Kitobni o'qish: «Волчина позорный»

1. Глава первая.

Дробь, судя по свисту в воздухе, была картечью диаметром больше пяти миллиметров, с которой ходят на кабана. Она вырывала куски штукатурки с угла камышитового дома, дранка под ней тоже отлетала мелкой щепкой в кусты палисадника, а глиняная пыль с изуродованного дома сеялась горстями на милицейскую фуражку и погоны капитана Маловича.

– Чикаго, мля! – сказал сам себе Александр Павлович. Он в каком-то кино видел перестрелку мафиозных семей в Америке. – Эй, Тимонин, ты уже двенадцатый раз шмаляешь по собственному дому! Рублей пятьсот на ремонт уйдёт. А у меня даже пистолета нет.

Чего ты за сарай спрятался? Подойди и расстреляй меня в упор. Нет пистолета. Честно. Иди, стреляй. За убитого «мусора» на зоне в авторитете будешь. «Сявки» чифир станут носить днём и ночью, да портянки тебе стирать. На тяжелые работы «кум» тебя, Гена, сроду не пошлёт. И шконку дадут возле окна. Давай, стреляй в упор! Чего как баба ныкаешься от безоружного?

– Чё, точно без ствола ты? Не фуфлыжишь? – крикнул Тимонин и закашлялся. На последней отсидке туберкулёз словил. – Ну, тебе молиться перед смертью не надо. В «мусарне» все атеисты. Тогда, извиняй, как тебя там?

– Капитан Малович,– громко оповестил Александр Павлович Тимонина и всех любопытных, наблюдающих из своих окон за редким явлением. Стрелять в милиционера могли себе позволить очень немногие даже в семидесятые годы. Не принято было. Значит Тимонину терять было совсем нечего. Он жену с любовником поймал в сене на задворках и обоих порешил. Сразу померли.

Скорую не вызывал никто. Сразу соседи побежали в милицию и сказали, что после того, как он пристрелил изменщицу с хахалем, Генка взял ружьё, патронташ и пошел за сарай, ждать бригаду задержания. Сдаваться, понятно было, не хотел. Но начальник отдела послал одного Маловича. Зачем на одного психа целую бригаду натравливать? Только труповозка и приехала. В неё Тимонин не стрелял. Ему бы, бедолаге, убежать, конечно, подальше, чтоб найти не смогли. А он, придурок, вроде бы милицию решил наказать, как будто это она Верку под шустрого кладовщика промбазы подкладывала. Дурак, в общем, Генка.

– Слышь, капитан, твою мать! – Тимонин всадил в два ствола по патрону и громко защёлкнул замок над курками. – Я тебя кончу, чтоб ваша контора не совалась в семейные дела трудящихся. Это наше с Веркой дело – разбираться между собой, а не ваше. Но потом и сам застрелюсь нахрен. Один чёрт – на зоне от «тубика» сдохну раньше, чем мне лоб натрут зелёнкой. А дотяну до «вышака» – тоже не радость. Так что судить ты меня не отдашь, не радуйся!

Он вышел из-за сарая и бегом рванул к углу. Малович аккуратно снял и уложил на завалинку фуражку, предварительно стряхнув с неё желтую пыль. Прислонился к углу и, когда Тимонину оставалось пробежать метра три, кувырком, сжавшись в почти в шар, выкатился Генке под ноги. Потянул сбоку от себя ствол, одновременно прокручивая приклад вокруг рук, и моментально забрал двустволку. Генка Тимонин ничего не понял и остановился. Даже рот приоткрыл. После чего получил ощутимый толчок прикладом поддых и сел на корточки.

– Верку с кем застукал? – спросил Александр Павлович.

– С Лёхой кладовщиком промбазы. С Батуриным. Я их пару раз бил обоих. Пообещал застрелить если опять попадутся. Слово, вишь ты, у меня закон. Железное.

– Ну, пошли к нам для начала, – Малович поднял стрелка и подтолкнул в спину. – Убегать не надо. А то я два твоих заряда в ноги тебе всажу. Пустяк же. И на зону хромых без проблем берут. Варежки шить – ноги не главное. Но тебе это на кой чёрт?

