Kitobni o'qish: «Ревизор: возвращение в СССР 49»
Глава 1
Москва, МГУ
В понедельник встретились с Витькой Макаровым прямо около кабинета Гусева. Тут же к нему и постучались. Повезло, что занят он не был, по телефону не разговаривал. Так что немедленно с ним и стали вопрос обсуждать.
Заметил тут же интересный момент: Гусев чуть ли не на «вы» стал Витьку Макарова называть.
Ну а что, раньше это был бунтующий сын первого заместителя МИД, протестовавший против воли отца и специально пошедший в МГУ, а не в МГИМО. Так что, с точки зрения Гусева, ещё не факт, что из него толк бы вышел. Полагал, видимо, что обидевшийся отец может и лишить своего блудного сына поддержки. А без неё Витька Макаров наверх пробьётся, только когда Гусеву уже на пенсию пора будет уходить. И к чему он тогда вообще ему нужен будет?
А теперь, после такого явного признака, что связи влиятельного отца и сына полностью восстановлены… Ну а чем ещё можно объяснить внезапный перевод в ноябре, в другое учебное заведение, да еще и в МГИМО, учитывая, где отец работает? Понятно полностью, почему Гусев стал с Витькой невероятно учтиво обращаться. Ну да, с такой поддержкой тот может очень быстро вверх по карьерной лестнице взлететь…
Правда, на меня Гусев тоже как‑то загадочно посматривал.
И потом, когда мы все детали по поводу конференции обсудили, он сказал:
– Ладно, Виктор, вы теперь студент другого вуза. Не будем мы вас задерживать с Павлом. У нас тут ещё некоторые наши дела остались… Большое вам спасибо, как мы и договорились, подберите ещё пару человек в оргкомитет конференции из своей новой группы в МГИМО. Ну, конечно, со своим руководством МГИМО тоже согласуйте, чтобы они их утвердили обязательно протоколом. Вы‑то там новенький, никого не знаете. А мало ли – человек проштрафился перед руководством, и его ни в коем случае нельзя в оргкомитет включать? Может, он вообще там на грани исключения балансирует? А с вами будет ласково и вежливо разговаривать, и вы решите, что он достойный кандидат для такой роли.
– Да‑да, конечно, – сказал Витька. – Понял: пока руководство МГИМО не утвердит участников оргкомитета, никаких договорённостей ни с кем из них не заключать.
– Вот и молодец, Виктор. Ну давай, иди, хорошего тебе дня! – сказал Гусев, неожиданно снова перейдя с Макаровым на «ты». Не привык похоже еще, или не определился просто до конца, как теперь себя вести…
Едва дверь за ним закрылась, как Гусев тут же мне сказал:
– Ну, Ивлев, ты, конечно, с Громыко‑то учудил. Как ты так умудрился влипнуть в неприятности? Сугубо между нами тут наш парторг Фадеев начал на тебя такую бочку катить! Видать, ты для него был как бельмо на глазу – весь такой молодой и успешный. Вот он тут же и обрадовался возможности как‑то тебе подкузьмить. Ты бы видел, какую он характеристику на тебя в МИД отправил. Ничего кошмарнее я ещё не видел, учитывая, что речь шла про студента‑отличника. В общем, я решил, что это совершенно несправедливо, и набрал твоих поручителей в партию – и Захарова, и Межуева, – чтобы они занялись твоей защитой в твоё отсутствие.
Вот оно как! У меня неожиданно ещё один спаситель объявился, про которого я и не подозревал. Твою ж в качель, теперь еще и Гусеву тоже должен! Скоро выяснится, что меня тут пол‑Москвы спасало, пока я на Кубе зависал. А ведь Захаров и Межуев ни полсловом мне не обмолвились о том, откуда они узнали о моих проблемах… Может, и в самом деле Гусев не врёт, и именно он их и уведомил? Ну, это я у Захарова запросто смогу уточнить достаточно скоро.
А пока что, на случай, если так оно и есть, конечно же, принялся горячо выражать свою признательность за эту поддержку.
