Kitobni o'qish: «Пусть она вернется»

Shrift:

Издательство АЗБУКА®

* * *

Туану, во имя Корсики и любви

«Отсутствие – вещь тяжкая. Тяжелее, чем исчезновение. Потому что про умерших мы знаем, что они не вернутся. В то время как те, кто находится далеко, заставляют нас надеяться».
Филипп Бессон

Пролог

5 октября 2008 года

Я всегда любила все новое.

Начало учебного года, день рождения, первое января.

Эти даты таят в себе возможность изменения привычного порядка.

Поворотные моменты, дающие шанс покончить с прошлым.

Я часто меняла свои увлечения, стиль одежды, друзей.

А потом я встретила Поля.

С ним я забыла прошлое и заглянула в будущее.

Я перешла ему дорогу, устланную добрыми намерениями, и упала.

Сначала попала под его чары, а потом и вовсе забеременела.

Как в сказке.

Только жизнь не заканчивается после хеппи-энда и финальных титров.

Мое падение продолжилось. Я попала в ловушку повседневной рутины, которая вогнала меня в уныние. А если честно – в депрессию.

И даже начало учебного года или новогодние каникулы не помогали мне прийти в себя.

Я плыла по течению.

Вплоть до того дня, когда, чтобы не пропасть окончательно, я сбежала.

Вплоть до того дня, когда я исчезла из своей собственной жизни.

1

15 сентября 2023 года

«Срочные новости. Прошел месяц со дня исчезновения Изабель Досси, но ее семья по-прежнему остается в неведении о том, что с ней стало. Как призналась ее сестра в эфире радио Люксембурга…»

В идеальном мире крышки от контейнеров никогда бы не терялись, шоколад был бы полезен для фигуры, а от подобного сообщения мне не было бы ни холодно ни жарко… К несчастью, я живу не в параллельной вселенной, поэтому всякий раз повторяется одна и та же история. Журналисты вспоминают про исчезновение, и мой разум откатывается на пятнадцать лет назад. Мой мозг – испорченная пластинка, по которой игла проигрывателя неизменно возвращается к одной и той же борозде.

Место, запахи, звуки. Все, что помогло запечатлеть те мгновения в моей памяти навсегда, материализуется в моей голове как по волшебству, хотя больше всего к этому подходит слово расколдовывание.

Тем не менее я все еще чувствую волнение, охватившее меня за мгновение до того, как вся моя жизнь перевернулась с ног на голову.

Накануне того дня, потрясшего основы моего существования, я осталась ночевать у Тимоте, моего соседа и лучшего друга еще с самого детства. Мы слушали музыку и делились сплетнями из колледжа в соответствии со строгими правилами, которые сами же и придумали. Каждая история, об учителях или учениках, должна была ассоциироваться с конкретной песней. Мы называли это «временем болтовни». И до того как заснуть, я наконец призналась Тиму – я не могла от него ничего скрывать – что я догадалась, какой сюрприз они мне готовили на мое пятнадцатилетие, которое должно было наступить завтра.

– Не спеши, Марго, а то разочаруешься. Я, во всяком случае, не в курсе, – заверил друг, а я, скептически улыбаясь, притворилась, что верю, чтобы он не страдал от чувства вины в момент, когда все заорут «Сюрпри-и-из!»

Я уснула, представляя список приглашенных, торт, украшения, подарок. Если повезет, я, возможно, получу iPod, о котором мечтала. Мама витала в облаках с тех пор, как четыре месяца назад родилась моя сестра, но прежние организационные способности пока сохраняла. Я надеялась, что она не опозорит меня перед друзьями. Ее манера держаться со мной как со взрослой «подругой» раздражала все сильнее. Приходилось лишь надеяться, что она хотя бы в этот раз догадается уйти пораньше.

Если бы я знала…

Светофор загорается желтым. Я торможу, останавливаю машину и стараюсь успокоить судорожное биение сердца. Еще несколько километров, и я смогу спрятаться от воспоминаний в суете настоящей жизни. Сейчас пока я не в силах вырваться из собственных мыслей о 27 сентября 2008 года.

