Kitobni o'qish: «НеЖизнь. В поисках тепла и смысла»

Shrift:

* * *

Об авторе

Гущина Софья (1992 г. р.) – практикующий психолог, автор трансформационных онлайн-проектов «Мама в авторитете», «Стратегия победителей», «НастоящаЯ», «Из куколки в бабочку», «Моделирование жизни», «В ресурсе». Помогает людям чувствовать и слышать себя, раскрываться, получать от жизни максимум, зарабатывать без марш-бросков, напряжения и страхов.

«В психологию я пришла не сразу. Будучи школьным учителем, прошла курсы по нейропсихологии, желая “полечить” своего ребёнка. И там, на обучении, поняла, что лечить надо меня. Нет, это не про диагноз. Это про моё отношение к жизни, которое дочка своими проблемами транслировала. Считаю, что человека характеризует не количество совершённых ошибок, а то, как он их исправляет. Внешнее = внутреннее. Вскоре я разобралась, как гармонизировать и то, и другое. И продолжаю разбираться.

Можно сколько угодно закрывать глаза на боль, некрасивую правду о себе и оставаться узником. Я приглашаю вас в мир уязвимости и одиночества, где вы сможете допрожить всё то, что мешает жить прямо сейчас.

Каждый человек – отдельная Вселенная. И нам под силу управлять своими законами».

ВК: htps://vk.com/ruslit62

В поисках тепла и смысла

Я много лет провела в ожидании чуда. Того самого, после которого распрямлю спину, почувствую себя живой и приглашу наконец жизнь на танец. Ждала не то человека, не то потерянную в веках инструкцию, которая объяснит, как же собою пользоваться. Дарованию же помочь надо, это бездарность сама прорвётся. Но с помощниками как-то отношения не складывались, и каждое разочарование вновь и вновь возвращало меня в зал ожидания, ставший привычным. Мешающих, прорываться заставляющих, было больше. Сбрасывали к подножью горы почти с вершины.

Мой мир был пространством непройденных дорог, пока я не решила помочь себе сама. Тогда в него яркими брызгами ворвались истории тех, кто, как и я, не смирился с невозможностью ожить.

Теперь это круговорот историй, которые открываются передо мной во всём великолепии, когда я общаюсь с клиентами и исследую свои внутренние процессы.

Есть ли смысл в начале каждого дня, если он неминуемо окончится? Стоит ли заправлять кровать утром, если вечером придётся вновь сбрасывать с неё стёганое покрывало? Ставить ли перед собой цели, если их исполнение зависит не только от нас, а на их место обязательно придёт что-то другое?

Нежизнь – это подготовка к жизни. Подвал дома, которому только предстоит быть построенным. Чтобы познать явление, важно побыть в двух крайностях. Тогда получится выйти за пределы как иллюзий, так и идеализации.

Нежизнь – это тоже жизнь, но без тебя настоящего в ней. Приставка отрицает будто бы само явление. НЕ – это токсичные примеси, подмены, которые пока ещё определяют нашу реальность. В нежизни много всякого разного. Его интересно рассматривать, по полочкам своего шкафчика раскладывать и в мусорное ведро совсем ненужное отправлять.

В нежизни есть своё преимущество. Ты ни за что не ответственен. Плывёшь себе по течению чьей-то реки. Куда ветер подует, туда и разворачиваешься. Можно искать виноватых, ныть, жалеть себя. И именно эта река учит тебя плавать. Принимать даже то, что совсем не нравится и не подходит, видеть в нём не только неизбежность, но и гармонию, и совершенство.

Нежизнь по-своему прекрасна. Пока только так можешь. Выход всегда там, где вход. Я приглашаю вас в мир одиночества и преодоления, чтобы закрыть его двери, допрожив по-честному всё то, что прямо сейчас мешает жить.

Глава 1. В осколках счастья

Предисловие

В моих текстах совсем непонятно, что я хочу сказать. Я просто говорю. И это не для того, чтобы быть услышанной и понятой. Мне хочется, чтобы каждый лучше понял не меня, а себя.

