Kitobni o'qish: «Свидетелей не оставлять»

Shrift:

* * *

Часть 1. Крысятник

Подобное могло происходить с кем угодно, но только не с ним. Все походило на страшный сон. Но от ночного кошмара проснешься в холодном поту и тут же поймешь, что все было не на самом деле, что никакой опасности нет. Тут же не проснуться, не забыть – все реально, и хоть вой, хоть бейся головой об пол – ничего не изменить.

Больше всего досаждал вибрирующий низкий звук. Глен знал, что это за звук и что он несет с собой. Об этом ему сообщили несколько минут назад. Он посчитал, что его брали на пушку. Если бы! Он слышал о подобном от старых ушлых зэков, но представить не мог, что это может случиться с ним. За что? Почему?

Он даже не мог задать эти вопросы, потому что на губы был наклеен лейкопластырь, заменявший кляп, а на голову надет пропахший рыбой темный матерчатый колпак. Глен слышал, что такие когда-то надевали на приговоренных к смертной казни.

Грубые пальцы сорвали колпак. Глен увидел, что находится в сарае, пол которого усыпан стружками. В углу свалены канистры, всякий металлический скарб, старые лыжи и санки. Сквозь щели в стенах острыми клиньями пробивался свет заходящего солнца. В центре помещения стоял длинный столярный стол с циркулярной пилой, которая и служила источником царапающего по оголенным нервам звука.

Он почувствовал, что в нем странным образом соединились мечущийся в страхе заяц и бесстрастный зритель, со стороны наблюдающий за происходящим.

Тычком в спину Глена сбили с ног и наградили парой несильных ударов. Он попытался приподняться, но получил еще один тычок.

– Лежи тихо, сучоныш, – прикрикнул один из трех мордоворотов. Если быть точным, мордоворотов было два. Один – длинный, как оглобля, с жилистыми руками и кистями, похожими на саперные лопатки. Второй – белобрысый толстяк, натуральный фриц из фильмов о войне. У него была одышка. Дыхание с присвистом изобличало в нем астматика со стажем. Третьего никак нельзя было отнести к категории мордоворотов. Невысокий, холеный, в стильном темном костюме и больших модных очках, он чем-то напоминал бухгалтера из популярного видеоклипа.

Заяц в душе Глена был готов ползать на брюхе и умолять о пощаде. Холодный же наблюдатель просто констатировал, что это бесполезно. Хоть целуй землю, хоть ругайся страшными словами – итог будет один: тот, который и задуман этими типами. «Здесь на милость не надейся – стиснуть зубы да терпеть», – выплыли откуда-то из глубин сознания слова полузабытой песни.

– Ну что, милейший, поговорим? – Голос у «бухгалтера» был низкий, хорошо поставленный, этот человек вполне мог бы работать диктором на радио или на телевидении.

«Фриц» рывком приподнял Глена и сорвал с его губ пластырь вместе с кусочками кожи. В уголке рта начала набухать капелька крови.

– Мужики, что вы от меня хотите? – еле ворочая языком, произнес Глен. Ему казалось, что это звучит не его, а чей-то чужой голос, пробивающийся к нему как бы через толщу стекла.

– Мужики в поле пашут, – буркнул «фриц», наградив Глена чувствительной оплеухой.

– За что вы меня так?

– На это, милейший, есть весьма веские причины.

– Я ничего не делал.

– Да? Ошибаешься! Человек не существует сам по себе. Он шестеренка, связанная с другими людьми приводными ремнями долгов и обязательств, – улыбнулся змеиной улыбкой «бухгалтер». Похоже, он относился к трепачам, получающим удовольствие от самого факта сотрясения воздуха, каким бы бесполезным оно ни было. Глен всегда считал подобных типов никчемными болтунами, не способными ни на что. Вот только смущало, что двое верзил, похоже, были у «бухгалтера» на подхвате.

– Возможно, мы вам покажемся, Глен, несколько грубыми и даже жестокими людьми, но, поверьте, это не так. Все происходящее вызывает во мне лишь чувство сожаления.

– Пришьете? – Внутри у Глена все оборвалось.

– Что за жаргон! – искренне возмутился «бухгалтер». – Он коробит мой слух. Мы вас немного поучим. Для вашей же пользы.

