Kitobni o'qish: «Георг де Вилар. Серебряная рота»

Глава 1

"Милая моя матушка, здравствуйте!

Вот уже девять дней продолжается моё путешествие и до цели остаётся совсем немного. Возможно, уже завтра к вечеру Ваш сын благополучно доберётся до Парижа, если будет на то Господня воля.

Хоть я и в первый раз забрался так далеко от дома, но вынужден признаться, что никакого особенного воодушевления не испытываю. Только скуку, матушка.

Причиной её может, конечно, служить скверная погода, преобладающая в этих кажущихся мне столь негостеприимными местах. У нас в Провансе уже, должно быть, наступила весна, а здесь ещё грязь и частый холодный дождь. Другой причиной могут являться люди, попадающиеся мне на пути. Простолюдины здесь кажутся грубыми и несчастными, очень похожими на сию местность и погоду. А людей благородного звания я пока не встречал, так что вести учтивую беседу было особенно не с кем. Для этого следовало, очевидно, выбирать менее окольный путь и не прислушиваться к благоразумному совету дядюшки. Но что уж теперь.

Да, матушка. Нужно иметь мужество и признать, что истинная причина моего уныния состоит в том, что я очень скучаю по Вам! И по дядюшке скучаю, и по кривляке Аннет, и по нашему милому дому. Я, конечно, понимаю, что эти мои страдания недостойны мужчины, потому и пишу вам такие письма только мысленно. И вчера такое письмо писал. И третьего дня писал. Мне стыдно, матушка. Я ведь понимаю, что вы бы хотели получить от меня письмо бодрое и весёлое. Клянусь, что именно такое я вам и отправлю, когда представится подходящая возможность!

А так, что касается моего путешествия, то никаких особенных приключений со мной пока не случалось, если не считать таковым то, что Одиссей, между прочим, всецело оправдывающий своё прозвище и всё время норовящий меня завезти в какие-то странные дебри, соизволил потерять подкову, и теперь я сижу возле первой попавшейся по дороге кузни и жду запропастившегося куда-то кузнеца. Других приключений не было, так что случай испытать достоинства новой фехтовальной школы, придуманной дядюшкой, мне пока не представился… И не скажу, что я сильно об этом сожалею… Впрочем, матушка, я понимаю, что мужчине лучше даже мысленно не касаться подобных откровений. Конечно, я желаю дядюшке дописать до конца его трактат по фехтовальной науке и постараюсь лично подтвердить его правоту. Что, как вы понимаете, мне и самому чрезвычайно необходимо. Что касается… "

– Эй, сударь! Да-да вы, юноша, вы! Я к вам обращаюсь! Где этот чёртов кузнец, позвольте поинтересоваться?! Мне нужно подковать лошадь! Позовите-ка его скорее, мы чертовски спешим!

В задумчивости я не заметил двух всадников, свернувших с дороги к кузне, располагавшейся на отшибе деревни. Один из них и обращался ко мне столь бесцеремонно. Всадники были примечательные, таких нарядно одетых людей я не видел даже в Тулоне, который мы с дядюшкой посещали год назад. В первый раз я ощутил, что действительно приближаюсь к Парижу, к городу, в котором живут король с королевой, различные вельможи и ещё много всяких важных господ, двое из которых как раз, очевидно, и предстали мне сейчас воочию. На них были яркие камзолы, прекрасной выделки плащи, шеи украшали широкие пышные воротники-жабо, а весеннее солнце, наконец-то выглянувшее, на котором я столь блаженно и пригрелся в ожидании кузнеца, жарко блестело на позолоченных частях их одежд и драгоценных эфесах шпаг.

Всадники и сами были довольно молоды, хотя, конечно, старше меня. Лица их украшали остроконечные бородки, в ушах сверкали серьги, а бархатные береты были украшены красивыми перьями. Если они так одеваются в дорогу, в смятении подумал я, то как же тогда они наряжаются, идя во дворец? Неужели возможно ещё большее великолепие? Да и сами всадники были под стать своему облику. Лицо одного из них особенно поразило меня не только красотой, но и явственным благородством черт. Лицо это, правда, сейчас выражало скучливость, в мою сторону он поглядывал лениво, особенно меня не замечая.