– Вот падаль эта Верка, – плюнул Генка под ноги. – Отец говорил – не женись на ней. Профура она. Нет, у меня ж своё мнение. Оно главное! Ладно. В центральное управление идти или куда?

– В центральное, – Малович надел фуражку, закинул ружьё за плечо и они через полчаса уже сидели у следователя в большом кабинете с решетками.

– Всё, Лёва, я пошел, – Александр Павлович посмотрел на часы. – У меня день рожденья завтра. Тридцать три годочка отшлёпал по земле-матери. Надо сладостей прямо на кондитерской фабрике купить. Свежак!

– Ты один задерживал? – спросил следователь.

– Ну, – Малович улыбнулся. – Вова Тихонов мой сейчас на завтра мясные продукты закупает. У него ж «москвич». Есть куда складывать.

– Тогда пишу на тебя одного полковнику рапорт о задержании седьмого апреля семьдесят первого года вооруженного преступника. В десять тридцать. Так? Ладно, давай.

Гуляла у Александра Павловича во дворе за пятнадцатиметровым столом, составленным из восьми обычных, которые соседи принесли, вся родня без дошкольников, милиционеры, кроме дежурных и друзья, которыми жизнь Маловича баловала как добрая бабушка любимого внука. И то тебе – на, и это можно, да и остальное бери. Всё тебе одному! Хорошие были друзья. Спортсмены, музыканты, строители, учителя, медики и даже один капитан милиции, лучший друг и напарник Володя Тихонов. Жена Зина Шуру любила, сын Виталий рос правильным пацаном. С утра вместе с отцом поднимал, как мог, ось от вагонетки, безропотно бегал в магазин за хлебом, сахаром и солью, учился в четвертом классе без троек, ходил в секцию лёгкой атлетики и, главное, знал наизусть устав патрульно-постовой службы. Потому, что не видел себя в будущем никем другим, а только милиционером.

Сидели более, чем до полуночи. Старший брат Борис отлично играл на баяне, все пели, танцевали и желали Александру пережить возраст Христа минимально в три раза. Разошлись все пешком около часа. Кустанай – город небольшой и к семидесятым годам очень тихий. За десять последних лет милиция при новом начальнике как-то без напряга успокоила шпану, бандитов и разбойников. Хулиганы теперь тоже особо не резвились даже на окраинах и народ спокойно гулял вечерами по маленькому, но очень зелёному, очень уютному городу.

В нём было пять кинотеатров, театр драмы, четыре музея, пятнадцать аккуратных пристойных и культурных кафе, работающих допоздна, парк с лебедями в пруду да ещё с десятком таких удивительных аттракционов, каких и в Москве не так уж много.

– Я, чтобы успеть на день рождения подарок дорогой сделать, представил тебя к званию майора. – шепнул перед уходом начальник одела уголовного розыска полковник Лысенко. – Не успели, бляха, подписать в республике. Зам. начальника ихний с аппендицитом выпал из службы. – Но через неделю погоны поменяешь точно. Хотя мы служим не ради звёздочек, да?

– Ясный перец! – махнул рукой Малович. – Только чтобы народ как в сказке жил. Где только феи добрые вокруг, милые гномики, добрые волшебники-помощники, компартия СССР и мы рядышком со всем этим благолепием.

Начальник держал жену под руку, погрозил Александру пальцем, но возражать хорошей мысли подчинённого не стал. Улыбнулся и покинул двор почти ровно, без колебаний ног да поддержки супруги. После них ушел брат Борис с женой Аней. Он в знак одобрения праздника стукнул Александра по плечу. Крепко. По-братски. Старший брат был мастером спорта по лыжам и руку имел тяжелую. Но младший брат тоже заработал звание мастера спорта. Только по лёгкой атлетике. И потому плечо имел крепкое. То есть Борис не заметил, что попрощался с перебором, но и Александр тоже не обратил на перебор внимания.