– Козлов по жизни учить надо, – просипел «фриц» и влепил Глену еще одну оплеуху, такую, что едва опять не опрокинул его на пол.

– Братки, может, договоримся? Я заплачу.

– Шутник.

– Вы что-то перепутали. Скажите хотя бы, о чем речь. Я же вас даже не знаю.

– Зато мы тебя знаем, падла! – «Фриц» опять занес руку.

– Не стоит. Мы же культурные люди. – «Бухгалтер» прищелкнул пальцами. – Давайте…

Глена схватили за руки. Щелк. Щелк. Браслет с одной руки пристегнут к штырю на столярном столе.

– Пустите! – взвыл Глен. – А-а!

Мгновенно на его губах вновь оказался пластырь.

– Вы спрашиваете – за что? – «Бухгалтер» снял очки и в упор посмотрел на Глена. На его лице не было и тени агрессивности и куража – лишь насмешка. Он развлекался. – Нечестность – смертный грех. Не укради – знаете такую заповедь?

– Да брось ты метать бисер перед свиньей, – махнул рукой «фриц». – Таких на зоне топят в параше.

– Правильно, топят. – «Бухгалтер» сгреб лицо Глена в пятерню с такой силой, что у того брызнули слезы из глаз. – Ты, падаль, легко отделался. Я бы тебя с удовольствием замочил, петушиная твоя душонка.

Вращающийся диск циркулярки, красные блики пробивающегося сквозь щели солнца… Красные пятна крови. Заглушенный лейкопластырем вопль.

Глен не потерял сознания. Странно, но он даже не зажмурил глаза. Он видел все. Видел, как острые зубья впиваются в его плоть. Как два срезанных будто бритвой пальца летят на заваленный стружками пол. Его пальцы!.. Глен любил свои холеные руки с длинными пальцами, ему нравилось трогать, гладить ими предметы. Или тело женщины. И вот теперь его пальцы, которые только что могли осязать, ощущать все вокруг, превратились в безобразные обрубки.

Мир, однако, не поблек для Глена, а наоборот – приобрел еще большую четкость. Боли не было. Все вокруг стало хрупким и хрустальным. Казалось, что любое движение или даже дуновение ветерка, вздох отзовется тонким хрустальным звоном.

Откуда-то из глубины возник смех. Глен захихикал.

– Сбрендил, – сказал «фриц».

В предплечье Глена впилась игла. Мир окутала вязкая тьма.

…Глен зло оттолкнул мать и, пошатываясь, прошел в комнату.

– Семен, где ты ходишь? Я волнуюсь… – Ее взгляд упал на руку сына. – Что с тобой, сынок? Что произошло?

Боль терзала тело Глена. Такая боль, которой он не испытывал никогда. Она растекалась от руки и проникала в каждый уголок его существа. И с ней ничего нельзя было сделать. Иногда она отступала, но лишь затем, чтобы наброситься с новой силой. Голова еще не прояснилась. Очнулся он ночью в груде ящиков, наполненных какими-то очистками, кожурой апельсинов и бананов, сгнившими яблоками и киви. Он сообразил, что находится на территории небольшого стихийного рынка, днем оккупированного кавказцами, а ныне безлюдного. В двух кварталах от своего дома. На руке была повязка. Похоже, в планы палачей не входило, чтобы жертва истекла кровью.

– Да расскажи же, что случилось! – не отставала мать.

– Не кудахтай! – гаркнул Глен. – Оставь меня в покое!

– Тебе нужен врач. Я вызову «Скорую».

– Вызывай что хочешь! Только отвали!

Мать привычно всхлипнула. Она всю жизнь плакала – по поводу и без повода, чем приводила Глена в бешенство. Она могла бы быть профессиональной плакальщицей и зарабатывать на этом большие деньги. Вряд ли кто еще умел напускать на себя такую безысходную скорбь.

– Сынуля, я ни в чем не виновата.

– Виновата!

– Я?

– Ты! – взорвался Глен и наподдал ногой столик. Стоявшая на нем хрустальная ваза упала на паркет, но не разбилась.

Глен зарылся лицом в диван, закусил зубами подушку.

