В XXI в., в отличие от XX столетия, можно вполне уверенно говорить, что современные «традиционалисты» и современные «левые» уверенно поменялись местами в вопросах защиты гражданских прав и свобод, вопросах защиты базовых демократических принципов.

Именно левые, взявшие на себя роль верных союзников либералов, проявляют признаки самой мрачной реакции, забывая простую истину, что «любая защита меньшинства может иметь место только после того, как обеспечено уважение к большинству. Между тем, сегодня мы наблюдаем, что в рамках современной лево-либеральной системы постоянное унижение и оскорбление большинства становится нормой политкорректной культуры».

Как бы это парадоксально ни звучало, но на защиту базовых принципов демократии, таких как консолидация большинства, объединение граждан в массовые организации, отвергаемых левыми и либералами, встают именно европейские традиционалисты. В этом контексте «путинизм», как бы ни относиться к этому термину, можно определить как сочетание сильной государственной власти голлистского типа с традиционализмом в гуманитарной сфере. Это сочетание находится в процессе реализации в России, но при этом существует в основном лишь в виде идеи в современной Европе. Идеи, однако, зачастую имеют последствия и имеют свойство менять мир.

«В основе нации лежит идея, – писал Освальд Шпенглер. – В этих потоках общего существования имеется глубинная связь с судьбой, с временем и историей, оказывающаяся иной во всяком конкретном случае, определяя также отношение народа к расе, языку, стране, государству и религии»¹².

Многие евроатлантические страны фактически пошли по пути отказа от своих корней, в том числе и от христианских ценностей, составляющих основу западной цивилизации. Отрицаются нравственные начала и любая традиционная идентичность: национальная, культурная, религиозная или даже половая. Проводится политика, ставящая на один уровень многодетную семью и однополое партнёрство, веру в бога или веру в сатану… Праздники отменяют даже или называют их как-то по-другому, стыдливо пряча саму суть этого праздника – нравственную основу этих праздников. И эту модель пытаются агрессивно навязывать всем, всему миру.

Владимир Путин, президент России¹³

Они поставили политкорректность выше здравого смысла, выше вашей безопасности и выше всего остального. Я отказываюсь быть политически корректным.

Дональд Трамп, президент США¹⁴

Маятник качнулся в правильную сторону

Однажды, только ты поверь, маятник качнётся в правильную сторону.

Егор Летов, гр. «Гражданская оборона»¹⁵

5 ноября 2016 г., за три дня до выборов нового президента США, я прогуливался со знакомым американским политологом по Москве. Мы обсуждали будущее американо-российских отношений и в целом глобальные мировые процессы. Перспективы мира во всём мире вырисовывались крайне мрачные. По дороге мы зашли в книжный магазин «Библио-Глобус», где сразу же направились в отдел политической литературы. Мой американский коллега не знал русского языка, но по обложкам новинок понял, что Дональд Трамп русским куда более интересен, чем вероятный будущий президент США Хиллари Клинтон. В книжных Нью-Йорка, сказал американец, всё совсем наоборот. “We Russians tend to believe in miracles, in Trump’s victory for instance”¹⁶, – улыбнулся я.

9 ноября 2016 г., на следующий день после американских выборов, я был в Минске. В ту неделю в белорусской столице проходила серия конференций, посвящённых самым различным темам: от интеграционных процессов на постсоветском пространстве до сохранения памяти о Великой Отечественной войне и противодействия историческому ревизионизму. Как раз о недопущении переписывания истории говорили утром 9 ноября в Белорусским государственном музее истории Великой Отечественной войны. Первый выступающий, завершив свой доклад, внезапно добавил: «Кстати, судя по последним данным, на американских выборах с большим отрывом лидирует Трамп». И дальше произошло нечто совершенно нетипичное – весь зал, в котором присутствовали люди разных возрастов и политических взглядов, взорвался аплодисментами. В какое же всё-таки интересное время мы живём, подумал я тогда, присоединившись, впрочем, к овациям. (Позже я узнал, что российская Госдума тоже встретила известия из-за океана аплодисментами.)

