Kitobni o'qish: «Эпизоды и происшествия (в XIX, XX, XXI веках)»
Посвящается Камилле Линдер, кандидату филологических наук, преподавателю и исполнительнице своих авторских песен.
© Софья Тюрина-Митрохина, 2024
© Оформление ООО «КнигИздат», 2024
Дальние времена
Сейчас, читатель, я только скажу громко одну вещь, без которой эти записки потеряют смысл и приобретут ненужную горечь: всё же большинство людей, с которыми мне приходилось сталкиваться на жестковатых дорогах жизни, были хорошими.
Ксения Митрохина
«Посвященная Зевсу»
Моя мама Зинаида Игнатьевна Тюрина родилась 6 октября 1909 года в поселке Обираловка (ныне – Железнодорожный). И вот, когда родители, Прасковья и Игнат, пошли в церковь крестить свою дочку, случилось так, что на тот отрезок календарного времени предлагались имена, не особо для них желанные. А именно: Устинья, Фекла, Пелагея. Ефросинья. И тогда Прасковья принесла батюшке гуся с просьбой выбрать девочке имя из другого списка – ну, который относился бы к чуть более поздним датам. И нарекли тогда мою будущую маму при крещении Зинаидой, потом я узнала, что это имя происходит от древнегреческого «посвященная Зевсу», от латинского – «заботливая», от арабского – «красивая». А может быть, символика была и в том, что она выйдет замуж за очень красивого человека? Ведь так и получилось впоследствии.
…Она помнила себя крошечной девочкой, ползущей по деревянному полу к печке, чтобы отгрызть немного побелки, – видимо, ее организму тогда не хватало кальция. К тому же около печки стояла мисочка с молоком для кошки Мурки, и можно было девчонке оттуда немного похлебать. А также и поиграть с Муркой.
По дому ходит старая бабушка Маланья (Орлова). По словам моей мамы, она родилась еще при крепостном праве, в крестьянской семье. В своих рассказах мама называла бабушку Маланью «бобылка». Я спрашивала, что это такое, – а это означало, что муж ее погиб на войне, и она одна воспитывала детей. Именно поэтому, когда к ее дочери Прасковье (моей бабушке) посватался парень из зажиточной крестьянской семьи, Семен Свешников, бабушка Маланья сразу дала согласие. Ведь дочь будет жить в достатке, да еще и ей с другими детьми поможет, своей матери!
Однако Прасковья впоследствии не смогла помогать матери, она попала в семью с жестокими нравами. Для самой Прасковьи это была тяжкая жизнь, так как Семен очень крепко пил. В этой зажиточной семье был батрак (мой дед) – Игнат Спиридонович Тюрин.
Этот батрак Игнат только что вернулся с Русско-японской войны, куда был направлен по призыву. Он и до призыва работал батраком у Свешниковых.
Уходя на фронт, он мечтал, как рассказывала мне мама, отличиться в боях и заслужить солдатского «Георгия». Эта награда для солдат была учреждена Александром I в 1807 году. В правилах указывалось, что солдатский крест Святого Георгия «приобретается только на поле сражения, при обороне крепостей и в битвах морских. Им награждаются только те из нижних воинских чинов, которые, служа в сухопутных и морских русских войсках, действительно выкажут свою отменную храбрость в борьбе с неприятелем».
Игнат Спиридонович Тюрин (мой дед)
Итак, заслужить знак отличия солдатский Георгиевский крест можно было лишь одним путем – совершив боевой подвиг. Кроме того, получить эту награду нижний чин мог также еще и за спасение жизни своего командира.
Награждение солдатским «Георгием» давало льготы отличившемуся: 1) получить прибавку трети жалования, сохранявшуюся и при выходе в отставку (после смерти его вдова в течение года пользовалась правом на получение этой прибавки); 2) запрещалось также применение к солдату, получившему «Георгия», телесных наказаний.
Попав на фронт, Игнат действовал по старой русской поговорке: «Или грудь в крестах, или голова в кустах».
Он отличался храбростью, проявил смелость в боях, даже заслужил звание унтер-офицера1. После одного сражения, где ему пришлось взять на себя командование солдатами (офицер был убит), его представили к солдатскому «Георгию» – самой большой и почетной солдатской награде того времени. Но вместо того, чтобы получить эту награду, он попал под трибунал. Вот как это случилось.