Десять, двадцать минут… «Скорой» все не было. Мать съежилась в кресле, зная по опыту, что к сыну лучше сейчас не лезть. По ее щекам катились слезы, она шептала едва слышно:

– Сынуля… За что же тебя так?

«Курица», – злился Глен. Крикнул:

– Где твоя «Скорая»?!

– Сейчас еще позвоню.

– Таблетку дай! Чтоб не болело!

– Сейчас, сынуля. Сейчас.

Она начала лихорадочно копаться в серванте. Аспирин. Сульфадиметоксин. Этазол… Все не то.

– Ничего найти не можешь!

Глен встал. Пол ходил ходуном, как при качке. Глен подошел к серванту и дернул верхний ящик. Тот не поддавался. Пришлось дернуть сильнее. На пол посыпались какие-то тряпки, старые вещи. Под ноги упала белая парадная милицейская фуражка. Глен выругался, наступил на нее ногой и повернул, будто пытался вдавить ее в пол…

* * *

Таблетки молодости. Чудо-средство. Десятки килограммов сброшенного веса. Забытое ощущение легкости в теле. Свобода движений. И нет ненавистного живота, постоянной одышки… Эх, если бы так все и было – никаких денег не жалко. Но все вполне может оказаться очередной бесстыдной рекламной шумихой. Штуковина американская, а в Штатах это умеют – всучить навоз в яркой упаковке и убедить, что и не навоз это вовсе, а шоколадка. Может быть, с этими таблетками у себя они уже всех лохов охмурили и теперь двинули на наши бескрайние просторы. Но все же хочется поверить. Надо переговорить с Кузьминским, он отличный врач. Хотя он консерватор и не признает ни одного средства, не обкатанного и не заверенного десятками печатей… Может, кого в Москву послать, чтобы разузнали поподробнее насчет этого «эликсира жизни»? Все-таки хочется чуда…

Дубровник отодвинул от себя яркий рекламный проспект таблеток молодости. Все чаще и чаще в последнее время стали посещать его черные мысли. Где она, былая молодость, когда все было впереди, когда и в голову не приходило думать о здоровье, бегать по врачам, поглощать лекарства? Где она, когда, забыв про осторожность, всюду лезешь напролом, как медведь? Кстати, и за это качество Михаил Леонидович Дубровник получил кличку Медведь.

Дубровник был тучен, малоподвижен, но в нем ощущалась скрытая энергия и сила. Недавно он, к своему ужасу, увидел, что стал обладателем уже третьего подбородка. Он знал, что ему всегда было далеко до идеала мужской красоты. Даже слишком далеко. Но в том кругу, в котором ему приходилось вращаться, ценились не столько элегантность, обходительность, внешность киногероя, сколько хитрость, воля, способность в один прием сбить с ног любого. Всеми этими качествами Медведь обладал. Мог гнуть железные прутья. Закваска у него была крепкая, от предков – деда-кузнеца и отца – здоровенного работяги с электролитного завода, который таскал на работе стопятидесятикилограммовые ящики с железными болванками. Смазливая внешность нужна дуракам, чтобы охмурять баб. Но Дубровник знал и то, что баб, как мед мух, притягивает запах силы, денег и власти – тут они теряют голову. Кого только не затаскивал он к себе в койку! Стюардесс, актрис, журналисток, самых дорогих московских валютных проституток, лепечущих на английском и немецком так же свободно, как и на русском. Ни одна не задерживалась у него больше месяца…

Его огорчало, что после мыслей о здоровье последнее время его все чаще и чаще стали посещать думы о смерти, о душе. Даже о замаливании грехов. Бывает, холод пробирает, когда задумается о прошлом. А еще страшнее при мыслях о будущем.

