Kitobni o'qish: «Выбор»
Фонарик едва разгонял плотный мрак, но мы всё-таки добрались до стены. Здесь стояли роботы. Неподвижные, бледные, в ржавой броне, как фигуры в старинных музеях. Настолько похожие на людей, что не отличишь. Только жог им не вредил. Одного крошечного фильтра хватало на многие годы, чтобы подавать по 0,003 миллиграмма кислорода на БПК20. Зачем машине биологическое потребление кислорода я так и не понял, хотя отец и объяснял. Их было жалко. Потому что они стояли у стены одни, в любой момент готовые очнуться и от этого ещё более брошенные и забытые.
Нас не любили пускать в храм. Смотрели искоса, когда отец скидывал рюкзак с патронташем и автоматом и оставлял у скамейки в закопчённом притворе. Маски никто не снимал. Респиратор очищал воздух от жога, а батарея в фильтре разделяла жизнь на отрезки по 48 часов. Пока он мигает – ты живёшь.
Староста чуть склонил подбородок с кислородной маской, поприветствовав отца. Меня, как всегда, даже не заметил. Остальные тоже надменно задрали респираторы к потолку. Даже попрошайки считали себя лучше нас. Верили, что мы продались и нам нет места в новом мире. Ведь они остаются чистенькими, пока мы убиваем.
Отец опустил глаза, снова всех прощая. Думаю, если они объединятся и нападут, он даже не достанет пистолет. Сейчас такими никто не пользуется. Из-за жога нельзя быть уверенным, что порох воспламенится. Современное оружие смертоноснее и страшнее, но он считал старое более честным.
– Три, пожалуйста, – глухо пророкотал его респиратор.
Старуха из церковной лавки подала самые кривые свечи. Обычно она давала ломаные, но сегодня таких не осталось. Наверное, всё израсходовали. А до пятничной кремации ещё далеко. Свечи делали из жира умерших. В новом мире не пропадало ничего. Всё нужно людям и угодно богу, если мир почти уничтожен.
– Благослови, всевышний, – мотнув подбородком, поблагодарил отец.
Мы свернули к канунному столу, и прихожане, завидев нас, разлетелись, как жирные хлопья гари из-под ног. Глядя на них, всё сильнее хотелось, чтобы упала лампада и всё тут выгорело дотла. Тогда наступит свобода. Не будет неприязненных взглядов и тихих проклятий. Ненависть рассеется и наступит настоящая благодать.
Отец отдал мне свои толстые очки в железной оправе и поставил первую свечу. Попросил упокоения всем, кого знал. А я стоял за его спиной, опустив глаза. Чего он добивается? Как понять? Это пугает и беспокоит. Он всегда говорит, что я должен сделать правильный выбор, если его не станет. Но смогу ли я без него жить? Не знаю… А уж каков должен быть этот выбор и подавно.
Он прошёл к следующему канону и, установив вторую свечу, помолился о здоровье живых. Каждый раз надеюсь, что хриплый голос назовёт моё имя тоже, но не дожидаюсь. Проверяет? Испытывает?
Мы прошли дальше, и он опустился на колени. Настало время третьей свечи. Именно она приводила нас в храм, ведь только создатель знал истину. Вспыхнул фитиль. Крошечный огонёк разгорелся, и я, как всегда, подумал, что будет, если он не потухнет? Отец говорит, что такое случалось, а я просто не помню. Но как такое забыть? Знаю, что не должен, но всё равно сомневаюсь в его словах.