В роте, которой командовал Игнат Тюрин, был свирепый фельдфебель. Даже там, на фронте, он умудрялся мучить солдат, издевался над ними. А один из солдат был болен и какую-то команду фельдфебеля выполнить не смог. Тогда фельдфебель изо всех сил ударил в лицо больного солдата. Тот упал. Это произошло на глазах у Игната, и в ответ он тоже ударил фельдфебеля, и тоже в лицо, наповал (дед отличался необыкновенной силой).
За этот удар унтер-офицер Игнат Тюрин не только не получил орден солдатского «Георгия», к которому был представлен, но его отдали под трибунал. Он ждал расстрела, но расстрелять его не успели, так как война печально закончилась поражением русской армии. Вот тогда, по случаю окончания войны, и вышла всем арестованным амнистия. Таким образом, расстрел не состоялся, и Игнат вернулся в свое село, к тем же хозяевам, вернулся бесправным батраком. За время отсутствия Игната сын хозяина Семен Свешников женился на бесприданнице Прасковье, и в этом браке уже родилась дочка Наташа.
Молодая жена хозяина Прасковья (в девичестве Орлова) была старше Игната на десять лет. Несмотря на эту большую разницу в возрасте, между батраком Игнатом и женой хозяйского сына Прасковьей вспыхнула любовь. Семен, муж Прасковьи, напившись, однажды зашел вслед за нею в коровник и стал «учить» жену побоями. Прасковья закричала. Услышав ее крики, в коровник ворвался Игнат. Между мужчинами завязалась драка. Победил, конечно, Игнат, он отличался исполинской силой – впоследствии, когда служил сцепщиком вагонов на станции Обираловка, сцеплял их (когда было нечем) вручную.
После произошедшей драки Семен полежал немного и вскоре скончался. Его родители вызвали урядника – разбираться. Они объявляли Игната виновником в гибели Семена. Но урядник решил, что Семен скончался не от драки. После этого случая Прасковья и Игнат ушли из села искать работу, взяв с собой маленькую дочку Прасковьи Наташу. Игнат всю жизнь относился к Наташе как к родной. Он никогда не сделал ей ни одного замечания и как мог заботился о ней.
Игнат и Прасковья поселились в Обираловке (ныне – Железнодорожный). Они повенчались, у них родился сначала сын Михаил, а потом моя мама Зинаида. Там, в Обираловке, Игнат Спиридонович Тюрин нашел работу на железнодорожной станции, стал обходчиком.
Характер мамы проявился в раннем возрасте и никогда не ослабевал
Мама рассказывала, как впервые она первого сентября пошла в школу, в первый класс. Ей не хватало всего двух месяцев до семилетия, поэтому она формально считалась шестилеткой, и священник не выдал ей свидетельство о рождении. О горе! Из-за отсутствия этого свидетельства Зине предстояло теперь ждать еще целый год.
Это был удар для девочки с характером. И она подумала: «Как же так? Все мои подруги пойдут в школу, а я что, хуже, чем они?»
Поэтому 1 сентября Зина Тюрина достала из материнского сундука белый фартук с карманчиком посредине (этот фартук подарила ей богатая девушка Женя, приезжавшая каждое лето вместе с матерью отдыхать на дачу к помещице Поповой. У этой помещицы отец Зины подрабатывал зимой сторожем).
Зина надела этот подаренный белый фартук прямо на зеленое ситцевое платье с цветочками и пошла в первый класс. Села за парту. Просидела до конца уроков. А затем в класс вошла завуч со списком первоклассников. Зачитала все фамилии, вдруг обнаружила лишнего ребенка и спросила:
– А ты кто, девочка?
– А я Зина Тюрина, мне поп метрику не дал, потому что мне семь лет исполнится только через шестьдесят семь дней!
– Зина, слово «поп» говорить нехорошо, надо сказать «священник», – строго сказала завуч.
Но она все-таки оставила Зину в школе, не исключила.
После уроков девочка пришла домой, ее ждал отец Игнат Спиридонович. Он порадовался проявленному ею характеру, ее напору, смеялся рассказу о школе, о завуче, похвалил ее.
Эта его радость имела объяснение: у старшего сына Михаила был менее решительный характер, он никогда не стремился перебороть ситуацию. Теперь Игнат Спиридонович увидел этот твердый характер (более ему близкий) у своей младшей дочери.