Прочь тоску! Ведь если взглянуть с другой стороны – только сейчас и настали времена, чтобы жить и не тужить. Скажи ему кто-то еще года два назад, какими деньгами он будет ворочать, с какими людьми здороваться за руку, – решил бы, что над ним издеваются. То, что происходило сегодня, порой казалось ирреальным, смахивало на абсурдистскую фантасмагорию. Открылись пещеры Али-Бабы, и те, кто пошустрее да понаглее, могли без особого труда запустить в его сокровища руку. Судьба расточала невероятные щедрости. Правда, порой приходилось платить за них кровью. Пока что чужой…

Дубровник тяжело поднялся с низкого кресла, обитого мягкой синей кожей. Эта мебель обошлась ему в одиннадцать тысяч долларов, и привезли ее прямо из Москвы. Он не предполагал, что приобретение вещей окажется чрезвычайно увлекательным занятием. И очень дорогим. Вон принесли ершик для чистки унитаза. Сто пять долларов. Дороговато. Но вещь какая – загляденье. Да и вообще: десять тысяч долларов потратишь, тут же еще пятьдесят набегут. Жизнь пошла такая.

Дубровник посмотрел в окно. Строительство дома близилось к завершению. Он залюбовался: настоящее имение. Пришлось подкупить землицы у соседей, стоило недешево, зато теперь у него не жалкие шесть соток, а обнесенная высоким забором считай что усадьба. И дом солидный, на четырнадцать комнат, с подземным гаражом. И бассейн крытый будет во дворе. И теннисный корт. Да, теннисный корт. Смешно, но Дубровник активно начал приобщаться к этому виду спорта. Лелеял надежду растрясти немного вес. Кроме того, на этой почве можно было приобрести немало ценных знакомств. Спорт модный, вон, бывший президент его любил, ну и местные холуи, чтоб от Москвы не отстать, тоже приобщились, а теперь отвыкнуть не могут, потому как бренд раскрученный, и вокруг теннисных страстей продолжают тусоваться всякие серьезные люди. Правда, пока что Дубровник выглядел на корте, как бегемот на льду, но со временем он надеялся сбросить эти гадские лишние килограммы.

Как закончится строительство, надо разбить на участке цветники. Он обожал цветы, лес, вообще зелень. На одной из зон, которые он почтил своим присутствием, был хозяин (начальник колонии), который тоже обожал зеленые насаждения. Правда, бедолаге это увлечение вышло боком. Зэки, рады стараться, развели такие заросли – сердцу мило!.. А потом приехала комиссия из Москвы. Там мужики собрались тертые, сразу смекнули, что́ зэки понасеяли. А посадили они коноплю, и в зоне начали производить свою анашу… Когда, где это было? Тысячу лет назад? За миллионы миль? И с ним ли? Тюремная пайка, колючка, крики конвоиров. Жизнь, в которой приходилось ежедневно и ежечасно утверждаться, показывать, кто ты есть, доказывать, что имеешь право карать и миловать. Дубровник никогда не страдал излишним самомнением, считал его уделом дураков. Свои обязанности он выполнял вполне достойно. Никого просто так в грязь не втаптывал, старался соблюдать правила, делать все по справедливости…

Он мечтал, что когда-нибудь разделается со всем и, поднакопив денег, умотает куда-нибудь за границу. В Германию, в Штаты, в Швейцарию – куда угодно, только подальше отсюда. Купит там тоже дом, пусть поменьше, чем этот. Разведет цветник, вступит в какой-нибудь местный клуб и будет проводить время в беседах за кружкой пива с местными бюргерами. И постарается как можно меньше вспоминать, что пришлось ему повидать на своем веку. Что заправлял делами в зонах и был воровским положенцем, поставленным на город, а совсем давно пару раз пришлось приводить в исполнение приговоры воровских правилок… И что в этот чертов теннис приходилось играть!

Он с трудом оторвался от мыслей и вроде бы только что вспомнил, что в комнате он не один.

– В «пятнашку» надо подбросить «зелени», – сказал Дубровник. – И попытаться найти подходы к тамошнему «хозяину». Что-то он слишком сурово все загнул. Если ничего не изменится, Клык обещал зону на бунт подбить.

– Он что, совсем умишком тронулся? – осведомился сидящий на диване элегантный Кот, правая рука Медведя. Они обсуждали насущные вопросы. – Это плохо кончится. Сейчас администрация не церемонится. Спецназ натравят, те народу передавят сколько смогут. Нет, надо как-то ситуацию разводить.

