Kitobni o'qish: «Ваши благородия, господа вандалы»

Недавно по Европе и в России прокатилась война, забрав с собой половину населения с земли на небеса. Наиболее мудрые, честные и благородные обратили свои стремления к цели, дабы улучшить окружающий мир, тогда как бедные разумом, воспользовавшись нищетой, решили нажиться на горе людей. В XIX веке вера в Бога и любовь к отечеству объединила крепостных, дворян, помещиков и царя в единый русский народ. Теперь же, спустя десять лет после победы над Наполеоном и его армией Россия была готова к новой войне – гражданской.

***

Серж и не заметил, как наступил вечер, прошел еще один сумасшедший день, и он надеялся -последний в этой истории. Сегодня начало его новой жизни, наконец-то он богат, свободен и, как в юности, мечтает о блестящей карьере, ожидая нового назначения. Вероятно, мне присвоят офицерское звание, скажем майор, думал Серж.

В комнате никого нет, даже хозяин, переживший ночное вторжение в свой дом и от страха только и бормотавщего: «Я ничего не знал господа, помилуйте…», теперь, когда все ушли и все стихло, не осмеливается зайти. Какое благоденствие, можно расслабится и выпить вина за жизнь и свободу. Однако я голоден, подумал Серж – это был уже не молодой, не высокого роста, очень худой и лысоватый мужчина. Он поднялся с кресла, в котором ему пришлось просидеть всю ночь, потянулся и вышел из комнаты. Господи, какая же все-таки грязная лестница в этом доходном доме, не Екатерининский проспект чай, даже не Офицерская улица, уж на что военные сплошь пьяницы и гуляки, а чистоту любят, ну да ничего, сегодня у меня праздник и прочь хандру. Серж вышел на набережную канала, было серое и пасмурное утро, начинался один из многих будничных дней и прохожие с мрачными сонными лицами шли на службу. Сержу так и хотелось им крикнуть, чего насупились, проснитесь господа, улыбнитесь и порадуйтесь вместе со мной. Подойдя к магазину, Серж вспомнил, что-деньги-то ему так и не отдал поручик, а ведь под утро, в самый последний момент сказал себе – напомни Шлыкову, не забудь. Серж стоял у магазина и решительно не знал, что ему делать дальше. Подкатил экипаж. Ну, слава Богу Шлыков вспомнил, что мои карманы пусты и вернулся, смею надеяться к своему сослуживцу, отдать заработанные честной службой. Серж улыбнулся и постучал в дверцу кареты.

–Поручик я вас жду, выходите и мы отпразднуем нашу победу.

Дверца открылась и из нее вышел жандармский ротмистр.

–Граф, попрошу без глупостей. По приказу начальника третьего отделения жандармского управления графа Бенкендорфа вы арестованы, отдайте ваше оружие и следуйте за нами.

–В чем меня обвиняют?

–В измене отечеству и императору, в подозрении организации покушения на жизнь генерала Муравьева, в организации убийства вашей сестры княгини Салтыковой. Вопросов больше не задавать, соблюдать молчание и четко выполнять приказы. Любое ваше действие, которое вызовет у меня или у солдат подозрение будет расценено, как попытка сопротивления и желание побега. В этом случае вы будете убиты без предупреждения. Извольте ознакомится с приказом.

Черная карета везла Сержа по городу, и он пытался отгадать куда его повезут: если к Бенкендорфу на допрос, то не все еще потеряно; если в Петропавловку, то он сгниет заживо в этих казематах. Из одной тюрьмы в другую, уж и вправду лучше бы убили сразу. Он забился в угол и, откинув голову на спинку, сидел с открытыми глазами, но ничего не видел перед собой. Серж не жалел о своем поступке, ведь в конце концов он не предал императора и сможет это доказать, если будет на то разрешение конечно, ведь не убил никого, самого чуть не казнили. Я лишь выполнил свой долг офицера и жандарма. Тогда отчего появился этот страх? Как говорит граф, боязнь возникает от мысли, что же будет со мной через мгновение и окончательно ломает волю восклицанием: «О, ужас!» Серж пытался избавится от этой навязчивой мысли, прогнать ее прочь и успокоится, к тому же он должен через несколько минут предстать перед человеком, которому до сего мгновения служил верой и правдой. Самообман! Какой верой, какой правдой? Вместо того, чтобы выполнить приказ графа, решил немного подзаработать. Чушь, все не могу перестать себе врать, ничего себе подзаработать… Серж закрыл глаза и сморщился. Да кому ты врешь? Хоть перед самим собой будь сейчас правдив и откровенен. Я боюсь!