Верю, что мой читатель в состоянии выбрать то самое слово, в котором прямо сейчас нуждается копилка его души. Ведь если помещать туда что-то намеренно, разбить ведь можно, а человек собирал себя старательно пласт за пластом.

Слово не пила, не распилит. Но уничтожить, выпотрошить, заставить сомневаться в себе сможет и одна буковка в умелых руках. Выводы я делать умею, хлёстко и небанально. Только кроме меня они никому не полезны. Поэтому россыпью слов я подсвечиваю те состояния, которые могут возникнуть на каждом витке. Они важнее. Вывод – конец пути. Иллюзии, что вы уже там, ломают здоровую траекторию, вами же выстроенную. Вывод – маленькая смерть. Потребляя чужие выводы, рискуешь так и не начать свою жизнь.

Каким бы ни был мой посыл, каждый видит своё. Выбирает, выискивает резонирующее. Через мои истории с определённой частью себя взаимодействует. Мы не будем брать готовое и внедрять его в себя, уничтожая то, что делает нас нами.

Я хочу, чтобы каждый получил свой опыт. Прожил его, проанализировал, сделал своей опорой. Расширился и начал создавать своё. Отказался от стратегий выбирания и поиска очередных костылей и идеалов вне себя. Вас там нет! Вы намного масштабнее! И увидеть свою глубину можно, только однажды нырнув. Не в чужие выводы, а в собственные осознания. Да, намокнете. И с непривычки придётся сохнуть без полотенца.

Я ничего не хочу вам целенаправленно сказать. Делюсь своими открытиями. Стучу ими аккуратненько в дверки вашего подсознания и надсознания. И неважно, откроют мне или нет. Это будет уже не моя встреча.

Мишкина шубка

Я с детства знала, что буду психологом. Наверное, лет с пяти.

– Давай ты будешь кондитером, когда вырастешь, – улыбнулась мама. – Будешь тортики и пирожные печь.

– Нет, не хочу.

На тот момент я вообще никем быть не хотела. Я укладывала Алёнку в ярком синем сарафане в кроватку, сделанную из коробки «Чародейки». Картонный домик был намного меньше куклы, но меня это не смущало.

– А врачом? – предложила другой вариант мама.

– Не знаю, – ответила я, мечтая, чтобы от меня отстали.

Хочу стать укладывателем кукол спать, но вряд ли маму впечатлит такой ответ.

– Да, ты не сможешь. Куда тебе! Это же как учиться-то надо, чтобы поступить… О! Знаю! – Видимо, маму посетила гениальная мысль. – Ты будешь психологом.

«Психологом… А кто это?»

– Будешь сидеть в тёплом кабинете и с людьми разговаривать, – умиротворённая улыбка озарила мамино лицо.

– А о чём разговаривать, мам? Вдруг им мой разговор не понравится? – напряглась я.

– А чем тебе заниматься? – не сдавалась мама. – Чем-то же надо. Сейчас мало в стране психологов. Одни юристы да бухгалтеры. Я буду тобой гордиться. А ты – людям помогать.

«В тепле… Разговаривать… Даже я смогу… Значит, нужно быть кем-то… А почему не собой?» Звонок в дверь остановил череду моих мыслей о светлом будущем.

Папа вошёл в коридор. Его встретила не мама, а её голос, выходящий далеко за пределы нашей квартиры.

– Опять звонишь! Что, ключей нет?!

– Холодно на улице, не стал искать… – начал оправдываться папа.

– Искать ему лень! А ребёнка пугать! Вон смотри, вся дёргается уже от твоих звонков. Холодно ему! – кипела мама.

Наверное, чтобы тоже не замёрзнуть.

Мой папа может всё! Может даже любить маму, которая постоянно кричит и требует от людей беспрекословного подчинения. А это очень трудно.