Послышался шум мотора, скрип тормозов. Звук автомобильного двигателя всегда вызывал у Медведя неприятные ощущения. Он всю жизнь подсознательно ожидал того момента, когда приедут за ним: или уголовный розыск – за его свободой, или свои – с этими хуже, они удовлетворятся только его скальпом. Дубровник поглядел в окно.

– К нам? – спросил Кот.

– К нам.

– Кого черт принес?

– Глена. Только этого хлыща нам и не хватало…

* * *

Глен читал, что люди могут ощущать ампутированные части тела как живые. Он считал это враньем. Но сейчас жутко чесались и ныли два пальца на левой руке. Те самые пальцы, упавшие на пол после того, как по ним прошлась циркулярная пила.

Через несколько дней буря чувств, боли, обид перекипела. Ушли стыд, ярость, страх. Будто что-то щелкнуло в голове. Осталось лишь стремление отплатить тем же. Жгучее желание посмотреть, как корчится «бухгалтер», как умоляют о пощаде его подручные бугаи. И как такая же пила въедается в их тела, разделывая их на куски… Глен понимал, что такие мысли лучше гнать от себя… За те дела, которые всплыли, можно было и головой поплатиться. Нужно залечь на дно и обдумать, чем заняться дальше… Но это не для Глена. Пружина, которую он почувствовал в себе в тот момент, когда смотрел на свои отваливающиеся пальцы, толкала его к действию. И однажды утром он вылез из своей берлоги на белый свет.

«Копейке» («Жигулям» первой модели), которая досталась ему от отца, в этом году исполнялось восемнадцать лет. Но она до сих пор ездила довольно резво. Наверное, потому, что стояла в гараже без движения все те годы, пока Глен отдыхал за казенный счет на различных северных «курортах». Вести автомобиль с перевязанной левой рукой было непросто, но Глен приспособился. Ехать нужно было через весь город. Чтобы избежать пробок, он выбрал объездной маршрут. Через сорок минут «Жигули» остановились перед массивными металлическими воротами с довольно уродливыми бронзовыми львами вместо дверных ручек. Глен выключил мотор и застыл, положив руки на приборную панель. Он вновь задумался о том, правильно ли поступает. Неизвестно еще, чем все кончится, если он начнет качать права… Нет, надо выяснить все до конца. Он вышел из машины и решительно звякнул металлическим кольцом, продетым через нос льва.

– Кто там ломится? – Голос принадлежал Червяку, старому прожженному урке, телохранителю и шоферу Медведя. Червяк был чахоточен, тощ, жиденькая бороденка придавала ему сходство с дьячком из заштатного сельского прихода. Глен не понимал, какой из него телохранитель, пока не услышал историю, как на воровской разборке Червяк пришил трех бугаев, которых никак нельзя было отнести к пай-мальчикам. Финкой он владел виртуозно, и в случае необходимости она превращалась в его руках в оружие пострашнее пистолета.

– Открывай, это Глен. Я к Медведю. Я ему звонил.

– Чо тебя несет на ночь глядя?

– Какая ночь? Вечера еще нет.

– Ладно, умник.

Глазок на воротах мигнул, скрипнула щеколда, послышались щелчки отпираемых замков, и тяжелая дверь в воротах отворилась.

– Проходи… Теперь стой. Шмонать буду.

– Тебе бы на зоне вертухаем быть. Такой талант пропадает.

– А что, – добродушно согласился Червяк, – я бы зэков крепко в кулаке держал – не пикнули бы.

Червяк ощупал одежду Глена. Другой охранник, по кличке Сержант, стоял поодаль, положив руку на кобуру с пистолетом. Его бульдожья физиономия не оставляла сомнений, что он недолго будет думать, прежде чем пустить его в дело.

– Ну чего, нашел базуку? – насмешливо спросил Глен Червяка.

– Нет… Ладно, сейчас доложу хозяину. Он решит, принять тебя или послать. Я бы послал.

– Почему это?

– Да просто так, – пожал плечами Червяк. – От хорошего настроения.

Червяк пошел в дом. Глен прислонился к багажнику «Вольво XC70» цвета синий металлик.

– Дай закурить, – попросил Сержант, по старой привычке падкий до халявы.

Глен протянул Сержанту пачку «Кэмел».

– Что с рукой? Какая-нибудь телка укусила?