Казалось, что карета уже несколько часов кружит вокруг одного и того же места. У Сержа болела голова, он плохо переносил закрытое пространство. Окна кареты плотно закрыты шторами и Серж мог лишь слышать, как копыта стучат по мощенной камнем дороге. От неизвестности и темноты время тянулось ужасно медленно, а монотонный стук приводил в бешенство. Сумасшедшие мысли носились в голове с ужасной скоростью: они дрались между собой, кричали, обвиняя друг друга в глупости и самонадеянности. Я пленник, Господи, неужели снова арест? Он теперь проклинал ту минуту, когда решил, что сделал правильный выбор. От страха Серж потерял контроль над собой и не выдержав, дрожащей рукой отдернул штору. Внезапная мысль о побеге, как искра опалила воспаленный мозг и тут же погасла, оставив в душе лишь тьму обреченности. За окном лил дождь, и он подумал, что лучше сегодня ехать в тюремной карете, чем плестись под таким ливнем до дворца графа и уж совсем мерзко, если бы светило солнце. Нестерпимо смотреть на радостные лица из окошка тюремной кареты, а на съежившихся людей под серым и холодным дождем, как-то легче и не так противно.

По Петербургу во время дождя спокойно идти невозможно: сверху на тебя сплошным потоком льется вода, а под ногами грязь, кое где по колени и от вони нечистот, покрывающих улицы, невозможно спастись, а если замараешь платье навозом, то выстирать или очистить его уже не сможешь и придется выбросить. Люди прыгали через лужи, закрывая голову руками от дождя; переходили улицы на цыпочках, боясь замараться и набрать в калоши воду; передвигались из стороны в сторону, стремглав перебегая дорогу, по которой мчались экипажи и всадники, готовые раздавить любого зазевавшегося пешехода. Серж смотрел в окно и улыбался, немногочисленные горожане, оказавшиеся волей случая на улице, казалось не идут, а исполняют какой-то дьявольский танец под дождем.

Откуда взять мужество для встречи с ужасным? Неужели один смертный человек может лишить жизни другого такого же смертного? Может, еще как может, но ведь не зарежут меня в темном углу грязной камеры? Могущественный человек убивает постепенно, сперва разговор, потом пытка… пришло время и граф будет решать мою судьбу, как же не хочется оправдываться и изворачиваться, но придется. Смогу ли я, выдержу ли? Сержа лихорадило при одной лишь мысли об этом. Кровь стучала в висках и несмотря на холод на лице выступил пот. Пытаясь успокоится, он терзал свое воображение, требуя от памяти умиротворенных картин из прошлого, но на ум приходили видения с окровавленным телом сестры или воображение рисовало перекошенное лицо поручика, ехидную ухмылку следователя или лица офицеров, которых он предал. Серж гнал от себя воспоминания последних дней и мучительно боялся признаться самому себе, что будь хоть какая-то надежда на успех и он не задумываясь примкнул бы к ним, с восторгом предаваясь безнаказанным грабежам и убийствам. Вот где можно покуражится и потешить душу.

Серж уже простился с жизнью, но карета внезапно остановилась, и эта остановка вернула его к реальности. Офицер открыл дверцу, свежий воздух слегка опьянил его и немного успокоил. Карета остановилась не в тюремном дворе Петропавловки, а на Большой Садовой. -Теперь куда, -подумал он, -в подвал или все-таки в дом, в кабинет графа?