Брат Миша
Про брата Мишу мама нам рассказывала, что он очень хорошо рисовал (в отличие от нее), но учился всего три года, так как ходить в школу было далеко (они жили тогда в деревне Савино), а у него не было обуви, и купить ему обувь родители не имели возможности.
– А у тебя самой была обувь? – спросила я у мамы, когда она мне все это рассказывала.
– Когда я пошла в школу, мы жили уже в Обираловке (ныне – Железнодорожный), и до школы было близко, – ответила мне мама. (О Боже! Она пошла 1 сентября в школу – босиком!)
А вот до поступления в школу у мамы была одна необыкновенная история. Эта история связана с куклой.
На даче помещицы Поповой
Отец мамы, мой дед Игнат, был участником Русско-японской войны 1904–1905 гг… До этой войны и после ее окончания он был сельским батраком. Затем переехал в Обираловку (ныне – город Железнодорожный), там был смотрителем железнодорожных путей. Он отличался большой физической силой, должность его была – сцепщик вагонов. Часто он делал это вручную, и у него получалось. Но зарплаты даже на обувь детям не хватало. Тогда он подрядился присматривать за дачей помещицы Поповой.
У помещицы была дочь, красивая девушка Женя, и Зина пыталась ей подражать. В рамках подражания моя мама еще в дошкольном возрасте потихоньку доставала из барского сундука красивую хозяйскую шаль, небрежно накидывала ее на плечи (как Женя!) и в сумерках, медленным шагом, держа в руках книгу, (подражая дочке барыни Поповой), прогуливалась взад-вперед по аллее… Правда, книгу при этом она держала вверх ногами, поскольку читать еще не умела. За шаль, которую она брала тайком, ей потом от матери ой как попало…
Эта девушка Женя, видимо, проявляла доброту к маленькой дочке сторожа. Но именно Женя и явилась причиной ее самого большого детского потрясения, которое довело Зину до нервного срыва.
Итак, о кукле
Однажды, когда господа уехали с дачи и наступила зима, Зина играла возле дома и зачем-то полезла на чердак – она отлично лазила, этому ее научил старший брат Миша. На чердаке было много интересных вещей, но одна из них была сказочно прекрасна. Это была большая, прямо в Зинин рост, фарфоровая кукла. Примерно вот такая:
Кукла. Начало века
Счастье длилось только до лета
…Эта кукла была чудесная, фарфоровое ее обаяние – безгранично, поэтому Зина назвала ее (по сходству с дочерью помещицы) – Женей. В коробке было еще креслице, колясочка и целый сундучок с нарядами… Теперь Зина приходила сюда каждый день – поиграть с этой невозможной красавицей. Но приходила на чердак только тайком. Она прекрасно понимала, что тайну самовольной игры с господской куклой (пусть даже и отправленной выросшей хозяйкой на чердак) надо сохранять во что бы то ни стало. Запретят. Потому что не по чину дочке сторожа играть со столь дорогими игрушками. Зина это понимала, поэтому была очень осторожна, никто ничего не замечал… До поры до времени.
Летом приехала хозяйка со своими двумя взрослыми дочками, и походы на чердак пришлось прекратить. Зина тогда подумала: ничего, потерплю, ведь это только на летнее время. Но однажды случилось несчастье: погостить на даче приехала подруга хозяйки со своей двенадцатилетней дочкой Ниной. По случаю приезда маленькой Ниночки Женя достала с чердака эту прекрасную куклу, вместе с креслицем, колясочкой, сундучком с нарядами, и… подарила маленькой гостье. На глазах у Зины. Это было для нее нервным потрясением. Вечером у Зины начался жар. Она лежала с температурой и бредила.
Бредила она, конечно, куклой. Домашним стало ясно, отчего у Зины случилась эта нервная лихорадка. Ее вылечили, и первым, кого она увидела в комнате, был ее отец. Он протягивал ей самодельную деревянную куклу, собственноручно им выстроганную, – куклу по имени Петька (см. рис.).
Кукла по имени Петька
Ведь взрослые слышали, как она бредила, и поняли, что дело в той самой кукле. Отец постарался утешить дочку, но… выстрогать красавицу взамен чердачной фарфоровой, настоящей куклы он, конечно, не мог. И поэтому Петька (самоделка!) не имел даже доли признаков сногсшибательной красоты того утраченного фарфорового создания. Но все равно этот выструганный из березы деревянный мальчишка стал Зине дорог: ведь это был подарок отца! Утешительный приз, как сейчас говорят. И все же… красавицу-куклу ничто уже не могло заменить. Кроме… В общем, уже во втором классе мальчик Паша подарил Зине котенка. Это, конечно, отчасти утешило девочку (о проделках этого Зининого кота-любимца расскажу далее).