20 января 2017 г. в Вашингтоне, на фоне непрекращающихся скандалов и протестов леволиберальной и не только общественности, проходила инаугурация 45-го президента США Дональда Джона Трампа. В Москве это событие тоже отмечали. Правда, совсем иначе и не только в американском посольстве. Впервые на моей памяти русское экспертное и околополитическое сообщество самостоятельно праздновало инаугурацию президента США. Для этого был снят лофт на верхних этажах здания Центрального телеграфа, что на Тверской. Угощаясь шампанским и пирожками, участники наблюдали за происходившей в Вашингтоне процедурой в режиме реального времени и делились друг с другом своими впечатлениями. На вопрос журналистов Associated Press, что же всё это значит, я тогда ответил: «Это чудно, но здорово, что русские отмечают инаугурацию американского президента. Это знамение времени. В последние годы отношения между США и Россией были максимально напряжёнными, а Трамп видится многим в нашей стране именно тем человеком, который, в отличие от своего предшественника, способен вести более реалистическую внешнюю политику»¹⁷.

В России, действительно, исторически весьма амбивалентное отношение к США и Западу в целом. Отношение это не является константой, но меняется вместе с политической конъюнктурой, порой стремительно. Так, например, в принятой в начале 2013 г. Концепции внешней политики РФ наша страна обозначалась «неотъемлемой, органичной частью европейской цивилизации»¹⁸, а в новой Концепции, одобренной три года спустя, этот пассаж уже отсутствовал, да и само слово «цивилизация» встречалось реже¹⁹. Безусловно, изменения в тексте были обусловлены резким ухудшением отношений между Россией и Евросоюзом. Но может ли зависеть культурная, цивилизационная отнесённость страны от нестабильных внешнеполитических трендов?

В этой небольшой статье нет места для сколько-нибудь удовлетворительного раскрытия темы спора славянофилов и западников, споры эти в России имеют глубокую историю и стройную систему аргументов и контраргументов. Пройдусь по верхам, не претендуя ни на что большее. «По мнению самих русских европейцев, – писал в 1871 г. философ Николай Данилевский, – Россия только ещё стремится сделаться Европой, заслужить её усыновление»²⁰. При этом Россия свой путь на Запад держит весьма неуклюже, шаг вперёд – два шага назад. Слабый намёк на демократические реформы прерывается угрюмой волной реакции, что, конечно, выводит западников из себя. Страну поначалу воспринимают как нерадивого подмастерье, а потом, когда она продолжает упорствовать в своей нерадивости и реакционности, начинают просто ненавидеть, конечно, не всегда проговаривая это до конца. «Как же в самом деле было не ненавидеть Россию, – говорит Данилевский, – грозную защитницу и охранительницу здравых начал общественного порядка, – этому сброду демократов и революционеров всех цветов?.. Наши прогрессисты также не смущались ненавистью европейского общественного мнения [к России], также находили её естественной, но только не гордились ею, а стыдились её, как заслуженного наказания за наши антипрогрессивные стремления»²¹.

Европа, по Данилевскому, склонна негативно интерпретировать всё, что делает Россия, особенно если в своей «неправильной» политике страна достигает успехов. Впрочем, с точки зрения её внешних критиков, а также солидаризирующихся с ними внутренних «западников», никакими реальными успехами усилия России увенчаться не могут в принципе. Как, действительно, у отсталой, тиранической и вообще недостаточно европейской «тюрьмы народов» может получиться что-то дельное? Да даже турки, если вдуматься, лучше неё! «Вместо филэллинов Европа (в особенности же Англия) наполнилась туркофилами, – описывает Данилевский картину, весьма напоминающую события дня сегодняшнего. – Все стали находить, что не магометанство и не турки – враги Европы и её культуры, а славяне и представительница их Россия»²².