– В общем, с тебя теперь причитается, – довольно выслушав мои благодарности, кивнул Гусев. – В том числе и в том случае, если Фадеев, зло на меня затаив, решит со мной счёты начать сводить. Тогда уже к тебе просьба будет: обратиться к Захарову и Межуеву, чтобы они ему хвост прищемили. Как считаешь, так оно по справедливости же будет, правильно?
– Да, – согласился я. – Это будет совершенно по справедливости. Так что, если вдруг такое начнёт происходить, на меня можете смело рассчитывать. Я не подведу.
И он ещё не знает, насколько он смело может рассчитывать на самом деле. Что это будет не просьба какого‑то мальчишки, которого могут запросто проигнорировать. А в случае с Захаровым, если наши отношения и дальше будут так хорошо складываться, то он сможет ожидать немедленной и очень мощной поддержки против Фадеева.
– Кстати, – спросил Гусев. – А где очередные письма из газеты и с радио? Вон же твои статьи исправно выходят. Только недавно читал твое интервью с Фиделем Кастро. А что, главный редактор тоже с тобой на Кубу ездил, чтобы вместе статью эту с тобой издать?
– Нет, но оказал всяческую поддержку, чтобы эта статья вышла, – уклончиво сказал я.
– А, ясно, просто примазался, – понятливо кивнул Гусев. – Ну, это дело обычное, такое сплошь и рядом происходит. Ты по этому поводу сильно не переживай. У нас в университете все точно также. Пока ты аспирант, нужно брать в соавторы кучу народу начальственного, чтобы опубликовали в приличном журнале. Даже если они вообще не очень понимают, о чем речь в твоей статье…
Я не стал ему говорить, что совсем не переживаю, а более того – очень рад был этому предложению Ландера. Оно меня здорово с мидовского крючка сняло, позволив перекинуть ответственность на плечи этого алкоголика-добровольца. Просто тоже, сделав слегка грустный вид, закивал, мол, да, так оно и есть. Жизнь сурова и несправедлива, и в соавторы навязываются все, кому не лень, кто тебя выше по должности…
– А про письма читателей я обязательно спрошу и привезу вам, – пообещал я.
Оттуда сразу же отправился на ЗиЛ. Ну теперь главное, чтобы партийному и комсомольскому руководству глянулся именно третий вариант сценария…
Приехав на завод, сразу пошёл к кабинету Варданяна, подёргал за ручку дверь приемной – закрыто на замок. Странно, получается, что даже секретарши его на месте нет…
Ладно, пошёл к Григоряну.
Зайдя в приёмную секретаря, узнал, что у Григоряна Варданян – они о чём‑то там совещаются вдвоём. Тут же сказал секретарше, что это идеально: они мне оба нужны. И, постучав в дверь, зашёл к ним.
Она, правда, попыталась меня остановить, но не успела – только рот раскрыла, как я уже заходил в кабинет. Опешила, похоже, от моей наглости.
Как я и ожидал, Григорян с Варданяном, увидев меня, обрадовались. Тут же перестали обсуждать то, над чем ломали голову, судя по их озабоченным лицам. Видимо, там была какая-то проблема, которую им самим решать не хотелось, так что они с радостью от нее отвлеклись. Григорян спросил меня:
– Ну что, студия одобрила? Всё, начинают снимать?
– Если бы, – сказал я и описал ситуацию с мнительным парторгом.
Я ждал, конечно, что они оба разозлятся, но не знал, что настолько. У Григоряна лицо покраснело, он начал непонятно ругаться, видимо, на армянском. Варданян, будучи помоложе и поздоровее, просто расстроенно покачал головой.
Видимо, ругань помогла Григоряну излить свои эмоции, потому что, когда он вновь перешёл на русский, то злым уже не выглядел, скорее унылым.
– И вот так на каждом шагу, – сказал он. – Проклятые перестраховщики. Ну великолепная же идея! Как можно было придраться с точки зрения идеологии к такому сценарию – уму непостижимо.