– Когда тебе дадут полковника, – покачиваясь молвил старший брат. – Тогда я подарю тебе песню про отважных полковников. Напишу сам музыку и слова. Будешь петь её с коллективом на работе во время развода.

Они громко заржали, не смотря на принадлежность к интеллигентным профессиям. Борис работал корреспондентом в областной газете. Поржали и Аня увела Бориса, а Зина утащила мужа к забывшимся и в таком состоянии допивающим до дна всё оставшееся гостям.

– Вот тебе тридцать три года, блин! – старлей Никифоров забросил из рюмки в глотку сто пятьдесят армянского. – А где твои ученики-апостолы? Кто примет от тебя мастерство? Христос в тридцать три…

– Ну, ты договоришься спьяну! – прикрикнула на него Зина Малович. – Может Сашку ещё и распять предложишь? Чтоб воскрес завтра с утра и стал богом храбрых милиционеров?

– Так он и сейчас бог, – строго глянул на старлея капитан Дымко. – У тебя, опер, сколько задержаний?

– Двенадцать, – гордо сказал Никифоров, закусывая солёным сырым груздем «московскую». – За пять лет. В год по два, иногда и по три выходит. Нормально же?

– Вот утри сопли и не приставай к дяденькам, – Дымко налил себе ещё сто. – Учись. Тренируйся. У Палыча за десять лет пятьсот тридцать… Сколько там ещё, Шурик?

– Пятьсот тридцать девять, если сегодняшнее считать, – Малович тоже жевал груздь, но не пил. – Это официально. Да не занесённых в талмуд начальника, мелких всяких, около полусотни наберётся. А чё? Ловлю пока клюёт. Как все рыбаки.

Народ за столом развеселился и сперва поаплодировал Маловичу, а потом без баяна исполнил песню «Забота у нас такая!». После песни все стали прощаться, обниматься, желать имениннику самого-самого и всегда его получать, а также жить до ста и чуть раньше стать генералом.

Утром Зина спросила мужа.

– Саша, рассола налить?

– С какого бы? – умываясь, ответил Малович. – Я после восьми вечера капли на язык не капнул. Мне сегодня начальник обещал дело новое подсунуть. Гад! А мне бы натурально во Владимировку сгонять. Васька Короленко позвонил, сказал, что мотоцикл мой наладил. Забрать надо, да на рыбалку прямо там укатить. В котловане под Каракадуком сазан уже как поросёнок. И это в апреле, блин!

-А чего это Василия самого не было вчера? – Зина убирала со столов и носила посуду к колодцу в конце двора.

– А он в командировке. Послали в Омск новый бензовоз получать. На старом он девять лет по степям прыгал. Но подарок через сестру мою, через его жену передал. Во! Часы «Слава». Непромокаемые, нетеряемые и ничем не разбиваемые. Конкретно для оперативников угрозыска.

Начальник Лысенко в отличие от Маловича пил до упора, а потому утром смотрелся жалко. Потел, держался за голову и, почти не отрываясь, заливал в себя холодную воду из графина.

– Шура, – сказал он хрипло и тихо. – Езжай к ОБХССсникам областным. Найди Семёнова. Они сейчас шмонают экономистов нашей швейной фабрики «Большевичка». Туда чеши сразу. Но фабрика – это их дела. Пусть свою ямку копают. Но там прямо во время проверки завхоз пырнул ножом зама главного бухгалтера. Ну, вроде за то, что зам главбуха его подписи на складских расходных ордерах подделал и завхоз влетел таким макаром на тридцать восемь тысяч. Это ему пять лет тянуть в «четвёрке» Кустанайской.

Иванов, завхоз, забежал в кабинет, при ОБХССниках ткнул его в пузо ножиком, из столовой его взял, и успел убежать. Ну, сам понимаешь. ОБХССники же там только были. Они и муху – то не поймают. Они бумажки умеют листать. Он и смылся. Шустрый. Заместитель бухгалтерский в больничке. Вроде выживет. Но Иванова, Шура, надо отловить. И потом разобраться – подделывал зам подписи или нет. В любом случае – уголовщина. Да этот Иванов, говорят, маленьким ножом ударил. А сам здоровый как шкаф для посуды. Был бы тесак побольше – хана мёртвая бухгалтеру однозначно. Достань мне его, капитан. Всё. Башка рвётся на детали. Иди, Шура.