У нас разные пути, считает русский философ. Это вовсе не значит, что они абсолютно противоположны и никогда не могут совпадать. Очень даже могут. Другое дело, что всегда следует различать свои интересы и чужие. «Нам необходимо, – указывает Данилевский, – отрешиться от мысли о какой бы то ни было солидарности с европейскими интересами, о какой бы то ни было связи с той или иной политической комбинацией европейских держав и прежде всего приобрести совершенную свободу действий, полную возможность соединиться с каждым европейским государством под единственным условием, чтобы такой союз был нам выгоден, нимало не взирая на то, какой политический принцип представляет собой в данное время то или другое государство»²³.

Философ призывает к внешнеполитическому реализму и уважению реально существующего «цветущего многообразия» мира, где каждое государство имеет возможность сохранить свою уникальность и следовать своей судьбе, не копируя других и не растворяясь в окружающей реальности. «Всемирная ли монархия, всемирная ли республика, всемирное господство одной системы государств, одного культурно-исторического типа – одинаково вредны и опасны, – предупреждает Данилевский, – ибо опасность заключается не в политическом господстве одного государства, а в культурном господстве одного культурно-исторического типа, каково бы ни было его внутреннее политическое устройство»²⁴. По мнению автора, идеал русских западников – «в воцарении не мнимой, а действительно столь любезной им общечеловеческой цивилизации»²⁵.

Осуществление этого идеала, ведущее к «концу истории», крайне опасно, ибо «больше клятвы не могло бы быть наложено на человечество, как осуществление на земле единой общечеловеческой цивилизации… Не в том дело, чтобы не было всемирного государства, республики или монархии, а в том, чтобы не было господства одной цивилизации, одной культуры, ибо это лишило бы человеческий род одного из необходимейших условий успеха и совершенствования – элемента разнообразия»²⁶. Здесь нельзя снова не перекинуть мостик ко дню сегодняшнему, когда самоназванные поборники мультикультурализма, и в индивидуальном порядке, и через доступные им государственные рычаги, делают всё возможное, чтобы дискредитировать, маргинализовать и лишить законного слова те политические силы, которые выступают за сохранение национальной культуры и идентичности европейских народов перед лицом глобализации и массовой миграции. В новом мире сторонники национальных идеологий, парадоксальным образом, становятся настоящими защитниками культурного разнообразия, тогда как поборники толерантности и мультикультурализма оказываются приверженностями унификации и стирания устоявшихся этнокультурных границ. Вспомним один из центровых лозунгов радикальных левых: «Наше Отечество – всё человечество».

Идеи, схожие с воззрениями Николая Данилевского, на несколько лет позже (1875 г.) доносил до своих читателей другой русский философ Константин Леонтьев: «Идея всечеловеческого блага, религия всеобщей пользы, – самая холодная, прозаическая и вдобавок самая невероятная, неосновательная из всех религий»²⁷.

По убеждению автора, «равенство лиц, равенство сословий, равенство (т.е. однообразие) провинций, равенство наций – это всё один и тот же процесс; в сущности, всё то же всеобщее равенство, всеобщая свобода, всеобщая приятная польза, всеобщее благо, всеобщая анархия либо всеобщая мирная скука»²⁸.

В известном смысле, Данилевский и Леонтьев стали первыми в истории «евроскептиками», хотя идея единой Европы на тот момент была ещё далека от фактической реализации в рамках Европейского союза. Ещё во второй половине XIX в. Леонтьев предрекает: «Практику политического гражданского смешения Европа пережила; скоро, может быть, увидим, как она перенесёт попытки экономического, умственного (воспитательного) и полового, окончательного, упростительного смешения»²⁹.