Конвойным жестом приказал выходить.

–Сударь, прошу выполнить мою просьбу, мне нужно встретится с графом Бенкендорфом и ни с кем другим.

Смерив его пренебрежительным взглядом и брезгливо осмотрев с ног до головы, по всей видимости удовлетворившись осмотром, конвойный с важным видом ответил:

–Граф, как начальник полиции сам назначает время для встреч и вам сударь, как арестованному не мешало бы помолчать, а не высказывать глупые и опасные для вас пожелания.

Предусмотрительно воздержавшись от ответа, Серж вежливо поблагодарил за совет, молча вышел из экипажа и направился за спиной впереди идущего конвойного. Теперь конец, думал он, впереди солдат, сзади солдат – это конец и если не жизни, то карьеры точно, а это по сути одно и тоже. Если граф даст ход приговору и суду чести, то за побег ему грозит дорога на каторгу или в рабство, крепостным к тому же графу. Поднявшись по лестнице на второй этаж и пройдя длинный и узкий коридор, они остановились у двери.

–Меня примет граф? –снова, не выдержав спросил Серж.

–Ох и глупый, и назойливый народ пошел, -буркнул в сторону охранник.

–Мне необходимо передать графу один очень важный документ и лично в руки, непременно лично в руки!

–Раз нужно, значит передадите, -ответил офицер и, отодвинув Сержа в сторону от двери, вошел в кабинет. Конвойный, не высказывая ни малейшего желания разговаривать, опустил глаза и стал напевать себе под нос мелодию. Серж же напротив, с удовольствием поболтал бы с ним, ну хоть узнать к кому пришли, но пришлось созерцать стену. Коридор постепенно заполнялся народом, за окном выглянуло солнце и залило ярким светом сад. Рабочий день у чиновников вот-вот начнется, а у него этот день уже неделю длится. По мундирам пойму к кому меня привели: к жандармам, к судейским или к военным. Хуже, если к судейским, тогда точно конец и граф не заступится, не спасет. Дверь распахнулась и на пороге приемной комнаты появился офицер, который пропустил вперед маленького мужчину в черной судейской мантии и с портфелем под мышкой. Не обращая внимания на поклоны посетителей и зашелестевший почтительный шепот, они с громким стуком захлопнули за собой двери и молча прошли мимо, направляясь по коридору в соседний зал.

–Нам нужно пройти в другую комнату, там и поговорите о своей бумажке, -проговорил насмешливым голосом конвойный.

–Скажите наконец, меня примет граф или нет?

–Нет.

Сержа повели по тому же длинному коридору в другой конец здания, наконец они остановились перед маленькой дверью. Нежели пыточная, подумал Серж и мурашки побежали по телу.

–Здесь у вас аудиенция, -ухмыльнулся конвойный. Он постучал, приоткрыл дверь и получив разрешение, махнул головой в сторону, как бы приглашая арестованного войти. Серж сделал шаг и невольно остановился, за столом сидел судья.

–Не волнуйтесь, я призван графом не судить вас, а задать вам несколько вопросов и ознакомится со списком.

Сбросив мантию и оставшись в черном фраке, он подошел к Сержу и протянул руку.

–Давайте список.

Он медленно стал читать и судя по тому, как менялось выражение его лица – этот документ вызывал у судьи живейший интерес.

Голубые мраморные стены и каменный черный пол прекрасно гармонировали с роскошной мебелью. В бронзовых подсвечниках, а их было по десять на каждой стене и стояли они в небольших, бежевого цвета нишах, возвышались белые свечи. В готическом камине плясали красные языки пламени. Яркий солнечный свет, попадающий в комнату из окон, отражался в зеркалах, висевших на противоположной от окон стене и рассеивался, освещая каждый закуток небольшой комнаты. Вероятно, это здание проектировал Растрелли, у князя так же в зеркальном зале, подумал Серж и стал рассматривать судью. Из-за залысин, отчетливо проступающих над высоким лбом, судья казался глубоким старцем, его редкие седые волосы были тщательно прилизаны, а глаза бесцветные. Серж представил себе, как он этими глазами смотрит на многочисленных просителей. Несмотря на свой малый рост и бутылкообразную фигуру, в этом человеке чувствовался властный характер.