Я проснулась очень рано. Накануне я наелась сладкого, поэтому сна не было уже ни в одном глазу. Тим, раскинувшийся на матрасе в позе морской звезды, блаженно храпел. Я знала его достаточно хорошо, поэтому была уверена, что он не проснется в ближайшие часы.

Я репетировала роль удивленной девушки перед зеркалом, усеянном брызгами зубной пасты, и уже было начала гордиться своим отражением, когда с улицы донеслись громкие голоса. Я сразу узнала голос Дельфины, матери Тимоте, а потом голос моего отца, что показалось мне странным. Обычно в субботу утром он мчался в агентство по прокату автомобилей, где работал директором. Никогда не видела, чтобы он брал выходной, особенно в период наплыва клиентов. Из-за жужжания газонокосилки разобрать отдельные слова было невозможно, и я, заинтересовавшись, подошла к окну. Праздник должен быть совершенно невероятным, чтобы папа ради этого не пошел на работу. Сердце переполняли радость и предвкушение.

Однако мое внимание вдруг привлекла одна незначительная деталь. Голос моего отца, всегда такой уверенный, внезапно задрожал и переполнился беспокойством, которое я уже слышала однажды, когда засунула игрушечную саблю себе в нос. Может быть, у него возникли какие-то проблемы с моим праздничным тортом?

Я сосредоточилась, пытаясь понять, что он говорит. Среди сбивчивых фраз без конца и начала мне послышались неуверенность, беспокойство, упоминание поисков, взволнованных друзей и полиции. Это явно не было похоже на проблемы с праздничным тортом.

А потом имя мамы прозвучало вновь, и не один раз, вместе с другими словами, которые мой мозг в тот момент отказался воспринимать.

Я нажала на смыв унитаза. В ванной комнате все еще пахло туалетной водой «Шалимар», которой Дельфина пользовалась все время, что я ее знаю. Мама же, наоборот, постоянно меняла духи: то это был аромат J’adore «Диор», то Flower «Кензо», а то и Trésor «Ланком»… Она никогда не использовала флаконы полностью, бросала один и начинала другой, как будто мечтала попробовать все возможные и самые невообразимые ароматы.

Заметили ли папа и Дельфина, что я за ними подсматриваю, – вдруг они пытались заставить меня как-то себя выдать?

У меня не было сомнений, что если бы я снова легла спать, то к моменту следующего пробуждения все бы исчезло. И я смогла бы развеять это внезапное черное облако, вернувшись в объятия Морфея. В пятнадцать лет мы кажемся себе взрослыми, но остаемся еще абсолютными детьми.

Я собиралась встать, когда жужжание газонокосилки смолкло. Запах скошенной травы смешался с ароматом духов, и я отчетливо услышала, что мой отец плачет. Дельфина охрипшим голосом произнесла слово, которое, видимо, должно было его утешить, но у меня вызвало тошноту.

Потому что в этот самый момент я осознала, что праздник существовал только в моем воображении, а сюрпризом было исчезновение моей матери.

Я останавливаюсь перед пешеходным переходом, чтобы пропустить двух подростков. Держась за руки, они энергично шагают вперед, и я без труда догадываюсь, что у них на душе. Они явно уверены в том, что будущее принадлежит им. Я тоже была похожа на них, пока мой отец не сообщил о том, что моя мать не вернулась домой еще вечером. Я позабыла даже, какие слова он подобрал для этого… В моем мозгу случилось нечто вроде короткого замыкания. Видимо, чтобы смягчить боль.

Тот день по прошествии времени кажется мне чем-то вроде мрачного спектакля с большим количеством действующих лиц и катастрофическим отсутствием связного текста у главных персонажей.

Селия, моя младшая сестра, радостно агукала в автомобильном кресле, стоявшем прямо на земле, – ей было всего четыре месяца. Ее круглые глаза следили за людьми, которых она раньше никогда не видела, крошечные пальчики стремились ухватить всякого, кто к ней приближался. И никто даже и не подумал, что ей пора сменить памперс, хотя от нее исходил запах, не оставлявший никаких сомнений в размерах катастрофы.