«Какой ценой должно быть куплено подобное слияние?, – задаётся вопросом русский мыслитель. – Не должно ли будет это новое всеевропейское государство отказаться от признания в принципе всех местных отличий, отказаться от всех, хоть сколько-нибудь чтимых преданий, быть может… (кто знает!) сжечь и разрушить главные столицы, чтобы стереть с лица земли те великие центры, которые так долго способствовали разделению западных народов на враждебные национальные страны»³⁰. Здесь Леонтьев как будто пророчествует о двух кровавых мировых войнах, первая из которых, по утверждению американского президента Вудро Вильсона, была «войной за то, чтобы покончить со всеми войнами» (the war to end all wars), а вторая чуть на самом деле не объединила континент под гегемонией гитлеровской Германии. Впрочем, если брать времена сегодняшние, то многочисленные поджоги и взрывы в европейских столицах сейчас ассоциируются вовсе не с европейскими акторами.

В 2016 г. был издан совместный доклад двух российских интеллектуалов – историка Алексея Миллера и политолога Фёдора Лукьянова «Отстранённость вместо конфронтации: постевропейская Россия в поисках самодостаточности»³¹. Этот текст, насколько можно судить, не получил должного внимания и обсуждения в экспертных кругах, что представляется крайне несправедливым. На мой взгляд, авторы поставили, возможно, важнейшие за последнюю четверть века вопросы о внешней политике России и нашей культурно-политической идентичности. При этом исследователям удалось практически невозможное – выйти за рамки почти двухвекового противостояния западников и славянофилов. При этом самих авторов, в силу их профессиональной отнесённости (Миллер – профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге и Центрально-Европейского университета в Будапеште, Лукьянов – профессор Высшей школы экономики), следовало бы, по-видимому, отнести к западникам.

Алексей Миллер и Фёдор Лукьянов отмечают, что за два с половиной десятилетия новейшей истории Российской Федерации общественно-политическая мысль страны спринтерским темпом прошла путь длиною в полтора, а то и два столетия. «В начале 1990-х гг. Россия впервые в истории жила в ситуации полной духовной и даже политической победы «западников», хотя интеллектуальные и моральные характеристики нового издания «западничества» оставляли желать лучшего», – пишут авторы³². Я достаточно отчётливо помню младшие, да и средние классы школы, когда люди, говорившие о каком-то особом пути России, отличном от Западного, считались маргиналами, а патриотизм, не говоря уже о русском национализме, воспринимался как некая девиация или, в лучшем случае, безобидное чудачество и пропащее ретроградство. Причём вера в безальтернативность «Западного выбора» была распространена не только в среде городской интеллигенции, выживавшей временными подработками сторожами, но и среди бывшего рабочего класса.

Россия, как тогда представлялось, снова прочно встала на предложенный «западниками» пусть в сторону Европы, с которого свернула за 70 лет до этого. Впрочем, если быть точным, то после падения коммунизма и наступления фукуямовского «конца истории»³³, идти, собственно, было больше и некуда. Казалось бы, растворению русских в глобальном постисторическом Западе уже ничего не могло воспрепятствовать. Ничего – кроме самого Запада. С огромным удивлением Москва в какой-то момент осознала, что Запад-то как раз не готов с распростёртыми объятиями принимать её в джентльменский клуб «для взрослых». «Отношения России и Европейского союза в эпоху «стратегического партнёрства», а именно так они официально характеризовались после подписания в 1994 г. Соглашения о партнёрстве и сотрудничестве, были парадоксальны, – напоминают Миллер и Лукьянов. – ЕС де-факто руководствовался на российском направлении моделью отношений, которая применялась к странам-кандидатам [на вступление], то есть партнёр должен был приспосабливаться к институту, а не наоборот. Однако Россия… не претендовала на членство в Европейском союзе… Соответственно она не понимала, почему должна в одностороннем порядке адаптироваться к нормам и правилам, предлагаемым Евросоюзом, последний же даже не рассматривал другие варианты взаимодействия»³⁴. Самым далеко идущим предложением со стороны Европейской комиссии была идея её председателя Романо Проди, который в 2002 г. призвал разделить с Россией «всё, кроме институтов». «В переводе с политического языка, – пишут российские авторы, – это означало, что Москва должна была принимать нормативно-правовую базу ЕС, не имея возможности на неё влиять»³⁵.