Малович нашел Семёнова и выяснил нюансы. Завхоз пока ещё без ножа полчаса орал на зама главбуха, таскал Семёнова за рукав на склад и говорил, что если по расходному ордеру товар ушел, то должна быть копия бумаги с печатью завхоза. А её нет. То есть этот козёл товар пихнул, деньги с кем-то поделил и сам написал бумажку с росписью Иванова. Но у Иванова, действительно, совсем другой почерк. Проверяли. А подпись вроде похожа, но печать другая. Бухгалтерская.

– Мы его помнём после больницы,– сказал Семёнов. – И всё установим. Только Иванова ты поймай. Он и нам нужен, и вам. Преступление, очень возможно, двойное. Экономическое и уголовное. Давай, Малович. Страна ждёт в напряжении правды или истины!

И Малович пошел на склад. У «Доски почета» во дворе остановился и долго смотрел, внимательно, на лицо завхоза. Доброе лицо крупного мужика. Они, большие, почти всегда добрые.

– А он сверху, когда подрезал бухгалтера, сюда не забегал? – спросил Александр Павлович тётку в синем рабочем халате со счётами в руках.

– Влетел как скипидаром политый в одно место, – зашептала тётка. – Сразу переоделся в брюки нормальные и куртку замшевую. Взял портфель. В него кинул бритву, кусок колбасы, хлеб и три блокнота каких-то. Потом убежал. По дороге плечом чуть стеллаж не снёс. Бугай здоровый. Хотя вообще – он мужик честный. Так я скажу, и все подтвердят.

– Да! – закричали вразнобой из разных концов склада.– Иванов просто так никого не тронет. Значит, довели до крайности человека.

Малович вышел во двор и сел на какой-то ящик с суровой надписью «не кантовать». Думал он минут двадцать. Сам с собой разговаривал, возражал себе и соглашался.

– Убежал минут сорок назад. Так выходит. Куда? – Александр Павлович потёр лоб. – Если спешил, значит, денег много взять не успел. Не на складе же он их, блин, держит. Если они вообще есть. А с маленькими деньгами можно вырваться максимально в деревню на автобусе.

Он вернулся на склад.

– Родственники в области есть у Иванова? – спросил он тётку со счётами.

– В Фёдоровке, по-моему. То ли дочь с мужем, то ли вроде двоюродный брат. Путаю я. Но кто-то есть.

– Значит, туда он не поедет, – хмыкнул Малович и во двор вышел. – Раз на работе знают про родственников – не поедет. А вот на какую – нито турбазу – вполне может. Неделю там отсидится, тихо приедет в город ночью, деньги возьмёт и самолётом – на Украину куда-нибудь. В райцентр тамошний. Рабочим на посевную. Кто там будет искать? Так. Вот на самую ближнюю турбазу он поехать запросто может. Потому, что сначала начнут искать в деревне, потом хоть где, но только не на ближних турбазах и в домах отдыха. Так он должен подумать. И потому именно на самую близкую и поедет. Так как милиция, он скорее всего в таком духе соображает, стопроцентно искать начнет на тех турбазах, которые подальше от города, поглубже в каком-нибудь очень удалённом лесу. Значит поеду и я за ним на самую ближайшую. В «Сосновый бор».

Малович вернулся в милицию, взял свободный мотоцикл с коляской и без особой спешки поехал за двадцать километров в санаторий с этим же названием, рядом с которым пять лет назад построили домишки летние для тех, кто хочет за пару дней душу отвести либо с девочкой, либо с водочкой.

В регистратуре турбазы девушка долго искала в трёх журналах Иванова, но не нашла.

– А он точно именно к нам поехал? Может в санаторий? Рядом тут.

– Нет, на санаторий не потянет Иванов ни по деньгам, ни по показаниям лечебным. Нет у него медкарты, – стал размышлять Александр Павлович. -

Но куда-то подальше он, если не дурак, не рванёт. Он точно уверен, что искать будут вдали от города. Здесь где-то Иванов. Здесь.

