Kitobni o'qish: «Театр бездушных»

В зале померк свет, и вместе с зыбким полумраком пространство наполнила торжественная тишина. Прекратилась всякая возня, шуршание, раздражающие шепотки. Один за другим погасли экраны телефонов, и лица собравшихся повернулись к сцене, где дрогнул, поднимаясь, тяжёлый винно-красный занавес.

Паша очень любил этот момент, таинственный миг перед началом представления, когда всё внутри замирало в сладкой истоме предвкушения.

Но его лик привычно был обращён в зал, а вовсе не на театральные подмостки. Ему не было нужды наблюдать за актёрской игрой и сменой декораций, чтобы знать, что именно там происходило, ведь на этой постановке «Чайки» он присутствовал уже в десятый раз. Или в одиннадцатый. Пашка не мог назвать точной цифры, потому что его рабочие смены изредка разбавлялись иными спектаклями, но текст незабвенного чеховского шедевра невольно всё крепче оседал в голове. Через пару-тройку месяцев, он был уверен, что сможет по памяти цитировать пьесу и при случае красоваться перед одногруппницами в университете.

– Отчего вы всегда ходите в чёрном? ¹ – раздался мужской голос со сцены.

– Это траур по моей жизни. Я несчастна, – равнодушно ответил ему другой голос, а Пашка одними губами беззвучно повторил запавшую в душу реплику.

Скользя взглядом по рядам и ложам бельэтажа, своему скромному царству на этот вечер, Паша подметил, как заелозила одна из зрительниц. Толстая женщина неопределённого возраста украдкой достала из сумочки телефон, понизила яркость до минимума и направила камеру на сцену. Злорадно усмехнувшись про себя, Пашка выудил из кармана форменной жилетки лазерную указку и выстрелил красным лучом в экран бескультурной даме. Та недовольно стала озираться и хмурить брови. Алый светлячок плясал по её телефону, мешая вести запись спектакля, до тех пор, пока женщина не спрятала гаджет обратно в сумочку.

Паша самодовольно улыбнулся, как увенчанный славой герой, хотя едва ли кто-то в бельэтаже разделял его триумф, никто и не видел этой победы в полутьме. Но ему всё равно доставляло немыслимое удовольствие ставить на место нахальных зрителей, которые отказывались следовать правилам театра.

Ещё два месяца назад он и подумать не мог, что судьба приведёт его в эту обитель искусства. Он в жизни не читал пьесы, не ходил на спектакли и свободное время предпочитал проводить вовсе не в душном партере, обмахиваясь программкой с важным видом, а перед ноутбуком, исследуя всякие виртуальные миры и кося монстров направо и налево.

Пашка случайно наткнулся на вакансию с пафосным названием «капельдинер» в какой-то группе в соцсети, почитал условия и решил попробовать. Деньги лишними не бывают, особенно для живущего в общежитии студента с мизерной стипендией. Работа обещала быть непыльной, с удобным графиком: все спектакли начинались как раз после пар в университете, а самое главное – от Паши не требовали никакого опыта. Его приняли вместе с кучкой таких же студиозусов, вырядили в строгие жилетки, вооружили рациями и лазерными указками и отправили в заполненный зал, творить порядок.

Едва Паша втянулся, разобрался во всех правилах и тонкостях, он неожиданно для себя самого очень проникся театральной атмосферой в целом, и полученной должностью в частности. Было нечто невыразимо гордое в том, чтобы именоваться капельдинером, с чопорным видом открывать двери зала перед зрителями после первого звонка, помогать гостям с рассадкой и отвечать на их однотипные вопросы.

– Без театра нельзя, – словно бы вторя его чувствам, сказал актёр со сцены.

Конечно, театральным знатоком в одночасье Паша не стал. Его всё ещё воротило от одной мысли, чтобы сесть и прочесть какую-нибудь нудную пьесу целиком. Но он старался в меру сил прислушиваться к тому, что происходило на сцене, следить за игрой актёров, когда среди зрителей устанавливались тишина и покой. Иногда почитывал программки, которые выдавались ему для продажи.

В целом, несмотря на нищенскую зарплату, эта работа оказалась неожиданно интересной, а новым друзьям Паша теперь непременно при знакомстве говорил, что работает в известном театре в центре города. И наблюдал за тем, как рос градус уважения в глазах новоиспечённых приятелей, поскольку он никогда не уточнял про работу билетёром и гардеробщиком.

На поясе глухо затрещала рация, и, прежде чем зрители устремили на нарушителя спокойствия возмущённые взгляды, Паша выскочил за двери в пустующий холл.

– Левый бельэтаж, ответьте. Приём, – прошипел голос менеджера в рации.

– Левый бельэтаж слушает. Приём, – отозвался Пашка.

– Спускайся в партер на замену.

Не особенно удивившись – подобное было не редкостью – Паша сбежал по лестнице на первый этаж. У дверей, ведущих в партер, его дожидалась, нетерпеливо постукивая ножкой, менеджер Женя со строгой косой, заплетённой вокруг головы, будто венец. Жене было двадцать пять лет, всего немного старше остальных, но она мнила себя главнейшей в стае этих несмышлёных щенков в жилетках, хотя её обязанности, как и её зарплата, едва ли сильно отличались от их.

– Насте что-то плохо стало, я отпустила её домой, – сухо сказала Женя и наставила на Пашку палец: – Партер на тебе до конца спектакля, а, как откроешь двери, мигом в гардероб помогать с вещами. Всё ясно, Заболоцкий?

Паша ограничился кивком, и менеджер затолкала его в темноту зала. Выпутавшись из занавески, он придал себе уверенный вид, одёрнул жилетку и встал возле стеночки. Вот за что он не любил смены в партере, так это за то, что здесь, в отличие от бельэтажа, запрещено было сидеть. В партере капельдинер должен был стоять весь спектакль, как каменный истукан.

Зато отсюда лучше всего просматривалась сцена, где разворачивалось действо. Актёры и актрисы в старомодных костюмах вели философские разговоры, расхаживая по авансцене. Все их движения и жесты были выверены до мелочей: они далеко не первый раз ставили «Чайку», чтобы ошибаться, забывать слова или спотыкаться на ровном месте.

Но сколько бы Паша ни смотрел на труппу из показа в показ, его не отпускало ощущение, что их игра напрочь лишена самоотдачи. Он слышал от Жени, что эту постановку театральные критики не любили: считали чрезмерно чопорной и выхолощенной.

По Пашкиному дилетантскому мнению, спектаклю и впрямь чего-то не хватало. Актёры играли идеально, так идеально, что зубы сводило от их размеренных пауз и отрепетированных интонаций, но при этом они не вкладывали собственные эмоции в роли. Лишь держали маски, которые были им назначены, а сами оставались эмоционально пусты. Словно куклы с намалёванными на лицах улыбками.

Осторожно и мягко ступая, Паша двинулся ближе к сцене, чтобы размять ноги и получше рассмотреть труппу. Он заметил, что вдоль рампы были расставлены напольные вентиляторы, которые, как и прожекторы, оказались направлены на актёров, развевая их волосы и одежду. Пашка слышал, что под софитами, да ещё и в костюмах, бывает чертовски жарко, а тут начальство великодушно позаботилось об исполнителях.

Взгляд его сместился чуть вправо, и театральный смотритель, к своему неудовольствию, внезапно увидел в середине третьего ряда партера одинокого зрителя. Некая женщина, закинув ногу на ногу, самозабвенно ела банан, наслаждаясь спектаклем. Задохнувшись от возмущения, Пашка стал пробираться к нарушительнице спокойствия, пригнувшись пониже.