– Но есть и хорошие новости, товарищи, – сказал я, чтобы подбодрить их и перейти уже к конструктиву. – Я вчера поработал и придумал три новых сценария. Вот, ознакомьтесь с ними, – протянул им листочки.
Прежде чем они начали читать, добавил:
– По каждому из новых сюжетов не вижу даже гипотетически, как парторг этой студии сможет придраться… Хотя, конечно, нет пределов чужой фантазии…
Комсомольские руководители погрузились в чтение. Закончив читать, Григорян сказал:
– Третий сценарий, без сомнения. Про пожарные машины фильм должен выглядеть очень зрелищно. Ну и сразу видно, какую огромную пользу наш завод стране и людям приносит. Парторг именно его одобрит, без сомнения.
Варданян тут же поддержал руководителя:
– Да, третий сценарий мне больше всего понравился. И, Павел, давай тогда, раз такое дело вышло со сценарием по монтажу, если Барсуков даст тоже добро, то мы тогда все втроём и съездим на эту студию. Договоримся предварительно, чтобы их начальство вместе с парторгом нас приняли. А то мало ли, этот парторг что‑нибудь снова придумает, почему нельзя снимать. Постараемся его прямо на месте и задавить авторитетом. Потому что если он и этот сценарий захочет зарубить, то это уже никуда не годится. Это очень хороший сценарий.
– Это было бы здорово, товарищи, – сказал я. – Ну, в принципе, если на этом этапе от меня больше ничего не требуется и с товарищем Барсуковым вы сами переговорите, то, может быть, я уже могу идти?
Меня тут же отпустили, да ещё и очень вежливо. Оба вышли в приёмную и пожимали мне руки на глазах у изумлённой секретарши.
Ну, теперь она точно меня запомнит на будущее и не будет пытаться мариновать в приёмной. Уходил я быстро, чтобы меня не попытались остановить. Как здорово, что они не захотели, чтобы я пошёл ни к Барсукову, ни тем более на студию, на эти переговоры… Все равно особых иллюзий я не имел. В титрах фильма вряд ли будет стоять моя фамилия…
***
Москва, МИД
Сколько Громыко со своим помощником голову ни ломали на выходных по поводу того, кто бы мог отправить молодого журналиста на Кубу с такой крайне необычной миссией, но так в голову им ничего с полной определённостью и не пришло.
Прежде всего, конечно, их насторожил сам факт получения парнем в таком возрасте семейной путёвки на Кубу, да еще и на три недели. Не сказать, чтобы это была обычная практика даже для толковых молодых журналистов.
Помощник набрал Ландера и выяснил, что путёвка точно не прошла по линии «Труда». Тот его заверил об этом со всей определённостью.
Но тут же они вспомнили, что Ивлев работает ещё и в Кремле на полставки. Скорее всего оттуда ноги этой путевки и растут.
Вот туда уже звонить с таким вопросом точно не стоило. Если всю эту комбинацию разыгрывал кто‑то из коллег Громыко по Политбюро – а вряд ли это был кто‑то ниже, учитывая всю её дерзость и необычность, – то ему немедленно сообщили бы об этом звонке. И тот тут же бы насторожился и заинтересовался, с чего вдруг Громыко его фигурой, которую он двигает по шахматной доске, заинтересовался.
Люди такого уровня в случайности не верят. И за совпадение такое интерес не воспримут. Начнут тут же прикидывать: а что Громыко с этого интереса? Куда он направлен?
Если вдруг решат, что интерес его сугубо негативен, могут и какие‑то превентивные меры предпринять, чтобы помешать ему сорвать их кубинскую комбинацию. Кто его знает, кто конкретно этот игрок и какое именно влияние он имеет на генсека и Политбюро?
Хотя прямо сейчас Громыко был абсолютно уверен в том, что Брежнева никто об этой комбинации не ставил в известность. Андрей Андреевич был полностью уверен, что Леонид Ильич немедленно обратился бы к нему за какими‑то уточнениями. Спросил бы его однозначно, стоит ли вообще всем этим заниматься в интересах кубинских товарищей?