Ну вот, у меня снова начинается паника, нужно взять себя в руки, в сущности я выполнил приказ графа, но увы не в полной мере, подумал Серж и унял дрожь в ногах. Завершив чтение, судья взял листок со стола и, начав обмахиваться им словно веером, бросил на Сержа оценивающий взгляд.

–Вы офицер?

–К вашим услугам, господин судья.

–К моим услугам? Ну это вряд ли. Знаете, о чем говорится в третьей статье уложений российской империи?

–Я юрист по образованию.

–Принимали ли вы участие в войне? Если да, то в каких войсках и под чьим командованием?

–Я был военным судьей и возглавлял трибунал.

–Многих осудили?

–Были случаи дезертирства.

–Неужели среди офицеров?

–Нет, солдаты или, если угодно, можно их называть крестьянами. Отчасти помещики и дворяне – офицеры, желающие подзаработать на грабежах в оккупированных войсками узурпатора русских землях. Наполеон пообещал крестьянам землю их помещиков и свободу от крепостного рабства, а те и поверили. Помещики и дворяне, что остались на оккупированной территории, прислуживали офицерам французских войск, но все же помогали русской армии, в меру своих возможностей, в войне с узурпатором, но некоторые переходили к ним на службу, предав родину и императора.

Судья вышел из-за стола и стал рассматривать Сержа со всех сторон, сопровождая косые взгляды ехидным хмыканьем.

–Расскажите какой ни будь показательный случай из своей боевой судьбы.

–Однажды за выпивкой я пожаловался, вот ведь другим дают награды, а я выполняю нелегкую службу и воюю с самого с самого что ни на есть начала войны, одних только смертных приговоров исполнил больше сотни, а никакой награды не получил. На передовой, убей ты противника, получишь крест или орден, а я разве убиваю не врагов отечества? От меня еще никто не смог убежать и нареканий за свою службу я не имел. Трибунал – это приговор со следствием, как без него, но без всякой обязательной по закону положенной защиты и без всяких состязаний во время судебного разбирательства между защитой и обвинением.

Приговор, как говорится окончательный и обжалованию не подлежит – этот венец правосудия и я прочел его не над одним солдатом, потерявшим веру и в своих, и в французов.

–Вот война закончится и что дальше? –спрашивал меня мужичек с почерневшим от дыма лицом, осужденный на смерть, -придется вернуться к барину, а как иначе? А он до войны с нас три шкуры сдирал и голодом морил, хуже скотины жили. Теперь же, когда его француз пожег, так и вовсе со свету сживет.

–Ты перешел на службу узурпатору, потому как веришь, что он сделает тебя свободным и богатым?

–Он обещал землю и волю.

–И веришь?

–Нет, не верю, но очень хочу. Наш царь даже на обещания не решился.

Потом таких, как этот мужик, потерявших человеческий облик от страха, отупевших от безысходности, со связанными за спиной руками и смешком на голове, я привязывал к столбу или просто ставил перед канавой и, по изменникам царю и отечеству, пли. Я не задумывался по чьей вине погибают эти мужики, просто исполнял свою службу и приближал разгром французов. На могилах таких солдат нет православных крестов или колышков, только ровная невспаханная земля или болото. Я всегда говорил солдатам расстрельной команды: «Чего их жалеть, пусть они сами себя пожалеют. Враги они и достойны казни. Не гневи Бога, не трусь и не предавай, неси свой крест с достоинством и раб ты или барин, будь верным сыном своей родины – защити ее.

–Как ты сам к ним относился? –усмехнувшись спросил судья.