Ко мне обращался другой, постарше, чернявый, похожий на гасконца и лицом и особенностями выговора. Его глаза требовательно вперились в меня, конь под ним беспокойно переступал тонкими изящными ногами, шумно фыркал и возбуждённо косил в мою сторону, тоже, очевидно, требуя от меня причитающуюся ему подкову. Мой Одиссей, выросший на нашей семейной конюшне и получивший прозвище за удивительную способность сбегать, но всегда возвращаться, не обладал столь изящными пропорциями. Хотя и показывал, если старался, отменные беговые качества.

– Шевелитесь, сударь, шевелитесь! – снова прикрикнул на меня гасконец. – Я же ясно сказал, что мы спешим!

Я постарался с максимально возможным достоинством встать с огромной колоды, валявшейся на дворе кузни, на которой так удобно пристроился, и расправил плащ, чтобы приезжие могли наверняка разглядеть эфес моей собственной шпаги. Гасконец вёл себя чрезвычайно дерзко, но они оба смотрелись столь впечатляюще и привлекательно, что мне не хотелось с ними ссориться. Возможно, он не разглядел, что имеет дело с дворянином, подумал я, и это простое недоразумение?

– Сожалею, сударь, – вежливо ответил я ему. – Кузнец куда-то запропастился. Я тоже его ожидаю и, представьте, жду от него точно такой же услуги, как и вы… И, конечно, я не собираюсь за кем-либо бегать!.. Советую вам тоже набраться терпения и немного обождать. Или ехать своей дорогой, если вам так будет угодно.

Получилось вроде бы неплохо, и я ненадолго задумался о том, стоит ли добавить к сказанному лёгкий учтивый поклон или нет. Всё же гасконец вёл себя со мной довольно невежливо.

– Тра-ля-ля! – с издёвкой воскликнул он в ответ и я сразу с облегчением понял, что сделал правильно не поклонившись. – Какой гордый птенчик! Посмотрите на него! Герцог, вам же как раз нужен был ещё один паж? Берите! Посмотрите какой красивый мальчик! Какая осанка! Малыш, сколько тебе лет?

Герцог? Я с изумлением посмотрел на второго всадника. По его лицу невозможно было разобрать, как он относится к развязной болтовне своего спутника.

– Мне шестнадцать, сударь! – твёрдо ответил я и положил ладонь на эфес шпаги. – Вполне достаточно для того, чтобы…

– Где тебя носит, мерзавец! – вскричал гасконец, оборвав меня и глядя теперь куда-то мимо. – Скорее подкуй мою лошадь! Видишь, хромает на правую переднюю!

Я обернулся и обнаружил здоровенного мужика, видимо, кузнеца, подошедшего откуда-то сбоку. Меня поразило выражение его лица, будто искажённого горем или отчаянием, но, вследствие грубости черт, передающее это выражение с большим трудом. Впрочем, переживания кузнеца меня сейчас мало заботили.

– А вас где черти носят?! – вскричал неугомонный гасконец.

Этот его возглас адресовался ещё двум всадникам, подскакавшим тем временем к кузне. Судя по всему, это были их слуги, но даже у слуг камзолы оказались лучшего качества, чем мой. Я твёрже стиснул зубы. Один из слуг спешился и почтительно придержал стремя гасконца, ловко и вместе с тем довольно величественно соскочившего с коня.

– Быстрее давай, – махнул он слуге рукой и потянулся, разминая плечи и шею и совершенно не обращая на меня внимания.

Слуга ухватил поводья и повёл лошадь к кузне. Я шагнул вперёд, перегораживая ему путь.

– Послушайте, сударь! – громко обратился к гасконцу.  – Я ведь объяснил, что прибыл сюда первым, а значит, и моего коня подкуют первым!