Появились подозрения в адрес Андропова. Эта загадочная трёхнедельная кубинская командировка для молодого пацана, помимо Кремля, также прекрасно вписывалась и в интерес со стороны его ведомства.
Но и сам министр, и его помощник тут же поставили эту версию под сомнение. Она вообще никак не вписывалась в характер Андропова.
Юрий Владимирович, долго проработав в КГБ, приобрёл и характерные черты для представителей этого ведомства. В частности, он был достаточно осторожен. И без предварительного уведомления и согласования с Политбюро никогда в жизни бы такой серьезной внешнеполитической операции он бы не затеял.
Уж этот‑то человек всегда способен подумать о последствиях тех или иных своих действий. Потому как КГБ – это именно та организация, которая имеет очень много перед глазами негативных последствий плохо продуманных действий – что предателей, что шпионов. Постоянно работая с таким материалом, поневоле станешь осторожным и очень продуманным человеком. А у Андропова склонность к этому и изначально была.
– Нет, это совершенно точно не почерк деятельности КГБ, – уверенно сказал Громыко, и Сопоткин с ним согласился.
Такую путёвку могло бы и министерство обороны через ГРУ организовать. Но Гречко точно не выглядел как человек, способный выдвинуть такие предложения для Кубы, радикально меняющие несколько секторов экономики и требующие консолидации стран СЭВ во главе с Советским Союзом. Это же никакого отношения к его любимым танкам и самолётам вовсе не имеет.
– Нет, если Андропов плохо подходит как инициатор, то министр обороны вообще никак не подходит, – согласился с Громыко его помощник.
Быстро пробежались по ключевым министерствам и ведомствам в поисках яркой фигуры, у которой была бы ещё и достаточная дерзость для реализации подобного замысла. Но нет, ни одного такого человека найти не сумели.
Косыгин разве что… Но ему совсем ни к чему такую комбинацию из‑под полы реализовывать. Вот вовсе никакой надобности у него в этом нет… У него полно официальных возможностей такие идеи вполне открыто предлагать и реализовывать…
В полном отчаянии начали уже и другие варианты рассматривать, не связанные непосредственно с Советским Союзом.
Обратили внимание на то, что Ивлева после того доклада в польское посольство позвали. Почему именно польское? Почему польский посол кубинцами был приглашён на тот доклад?
Может ли так быть, что вся эта игра была изначально в Варшаве затеяна?
Правда, тут же появлялось множество вопросов, на которые не было ответов. А с чего вдруг Варшава стала так заботиться об экономическом, политическом развитии Кубы? Какой её в этом интерес?
Нет, несомненно, какой‑то слабый интерес они заметили. В предложениях Ивлева прозвучало, что самолёты могут летать с туристами на территорию Кубы с балтийского побережья Польши. А также было сказано о том, что советские туристы могут какое‑то время на территории Польши провести. За одну поездку аж две страны будут посещены, к полному удовольствию советских туристов.
Так что да, при реализации этих предложений эффект для экономики Польши будет сугубо положительный: развитие аэропортов на берегу Балтийского моря, мощный приток советских туристов, которые будут какие‑то деньги на территории Польши оставлять.
Но всё равно трудно было представить, что Варшава вот таким вот экзотическим образом себя повела. Нашла для начала советского студента, подрабатывающего журналистом. Каким‑то образом обо всём этом с ним договорилась. Выбила для него путёвку на трёхнедельный отдых на Кубе в советских же структурах. А потом присутствием польского посла на Совете министров Кубы ещё и таким образом символически поддержала…
Ни в чём подобном никогда поляки раньше замечены не были. И также Громыко с помощником абсолютно не представляли, кто бы у них лично мог такую вот дерзкую операцию решиться провернуть…
Да и зачем им вообще тогда Ивлев? Кто мешал, учитывая очень дружеские отношения Варшавы и Гаваны, кому‑то из министров польского правительства всё это кубинцам предложить, хоть во время встречи с кубинским премьер‑министром, хоть с самим Фиделем Кастро. Такую встречу было бы совсем не сложно организовать.