Папа подошёл ко мне, положил холодные крепкие руки на плечи. Чувствую напряжение. Надо играть роль испуганной девочки, чтобы не выдавать маму. Я, конечно, никак не отреагировала на звонок в дверь. Даже обрадовалась, что папа сейчас присоединится к нашей беседе. Не надо будет показывать, что я аккуратная, что хочу кем-то быть, но жизнь в мамином лице в очередной раз вносила свои коррективы. Родители ушли на кухню, а я начала новый эксперимент, забыв об Алёнке.

Зелёный фломастер, голубой, красный. Каждое предложение буду писать своим цветом. Как красиво получается! Ярко. Перехожу уже на следующую страницу. Когда мама писать заставляет, после первой строчки хочется кричать, а когда пишу сама, получаю удовольствие и от процесса, и от результата.

«Жил-был мишка. И была у него коричневая шубка. Мишка жил не в лесу, а в цирке. Каждый день он радовал детей и их родителей, уставших друг от друга, представлениями. На других животных надевали неудобные костюмы, а мишкина шубка и так всем очень нравилась».

– Что это ты тут делаешь? – спросила мама, неожиданно появившаяся за спиной.

– Книгу пишу, – довольно ответила я.

– Дай почитать, – мама выхватила тетрадь.

– Так-так. Мишка… Лучше бы игрушки убрала, писательница! Тетрадку зачем достала новую?

– У меня книга…

– Кому это нужно?

– Мне…

– А мне нужно, чтобы ты игрушки убрала. Сначала дело, потом – ерунда всякая.

Я закрыла тетрадь. Пойду помогу маме, а потом мишке.

Мне всё равно, кем я стану, когда вырасту. Лишь бы в своей шубке. Буду делиться своим теплом с теми, кто без одёжки или без поддержки остался.

Какой бы ни была исполняемая роль, ты всё равно проявишь свою суть. Её не встретишь среди громких названий престижных профессий. Если не усложнять, то можно быть собой. Делать хорошо то, что просто не можешь не делать. И тогда ты не вкладываешь время в исправление слабого в себе. Признавая его, усиливаешь сильное.

Обыкновенная история

Это было в детском саду. Обыкновенная история времён дефицита.

Танька дружила не со всеми, с избранными. И понять, что ты вошёл всё-таки в их число, было непросто. День начинался с того, что каждый пришедший здоровался с этой девочкой, стараясь вызвать симпатию. Не знаю, почему именно с ней, но так было принято. А вдруг повезёт сегодня именно тебе?

В группе было всего четыре девочки среди пятнадцати пацанов. И каждая была за себя. Девчачья дружба не складывалась. Зато в компании ребят мы вписывались периодически.

Танька была другой. Одевалась лучше, никогда не снимала с лица маску равнодушия. Это я сейчас понимаю, что под ней она тщательно прятала нелюбовь к себе. А тогда мы стремились хоть чем-то быть похожими на неё и завоевать расположение кумира. Тане, к слову сказать, было наплевать как на каждого присутствующего по отдельности, так и на всех вместе взятых.

* * *

Тот день я запомнила на всю жизнь. В понедельник меня, как обычно, завели в группу. Я даже не собиралась подходить к Таньке, которую приводили самой первой, как вдруг она сама подошла ко мне.

– Ну здравствуй, – сказала она сквозь зубы, словно ожидая нападения.

Это было лучшее приветствие в моей жизни! Никакое лёгкое и задорное «привет», никакие гимны не сравнятся с этим одновременно долгожданным и неожиданным «ну здравствуй».

В момент встречи с «ну здравствуй» я впервые в своей жизни испытала состояние прострации победителя. А дальше-то что? Дождалась, хорошо. Кто скажет, о чём мне говорить с Танькой? Как вести себя с той, достойной которой себя не чувствуешь? Я приготовилась быть посланной или униженной заранее. Такая участь ожидала тех, кто пришёлся нашей королеве не ко двору. Петьку по щеке ударила, Машке кубик в колготки положила, на нашу Марьниколавну мама Таньки заведующей пожаловалась.

И вот по одну сторону баррикад – я, по другую – «ну здравствуй».

– Привет, – радостно произношу я и растягиваю губы в глупой улыбке.