Слуга, пренебрежительно дёрнув плечами, попытался обогнуть меня.

– Не сметь! – крикнул я ему и выхватил шпагу.

Слуга остановился, глядя на своего сюзерена и скорчив насмешливую рожу.

– Сударь! – сказал я гасконцу. – Потрудитесь вести себя так, как подобает себя вести в приличном обществе!

– В приличном обществе? – напоказ изумился гасконец и выразительно посмотрел на моего Одиссея, нервно помахивающего хвостом у коновязи.

Затем столь же выразительным неторопливым взглядом он окинул меня с головы до ног и обратно.

– А шпажонка у вас не коротковата, юноша? – холодно поинтересовался он. – Тоже ещё не выросла?

У него самого шпага была изрядной длины, фута четыре, не меньше, ножны почти касались земли. Моя была, наверное, на фут короче.

– Её длины вполне достаточно! – твёрдо ответил я. – Вполне достаточно, чтобы научить вас манерам!

– А он неплохо держится, – сказал гасконец, повернувшись к своему товарищу.

Тот, кого он назвал герцогом, согласно кивнул, сохраняя всё то же невозмутимое выражение на лице. И мне вдруг показалось, что наша ссора вполне может на этом и закончиться. И даже более того. Всё же они оба мне действительно понравились, так что…

– Ну что же, щенок! – жёстко сказал гасконец, повернувшись ко мне. – Это я буду учить тебя манерам!.. Ты выживешь после этой учёбы, но красавчиком больше никогда не будешь, клянусь! Это будет для тебя полезно! Плащ!

Он метнул тяжёлый взгляд в своего слугу. Тот поспешно передал поводья хозяйского коня второму лакею и, подскочив сзади к господину, снял с него плащ, а затем аккуратно в две руки принял бархатный берет с пером.

Я тоже сдёрнул берет и бросил его вместе с плащом на колоду, мельком подивившись своей аккуратности даже в такой ситуации. Матушка осталась бы этим довольна. Но сейчас о ней вспоминать было совсем не к месту.

– Я тоже не буду снимать камзол, – сказал я гасконцу, который на это с усмешкой кивнул. – И у меня нет секунданта.

– Что же, – ответил гасконец. – Этот вопрос мы сейчас решим. Моим секундантом будет вот этот добрый малый, – он показал рукой на своего слугу, почтительно застывшего невдалеке. – А вашим секундантом, юноша, будет сам герцог де Жуайез. Герцог, окажете юноше подобную честь?

– Не нужно этого, Жером, – впервые раскрыл рот его товарищ. – Оставь мальчика.

– Не беспокойся, Анн, – отреагировал гасконец. – Тебе даже с лошади слезать не придётся. Всё закончится быстро и с пользой для него, клянусь!

Я встретился взглядом с герцогом и увидел жалость в его глазах. Впрочем, она была довольно рассеянной и неглубокой.

– Меня это устраивает, – кивнул я гасконцу. – Моё имя…

– Нет-нет! – воскликнул он. – Не говорите! Не хочу знать вашего имени! Лишний груз. В этом поединке для меня мало чести и провожу я его исключительно в воспитательных целях, понимаете меня? Надеюсь, вы извлечёте пользу из данного урока… Ну так что же, дерзкий юноша, может, мы наконец приступим?

Он изящным движением выхватил шпагу, в левую руку взял кинжал и застыл, расставив ноги и вытянув шпагу в мою сторону на прямой руке, даже не потрудившись снять шитую золотом перевязь с болтающимися на ней ножнами.

Это была излюбленная испанцами стойка. Впрочем, дядюшка предупреждал, что испанская школа всё ещё в почёте у французских дворян, несмотря на преимущества итальянской.

Сам я перевязь с ножнами снял и тоже аккуратно положил рядом с плащом.

– Как же ваш кинжал, юноша? – спросил гасконец, заметив, что я не стал вооружать левую руку и оставил кинжал на перевязи.