В общем, у министра и его помощника ум за разум заходил, когда они пытались понять, кто же всю эту афёру затеял. Но ни одного внятного приемлемого ответа они так и не смогли найти.
Пришлось возвращаться к не менее абсурдной точке зрения, что всю эту программу самостоятельно восемнадцатилетний молодой человек разработал для кубинцев. И воспользовался интервью с Фиделем и Раулем Кастро для того, чтобы их ей зацепить.
Правда, опять же главный вопрос: зачем он это сделал?
Громыко постарался вспомнить себя молодым. Какая была бы у него мотивация, если бы он что‑то такое решил затеять?
Да, несомненно, он, увидев определённые проблемы на территории дружественного СССР государства, конечно же, захотел бы, имея такую возможность, что‑то посоветовать, чтобы ситуацию улучшить. И когда ему было восемнадцать лет, ему точно бы в голову не пришло, что в ответ на это какая‑то награда может быть получена от кубинского правительства.
Может ли быть так, что та же самая ситуация и с Ивлевым сложилась? Что ничего ему от кубинцев на самом деле‑то и не надо, он просто по доброте душевной им всё это предложил сделать?
– Возможно. Теоретически… – развёл руками Сопоткин.
– Ну тогда возвращаемся опять к тому же вопросу, Павел Васильевич: как в восемнадцать лет он мог располагать такой глубиной знаний, чтобы всё это кубинцам и придумать, и предложить?
– Андрей Андреевич, а зачем мы голову ломаем? – неожиданно предложил помощник. – Может быть, просто стоит вызвать этого Ивлева к вам и поговорить с ним полчасика откровенно?
– Не много ли чести? – задумчиво спросил Громыко. – Этак он зазнается и начнёт сверху вниз на своих преподавателей в университете смотреть…
– Так мы ж не знаем, Андрей Андреевич, может, он и так уже это делает. После встречи‑то с самим Фиделем Кастро, – усмехнулся помощник.
Громыко не дал сразу ответа на это предложение. Достал пока что просто номер газеты «Труд», в котором было за двумя фамилиями, Ивлева и главного редактора, опубликовано интервью с Фиделем Кастро. И это после всех уверений, что Ивлев якобы никакого интервью у Фиделя не брал!
– А может, нам Ландера вначале потормошить? – начал он размышлять вслух, – интересно вот мне, с чего он вдруг это интервью издал, когда сам меня заверял, что его не было? Если сумеем из него вытащить информацию о том, кто ему такую поддержку обеспечивает, что он решил меня в грош не ставить, то может, сразу и поймем, откуда у этой проблемы ноги растут? Что скажете, Павел Васильевич?
– Давайте попробуем, – безропотно согласился Сопоткин, хотя министр и понял по его лицу, что каких-то больших результатов тот почему-то от его новой идеи не ожидает…
Глава 2
Москва, Лубянка
Капитану Дьякову было неимоверно стыдно. С Кубы они приехали чинно, мирно, но только успели разместиться в выделенном общежитии, как он тут же свалился с жесточайшей температурой. Так и не понял сразу: грипп это был или просто простуда. Но приложила болячка его очень конкретно.
В первый день, когда нужно было выйти на работу, он, конечно же, как настоящий офицер, пришёл на новое рабочее место – хоть и постоянно чихая и не убирая далеко платок от текущего носа. Но когда новый начальник, к которому он пришёл представиться, подполковник Кутенко, увидел, в каком он жалком состоянии, то немедленно отправил его на больничный. Так что, по сути, к полноценной работе он приступил только сегодня, выйдя с больничного. Снова пришёл к подполковнику Кутенко, а тот поручил его заботам своего заместителя, майора Румянцева.
Так что сейчас Дьяков пошёл вслед за Румянцевым в его кабинет получать инструкции.
Первым делом Румянцев потребовал от него, чтобы он рассказал о своём предыдущем опыте работы. В особенности – за рубежом.