Я наблюдала за возбужденным отцом, похожим на лампочку, которая еще светит, но вот-вот перегорит. Он то и дело беспорядочно размахивал руками, нервно жестикулировал и выдвигал тучу идей и планов по дальнейшим действиям. Иногда папа садился на стул, обхватывал голову руками и невразумительно что-то бормотал, обращаясь сам к себе.

В кухне бабушка, мать моего папы, уже готовила со скорбным видом бутерброды для раздачи соседям – они сформировали отряды и поделили округу на секторы, чтобы прочесать их в ожидании, пока полиция начнет следствие, как надеялся отец. Увы, пока что ничего не было понятно: взрослый человек имеет право уходить, когда ему заблагорассудится, поэтому без веских причин никто открывать дело не собирался.

Я старалась держаться между всех этих людей, бродя от группы к группе, таскалась по комнатам, не зная, чем помочь. Несмотря на явное напряжение, я никак не могла осознать серьезность ситуации. Да, мама не вернулась накануне домой, не забрала Селию из яслей, не предупредила ни о чем и не отвечала на звонки и сообщения, но ведь наверняка этому было вполне адекватное объяснение. Коллега плохо себя почувствовала, и мама вынуждена была немедленно ее заменить. Это вынудило ее отправиться в больницу, из которой никак не получалось дозвониться. Это, конечно, какая-то нелепая случайность, и мы все еще будем над ней смеяться. С ней не могло случиться ничего серьезного. Такое бывает только в новостях или в кино, но никак не в Сен-Максимине, где жили всего две с половиной тысячи человек. Только не в нашем районе и не в нашей семье. Нет. Не с моей матерью. У нее было много недостатков, но от этого она не переставала быть моей матерью. Она не могла пострадать априори. Но почему эта мысль не приходила в голову другим? Неужели они не понимали таких простых вещей?

В царившем хаосе никто не поздравил меня с днем рождения, да и я сама о нем забыла, пока Тимоте не просочился между толпой взрослых. Он схватил меня за руку, чтобы отвести в сторонку, и протянул булочку с изюмом, украшенную свечкой. Из кармана он достал добытую дома зажигалку. Язычок пламени на свечке взвился, как свет надежды в этот черный день.

– Мне кажется, самое время загадать желание, – прошептал он, переминаясь с ноги на ногу.

Сердце забилось чаще. Огонь согревал, успокаивал и, казалось, обнимал все мое существо. Происходящее в других комнатах словно померкло, а я тоже горела. Я пообещала себе, что, если мама вернется, я признаюсь Тиму, что влюблена в него.

Я как раз задувала свечку, когда в гостиную ворвался сосед.

– Поль, мы нашли машину Натали на паркинге на вокзале Крей, – сообщил он. В комнате воцарилось молчание, и все взгляды обратились к нему. Я же смотрела на отца, глаза которого засияли от услышанного.

Эта картина навсегда осталась для меня воплощением надежды. Мое желание должно было вот-вот сбыться, мама была уже на пороге, удивленная всем этим безобразием, а Тим должен был стать первым мальчиком, которого бы я поцеловала – ну, если бы он не был против, конечно. А он хотел этого? Не были ли мы слишком юными для любви на всю жизнь?

Надежда горела всего несколько секунд, а потом взорвалась и растаяла дымкой в воздухе.

– Мы поспрашивали в аэропорту, и кассир рассказал, что видел ее, направлявшуюся к выходу на посадку.

– Не может быть! Он ошибается…

Сосед положил руку на плечо отца в утешение.

– Сочувствую, но он узнал ее по фотографии и заявил, что уверен на все сто процентов. И есть еще кое-что… Дверь машины не была заперта, и мы позволили себе заглянуть в нее. Это лежало на пассажирском сиденье.

И он протянул моему отцу пакет, откуда тот, побледнев, достал упакованный в пластик новенький сияющий iPod.

Мои ноги задрожали так сильно, что мне даже на секунду показалось, что они сейчас сломаются и превратятся в миллиарды осколков прямо на полу гостиной, вместе с остальными частями моего тела. Однако в то же мгновение в мозгу вспыхнула мысль – если это действительно случится, мой отец не переживет. Я зажмурилась и сосчитала в уме: один, два, три. Открыв глаза, я обнаружила себя твердо стоящей на своих двоих, как прежде, и этот простой факт уже был первой победой.