–Я мстил им за то, что эти предатели и рабы осмелились жить рядом со мной, дышать одним воздухом со мной. Каждый приведенный мной приговор наполнял мою душу радостью победы над предательством и малодушием. Я им приказывал умереть, и они умирали. Запомните, говорил я своим солдатам, только обреченный подозревает, что его все обманывают, только мертвец враждебно относится к добрым по отношению к нему поступкам со стороны, Богом, поставленным над ним, барина.

–А сам-то ты не мертвец? Сдается, что ты любое внимание со стороны начальства к своей личности воспринимаешь, как личное оскорбление и в приговорах вмещал всю злобу и зависть за свою отвратительную жизнь. Ведь никто из рабов не потребует объективного расследования, никто не взыщет с тебя за облыжность, прямой оговор или вранье. Ни один начальник не потребует от тебя ответить за лишнюю смерть ложного предателя.

–Я не боялся убивать рабов и господ предателей. Во время войны я судья и палач надменного графа, такого же солдата, как и его крепостной. Все они рабы войны. Граф Ростопчин, хозяин Москвы, был мной осужден, как предатель, а ведь он только и хотел, чтобы Наполеон не разрушал Кремль. С этим предложением граф пошел к узурпатору, взял у того письмо к императору России и, мечтая спасти от разграбления святая святых, помчался прямо ко мне в руки. Граф в подвале и под пыткой, вот миг блаженства – тело сиятельного графа у меня под ногами…

–Этой смертью ты признался в своем призрении к чести, человеческому достоинству и справедливости, разве не так? Тебе ведь нравилось лишать человека жизни, чувствовать себя его господином. Граф ведь не боялся смерти?

–Не боялся – правда.

–Для него честь офицера и дворянина – это невеста в белом платье, этакая недотрога без единого темного пятнышка и поругание чести, для таких как он, значит больше чем смерть.

–Так и есть господин судья, он был горд своей смелостью, своей любовью к отечеству и к императору, но пришло мое время, и я отплатил ему смертью, которую он желал. Я не жадный. Приговор окончательный и произнес его я. Никакого сострадания, я выполнял волю русского народа и императора. Приговор предателю исполнил сам и не имею я право быть милосердным, слабым и добрым – иначе меня затопчут, как ненужную вещь.

–Да, да, конечно, надо признать, было, -рассуждал этот маленький человек в слух, потом задумчиво посмотрев в список и продолжил допрос, -как вы считаете, сударь, на вас можно положиться? Вам можно верить?.. Ладно, не отвечайте, вы еще не знаете, куда вас могут привести необдуманные ответы. У графа на вас есть свои виды, тем более, что список написан рукой вашей сестры, погибшей княжны Муравьевой. Этот список вы получили не из ее рук?

–Не из ее.

–А не потому ли, что она была убита вами? Впрочем, об этом вы расскажите графу, а меня интересует Кукушкин.

–Списки у вас – это заслуга Кукушкина.

–Кто руководил операцией? Кто отдавал приказы? И наконец, кто осмелился подписать документ вместо графа?

–Санглен.

–Берите бумагу и пишите докладную на имя графа Бенкендорфа, изложите в нем все разговоры со следователем, перечислите всех, кто имел отношение к этому делу и дайте оценку их действиям. Постарайтесь перечислить всех, кого видели и о ком слышали. Объясните, для чего понадобилось подделывать приказ, дающий неограниченные полномочия и подписанный якобы Бенкендорфом? Пишите.

–Этот документ князь вручил не мне, а корнету своего полка.

–Князь собственноручно передал корнету сей документ?

–Я не видел. В это время я сидел в камере подземелья княжеского дворца и услышал о нем от Кукушкина во время допроса.

–Вот об этом поподробнее.

Когда Серж закончил писать, чиновник взял бумагу, прочитал не спеша и улыбнувшись, позвонил в колокольчик. Зашел конвой.

–Отведите в камеру. Сегодня, быть может, с вами пожелает встретиться граф.

За окном уже стемнело и слуги зажгли свечи в коридоре. Его отвели в подвал. В камере было не так сыро, как в подземелье княжеского замка, но приятного конечно мало. Серж уже почитай сутки ничего не ел, а кормить заключенного похоже не собирались.