Мама и ее брат Миша
Дошкольный период своего детства мама провела в основном в мальчишеской компании своего брата Миши, который был на пять лет ее старше. Правда, он всячески избегал участия сестры-малолетки в своих достаточно крутых забавах, свойственных его возрасту. Избегал, потому что было унизительно мальчику-подростку появляться рядом с малолеткой!
Однако наша суровая бабушка Прасковья Григорьевна не оставляла Михаилу никаких вариантов: «Бери Зину с собой и присматривай за ней!»
У Миши, правда, оставалась слабая надежда: «Может, Зинка сама откажется?» В этих целях он разыгрывал спектакль. Например, такой: обращаясь к своему соратнику по самым рискованным проделкам, Левушке Сытину, Миша задумчиво говорил:
– Давай Зинку все же возьмем с собой. Будем в лесу гвозди ей в голову забивать.
Товарищ с энтузиазмом «соглашался»! Девочку эта перспектива пугала, но… она все равно шла с ними. Правда, шла Зина несколько поодаль, уговаривая себя: а может, все-таки сегодня они не будут забивать ей гвозди в голову?
В результате Мише приходилось делать Зину участницей всех своих мальчишеских игр. К ее радости!
Таким образом, Зинаида с ранних лет научилась лазить по верхушкам деревьев, прыгать в воду с вышки, плавать саженками, нырять, свистеть, играть в волейбол, ходить на лыжах и кататься на коньках, прикрученных щепочками к валенкам. Она всю жизнь была очень спортивной, и даже в Ульяновске, в возрасте уже лет за шестьдесят, смело залезала на крышу по приставной лестнице, чтобы сбросить снег. Она всегда была сильной и ловкой, здоровой и выносливой, дожила до девяноста двух лет. А ведь с самого ее детства и вплоть до перестроечных времен в стране всегда был недостаток питания.
Брат мамы, Михаил Игнатьевич Тюрин
Ее самое «вкусное» ощущение в детские годы – это стакан клюквенного морса. Этим морсом угостил ее сам И.Д. Сытин, когда она однажды проходила мимо террасы, любуясь на гостей помещицы Поповой (дачу Поповой охранял отец Зины, Игнат). Ну, еще иногда мать, Прасковья Григорьевна, готовила детям овсяный кисель…
Немного о храбрости моей бабушки Прасковьи Григорьевны Свешниковой (Орловой, Тюриной)
Иногда, когда 8 Марта произносят тост за прекрасных женщин, я говорю о прекрасности моей бабушки Прасковьи, о ее необычайной храбрости. А ведь это необходимый элемент российской женственности (я бабушку Прасковью никогда не видела, вообще никого из своих дедушек и бабушек не знала, они умерли еще до моего рождения).
Итак, однажды в голодный год времен разрухи (из-за Гражданской войны) бабушка Прасковья (тогда еще сильная женщина средних лет) отправилась в подмосковные села, где можно было выменять нехитрые городские вещи на крупу, муку, картошку.
Ну, какие уж там у нее были вещи… Все же она собрала в доме какую-то одежду, миски, сковородки, тарелки, чашки, ложки и, как многие другие городские женщины того времени, отправилась менять их на деревенские продукты, добывать прокорм для семьи.
И вот выменяла она что-то взамен на какую-то муку и крупы, уместила все это в холщовом заплечном мешочке. Теперь предстояло сесть в поезд, чтобы с этим наменянным ею добром вернуться домой. Но сесть в поезд было тогда очень трудно. Ситуацию можно понять по кинофильмам, отражающим те времена: поезда тогда брали штурмом, мест не хватало, люди ехали на крышах, под лавками, стоя в проходах и даже просто держась за поручни дверей, на подножках. Именно на подножке и удалось разместиться моей бабушке с ее драгоценным холщовым мешочком за плечами.
Поезд медленно набирал первоначальную скорость, он еще не разогнался, когда она вдруг почувствовала, что кто-то, тяжело дыша, бежит по платформе рядом с ней, при этом умудряясь успешно стягивать драгоценный холщовый мешочек с ее плеч… И все же ей удалось отбиться от вора и сохранить свои драгоценные деревенские выменянные продукты.