– Будешь со мной играть? – спрашивает Танька со спокойствием дикой кошки перед прыжком.

– Давай, – смиренно произношу я, мечтая спрятаться так, чтобы только мама найти меня могла.

– Какие ты принесла игрушки? – продолжает допрос Танька.

А я ничего не принесла. Порву же, сломаю, потеряю. И вообще, разве можно было принести игрушку? И даже не одну?

– Я люблю детсадовские, – вру я, заглядывая в глаза собеседнице.

Интересно, что заставило её сегодня выбрать меня?

Танька берёт меня за руку и ведёт к шкафу, заставленному коробками. Мы достаём самую большую и ставим её на стол. Колготки мои почти сползли, но мне стыдно подтянуть их при подружке. У неё они не такие, тянутся. Вредные, как мама говорит. А ещё у неё на платье мишка нарисован. А у меня вся одежда без принтов. Я же уже большая, это малышня с рисунками носит. Вот бы хоть полденёчка побыть малышнёй! А Танька хоть далеко не малыш, но с их привилегиями. Ей можно. Мама говорит, что у неё родители богатые. Наворовали…

У моей подружки в руках пакет. Из него торчат плюшевые ушки. Заяц, наверное. Точно!

Я с восхищением разглядываю новую игрушку, которая так и просится в мои ручки. Я её хочу, но не беру. Вдруг испачкаю. Наслаждаюсь на расстоянии.

– Нравится? – спрашивает Танька спокойно.

– Ага, – восторженно отвечаю я.

– Хочешь, подарю?

– А можно? Мама не отругает?

– Игрушка же моя. А ты моя подруга. Мне хочется сделать тебе приятное. Бери же!

Я была готова визжать от радости. Но Марьниколавна поставила бы в угол или лишила прогулки. А мне уж очень хотелось стать для новой игрушки самой лучшей хозяйкой.

Весь день мы с Танькой прожили душа в душу. Смеялись, кривлялись, бесились. И всё это вместе. Я удивлялась своим прошлым мыслям о ней. Своя же! Как только раньше этого не видела. И зайчик теперь мой. Весь жёлтенький, только животик беленький. Глаза холодные – тёмные пуговки. Так и хочется отогреть. Мои игрушки были другими. Не такими мягкими и яркими. Чужое всегда привлекательнее.

Я очень боялась, что Танькина мама запретит подарить мне зайца, но она разрешила. И я почувствовала себя достойной всего самого лучшего на планете.

– Чей ушастый? – спросила моя мама, снимая с меня сандалии.

Я и сама могу разуться, но маме хочется быть нужной.

– Мой, – отвечаю.

– Украла? – в глазах мамы ужас и презрение.

– Танька подарила. Мы теперь с ней дружим, – я улыбаюсь во все свои четырнадцать зубов.

– Где её шкафчик? – выдыхает мама.

Нехотя показываю на жёлтую дверку, ещё не понимая зачем. Зайца забирают из моих рук и отправляют в Танькин шкафчик.

Я в ужасе. Не помню, что было дальше. Плакала, протестовала, пыталась объяснить, что нельзя так с дружбой и с плюшевым существом, которого мне доверили.

– Ей мама не разрешит тебе отдать. Договорись они! Умницы какие! А у взрослых спросили? Завтра же вернёшь и больше никогда ничего у чужих брать не будешь. Чего тебе не хватает?

Не хватало на тот момент многого, но маму огорчать не хотелось. Она не понимает. И я тоже. Каждый остался в своём непонимании. Почему это Танька чужая? Почему у меня некрасивые игрушки? Почему, когда я что-то ценное получаю, это сразу нужно отдать?

Ничего… А я и не брала. Мне Танька дала. Сама.

Никогда… А это сколько дней? А в восемнадцать лет уже можно будет?

У чужих… А если допустить мысль, что все свои? Вот Танька, как только стала другом, сразу поменялась как! И так ведь с каждым. Тысяча граней, как в алмазе, в человеке. И он всего лишь одной из них ко мне поворачивается. И если она меня не устраивает, то что, человек чужим становится сразу? Нелогично как-то.