– Сейчас не нужен, – спокойно ответил я. – Он служит мне для других целей.

На самом деле это показное спокойствие давалось мне не без усилий. Я испытывал нешуточное волнение – ведь это был мой первый поединок. Самый первый мой настоящий поединок и сразу с очень серьёзным противником. В движениях гасконца присутствовала изрядная искушённость. Он был лёгкий, с хорошей реакцией, что сразу чувствовалось, а я своё мастерство вынужден был оттачивать только в сражениях с дядюшкой и с соломенным чучелом.

Я принял стойку с выдвинутой вперёд правой ногой и полусогнутой вооружённой рукой. Покрутил немного кистью, разминая её. Левую руку я по науке отставил назад на уровне шеи и покачался на носках, проверяя равновесие. Дистанция между нами оставалась всё ещё большой. За дистанцией нужно было следить очень внимательно, учитывая длину шпаги соперника.

Гасконец продолжал смотреть на меня с насмешкой, а затем совершил несколько быстрых рубящих движений, тоже, очевидно, разминаясь, но при этом ещё и сделав пару шагов в мою сторону.

Было бы хорошо, если б он сразу попытался меня зарубить. Укол всегда быстрее удара, как учил дядюшка и в этом случае моя задача оказывалась значительно проще. Но гасконец следующим движением резко ткнул мне в лицо шпагой, коротко скакнув вперёд. Я с лёгкостью взял защиту, тем более что и ожидал верхней атаки. Но отвечать пока не стал, да и гасконец тут же отпрянул обратно. Усмешка не исчезла с его лица, но всё же выражение его неуловимо изменилось. Потихоньку переступая, но пока не скрещивая ног, он двинулся по дуге, как и полагалось действовать в испанской традиции.

– Необычная у вас техника, юноша, – сказал гасконец. – Где вы такому учились?

– Домашнее обучение, сударь. Меня учил мой дядя. Шевалье де… Впрочем, вы же не хотите узнавать никаких имён?

– И что же? Кто-то находит, что ваш дядя хорошо фехтует?

– Нет, сударь. Не находит. К сожалению, способности моего дяди к фехтованию ограничены превратностями судьбы – он потерял ногу в довольно молодом возрасте, сражаясь за короля. Но мой дядя обладает изрядными познаниями в теории, поскольку весьма интересуется данной темой. В своих изысканиях он посетил множество стран и областей, сравнивая различные школы фехтования, и разработал собственную. И даже пишет учёный трактат о ней.

– Любопытно. И что же? Далеко он продвинулся?

– Довольно далеко на мой взгляд. Но в наших местах трудно найти хорошего рисовальщика, сударь, что существенно осложняет работу.

– И как же называется эта школа?

– Она пока никак не называется. Возможно, она будет называться французской?

– Экая наглость. Довольно болтовни, юноша! Сейчас посмотрим, что там напридумывал ваш неизвестный мне дядя и насколько хорошо вы учились!

– Мне очень не хотелось бы его разочаровывать, сударь.

Гасконец бросился на меня, делая короткие выпады и это была уже не вполне испанская манера. Впрочем, всё это напоминало скорее финты, по-настоящему глубокие уколы он пока не пытался совершать. Я с лёгкостью брал защиту, потихоньку пятясь и по-прежнему не отвечая.

– Да ты будешь драться или нет, щенок! – в раздражении крикнул наконец гасконец.

Я находился в некотором смятении – всё-таки воткнуть клинок в живую плоть было не тем же самым, что дырявить соломенное чучело. Решимости на это мне пока не хватало. Хотя возможности имелись – гасконец слишком размашисто двигал локтем, что сказывалось на скорости. Впрочем, двигать только кистью, как я, он и не мог, его шпага для этого была слишком тяжела – слишком длинная и со слишком тяжёлым, украшенным драгоценными камнями эфесом со сложной гардой крестом и переплетающимися зацепами для ловли вражеского клинка.