Весь зарубежный опыт работы Дьякова был связан с пребыванием на Кубе. Но, к его стыду, рассказать особенно‑то было и нечего, учитывая, что страна предельно дружественная к Советскому Союзу.
Рассказывая о том, чем занимался в резидентуре на Кубе, он ощущал острый стыд. Хоть и прочитал в глазах майора Румянцева некоторое сочувствие и понимание к его ситуации.
Ну да, он сам прекрасно понимал, что с точки зрения профессионального роста ничем особо похвастаться за кубинский период не может. Эти три года для него были больше отдыхом, чем возможностью усилиться в плане полезности для своей организации.
Естественно, он ни слова не сказал про то задание, которое получал лично от заместителя председателя КГБ Вавилова. Поэтому был весьма удивлён, когда Румянцев, усмехнувшись, спросил его:
– А что же ты про Кубу рассказывая, ничего не сказал про Ивлева? Ты же в ноябре в основном только им и занимался, насколько я понимаю. Учитывая, что всё остальное, что ты перечислил, особого значения не имело.
Сказать, что Дьяков изумился – это ничего не сказать. Он никак не ожидал, что рядовой майор, хоть и в Первом главном управлении КГБ, будет знать про такое… Он воображал, что участвовал в секретнейшей операции, которую проводил лично заместитель председателя КГБ, раз уж ему не было велено сообщать о деталях операции даже своему руководству на Кубе. Он был полностью уверен, что рядовой майор тоже не может этого знать.
– Да не тушуйся ты так. Мне генерал Вавилов лично рассказал, как тебе эти поручения давал, – усмехнулся снова Румянцев. – Так что давай делись нюансами. Как тебе Ивлев глянулся? Насколько легко тебе было с ним работать?
Спрашиваю это потому, что на меня сейчас очень много работы свалилось как на нового заместителя начальника отдела. Так что, помимо работы с резидентурами в Болгарии и Югославии, я тебе также и работу с Ивлевым поручу, которую до этого сам полностью курировал. Не всю, но часть ее. Поэтому мне нужно знать, как вы там сошлись характерами. Сошлись же? Надеюсь, не было каких‑то эксцессов?
Дьяков был вынужден признаться – и не хотелось, конечно, об этом говорить, но это было бы непрофессионально:
– Наверное, всё же эксцесс был. Когда я выполнял срочное поручение генерала Вавилова, мне пришлось Ивлева найти вне рамок наших договорённостей. И на нас его сестра с мужем‑арабом наткнулись. Так что ему пришлось представлять меня как своего друга, советского инженера. Он мне даже определённый выговор по этому поводу потом сделал.
– Ну, это не очень хорошо, конечно, – задумчиво сказал Румянцев. – Но, думаю, всё же ничего страшного.
Следующие полчаса Дьяков старательно фиксировал всё, что ему говорил Румянцев: и по поводу его обязанностей в отношении Ивлева, и по поводу того, чем ему нужно будет заниматься с болгарским и югославским резидентами КГБ.
В самом конце инструктажа он всё же набрался храбрости и задал Румянцеву вопрос, который его мучил ещё с Кубы:
– Товарищ майор, а вы не подскажете, кто такой вообще этот Ивлев? А то у меня сложилось впечатление, что меня с Кубы в Москву перевели сугубо из‑за него…
– Ну, прежде всего запомни, что ты не должен ни с кем его обсуждать – как на работе, так и за пределами работы. А то есть, скажем так, и у меня лично, и у него, тут недоброжелатели. Завистников, знаешь ли, всегда хватает.
– Да, конечно, товарищ майор, – пообещал Дьяков.
А то можно подумать, он сам собирался болтать о таких вещах…
– Но ты прав – знать тебе это надо. Досье я тебе его, кстати, тоже дам посмотреть. Главное, что ты должен усвоить: парень, несмотря на свой возраст, очень умный, и у него есть определённые таланты, которые чрезвычайно полезны для нашей организации. В частности, он очень хорошо умеет прогнозы делать по различным странам и процессам, причём достаточно неожиданные прогнозы. Но самое главное, что они у него имеют свойство сбываться. Тебя же по акциям задействовали, правильно? Сходи потом посмотри через несколько месяцев, что изменится с курсом именно тех акций, которые он тебе продиктовал, и ты поймёшь, о чем я говорю. Практически наверняка они очень резко вырастут.