– Укусила, – зло бросил Глен.

– Радуйся, что не за что-то другое. Хороший бы ты был сейчас мужик.

– Милиционер ты, и шутки у тебя милицейские.

– Зато смешные. Слышь, Глен, а может быть, тебе без него и лучше было бы. Никаких проблем! Ни денег, ни нервов, ни жизненных сил на баб не тратить. Живи себе в свое удовольствие.

– Сострил, да? Милиционеры все такие.

– У вас, уголовничков, учимся.

Сержант до недавнего времени действительно был сержантом милиции, работал в патруле. Непробиваемый, здоровенный, он чувствовал себя хозяином на улицах. Его боялась и шпана, которой он не давал спуску, и лоточники с ларечниками, к которым он обычно заглядывал с авоськой. Сгорел он, когда с напарником по привычке затащил уличную проститутку в машину и поехал в пустынное место использовать по назначению. И надо же – в самый сладкий момент на них обрушилась проверка во главе с начальником милиции города. А потом всплыли истории с поборами, прошел слушок, что Сержант задержал на рынке двоих кавказцев с пистолетом и отпустил за пятьсот долларов. Большого шума поднимать не стали, просто попросили освободить место. Без работы он ходил недолго. Устроился в охранно-сыскную фирму, которая, как оказалось, находилась под покровительством главного воровского авторитета по кличке Медведь. С его парнями Сержант сталкивался на вещевом рынке: те собирали дань с ларечников. Братву Сержант сильно не прижимал, находил с ними общий язык, один раз даже удостоился встречи с самим Медведем, заглянувшим на рынок. Почему-то он понравился Дубровнику. Сержант отличался быстрой реакцией, хорошей стрелковой и физической подготовкой. Когда он начал работать в охранной фирме, появился договор с АО «Афина» на охрану генерального директора «Афины» Михаила Леонидовича Дубровника. Так воровской положенец получил легальную вооруженную охрану. Не придерешься: закон есть закон.

– Чем Медведь занят? – осведомился Глен.

– Бабки считает и дом строит. Мне бы его заботы.

– А у вас, ментов, можно подумать, какие-то заботы есть.

– Эх, жаль, ты мне не попался, когда я форму носил! Узнал бы, как честных тружеников ментами обзывать. Резиновая палка – она внушает уважение.

– Может, это твое счастье, что я тебе тогда не попался.

– Да? – Сержант насмешливо посмотрел на Глена и повел могучими плечами. Со своей комплекцией и силой он мог бы запросто свалить Глена одним тычком. – Тебя, дружок, все не любят, потому что характер у тебя паршивый. И когда-нибудь ты свернешь свою тощую шею. – Он зевнул, теряя интерес к разговору.

«А может, я сверну твою толстую шею, – подумал Глен. – Всех бы вас, козлов, удавил, будь моя воля. Строят из себя невесть что, скоты».

Из дома вышел Червяк и кинул:

– Пошли. Хозяин не гонит тебя в три шеи. Зря.

Лестница была покрыта ковровой дорожкой, как в музее. К поручням приделаны медные канделябры. Стены обиты бархатом. Здесь царил не вкус, а богатство. На площадке второго этажа висела двухметровая картина, изображавшая хозяина дома. Она была довольно аляповатая, но выполнена профессионально. Художник явно приукрасил объект своего творчества. Полнота превратилась в умеренную солидность, третьего подбородка не было. С картины смотрел директор завода или профессор, а не рецидивист.

В углу стояло чучело медведя с кайлом в лапах. На нем висела табличка: «Мишка на Севере». Эту хохму придумал Кот – намек на кое-какие эпизоды из биографии Дубровника. Чучело это материализовалось здесь, предварительно исчезнув из областного краеведческого музея. Все музеи сейчас дышат на ладан от недостатка финансирования, их запасники пустеют с каждым днем. Дубровник отчислил в музей благотворительный взнос и теперь положил глаз на мундир генерала вермахта, который ему страшно понравился. Сделка была в стадии переговоров и близка к благополучному завершению.

Из кабинета доносились голоса, принадлежавшие Медведю и Коту.

– Это что же? – возмущался Медведь. – МП «Дэймос» деньги на наш счет не перевело? Они нас динамят?