Князь хоть кормил своих узников и неплохо, надо сказать, злился Серж. Уже была глубокая ночь, когда Салтыкова вызвали на допрос и вывели из камеры. Его провели по узеньким полутемным коридорчикам, а для острастки завязали глаза. Конвойный положил руку на плечо арестанта и остановился. Повязку сняли сглаз, но Серж все равно ничего не видел, перед глазами плыли черные круги. Конвойный слегка подтолкнул его и Серж бессознательно сделал шаг вперед.

–Закрой дверь! –прозвучал хриплый голос.

Бледный свет от свечей, который проникал из коридора в этот черный кабинет, пришлось перекрыть массивной дверью. Серж погрузился во тьму и на секунду исчезли все звуки, вязкая тишина была разорвана звуком падающей ткани и вдруг яркий луч света вспыхнул, ослепив его и парализовав тело. У меня было несколько секунд смерти, пронеслось в голове у Салтыкова. Послышался звук отодвигаемого кресла. Серж закрыл глаза руками, пытаясь спастись от режущего света, исходящего от большого фонаря – вероятно в десять свечей.

–Стой смирно.

Серж опустил руки и еще сильнее сжал веки, но свет проник внутрь головы, вызывая боль и резь, даже при закрытых глазах.

–Говори, я слушаю, – и он прикрыл маленькую дверь, которая вела в комнату, где прятались тысяча солнц, -представь, что ты говоришь с мятежными солдатами и призываешь их восстать против царя… У меня нет времени тебя уговаривать, я слушаю.

В памяти Сержа моментально возник силуэт подвыпившего офицера Семеновского полка, читающего прокламацию мятежников.

–Мы хотим дать вам мир; сильное государство; закон, защищающий вас от беспредела власть имущих. Мы гарантируем мирную жизнь, но не будем преклонятся перед французом и заставим уважать наше отечество и французов, и англичан, и австрийцев. Обещаю, что, как только мы избавимся от царя и его прислужников, ни один человек в России не погибнет и не умрет от голода и рабства.

Война закончилась, а что лежало в основе этой бойни? Прежде всего презрение к закону, как и в любом другом преступлении, где кто-то желает ухватить побольше себе. Страсть к наживе убивает все остальные чувства в таком человекоподобном существе, потому как человеком в полном смысле этого слова он уже не является. И если на пути к наживе этому существу попадется хоть кто ни будь, оказывающий вору сопротивление, то он пострадает обязательно и на это преступнику наплевать. Особенно жаль, если на его пути попадутся целые сословия, которые недостаточно сильны, чтобы остановить обезумевшего. Его не посадят в сумасшедший дом – он власть; его не осудят, как убийцу – он лично никого не убивал; его не заклеймят позором в собственной стране и не отвернуться от него соотечественники – их жизнь полностью зависит от законов, которые написал этот маньяк.

Война – это глобальная катастрофа для всех жителей Земли, но если присмотреться, то в ней виноваты конкретные люди и дело касается частных преступлений. Мы ратуем за закон и есть люди, которые имеют возможность покарать преступников, не взирая на чины и положение. И всякий раз, когда я притяну такое ничтожество на ваш суд, а после запихну его в тюрьму, где ему самое место, люди, во всяком случае, пострадавшие от вора, начинают верить, что закон их охраняет и в них вновь оживает желание совершать добрые поступки. Таким образом в человеке воспитывается уважение к закону и вера в справедливость. Нельзя же жить по справедливости и не хотеть того же для других, поэтому каждый, мною арестованный преступник, наделенный властью – возвращает пострадавшего от него человека к Богу, к любви, к родному государству. Наказание воспитывает уважение к закону и тогда законопослушных граждан становится больше. Когда мои друзья и я добьемся этого, то получим не человекоподобное существо во главе государства, а правителя, уважающего права своих граждан, законы международного права и законы других государств. Нельзя жить по справедливости и не хотеть того же для других. Войны начинают те, кто не уважает ни свои, ни чужие законы. Дуракам закон не писан.