Дядюшка считал подобное занятие неэффективной глупостью. Эфес моей шпаги был максимально облегчён и имел лёгкую чашеобразную гарду. А клинок был клинком обычной шпаги, укороченным снизу. Дядюшка вообще хотел поставить трёхгранный клинок, более прочный и лёгкий, но я был неистово против, поскольку не желал оказаться посмешищем в обществе. Да и просто хотелось оставить возможность наносить рубящий удар. Так что мне удалось отстоять плоский обоюдоострый клинок для шпаги. Хотя я и понимал правоту дядюшки.

После своего выкрика гасконец бросился на меня столь отчаянно, что я вынужден был ответить и после очередной защиты выполнил перенос и ткнул остриём в запястье его правой руки.

– Ах, каналья! – раздражённо крикнул он, отскочив от меня и потряхивая раненой рукой.

– Жером! – в тревоге воскликнул его спутник.

– Пустяки, Анн! – сквозь зубы ответил гасконец. – Пустяки! Я могу фехтовать! Но теперь всё! Шутки закончились, щенок!

И он снова ринулся на меня. Если раньше все его настоящие выпады были направлены вверх, в область моего лица и выражали его намерение сделать с ним что-то нехорошее, то теперь его атаки разнообразились, хотя и по-прежнему не представляли для меня чрезмерной сложности. Но, отразив очередной яростный выпад, исполненный после трёх довольно хитрых финтов и нацеленный мне точно в живот, я вдруг понял, что гасконец всерьёз собирается меня убить.

Меня ещё никогда не пытались всерьёз убивать. Даже и в шутку не пытались. Я даже успел представить себя со шпагой, торчащей из моего живота. Из моего собственного мягкого и тёплого живота. Это выглядело очень некрасиво. Как такое вообще возможно – желать моей смерти? – в смятении подумал я. Ведь я же такой живой?..

Наш поединок явно следовало поскорее заканчивать.

Я перехватил очередной сильный укол, мягко пустил его мимо и в низком широком выпаде вонзил свою шпагу глубоко в бедро гасконца. Он пытался отбить мой укол кинжалом, но, конечно, не успел. Я не хотел колоть так глубоко, но он совершил непредвиденное встречное движение. Я выдернул клинок, для чего пришлось приложить изрядное усилие и вернулся в стойку, но надобности в этом уже не было. Гасконец сделал два неуверенных шага назад, лицо его стремительно бледнело необыкновенной мертвенной бледностью, а затем как-то быстро осел и свалился на землю бесформенной кучей. Я растерянно посмотрел на остриё своего клинка.

– Берегись! – вдруг отчаянно крикнул кто-то позади меня.

Я обернулся и успел увидеть оскаленное ненавистью лицо, в котором не сразу узнал слугу гасконца, а также успел заметить кинжал в его руке. Позади этого лица виднелась бородатая физиономия кузнеца. В следующий миг увесистый кулак ударил слугу в висок, и тот как подкошенный рухнул к моим ногам.

Я отступил, переводя взгляд с одного лежащего тела на другое.

– Благодарю вас, месье, – сказал я кузнецу.

Он, тяжело дыша, смотрел в сторону двух оставшихся всадников. Я тоже обернулся к ним.

Тот, кого гасконец именовал герцогом, уже успел соскочить с лошади и склонился над товарищем.

– Ну что вы смотрите?! – крикнул он нам. – Воды скорее!

Кузнец кивнул и убежал. Я подошёл к лежащему на земле гасконцу, всё ещё сжимая в руке эфес шпаги.

– Что с ним? – спросил я у герцога. – Я ведь лишь в ногу его ранил?

– Видимо, славно ранили, – ответил он приятным мелодичным голосом.

Сняв перчатку, герцог коснулся бледной щеки гасконца.

– Бедный Жером. Недооценил соперника. Если бы он отнёсся к вам серьёзнее, юноша, вам бы не поздоровилось. Жером – одна из лучших шпаг Франции.