Естественно, для нашей работы не это самое главное. У него и поважнее прогнозы были, которые полностью оправдались. За это его высокое начальство и ценит. А ты должен стараться как можно больше у него именно такой информации и добывать. Он, кстати, у нас лекции для офицерского состава регулярно читает, в твои обязанности будет входить аккуратно, его доставлять к нам в здание на машине, чтобы никто этого снаружи не заметил, и так же аккуратно вывозить потом за пределы комитета. Ну и заранее согласовывать с ним и время и темы этих лекций. Какие-то вопросы ко мне ещё есть?
– Никак нет, товарищ майор!
– Настолько официально можно не общаться. Замучаемся, потому что каждый день будем плотно общаться по работе. Лучше просто по имени-отчеству. У нас тут настолько ответственная работа, что необходимо думать не о чинах и званиях, а о пользе для государства.
– Хорошо, Олег Петрович, – тут же ответил Дьяков, правильно сориентировавшись.
***
Москва
На приём в болгарском посольстве мы ехали без каких‑то чрезвычайно больших ожиданий. В особенности, конечно же, обсуждали с Галией всю дорогу, что на кухню приличную рассчитывать не приходится.
Она уже была в курсе после своей поездки, что болгары обожают класть свою брынзу во все блюда, в которых мы вовсе не ожидаем её увидеть. Для неподготовленного к такому человека вкус получается весьма специфический, который многим откровенно просто не нравится.
Так что с тем, что кухня будет не очень, мы смирились заранее. Расчёт был на приятное времяпровождение в окружении приличных людей. И такие наши ожидания неожиданно оправдались, да ещё как!
Обнаружили, встав в очередь, когда человек перед нами развернулся вполоборота, что стоим за самим Андреем Мироновым. И в очереди, конечно, ему спокойно не стоялось.
Три четверти пришедших, конечно же, были различными советскими гражданами, которые тут же узнавали чрезвычайно популярного актёра. Так что к нему, то и дело выходя из своей очереди, подходили люди, чтобы взять автограф.
Я, впрочем, этим заниматься не был намерен. Человек сюда пришёл отдохнуть, расслабиться – я так понимаю, как и мы, собственно, с Галией. А его всё дёргают. Я не хотел быть одним из тех, кто будет этим заниматься.
Галия, к моему удивлению, тоже не бросилась за автографом. Я реально ей гордиться сразу начал. Долго растолковывал ей перед первым приемом про этикет на дипломатических приёмах, про то, что уместно, что неуместно. Ну естественно, как сам это понимал, я же не профессиональный дипломат, чтобы все нюансы знать. И вот он – результат: она тоже прекрасно понимает, что это вовсе не то место, где на людей можно бросаться с радостными криками и требовать от них автографы.
Да и к чему мне автограф от Миронова? Перед кем мне хвастаться им? Достигнув определённого возраста, понимаешь, насколько неважны некоторые вещи, которые почему‑то в молодости имеют для тебя огромное значение. Вот я в прошлой жизни также нескольких серьезных голливудских актеров поблизости видел, что мне лично очень нравились, в своих поездках за рубежом. Того же Чарли Шина, к примеру, или Орландо Блума. И ничего – каждый раз приезжал домой без автографов. Сфотографировал аккуратно издалека, чтобы не мешать, и этим и ограничился.
Для меня Миронов лично – один из самых любимых артистов. И я очень расстроился, когда он так рано умер, не реализовав и половины своего творческого потенциала.
При этом особенно меня мучил парадокс: насколько мне известно, он же вроде бы и в отборе в отряд космонавтов в молодости участвовал – и прошёл там даже. То есть здоровье у него было в молодости абсолютное. И как же так?