– Чего молчишь? Повтори. Что поняла? – продолжала мама террор любовью.

– Никогда ничего не брать, – отчеканила я, не выговаривая «р».

Мама взяла меня за руку в знак примирения. Слава богу, хоть не обиделась!

* * *

На следующий день пришлось объяснять Таньке, почему мне не разрешили принять подарок. Видно было, что она расстроилась. Разговора с ней не получилось. До конца дня я переживала. Скорбь и чувство несправедливости не давали покоя. Я лишилась и подруги, и жёлтого зайца, оставшись виноватой и перед мамой, и перед Танькой. Слишком много событий, а я одна. Опять.

Всё вернулось на круги своя. Танька снова меня не замечает. Действительно, чужая. Только не она для меня, а я для неё. Воспитывают нас по-разному. И в моей сказке нет места для ярких зайцев, интересных подруг, колготок, которые с тебя не падают и не собираются на коленках. Но я теперь знаю, что «ну здравствуй» ещё может случиться. Для этого нужно хотеть спать утром и прийти в группу после Таньки. Быть может, «никогда» закончится сегодня и завтра уже по-другому можно будет?

* * *

Таньку я больше не видела, как и её зайца. Не то переехали, не то сад поменяла. Так вот что такое «никогда»!

Больше никто не предлагал мне свои красивые игрушки. Предлагали только неравноценный обмен, на который я порой соглашалась лишь из вежливости.

Но та светловолосая девочка, которая умеет держаться, носить красивые вещи и брать в сад игрушки, живёт в моём сердце, как и её милый зайчик. Он целый день был моим. А я целый день была подружкой той самой Таньки, маленькой девочки, которая своим «ну здравствуй» стёрла все видимые и невидимые границы между разными мирами.

Каждый человек пропускает случившееся через себя. Входит в него, как в историю. Новый опыт всегда кажется небезопасным и сомнительным, но именно на него придётся опираться в следующий раз, принимая решения. Теперь я знаю наверняка, что правда тоже может быть чужой, даже если она мамина.

Сорочка

6 лет.

Мама, мамуля, мамочка! Куда же ты без меня? Я не хочу сидеть дома с папой. Пожалуйста, возьми меня с собой. Я буду молчать! Я буду терпеть, если захочу в туалет. Я съем всё, что вы мне дадите, даже эти противные зелёные оливки. Только не уходи без меня! Хочешь, я уберу все свои игрушки быстренько? Могу и пол вымыть. Может, я слишком мало сегодня почитала для тебя?

– Почему с тобой нельзя? – спрашиваю я робко с надеждой.

– Что ты там делать будешь? Вести себя сначала научись! – прозвучал грозный ответ.

Боюсь встретиться с мамой глазами.

– Ты не любишь меня больше? – плачу я.

– Не говори глупостей! – произносит мама, и я расслабляюсь, умолкаю и тут же слышу: – А за что любить-то? Ты зачем эту кофту напялила? Это в сад! Сними, испортишь, – говорит мне самая родная женщина, куда-то собираясь без меня.

Вот и издала последний писк моя надежда маминым голосом. Её больше нет, но есть обида, раздражение, злость, нетаковость.

А я и не хочу с тобой! А больно надо! Мы тут… С папой… Он спать будет. А я ему не мешать. Когда я вырасту, то пойду туда, куда захочу. И буду носить то, что мне нравится. Сама себе всё буду разрешать…

Прошлое не исчезает. Невидимое, неслышимое, оно лежит в нас тяжёлым грузом в ожидании того самого мгновения, когда ты расслабишься, дашь ему место. Пройдёшь, справишься с ним, пересмотришь когда-то принятые детские решения, разрешишь другим думать о тебе что угодно, при этом не ранясь, а себе позволишь им не верить.

28 лет.

«Вот это да! Как вечернее платье!»