– Что же. Значит, мне повезло, ваша светлость. Но что с ним?

– Думаю, простой обморок. Крови немного… Я видел подобное на полях сражений, когда мужественные люди падают в обморок от ран, которые кажутся не особенно серьёзными. И когда остаются в сознании с разорванным надвое телом. Вижу недоверие в ваших глазах, но я с юных лет принимаю участие в сражениях. И до сей минуты Господь берег меня.

– Я тоже готов сражаться за короля! Потому и еду… Война ведь…

– Да, – кивнул герцог, вглядываясь в меня внимательнее. – Снова война.

К нам поспешно подошёл кузнец с кувшином. Герцог забрал у него кувшин, плеснул в ладонь воды и брызнул ей в лицо гасконца. Затем повторил. Веки лежащего дрогнули, и он открыл глаза.

– Что? – с недоумением спросил гасконец озираясь.

Затем наткнулся взглядом на меня и глаза его сощурились.

– Проклятье! – воскликнул он. – Что со мной?!

Затем он попытался вскочить, но охнул и снова бы упал, если б его не поддержал герцог.

– Вы ранены, мой друг, – мягким голосом сказал он очевидное гасконцу, – Поединок закончен.

– Нет! – яростно взревел тот.

Краска вернулась на его лицо.

– Я ещё…

– Поединок закончен! – твёрдым голосом повторил герцог. – Юноша, вы вправе требовать извинений… Вы требуете извинений?

– Нет, – сказал я растерянно. – Не требую.

– И прекрасно, – заключил герцог. – На этом закончим.

Гасконец смотрел на меня с ненавистью.

– Мерзавец! – вскричал неожиданно герцог с яростью. – Как ты посмел?!

Он обращался к слуге гасконца, поднимавшемуся на ноги и держащемуся за голову.

– Живо помоги!

Слуга, пошатываясь, приблизился.

Гасконцу перевязали рану на бедре и на запястье. Затем слуга помог ему сесть на лошадь. Гасконец метнул в меня ещё один ненавидящий взгляд, но ничего говорить не стал, тронул лошадь. Герцог немного задержался. Рассеянно потрепав коня по холке, он подъехал ко мне.

– Так как, говорите, вас зовут, юноша?

– Георг де Вилар, – с учтивым поклоном ответил я.

– Что же… До встречи, Жорж, – герцог мягко улыбнулся и пришпорил коня.

Глава 2

– Простите, сударь!

Я обернулся к кузнецу. Мне вновь показалось, что на его лице лежит печать некоей глубокой скорби.

– За что?! – воскликнул я.

Мне было хорошо. Последние слова герцога показались мне добрым знамением – Жоржем звала меня матушка. Хотя мне больше нравилось, как называл меня дядя на английский манер. Вообще, всё так славно закончилось. А ненависть гасконца – это пустое, легкомысленно думал я. Возможно, придётся победить его ещё раз. Когда он вылечится. Да сколько угодно раз! Ведь я же действительно его победил! Ах, спасибо дядюшке за науку!

Пока гасконца перевязывали, на меня нахлынуло сильнейшее нервное возбуждение, от которого даже начали мелко постукивать зубы и которое я совершенно не испытывал во время схватки. А сейчас оно превратилось в воодушевление. Я радовался и готов был осыпать щедротами своей радости всех вокруг.

– Месье! – сказал я, шагнув к кузнецу и положив руку на его покатое сильное плечо. – Я вам искренне благодарен! Вы, вероятно, спасли мне жизнь! Нет! Наверняка спасли! – моё великодушие не желало границ. – Чем я могу отплатить вам?

– Можете, сударь, – с мрачным видом кивнул кузнец. – Помогите мне, как я помог вам! Спасите моего сына!

– Сына? – с недоумением спросил я. – А при чём тут…

– Господин!!!