Пока все выдвигали гипотезы, я вытащила Селию из ее люльки, поднялась с ней на второй этаж, чтобы поменять памперс, а затем уложила ее в кроватку и включила успокаивающую музыку. Я сидела с ней, пока она не заснула. Меня поразили ее спокойствие и безмятежность, не вязавшиеся с переполохом внизу. Из комнаты я вышла на цыпочках.

Вернувшись в гостиную, я посмотрела отцу прямо в глаза и сказала то, что до сих пор считаю самой страшной ложью в своей жизни: «Все будет хорошо, папа».

В этот момент я стала несущим столпом нашей семьи, ее опорой.

Ну вот я и припарковалась. Посидела в тишине еще несколько секунд и, чтобы последние клочья воспоминаний выветрились, потрясла головой. Я внимательно рассмотрела себя в зеркальце. Все было как прежде. Я вышла из машины и пошла на успокаивающий запах дома моего детства.

2

После традиционного воскресного обеда я возвращаюсь в тишину моей студии. Наконец-то. Я переехала сюда около года назад, и каждый раз, приходя и закрывая за собой дверь, я испытываю одно и то же чувство удовлетворения. Я у себя дома, и это только мой дом. Крошечный, это да, но очень миленький. Сколоченный из контейнеров, но такой уютный. Я вдыхаю ароматы хлопка и иланг-иланга от свечки, сделанной специально для моего домика. Мне нравится, что моя тихая пристань имеет свой собственный запах. Я лелею свой дом, потому что это мое первое собственное жилье в почти тридцать лет. Злые языки могут сказать, что моя независимость – одна лишь видимость; конечно, ведь домик расположился в глубине сада моего отца – но все-таки я стала до некоторой степени свободнее. Чуточку. А хоть чуточку стать свободнее – это лучше, чем продолжать жить в своей детской.

Тем не менее мне так и не удалось отдалиться от отца. Я почти всю неделю ем у него. Все мои планы прилеплены магнитом к его холодильнику, а поскольку я не проявляла особого интереса к перемене места жительства, моя почта тоже вся пересылалась к папе. С понедельника по пятницу наша жизнь катится как по хорошо смазанной колее. Да и в выходные тоже. Селия, моя младшая сестренка, приезжая из школы, освежает атмосферу в доме. Субботы мы проводим вдвоем. Шопинг, стирка, сериалы… Да неважно что, главное – вместе. А в воскресенье папа приносит жареного цыпленка из магазинчика за углом, и мы обедаем всей семьей – Селия, он и я. После десерта и загрузки посуды в посудомойку я обнимаю сестру так крепко, что она в конце концов просит ее отпустить, а затем мама ее подружки отвозит девочек в лицей. Я прощаюсь с папой, вежливо отказываюсь от предложенных им остатков еды и удаляюсь к себе. Тим не заставляет себя ждать.

Мой отец не слишком навязчив, только очень любит разгадывать головоломки. А еще эти его бесконечные смс с вопросами, вернулась я или нет, хотя ему прекрасно видно в окно, как я вставляю ключ в замочную скважину, возвращаясь домой.

На его вопрос «Все нормально?» я, как всегда, отправляю в ответ эмоджи поднятого большого пальца и прибавляю, что мне повезло не попасть в пробку, а затем бросаю телефон на диван и хватаю пульт. Я не знаю, что выб-рать – приключенческий сериал или романтический фильм, когда звонок прерывает мои колебания. Тимоте втискивает свои метр восемьдесят в мой кукольный домик, даже не дожидаясь, когда я открою дверь нараспашку. Мой лучший друг занимает собой все пространство, и рост тут ни при чем: он заполняет его хорошим настроением и сиянием своей улыбки. В другой жизни он точно был уличным фонарем, но в этой он мой маяк.

Однако главной привычкой Тимоте стало никогда не предупреждать меня перед своим появлением. И хотя его визиты стали частью нашей повседневности, я не могу отказать себе в удовольствии упрекнуть друга.

На самом деле я ворчу лишь для вида, пока он целует меня в макушку. Эту привычку он приобрел в тот же день, когда обнаружил, что в течение всего нескольких недель вытянулся как сорняк на двадцать сантиметров выше меня.