Прасковья Григорьевна, это – единственное фото
Разве не женственно?
И была прабабушка по имени Маланья, мать Прасковьи
Это была мама моей бабушки Прасковьи. Про Маланью мне известно, что она родилась еще при крепостном праве. В деревне ее звали «бобылка», что означает – «одинокая», «вдова». У бедной вдовы было трое детей. Прасковья – старшая. Красивая. И когда посватался к ней, бесприданнице, Семен, сын зажиточного хозяина (но пьющий), Маланья уговорила дочку пойти за него замуж. Ведь у нищей бесприданницы никаких других шансов не было. К тому же Маланья ждала от старшей дочки хоть какой-нибудь помощи для остальных детей.
Но Прасковья оказалась под строгим оком свекра и мужа, помогать матери не смогла.
Родилась в этом браке с Семеном дочка Наташа, которую впоследствии удочерил Игнат, мой дед (история эта описана мною выше). Ребенка Игнат любил и никогда не обижал, ни одного выговора не делал. Все же как-то пристроила Маланья и других детей (мальчиков?). В старости она пришла жить к дочери, уже в семью Игната Тюрина и Прасковьи. Но нищета и тут была беспросветная, да еще и нагрянула Первая мировая война. Моя мама рассказывала, что, когда настал голод, Прасковья устроила свою мать жить в богадельню. А порой доставала из сундука ситцевую цветастую юбку своей старой матери и плакала, уткнувшись лицом в эту юбку. Плакала о Маланье, хотя и была Прасковья очень суровой женщиной.
Мама и котенок Чуркин – радость ее детства
Однажды маме (тогда – второкласснице), ее сосед по парте, Паша Чуркин, подарил котенка. Котенка тоже назвали Чуркиным, по имени дарителя. Но фамилия Чуркин принадлежала грозному и неуловимому, жестокому разбойнику. О похождениях знаменитого Чуркина было написано и издано множество лубочных книг.
Мама всю жизнь любила кошек и собак. А подаренный ей котенок был особенный – сам знаменитый разбойник Чуркин снял бы перед ним шляпу. Потому что маленький котенок рано научился воровать.
А воровал он виртуозно. Но при этом он не был эгоистом и заботился также и о хозяевах. Хотя они его об этом и не просили. Но Чуркин, хоть он и был малышом, чтил извечный кошачий обычай: часть добычи принести хозяину и положить у его ног. Ешь, дескать, хозяин, наслаждайся и помни, что твой кот дело свое знает и свою добычу мимо тебя не пронесет, всегда угостит. (В раннем моем детском возрасте наш кот регулярно складывал у моих ног, когда я была одна в доме, свою мышиную добычу. Он приводил меня этим в ужас, и я кричала. Но никто меня не слышал, и никто не приходил на помощь.)
…Как-то раз Зина увидела такую картину: Чуркин тяжело пролезает задом наперед через расщелину между забором и землей. Он явно что-то тащил, и это что-то, видимо, было тяжелым. Кот странно двигался то назад, то вперед, отягощенный какой-то непосильной для него ношей.
Оказалось, что на сей раз Чуркин, не без пользы для себя, навестил соседей, побывал в их сенях, опрокинул там бочонок с солониной, ухватил кусок побольше, отъел от него изрядную долю и вот теперь нес домой свою добычу. Время стояло голодное, Чуркин это понимал, так как недоедание и даже голодание он уже изведал на себе. Теперь он гордо нес ворованный кусок в дом. Он не спрятал добычу, не зарыл в укромном местечке, чтобы потом съесть тайно от других… Нет! Он готов был поделиться с домашними!
Он был еще довольно маленьким котенком, а кусок украденной солонины оказался гораздо больше, чем он сам. По закону кошачьей жизни полагалось положить украденное к ногам хозяйки, Зины, чтобы показать свою кошачью удаль. Даже маленькую пойманную мышь он бросал к ногам Зины всякий раз, когда ему удавалось эту мышь отловить. Таков был ритуал, знак доказательства кошачьей удачливости, покорности, смирения и к тому же – царственной щедрости.
Что было делать Зине? Не выдавать же Чуркина соседям. Рассказала матери. Прасковья Григорьевна сразу поняла, что коту несдобровать, если соседи узнают о такой крупной краже, да еще в это голодное время. Мясо разрезали на кусочки и сварили похлебку на всю семью. Чуркину тоже досталась щедрая порция. Ведь он ее заслужил.