Глубоко в причинах его ранней смерти я не копался. Кто же знал, что пригодиться такое может? Этот вопрос так и остался для меня загадкой. Если бы знал, конечно, в прошлой жизни, что мне это может пригодиться, то покопался бы, уделил бы этому время.
Хотя, опять же, конечно, вопрос достаточно специфический. Ну знаешь, к примеру, что человек от инфаркта помрёт – как ему сказать об этом так, чтобы он не принял тебя за сумасшедшего?
По моей твёрдой убеждённости – никак. Тебя услышат только в том случае, если у тебя будет какой‑то огромный авторитет предсказателя, который известен всем, в том числе и тому человеку, с которым ты беседуешь. А так – это будут просто слова очередного сумасшедшего, который зачем‑то, как и все остальные, подошёл к очень популярному человеку и решил отличиться.
Ладно, будем исходить из оптимистической версии, что он тоже после своей смерти попал в кого‑нибудь и живёт сейчас в какой‑нибудь из эпох, раз уж я знаю, что это технически возможно. Хороший он человек, насколько я знаю, помимо того, что большой талант! Ну а сейчас он и вовсе вполне себе жив…
Приметил, что автографы у Миронова все берут на своих приглашениях. Ну да, в карманы костюмов не принято запихивать с собой бумагу для автографов. Максимум у некоторых, кто пришёл сюда контакты заводить, небольшой блокнотик с ручкой имеется. Совсем небольшой, чтобы не оттопыривался в кармане – на таком клочке бумаги, наверное, не очень удобно просить автограф от известного актёра.
Правда, может быть, ещё мелькнула у меня мысль, для тех, кто автограф просят на приглашение в посольство написать – это такая целенаправленная задумка на дополнительный элемент престижа. Чтобы, когда потом хвастаться им будешь, сказать так небрежно: «Ах, мы тут недавно с Андрюшей Мироновым вместе в болгарском посольстве приём посещали. Кстати, он нам столько всего интересного рассказал. А, ну и да, конечно же, автограф тоже оставил». И достаёшь так небрежно своё это приглашение, и показываешь. А все тебе завидуют и одновременно тебя ненавидят. Как говорится, понты – это наше всё.
Поздоровавшись с верхушкой посольства, прошли внутрь, в зал с угощениями. Тут же несколько опасливо осмотрелся. Ясное дело, чего я опасался: что на меня снова тут же коршуном спикирует японский посол.
Тору Фудзиту я и в самом деле увидел недалеко от себя. Только в этот раз он просто дружески мне кивнул и отсалютовал бокалом шампанского.
Автоматически сделал также, всё ещё не веря, что он сейчас не подойдёт и не начнёт со мной минут десять беседовать, задавая какие‑нибудь неожиданные вопросы.
Нет, не подошёл. И я тут же воспрял духом. А жизнь‑то, кажется, начинает налаживаться. Можно теперь просто в расслабленном режиме с людьми общаться. И с женой – в том ритме, который мне самому удобен.
Правда, всё же наследие японского посла дало о себе знать. Ко мне всё равно достаточно часто подходили люди, которые приметили, как выяснилось, как мы с ним беседовали на прошлых приемах. Но в прошлые разы у них не получалось в связи с огромным потоком желающих со мной тоже познакомиться.
Но всё же за приём я переговорил всего с десятком людей. Уже почти в два раза меньше, чем раньше. Причём к двум из них я сам подошёл – к тем, с кем мы по‑дружески общались на предыдущих приёмах.
Я уже прикидывал, как эти знакомства тоже обратить на пользу Тареку. Ну а что, посол Италии в Советском Союзе очень даже может семье Эль‑Хажж пригодиться в будущем, если я с ним как следует задружусь… Ну и швейцарский посол в СССР тоже может пригодиться, учитывая, как недавно мы с ним тепло общались на его приёме. Там уже и у Дианы фирма открыта, и у Тарека, если он последовал моим рекомендациям, новая фирма по безопасности тоже там же основана. Пригодится такое знакомство, несомненно.