– Ну, надо ж было предупредить.

– Да я же послал почтового голубя с запиской, что скоро буду, ты не получила?

Это замечание вызывает невольную улыбку на моих губах.

– Он, наверное, ломился в другое окно, несчастный, – продолжает Тимоте с наигранным беспокойством.

– О, черт, а не его ли мы съели вместо курицы сегодня на обед?

– Бедный голубь Рауль! Надеюсь, Поль хотя бы подал его с горошком?

И мы смеемся как два подростка, потому что превращаемся в них всякий раз, когда встречаемся.

– Чем бы ты хотел заняться? – спрашиваю я, хотя наше расписание ни разу не менялось с тех пор, как я живу здесь.

– Да я думаю пойти грабануть банк, прыгнуть на тарзанке в пропасть или открыть модный бутик в городе По. Там можно было бы продавать головные уборы, а назвать его «Шапо». Но если ты считаешь, что у меня нереальные запросы, то посмотреть сериал тоже было бы прекрасно.

– Мне больше нравится бутик в городе Мо, продавать там купальники и назвать «Морж». Круто, правда?

– Давай, переезжаем завтра, – соглашается он и бросает взгляд на свой телефон, который разрывается от сообщений.

– Ну если кто-то готов предложить тебе что-то получше, то я не претендую. Можно спокойно поменять планы, о’кей?

Отключив звук, Тим убирает телефон в карман.

– Я планирую развалиться на вот этом диване.

Я сдерживаю вздох.

– Ну, я серьезно… Синди небось мечтает провести выходной с тобой.

– Ты меня выгоняешь?

– Нет, конечно, я просто напоминаю, что тебя ждет кто-то поинтереснее…

– Ты – самая интересная, – возражает Тимоте, и я закатываю глаза. В отличие от меня, Тимоте окружен друзьями, с которыми он занимается всякими экстремальными видами спорта, и уже месяц встречается с новой подружкой, Синди, не сводящей с него преданных глаз. Он не сидит на месте ни секунды. А я наоборот – ужасная занудная домоседка. Но мы можем проводить вместе дни и ночи, и я не исключаю, что во многом это его инициатива. Если бы на свете существовала награда «За верную дружбу», стены квартиры Тимоте были бы увешаны грамотами. И, хотя я стесняюсь ему об этом сказать, я очень благодарна за поддержку, идущую еще с детства. Он – мой глоток воздуха. С ним я ощущаю себя наконец почти свободной и не боюсь его суждений.

Однако меня регулярно мучает одна и та же мысль: а не будет ли ему лучше без меня? А вдруг он тоже об этом думает?

– А вот и закуски! – радостно восклицает Тим при виде салатницы с конфетами и печеньками на столике.

Он перепрыгивает через спинку дивана прямо на подушки и похлопывает по ним, приглашая меня присоединиться.

Я зажигаю свечку и с легким сердцем тоже плюхаюсь на диван.

Первые три серии мы смотрим в молчании. Нам не нужно разговаривать, чтобы чувствовать себя уютно вместе. На мой взгляд, это одно из замечательных преимуществ дружбы – нет нужды судорожно искать тему для беседы. Дружба расслабляет, она не требует подзарядки после встречи – друзьям не нужно притворяться.

Когда стриминговая платформа предлагает перейти к очередной серии, Тим берет пульт и переключает на новости. С серьезным видом он убирает звук и поворачивается ко мне. Я подавляю зевок.

– Ну, ты успокоилась? Надо поговорить.

Мое тело резко сжимается. Я откладываю надкушенную конфету на столик.

– Была спокойна, пока ты не задал этот вопрос. И что случилось?

– Твой день рождения, – заявляет он небрежным тоном. – Через две недели, и я давно хотел тебе сказать, что надо отметить это событие. С нашими.

«Наши» – это его компания, а не моя. Они меня терпят, без всякого сомнения, только потому, что Тим таскает меня за собой как группу поддержки. Я готова иногда проводить вечер с ними, чтобы сделать приятно другу детства. Но праздновать день рождения…

– Без меня, – заявляю я твердо и откусываю конфету, чтобы поставить точку в обсуждении. Но только тот, кто плохо знает Тимоте, решит, что на этом обсуждение вопроса закончилось.