Моё внимание на витрине магазина привлекла сорочка. Да не простая, а шёлковая, с журавлями летящими. Вообще я пришла только за хлебом. Но ноженьки принесли меня на второй этаж торгового центра. Минут десять я уговаривала себя уйти быстро, не тратить время. Для чего мне такая штука во время сна? Я ж её видеть не буду. Потом всё-таки решила купить сорочку, раз не уходится совсем.

Дома на смену восторгу пришёл страх. Я отпарила свою обновку, повесила её на вешалку и пришла в ужас от того, что это же я её сейчас надену, помну, испорчу. Знаю прекрасно, что ничего не произойдёт! Просто снова программа убогости запустилась по умолчанию.

Фото сорочки полетели во ВКонтакте моим подружкам. «Супер», «вау», «класс», «где купила?». Запечатлён её образ не только в моей памяти, но и в недрах всемирной паутины. Теперь можно и надеть – испортить. Если бы мои девчонки знали, что сейчас происходит внутри человека, который купил классную вещь, в которой его почти никто не увидит!

На часах 22:38. Сижу в халате. Серого цвета ночнушка с журавлями, обещающими ночной полёт, лежит на спинке дивана. Смотрю на неё и вспоминаю, что хорошего сделано мною за последний месяц. Много чего! И что же теперь каждый день сорочки шёлковые покупать?

Развязываю пояс халата медленно, прощаясь с собой недостойной, ущербной, заслуживающей. Освобождаю плечи, не спеша подхожу к дивану. Что я снимаю? Тряпку. Но она со смыслом.

И вот желанная сорочка на мне. Шёлковая, с журавликами. Я себе её разрешила, сама выбрала. Только она с привкусом покинутости, непонимания, непозволения себе, нетаковости.

Мне приглянулись не журавли на шёлке в магазине, а то состояние, которое с ними можно получить.

Шестилетняя девочка внутри меня, от которой уходит мама, наконец готова почувствовать себя иначе. Достойность, похороненная ею когда-то, поднимает голову. И я ей это позволю. Уже можно.

Все засмеялись, а Саша заплакал

«Все засмеялись, а Саша заплакал» – фраза из какого – то советского фильма. Не помню название, но помню того Сашу. Здорового крепкого парня, который вечно стонал и страдал, катастрофизировал неизбежную повседневность. Понравился он мне своей чувствительностью, непохожестью на остальных, стремлением выкачать из окружающих ответные чувства.

Не хочу больше плакать. Хочу дышать. Чувствую себя шариком, надутым кем-то. Наполненным чем-то чужим. Шариком, который благодаря всему тому, что было, не лопнул. Осталось выдохнуть и улыбнуться с облегчением. А потом снова вдохнуть.

5 лет.

Мама на кухне. Готовит ужин. Жду её. Смотрю на круглый циферблат. Одна минута прошла, втора-а-ая, тре-е-е-е-етья. В минуте всего шестьдесят секунд. Один, два, три… пятьдесят девять. Целых шестьдесят секунд! Мама сказала, что через десять минут придёт ко мне. Буду считать, так скорее стрелочка движется…

Тысяча восемьсот сорок шесть… Ура, идёт!

– Мамочка, давай поиграем, – прижимаюсь я щекой к её халату на влажном теле.

Он пахнет луком и морковью. Даже не знаю, чем больше.

– Я так устала! Поиграй сама, – выдыхает мама усталость вместе с воздухом, с укоризной глядя на меня и включая телевизор.

– Мне скучно, – шепчу я, сдерживая слёзы.

– Клоунов тебе, может, вызвать? – поднимает бровь мама.

Иду к игрушкам, которые тоже не хотят со мной играть.

Они же не клоуны!

«Отдыхай, мамочка, – думаю я. – Когда вырасту, обязательно заработаю столько денег, что на клоунов хватит. Это, наверное, такие люди, которые играют с тобой, когда тебе скучно, и не устают».

Шли годы. Бурь порыв мятежный сделал клоуном меня. Прошлого не изменишь. Казалось, я давно с этим смирилась, но нет. Трудно смириться с тем, что по-прежнему чего-то не понимаешь. Возможно, и впрямь не бывает худа без добра. А возможно, всякое худо только и бывает, что худым. Рано или поздно я тоже стану прошлым, по-прежнему не осознавая всех на то причин.