Малович оставил мотоцикл на турбазе возле крыльца администрации и вышел на трассу к остановке автобуса. Там три бабушки продавали из мешков семечки. У каждой рядом лежали, вставленные друг в друга, газетные кульки вместимостью ровно на стакан.

– Здрассте, – Малович купил у каждой по стакану, грыз и расспрашивал. -

А здесь часа полтора назад из городского автобуса не выходил мужчина с портфелем? Портфель маленький, а вот дядя огромный. Вот такой!

Он руками изобразил примерные габариты Иванова. Одна бабуля задумалась и через пару мгновений шлёпнула себя по коленке.

-Так как же! Был таковой! Но приехал на такси. Вон там вышел. Я ему крикнула, чтоб семечек купил. А мужчина с виду приличный, кстати, и здоровенный, отмахнулся и пошел в лес.

-Не на турбазу? Не в санаторий? – переспросил Малович.

– Да говорю же – в лес,– бабушка обиделась и отвернулась. – Я пока в своём уме. Мы трое и обсудили мужика, да, девочки? Мол, ладно бы с девахой пошел в бор, а то сам-один, да ишшо с портфелем. Чего ему там с портфелем делать? В портфеле же книжки носят. Не поедет человек за двадцать километров в лесу читать этого… ну…

– Толстого, – вспомнила великого писателя вторая бабуля.

– Не поедет, – подтвердил Александр Павлович. – А там что есть, в той стороне?

– Так озеро же. Лодочная станция для отдыхающих. Платишь рупь, лодку берёшь и хоть весь день катайся, вёслами размахивай. А на тот берег переплывёшь – так там густой лес вообще. Кто выпить любит на природе – неделями в том лесу живут. Понастроили шалашей и спят в них ночью, а днём пьют, рыбачат, костры палят, уху варят и рыбку жарят. Тут озеро рыбное, – бабуля даже губами причмокнула. – Скусная тут рыбка. Чебак, золотой карасик. Дед мой на ближнем бережке ловит по субботам.

– А сразу на ту сторону озера отсюда я пройду? Ну, туда, где шалаши?

– Да запросто, – подключилась третья. – Вон туда шлёпай. Будет щит стоять «Берегите лес от пожара». После него дорожку увидишь, тропинку. По ней или пёхом, или только на мотоцикле. Узкая тропка-то. Вот она выводит на шалаши. Их там штук двадцать. Какие по – над берегом. А какие прямо в лесу. Да найдешь, не сумлевайся. Весной там пока навряд ли кто жить будет. Ну, а леший их знает. Может, кого жена выгнала, так в шалаше переждать пока она утихомирится – самое то. Взял бутылки три-четыре и отдыхай. От водки вред, конечно, но тепло. И весной не замёрзнешь ночью.

Малович ещё минут пять вежливо постоял возле говорливых старушек, попрощался, поблагодарил и пошел к той тропинке. Она аккуратно огибала сосны, сухая хвоя под ногами охала, ломаясь, а на верхних ветках деревьев гудели, пищали и ворчали разные птицы. Кто-то отчаянно матерился на берегу. Рыбак, конечно. Сорвался, видать, карась.

Наконец сквозь щели между стволами стали проглядываться шалаши. Как раз такие, в которых с милым натуральный рай. Добротно вколоченные наискось основы из стволиков толщиной в руку, а поверх – сосновые лапы-ветки. Очень плотно прилаженные и утрамбованные. Ливень эту накидку не прошибёт. Шалашей было больше, чем думали бабушки на остановке. Ну, штук пятьдесят, не меньше. Капитан Малович замаялся ходить от одного к другому. Они же не в ряд стояли, а, наоборот, вразнобой. Чтоб отдыхающие сами себе не мешали и чужих разговоров не слышали.