– Они плачутся, что денег у них нет. Мол, мы их и так ободрали как липку.

– То-то, гляжу, они каждый месяц всей конторой отдыхать ездят – то Багамы, то Сейшелы. А Вадим вторую квартиру купил и новый «Шевроле».

– Они там все на взводе. Говорят, дожали мы их. Как бы в ментовку не побежали.

– Не побегут. Кто помог им на «Кентавр» наехать? Вадим не забыл? Он мне по гроб жизни обязан. А долги надо платить.

Червяк постучался:

– Глен пришел.

– Пусть заходит, – кивнул Медведь.

Глен вошел в комнату и увидел стоящего у окна Медведя с банкой пепси в руке и сидящего на диване нога на ногу Кота.

– Чего надо, малыш? – дружелюбно спросил Дубровник.

– У меня неприятности.

– ГАИ оштрафовала, что на такой развалюхе ездишь? – усмехнулся Кот.

– Хуже. – Глен подавил раздражение. – Посмотрите. – Он продемонстрировал перевязанную руку.

– Шлюха укусила? – осведомился Кот.

«Они с Сержантом что, на одной свалке остроты находят?» – подумал Глен.

– Не шлюха. Циркулярная пила.

– В столяры устроился? – продолжал ерничать Кот. – Что же – дело хорошее. Денежное.

– Меня схватили в сквере, увезли за город и оттяпали пальцы.

Глен описал внешность обидчиков.

– Любопытно, – нахмурился Медведь. – За что на тебя накатили?

– Не знаю.

– Врешь.

– Не вру.

– Без причины ничего не бывает.

– Я же говорю – не знаю. Медведь, это же твоя территория, а такой беспредел.

– Плохо, – сказал Кот, – если всякий начнет творить что вздумается. Как бы серьезные парни не наехали. Только вот с азерами разобрались…

– Мне бы узнать, кто это. – Глен сунул изуродованную руку в карман. – Я бы нашел способ посчитаться.

– Да сиди уж, Рэмбо засушенный, – отрезал Кот. – Нам еще благородного мстителя не хватало. Без тебя разберемся.

– Не высовывайся никуда, – сказал Медведь, – я тебе через пару дней позвоню…

* * *

Тортами торговали прямо на улице, под навесом около центрального универмага. На столике были разложены белоснежный «Полет», розовый «Абрикотин», усыпанный орешками «Подарочный».

Подошел худощавый, коротко стриженный, с тонкими усиками мужчина, чем-то напоминающий гусара с миниатюры девятнадцатого века. Однако, судя по одежде – засаленной рубашке, потертым вельветовым брюкам, – гусар этот побывал в длительном походе, а может, даже долго выбирался из вражеского окружения. Его цепкие глаза пробежали по ценникам. Он покачал головой:

– Ерики-маморики. Обалдайс! Голубушка, давно вы перешли на обслуживание банковских магнатов?

– Чаво? – Продавщица в белом халате, плотно облегающем полное тело, исподлобья оглядела потенциального покупателя.

– Эти цены рвут мое нежное сердце. «Птичье молоко» – двести рубликов! Скажите, что вы пошутили, и отдайте мне его за пятьдесят.

– Щас, как же! Не нравится – не ешь, – вполне резонно заметила продавщица.

– А я хочу, хочу есть. Какая несправедливость.

– Мужчина, или покупайте, или не отвлекайте от работы.

«Гусар» еще раз внимательно прошелся по ценникам, не переставая выдавать комментарии. Потом, не менее внимательно, со вздохами, принялся изучать содержимое своего кошелька. Ничего не поделаешь, придется покупать. Конечно, не «Птичье молоко». И не «Абрикотин». Слишком жирно ей будет. Еще растолстеет. А для женщины стройная фигура – половина счастья. Хватит ей вафельного «Сюрприза».

– Заверните вот этот. Не стоит он таких денег, но мне вас жалко. Что без всякой пользы здесь простаиваете.

– Жалостливый… Нищенствовал, что ли? – Продавщица пересчитала мятые купюры и бросила их в картонную коробку.

– Заработал. Вот этими трудовыми мозолями.

– Ох, шаромыжник.