28 лет.

Иду к маме. Звоню в домофон, имея ключи. Знаю, что маму это раздражает, но ничего не могу с собой поделать. Поднимаюсь по лестнице в предвкушении выговора, готовлюсь опускать глаза и рассматривать придверный коврик.

Мама смотрит на меня с укором так же, как в детстве, но молчит. Бесит немного. Хочу уже вырасти. Хочу брать ровно столько, сколько мне дают, даже в самой потаённой части души не мечтая о большем. С принятием того, что дарит мне судьба и окружающие. Без надежды наполнить свой стаканчик до краёв, опустошив чужой сосуд, о размерах которого можно только догадываться.

Левой рукой мама нащупывает стену, чтобы при необходимости на неё опереться, но держится прямо, уверенно делает шаг за шагом. Слегка наклонив голову, она смотрит на меня.

Сколько мыслей пронеслось у меня в голове за те секунды, пока я вешала свой пуховик на вешалку, пока привычно запихивала шапку и шарф в рукав. Я подумала о том, какой бледной казалась мне мама, какими усталыми были её глаза. Однако усталая красота всё равно остаётся красотой.

Подумала я и о том, что напридумывала себе про её недоброжелательность, сопротивление и упрямство. Она была просто женщиной со своей собственной жизнью. Я подумала, как мужественно она прожила свою жизнь и какой робкой на её фоне кажется моя. И как она здесь, в этих стенах, дала мне больше любви, чем я своему собственному ребёнку, имея в десятки раз больше на то возможностей.

Мамин тёплый взгляд словно говорил мне о том, что она играет для меня свою роль, но не разыгрывает спектакль – ведь мы обе знаем, как всё на самом деле. Точнее, придумали себе смысл и поверили в него. Игра начинается в ту роковую секунду, в которую все игроки принимают её правила. Она отличалась от прозаичной жизни, в которую всё равно всегда возвращаешься, когда чувства отыграли свой блюз печалью осени. А раз возвращение следует, как продолжение малобюджетной многосерийной мелодрамы, то в окно возможностей надо прыгать, как только оно открылось. Такой вот выбор без выбора.

Взять любовь можно. Она всегда в нас и между нами. Это нечто, просочившееся сквозь время вопреки здравому смыслу. Взглядом мама пригласила меня к креслу. Я покорилась, принимая правила игры, бросая кубик нежности на игровое поле дрожащей рукой.

Если бы я рисовала мир, то счастлив был бы каждый. Сегодня я могу нарисовать только сердечко. Такое, какое пятилетний ребёнок рисует на салфетке маминой помадой. Красное, неровное, внутри пустое. Я не умею рисовать и не хочу учиться. Ну что ж. Делюсь тем, что есть, на другое, увы, не способна.

Мама готова дать мне своё время, своё внимание, всю себя. И приглашает меня сделать то же самое и признаться себе, что я хочу именно этого.

Искренность… Это очень много. Это принятие и себя, и другого, это готовность быть, а не казаться. Это полная беззащитность на том поле, на которое выходишь без оружия и без щита, не захватив их даже на всякий случай. Я наслаждалась и нашей игрой, и отражением своего отражения, и своим восхищённым взглядом.

На многие вопросы я так и не смогу ответить. Но это и неважно. Фильм, в котором все смеются, а Саша плачет, больше мне непонятен. Там больше нет меня. Я у мамы.

Не всегда удаётся повлиять на обстоятельства. Декорации, как фон, подсвечивают, что именно до сих пор мной не понято, не прожито, не принято, не скорректировано. Бесполезно пытаться менять внешнее. Оно всего лишь отражает мои же внутренние процессы. И если я живу не одна в пустыне, то не только мои! От меня зависит моё состояние и отношение к происходящему. Стало быть, достаточно себя выбрать. Каждый раз заново.

Bepul matn qismi tugad.