Сел Александр Павлович возле одного из них, снял с пояса фляжку, глотнул холодной воды и на лицо брызнул. Устал слегка. Вчера хоть немного, но пил-таки за свои тридцать три года. Сидел он, осматривался и вдруг метров за двадцать от себя увидел торчащую подошву ботинка. Размер обуви – примерно сорок пятый. Тихо подошел, глянул внутрь. На хвойном настиле лежал огромный мужик. На лицо он уложил портфель, руки сунул под голову и храпел.

– Ничего себе нервы у дядьки, – ухмыльнулся Александр Павлович. – Пырнул пером человека, живой он или помер не знает, но спокойно спит. Чего ж он с такими как канаты нервами за нож схватился? Да, мля! Жизнь не перестаёт удивлять.

Малович отвел назад ногу и влупил ботинком по подошве. Мужик убрал портфель, увидел милиционера, вскочил, как пружиной подброшенный, и снёс Маловича, да плечом правую сторону шалаша выбил. Бежал он быстро, но не долго. Мастер спорта по лёгкой Шура Малович метров через двадцать его догнал и аккуратно толкнул в спину, после чего мужик весом килограммов под сто тридцать влетел лбом в сосну и рухнул так тяжело, что хвойный наст взлетел на метр вверх, засыпал быстро отрубившегося беглеца полностью и по пояс – милиционера.

Малович посидел минуты две рядом, потом достал наручники, подтянул на поясницу руки и «браслеты» защёлкнул. Ещё минут через десять мужик оклемался от лобового столкновения с толстой сосной и перевернулся на спину, с удивлением разглядывая человека в милицейской форме.

– Ты Иванов? – спросил Малович тихо.– С «Большевички»?

– Русанов живой? – спросил Иванов с нетвёрдой надеждой. Глаза его были печальны. Губы дрожали. – Я ничего не помню. Бред! Не помню, что его резал. Как в столовой ножик схватил – помню. Побежал в кабинет – тоже помню. И вроде кинулся на эту сволочь. Значит, воткнул ножик?

– Воткнул, – кивнул Александр Павлович. – Теперь надо ехать и разбираться. Если выясним что ты был не в себе, в состоянии аффекта, и имел к Русанову личную неприязнь, то пойдёшь в «четвёрку» на год. Или условно осудят. А если хотел таким образом свои махинации прикрыть, которые Русанову известны, то лет семь корячится тебе. Ну, если заместитель выжил. А если нет, то…

Мля! – Иванов закатил глаза, поднял лицо к небу, кусками проглядывающему сквозь сосновые верхушки. – Он меня, сучара, наказал на крупную сумму подлогом документов. Думаю, разберутся. Лишь бы он, тварь, выжил. Можно вопрос?

– Да хоть три, – улыбнулся капитан.

– Вы как меня нашли? – Иванов собрался с силами и сел, упираясь сзади руками в землю. – Никаких улик. Я даже ножик с собой забрал. Хотя у вас моих отпечатков нет, чтобы сравнивать. И ж тихий вообще-то. А мы, понимаешь, с женой хотели кооперативную квартиру купить. Дочь в совхозе с мужем живёт. А мы в халупе пятьдесят первого года рождения. Саманный дом на краю города. Сыплется всё. Ремонт бесполезно делать. Собираем деньги, копим, занимаем. Немного осталось. И тут на горб тридцать восемь тысяч недостачи. Или выплачивай, или в тюрьму. Но я, мля, гроша не стырил за всю жизнь чужого. Государственного – тем более. Но как ты, капитан, меня вычислил? Я даже таксисту переплатил с просьбой не говорить, что здоровенного мужика в замшевой куртке видел. Не то, что не вёз сюда, а вообще не видел. Он обещал.

– Ты ж вон какой большой, – улыбнулся Малович. – Тебя отовсюду видно. Лады, пошли на турбазу. Там у меня мотоцикл. В коляску влезешь?

– Да ездил с зятем, – сказал Иванов. – Втиснусь.

В городе Александр сдал Иванова следователю, оформил очередное задержание у дежурного и пошел к командиру. Полковник Лысенко вяло проводил планёрку с личным составом «угро».

– Иванов у следователя, – доложил Малович.