– Спасибо за доброе слово. Ты тоже королева красоты.

Насвистывая, «гусар» направился в универмаг. Теперь очередь за выпивкой. Этого добра сегодня полно – спасибо победившим правам человека. В том числе одному из главных прав – на употребление спиртных напитков.

В виннике – винном отделе – очередь была совсем крохотная. Радовал и выбор, глаза разбегались от обилия бутылок, ярких этикеток. Так, посмотрим. «Вишневый ликер» – это из области дурного вкуса. «Мальвазия» – слишком претенциозно. «Бренди» – грубо, «Мартини» – вульгарновато. Шампанское – чересчур в лоб, примитивно. Ну а главное – дорого, дорого и еще раз дорого… Вот она, родимая, притулилась в углу. «Моя вторая мама» – так прозвали тебя в народе, а народу надо верить. «Беленькая», с винтом. Завод «Кристалл». Просто, сурово, патриотично. Стоит всего ничего, а градусов полно. Бабы от водки мягкими становятся, податливыми.

– «Столичную»! – «Гусар» протянул чек, и бутылка угнездилась в его сумке из дешевого кожзаменителя, висящей на плече.

Теперь цветы. Неподалеку целый ряд торговцев, обливающихся потом в этот не по-апрельски жаркий день. Ох, цены, цены. Нет для вас преград. Нет непокоренных вершин. Зубы у вас, как у акулы… Но, пожалуй, не стоит баловать с самого начала. И к чему откровенные намеки в виде букета цветов? Порядочной женщине это может не понравиться. Да и, честно говоря, не в его правилах дарить цветы. Последний раз он их посылал, когда положение с деньгами было несравнимо лучше, чем сейчас. Посылал не женщине, а народному судье Санину на похороны с припиской: «Спасибо, что безвременно оставил нас»… Нет, не будет он сегодня дарить цветы. В газете писали, что их запах может быть вреден для здоровья. Он не причинит даме вреда.

Слава Гусявин, справивший в конце прошлого года свое тридцатилетие, мог составить длинный список вещей, которые он любил и не любил. Любит он женщин, домашний уют, вкусную еду. Ему очень часто нравились вещи, которые, к сожалению, по воле злодейки судьбы оказывались во владении других людей. Тогда душа его вскипала от подобной несправедливости, и он прилагал все усилия, чтобы устранить такой перекос в мировом порядке. Часто, даже очень часто это удавалось сделать без каких-либо трагических последствий. Но иногда вмешивался злой рок, и черный ветер приносил в жизнь его то, что он не любил и от чего хотел держаться как можно дальше. А не любил он все связанное с Уголовным и Уголовно-процессульным кодексами. Не любил следствия и следователей, суды и судей, приговоры, колючую проволоку, конвоиров. Лучше бы их вообще не существовало на грешной земле, но, к сожалению, это мировое зло неизбежно. И неизбежными были, похоже, три ходки по «памятным местам», где побывали многие замечательные люди. И – Гусявин…

«Если вы не боитесь помочь обрести себя человеку, который однажды оступился, но полон решимости начать новую жизнь, напишите. Меня зовут Вячеслав. 30/180/70. Моя душа устала скитаться в космосе среди холодных душ». Объявление в газету сочиняли на досуге всей братвой. Насчет космоса и холодных душ придумал Штепсель – старый мошенник, отматывающий шестую судимость, и все за «куклы». Дело это было занятным, должно было скрасить один из долгих вечеров в ИТУ строгого режима в Иркутской области… Нельзя сказать, что после этих объявлений обрушилась лавина писем. Но их пришло достаточно, чтобы поразвлечь братишек. Были среди них написанные в романтическом стиле, с разными там «лютиками-цветочками» и фразами типа: «Да соединятся наши сердца в порыве любви». Были и достаточно откровенные. Одно было в стихах:

Пускай мы встретимся, и весь обман
Уйдет в туман…

Господи, это ж надо написать такой бред!

Присылали и фотографии. Некоторые дамы были страшны как смертный грех. Некоторые – вполне приличной внешности. Были снимки десятилетней давности. Похоже, что изображенные на них были старыми девами и готовы были пуститься во все тяжкие.