– Ты ничего не поняла, Марго. Без тебя день рождения не имеет смысла. Вдобавок тебе же исполняется тридцать…

Он делает умоляющее лицо, рассчитывая на свою неотразимость, – обычно это срабатывает, но не в этот раз.

– Ты прекрасно знаешь, что я ненавижу этот день.

– Неправда, ты его любила, тогда, раньше…

Тут он осекается, словно обжегшись, но уже слишком поздно. Мои щеки начинают гореть. Я прямо чувствую, как это «раньше» пульсирует болью. Оно горит светящейся жирной надписью. Раньше. Когда это было, раньше? Раньше я была моложе. Беззаботнее. Будущее представлялось счастливым и беспроблемным, и мне не было страшно стремиться к нему. А сейчас мне кажется, что это было давным-давно. Теперь все надежды умерли и похоронены.

– Ой, извини. Я не хотел…

– Напоминать о плохом? Ну исчезла и исчезла, проехали.

Я произнесла это жестче, чем хотела. Тим повесил голову со скорбным видом.

Конечно, я чувствую себя виноватой, глядя на него, Тимоте этого не заслуживает. Я бы хотела стереть свою первую реакцию, заменить на «хорошо, давай устроим праздник». Даже согласилась заняться чем-нибудь вне зоны моего комфорта, лишь бы он улыбнулся. И больше всего мне хотелось бы, чтобы исчезновение моей матери осталось в прошлом, чтобы она не возвращалась ко мне бумерангом, как только кто-то заговорит о ней, о пропаже или дне рождения. Я бы хотела и правда стать такой равнодушной, но пока только делаю вид. А еще мне ужасно хотелось признаться в этом другу, единственному, кто оставался со мной все эти годы и кто мог бы меня понять. Но я не в силах, особенно сегодня, после того, как утром мой гнев стал сильнее горя. Я твердо решила, что раз мы никто для моей матери, то и она больше для меня не существует.

На мгновение я смыкаю веки и медленно считаю в уме. Один. Два. Три. Этот способ я использую для того, чтобы успокоить навязчивые мысли. Чтобы закопать прошлое как можно глубже и сделать счастливый вид. Словно песня в моем внутреннем плейлисте оказалась вдруг слишком грустной, поэтому я «жму» на следующую и концентрируюсь на друге.

– Знаешь, чего бы я на самом деле хотела на день рождения? – спрашиваю я, изображая радостное настроение в попытке вернуть прежнюю легкость.

Тимоте смотрит на меня с интересом. Мне нужно предложить идею, которая захватила бы и его. Я же его должник. Все годы нашей дружбы 27 сентября он проводил с нами – Селией, папой и мной. Смирялся с днем Тоски, когда я старалась всячески не думать о матери, но каждый мой вздох был для нее, где бы она ни была и что бы ни делала. В этот день не было и минуты, чтобы я не спрашивала себя, помнит ли мама об этой дате, ненавидя ее за все, что она сделала. Все, что она сделала со мной.

– Нет, но сгораю от нетерпения узнать.

Я поворачиваюсь к экрану телевизора, поджав губы и изо всех сил стараясь придумать хоть что-нибудь. По телевизору показывают фильм про альпинистов. А вдруг мне понравилось бы это занятие? Упорно двигаться вперед, преодолевать себя, чтобы забыть, чтобы возродиться. Отбросить страхи в пропасть и оставить на вершине все принципы, что портят мою жизнь. Жить по-настоящему, без страха. Сказать себе, что жизнь одна, и воплотить эту теорию на практике.

Я приставляю палец ко лбу, и Тим копирует мой жест, смеясь.

– Включаешь особый режим?

Он заражает меня своим весельем, и я улыбаюсь. Мой взгляд по-прежнему прикован к экрану, на котором теперь показывают выставку корсиканских художников – я ищу способ окончательного примирения, когда вдруг мое сердце пропускает удар. Нет, даже не так. Оно замирает.

Я падаю в пропасть без дна, мне не за что ухватиться. Завороженно смотрю на экран.

Я только что встретилась взглядом с матерью.