– Поймал! – обрадовался полковник. – Ну и здорово. Где нашел?

– Да в лесу. Недалеко от города. Где санаторий «Сосновый бор».

– Он тебе, Шурка, записку на складе оставил, где будет ховаться? – громко засмеялся капитан Голобородько. – Три часа прошло всего. Вот же, блин, ищейка.

– Нас урки звали да и зовут «волчинами позорными», – улыбался довольный полковник Лысенко. – А ты, Саша, точно – волк. «Волчина позорный». Урки нас так кличут когда обижаются, что мы их поймали. Так вот ты – волк. Зверь. У тебя нюх как у волка или легавой собаки. Меня вот даже генерал спрашивал. Как, говорит, твой Малович их всех вычисляет и просчитывает? Это ж не нормально – пятьсот с хвостом задержаний в одиночку и сотня с его дружком Тихоновым. То он сам на сам банду берёт с пятью волынами да перьями. А ловит их всегда без оружия. То вообще без улик и наводок в таком месте преступника найдёт и прихлопнет, в какое разбойник сам не помнит, как попал.

Засмущался Александр Павлович, сел в углу на стул и голову опустил.

– Вот больше говорить не о чем, – буркнул он себе под нос.– Ну, не знаю я. Кто-то изнутри подсказывает, а кто – почём знать? Вот попаду в больницу, там начнут на аппаратах проверять, может и найдут того, кто подсказывает.

– С чем ты в больничку попадешь? С диагнозом «сегодня не обедал»? – пошутил Лысенко и весь состав уголовного розыска так развеселился, будто

полковник вспомнил свежий и очень остроумный анекдот.

Планёрка закончилась, все разошлись, а Маловича полковник оставил.

– Шура, – начал он нежно.– Ты не устал, нет? Пашешь как бобик.

– Да кто пашет?– Малович хмыкнул.– Вон трактористы сейчас на посевной – это да. А мне охальники эти сами в руки идут. Не устал я, Сергей Ефимыч.

– Тогда слушай сюда очень вдумчиво. ОБХССники, которые сейчас метелят швейную фабрику, случайно накопали аж шесть убийств. Причём не на фабрике. Но как-то они с фабрикой связанные. ОБХСС так предполагает. В разных местах убийства случились. В разных районах. Туда жены погибших и писали заявления. Но убийства – то не в один день случились. А в течение полутора лет. Их потому и не объединили в одно дело.

Не усмотрели сходства мотивации. Искали убийц какое – то положенное время, потом отложили, прикрыли до появления новых обстоятельств. Записали пока в «глухари» Вот сейчас они появились, вновь открывшиеся обстоятельства. И я объединяю дела в одно в связи с направленным нам «определением» ОБХСС. Он считает, что убийства эти – результат подпольной экономической и производственной деятельности. Вот, Шура, их справка. Прочти вдумчиво.

Двоих вроде бы порешили «перьями» на быткомбинате, в цехе, где пластмассовые детские игрушки отливают. Потом один шофёр с завода кожзаменителей пропал. Нашли с перерезанным горлом через две недели. Всплыл в Тоболе за тридцать километров от города. И ещё троих застрелили. Из охотничьего ружья. Каждого у него дома. Работали они экспедиторами. Один в магазине тканей, другой в отделе фурнитуры нашего универмага. Ну, там продают пуговицы, застёжки всякие, замки «молнии». Фигню всякую. А последний работал экспедитором в «Спецторге», где народу простому ничего не продают. Там для организаций разных всякие приборы, инструменты, станки хитромудрые лежат по заявкам. Ну, в этом духе всё.

Шесть убийств, Малович, про которые никто в главном управлении милиции не знал до экономической проверки на нашей швейной фабрике. Выходит, Шура, что это не разбой, не бытовая «мокруха». Значит, это связка с одного дела. Так я тоже думаю. Причём дело не воровское, шпанское-жиганское. «Мокрушники» эти убрали людей, которые нарушили какой-то отлаженный механизм. Вот какой? Это первое. Ну и второе. Кто-то же конкретно горло резал, стрелял. Надо выяснить и то, и другое.