–Хорош, садись.

Штора отдернута и в кабинет проник мягкий лунный свет. Слуга, открыв дверь и войдя с зажженной свечей в руке, установил ее на столе, за которым сидел жандарм. Салтыков оказался лицом к человеку, от которого зависела его жизнь или смерть. Сев на предложенный стул, он успокоился и даже приобрел уверенность в своей нужности. Еще поживу и послужу, подумал Серж и решил осмотреться: довольно большой ковер на полу; стены, по всей видимости, отделаны красным деревом; на белом потолке герб. В кресле сидел пожилой и полный мужчина, вероятно сильно пьющий, об этом говорили синие круги под глазами, опухшее с красными пятнами лицо и отвислые, фиолетового цвета, щеки. Он сидел, откинувшись на спинку кресла и барабанил пальцами по столу, его лицо подрагивало в нетерпении.

–Можешь себе налить, а на закуску ты еще не заслужил. Какой-то ты щуплый, маленький и невзрачный. Я представлял себе кого ни будь по представительней.

–Я …

– Ну что же, слушай меня внимательно, а там поглядим. Твоя сестра была близка к заговорщикам, но погибла и мне кажется, что ты принимал в ее убийстве не последнюю роль. Скажи мне, как ты оказался на службе у Санглена? И не торопись, рассказывай подробно.

–В феврале 1812 года мою сестру вызвал к себе Санглен, она только вернулась из Парижа, куда сопровождала князя Волконского, посланного императором с дипломатической миссией. По сведениям Балашова, в Риге активизировалась разведка Бонапарта. Необходимо было прибыть в Ригу и, подружившись с местным дворянством, войдя к ним в доверие, раскрыть их преступную связь с разведкой французов. По данным нашей военной полиции, которую с недавних пор стал возглавлять Сангелен, в ближайшее время именно в Риге стоило ожидать активных действий бонапартистов. Все шло к войне. Деятельность шпионов и сторонников Наполеона должна быть под нашим неусыпным наблюдением, так выразился Санглен.

–Вероятно мне придется стать в ряды агентов Бонапарта? –спросила моя сестра.

–Непременно.

–Я считаю, что меня должен сопровождать слуга, который будет достаточно образован, хотя бы владеть несколькими европейскими языками: немецким, польским, французским и итальянским. Этот молодой человек должен понимать меня с полуслова, с полувзгляда. Должен подчиняться мне беспрекословно и при этом быть инициативным, но под моим присмотром. Он должен быть учтив и обходителен с барышнями, смел и дерзок, но не до безрассудства, с офицерами. Он должен мастерски владеть шпагой, метко стрелять; в общем стать моей охраной и одновременно душой местного общества. Только в этом случае я буду принята и оценена по достоинству, по слуге судят о самой госпоже.

–Я так понимаю, у вас есть кандидат на должность слуги?

–Да – это мой брат. Мы абсолютно не похожи друг на друга, но я доверяю ему, как себе.

–Согласится ли он прислуживать вам?

–В настоящее время он припадает в университете, но ему грозит отставка в лучшем случае, а то и суд. Служба у меня спасет его от возможного ареста и сохранит репутацию.

–Что послужило поводом для передачи дела в суд?

–Родители его учеников подали жалобу в полицию, он требовал деньги.

–Как его зовут?

–Серж.

–Мы не можем ставить под угрозу вас и задание. Серж не вызывает у меня доверия, за деньги он продастся французам и ваша миссия будет провалена.

–Вы правы генерал, Серж непременно им продастся, впрочем, как и я. Он и только он может сопровождать меня в этой поездке, за несколько дней не вы, не я не найдем человека, который понимал бы меня и чувствовал, как Серж. За его верность отечеству я ручаюсь. Он мне нужен Яков Иванович.