От кузни ко мне бежала женщина. Тяжёлая деревенская жизнь ещё не до конца исказила миловидность, присущую ей в юности.

– Помогите нам, ваша светлость! – взмолилась она, подбежав вплотную.

– Но я не светлость… – попытался протестовать я.

– Помогите! – продолжала она молить не слушая. – Наш мальчик! Наш Поль! Он забрал его себе! Он его забрал! Спасите нашего мальчика! Вы храбрый, вы ловкий, вы благородный! Помогите нам, умоляем!.. Жанна, проси!

Она упала передо мной на колени, молитвенно сложа руки. Из кузни выскочила простоволосая девушка с заплаканным лицом и тоже упала передо мной на колени.

– Подождите! – смешался я. – Встаньте! Не нужно этого! Конечно, я помогу вам! Только объясните, я не понимаю! Кто забрал? Кто Он?

– Наш сеньор, – глухим голосом ответил кузнец.

– Но… У него ведь нет на это права? – неуверенно спросил я.

Меньше всего мне бы хотелось участвовать в разбирательствах крестьян с их сеньором.

– Нет, сударь, нет! – вскричала жена кузнеца. – Спасите его! Поль ещё совсем ребёнок, ему всего девять! Он делает с людьми ужасные вещи! Его все боятся! Все! Потому что он делает невозможное! Понимаете, сударь?! Он творит невероятное!

– Подождите, – начал догадываться я. – Вы хотите сказать, что у вашего сеньора есть Вера?

– Есть, – мрачно подтвердил кузнец. – Но не в Господа нашего.

– И что же? Его Вера сильна?

– Сильна, сударь.

Дядя рассказывал мне, какие страшные чудеса именем Господа совершал над вражескими солдатами исполненный Веры преподобный отец Иаков на поле боя. Правда, у испанцев, как рассказывал дядя, был свой преподобный судя по его рассказам, обладавший не меньшей Верой. Ходили слухи и о вероотступниках. И о силе их Веры.

Я вдруг почувствовал, что мне зябко. Захотелось накинуть плащ. Я машинально погладил рукой грудь, нащупав висевший под камзолом нательный крест.

– А как же Святая инквизиция? – спросил я.

– Ах, сударь! – воскликнула жена кузнеца. – Ей теперь не до нас! Её больше заботят протестанты!

– Встаньте, – сказал я. – Прошу вас. Конечно, я вам помогу, я ведь обещал. Тем более…

Но не клялся! – тут же всколыхнулся внутренний голос. Лучше было напороться на кинжал слуги гасконца! В этом случае хотя бы был шанс выжить!

– И как Он забрал мальчика? Когда? – спросил я, с усилием отогнав недостойные мысли.

– Утром мы заметили, что Поль куда-то пропал, – ответила жена кузнеца, поднимаясь с колен. – А недавно нам сказали, что видели, как он входит в замок.

– Так он сам туда пошёл? Может, тогда…

– Нет, сударь. Он делает так, что люди сами к нему приходят. И больше их никто никогда не видит. Ах, Поль, мальчик мой! – она снова шумно всхлипнула, спрятав лицо в ладонях.

Кузнец, придвинувшись, обнял её. Глядя на его могучие плечи, так жалко сгорбившиеся в неловкой попытке утешить жену, я внезапно почувствовал гнев. Негодяй, издевающийся над беззащитными людьми, должен быть наказан! Тем более, если он действительно служит Врагу рода человеческого.

– Как же лучше действовать? – спросил я кузнеца. – Замок большой? В нём много слуг?

– Замок небольшой, сударь, – обстоятельно начала объяснять за кузнеца его жена. – Это просто дом. Слугу видят только одного, он порой выходит в деревню, и он совсем старик. Всё, что положено, люди просто оставляют у ворот. Люди боятся заходить за них.

– И давно Он у вас такой? – осторожно поинтересовался я.

– Не очень, сударь. Как жена его преставилась. И две дочки. От оспы они померли. Семь лет прошло, да? – подняла она глаза на мужа.