– Ну, деловые махинации – это ОБХСС пусть крутит. Их поле. По убийствам я поработаю. – Малович надел фуражку и встал.

– Нет, Саша, ты не понял, – Лысенко тоже поднялся. – Найдёшь причину убийств – найдешь и убивцев. Тут по-другому не получится. Тут причина явно в экономике зарыта. Поработаешь и за ОБХСС. Хорошо?

– Если получится – поработаю экономистом, – Александр Павлович поскрёб ногтем затылок, плотно укрытый густым волнистым черным волосом. – Пойду пока на фабрику. Семёнов, видно, там ещё. Надо с ним поболтать.

– Давай, Саша, – Лысенко повеселел. – Представляешь, шесть убийств сразу раскрыть! Тут тебе и звезда, и орден. Ну и мне чего-то перепадет.

Съездил Александр Павлович к Семёнову. Все милиционеры его отдела молча копались в бумагах и поговорить удалось. Много чего любопытного узнал Малович часа за два. Потом решил заскочить к брату Борису на работу, да после него ехать домой.

Брат дописывал статью. Он откинулся на стуле, ручку держал в зубах и смотрел в потолок. Ловил правильную формулировку мысли. Он трудился в отделе сельского хозяйства, а как раз шла посевная. Про неё читали все подряд. Потому, что все ели хлеб. И потому писать надо было правильно, но с оптимизмом в тексте. Чтобы народ не сомневался: «будем с хлебом!»

Малович младший рассказал старшему о трагедиях, связанных со швейной фабрикой и о своих планах отлова убийц.

Борис перестал грызть ручку, помолчал, глядя в окно и сказал:

– Ты, Шурка, в этом деле шибко руками да языком не размахивай. Это какая- то система. Её сейчас ломают зачем-то. Свои, из той самой системы. Так вот – лезть против системы, даже маленькой, локальной – это тебе не бандюгана безмозглого сцапать. Уже на сто процентов уверен я, что тебя сдали. То есть те, кто должен бояться, уже знают, что дело поручили тебе. Поэтому – ты, братец, берегись. Оглядывайся. Короче – осторожно работай, незаметно. Не ходи в форме. Зина с Виталькой сегодня же пусть едут к её маме в Камышное. Или во Владимировку к Паньке нашему домой.

Попрощались и Малович уже в сумерках подъехал к своему дому. Пошел открывать ворота, чтобы мотоцикл загнать.

С лавочки возле палисадника поднялись двое и подошли вплотную.

– Капитан,– сказал первый тихо и беззлобно. – Ты передумай, не лезь в наше дело. Пусть кто-нибудь другой. Тебя мы знаем. Ты нам муравейник точно разоришь, затопчешь. А нам это не надо. Те, которых на тот свет отправили, это путешествие заработали. Не мешай нам. Ты один можешь нас развалить. Добром просим. Скажи начальнику – пусть передаст дело любому из ваших. Только не тебе или Тихонову. Усёк?

– Мы ж по доброму к тебе. С уважением.– Вставил второй. Руки он держал за спиной так, чтобы с краю было видно остриё ножа. – Пацан у тебя – орёл, жена красивая, людей хорошо лечит. Хорошая семья. Ну, договорились?

Малович открыл ворота, закатил мотоцикл, ворота закрыл и подошел к гостям.

– Не от меня зависит, – сказал он задумчиво. – Завтра поговорю с начальником. Что он решит – сказать сейчас не могу. Завтра ясно будет. Ну ладно, ребята, пока! Устал я сегодня…

– Ну, мы друг друга поняли, – первый застегнул на лёгком плаще все пуговицы и пошел в сторону центра города. Второй подхватился и побежал за ним. Сел Шурик на заднее сиденье мотоцикла и снова стал корябать затылок. Думал.

Вышла жена.

– Саш, кто это был? Я в окно видела. Ты что грустный такой. Всё нормально?

– Пошли, Зинуля, в дом, – Александр Павлович, кажется, нашел выход. – Всё нормально. Всё хорошо есть и всё хорошо будет. Идём.