–Сестра спасла меня от суда и вот я в Риге, такой тихой и пустынной после Петербурга. Мы приехали в Ригу из Пруссии и привезли рекомендательное письмо жене графа Коссаковского. Дело в том, что граф, известный своим взрывным характером, панически боялся жены. Эта сухая, плоскогрудая немка, говорящая тихим гортанным голосом, наводила ужас на своего мужа. Наше положение зависело от ее благорасположения. Она определяла кто будет вхож в ее дом и держала отобранных ею под своим контролем. Жена Коссаковского приняла нас дружелюбно, ведь разговаривали мы с ней исключительно на немецком.

Дарья передала в руки четы Коссаковских листок с текстом – это было обращение Бонапарта к своим солдатам. Графиня была в восторге от скорого освобождения из-под ига русских. Я весь вечер играл романтическую музыку, у них прекрасное пианино. Со мной говорили на итальянском, французском, а граф вел беседу исключительно на польском – проверку мы прошли достойно, были приняты в доме графа и покорили сердца барышень и господ офицеров. К концу вечера граф показал нам патент полковника французской армии на свое имя, кстати подписан он был самим Бонапартом. Дарья отвлекла их внимание и дала мне срочное поручение. Пока женщины занимали все внимание мужчин я снял копию с этого документа и Санглен получил первый результат нашей работы.

Вскоре мы узнали, что в Ригу приезжает посланник Наполеона, его адъютант граф де Нарбонн. Это серьезный противник, хитрец, каких мало и с ним вести игру очень опасно. У нас была надежда на ум и красоту Дарьи, мои способности, которые, как мы надеялись заинтересуют Нарбонна. Надеялись, что я стану ему необходим, на природно-аристократическую самонадеянность француза и на нашу репутацию, подкрепленную авторитетом графа Коссаковского.

Мы доложили Санглену о приезде посланника. Нарбонн вез письмо русскому императору от Бонапарта о мире, но, как мы подозревали – эта миссия его была мнимой. Санглен приказал встретить Нарбонна на границе и сопровождать графа в Ригу, объезжая все русские полки, расквартированные в Прибалтике. Граф же попросил Коссаковского выделить ему офицера для связи на все время пребывания в России. Так я стал служить у графа де Нарбонна.

Жена Коссаковского предложила сестре поселиться у них в имении, там же остановился и Нарбонн. С этого дня и посланник Наполеона, и бонапартисты Риги были под постоянным нашим наблюдением. Я сделал копию инструкции, которую граф Нарбонн привез с собой, в ней говорилось, что граф Коссаковский со своими людьми должен наблюдать все передвижения русских войск, фиксировать строительство новых крепостей, организовывать акты саботажа и акты прямого, если возможно, вооруженного сопротивления русским. Об этой записке Санглен доложил императору. Сестра стала одним из руководителей ячеек сторонников Наполеона в Риге и не самым тихим и миролюбивым. Нам удалось раскрыть сеть французских шпионов в Вильно, Риге, Витебске, Смоленске и Петербурге. Граф Нарбонн вел интенсивную переписку с бонапартистами в этих городах, а я делал с них копии и пересылал Санглену.

В Варшаве, куда я отвез письмо графа, я встретился с мужчиной, не назвавшим свое имя, только пароль. Лица его я не смог рассмотреть, шляпа и темный плащ, которым он закрывал не только свою фигуру, но и лицо, стали тому причиной. Он был высок, молод и имел офицерскую выправку. Шпион отвел меня в пустынную часть аллеи и передал небольшой сверток. Адрес не был написан на свертке, однако незнакомец потребовал передать этот сверток Румянцеву от императора Франции.

Николай Петрович Румянцев – канцлер России и главный председатель Государственного совета, как мог он, в канун войны, заигрывать и вести переписку с узурпатором. Предательство графа Румянцева было раскрыто моей сестрой и мной. Думаю, мы предупредили заговор против императора России. Граф Румянцев не был арестован, но император отстранил его от дел и лишил своего доверия, а в завершении всего, после разговора Румянцева с императором, с ним произошел нервный срыв, вследствие чего граф потерял слух и возможность адекватно оценивать окружающий мир. Бывший канцлер России превратился в шута.