– Мы пойдём вместе, – сказал кузнец. – Я и вы. У меня припрятана аркебуза. Дам её вам, вы, небось, лучше меня с ней управитесь… А я топор возьму.

В голосе его звучало обречённое спокойствие.

– Аркебуза, это хорошо, – похвалил я. – У меня ещё есть пистоль. Новейшей конструкции, кремнёвый.

Пистолем своим я гордился. Он довольно дорого обошёлся нашей небогатой семье. Я не желал таких трат, но матушка настояла, чтобы оружие было самым лучшим. Вспомнив о матушке, я почувствовал лёгкий укол грусти. Наверняка волнуется сейчас обо мне.

Кузнец ушёл собираться. Я накинул плащ, надел берет и подошёл к Одиссею. Тот задвигал ноздрями и шумно фыркнул.

– Подкрепись пока, братец, – сказал я ему. – Побегаешь ещё немного без подковы. А зачем терял?

Повесил ему на морду мешок с остатками корма и вытащил пистоль из седельной сумки. Снова полюбовался на него и проверил заряд. Я взял за правило каждое утро менять затравку и сегодняшним утром тоже менял, но всё равно на всякий случай выскреб с полки порох и насыпал свежего. Проверил, не сбился ли кремень в зажиме.

Тем временем подошёл кузнец, ведя в поводу неказистого, но крепкого на вид конька. К седлу был приторочен здоровенный топор, в руке кузнец принёс аркебузу. Аркебуза была совсем старой, ещё с открытой полкой, но выглядела вполне исправной. У нас дома была поновее. Я не стал её забирать или покупать себе другую, потому что не знал точно, что мне понадобится на войне и предполагал обзавестись необходимым на месте. Если меня причислят к мушкетёрам, то надобен будет только мушкет, если в лёгкую кавалерию, то короткая аркебуза и палаш, ну а в тяжёлую кавалерию я и не мечтал попасть, простую кирасу, шлем и латы я ещё мог кое-как осилить, но хороший рыцарский конь стоил как половина нашего поместья.

Дядюшка ворчал, что тяжёлую кавалерию надобно бы уже совсем отменить, что мушкеты учат всех, учат, да никак не выучат. Я был головой согласен с ним, но и поскакать навстречу врагу в сверкающих доспехах мне тоже представлялось весьма привлекательным.

Аркебузу кузнеца я решил зарядить картечью из обрезков гвоздей, коих у него оказалось в достатке. На случай если слуг будет больше, и они попытаются на нас напасть. Такой выстрел способен поранить и распугать сразу несколько незащищённых и неопытных в бою людей.

Снял торбу с морды Одиссея, ободряюще потрепал его за ухо и вскочил в седло.

Кузнец прощался с женой. Затем обнял дочь и нежно погладил её по голове своей большой мозолистой лапой. Слёзы на её щеках высохли, и я вдруг заметил, что она очень даже хорошенькая. И с такой надеждой смотрит на меня василькового цвета глазами. Я вскинул подбородок, легонько ткнул Одиссея шпорами и заставил беднягу покрутиться на месте. Дочка кузнеца ласково улыбнулась мне. Захотелось крикнуть что-нибудь ободряющее, но я не смог придумать никаких подходящих слов и просто помахал рукой.

…

Долгое время мы скакали молча. Я вспоминал рассказы дяди, пытаясь представить, что может меня ожидать, пока не понял, что подобные воспоминания только угнетают и вряд ли пригодятся сейчас в практическом плане.

Дядя как-то сказал, что для того, чтобы получить истинную Веру, человек должен полностью отречься от себя. Я не понял, что значат эти его слова, но растолковывать их он мне не стал, сказав, что несведущ богословии.

Меня что-то беспокоило в словах жены кузнеца, какая-то неправильность, но я не мог сообразить какая. И ещё я только сейчас понял, что до сих пор не знаю имени человека, с которым, возможно, скачу бок о бок на верную смерть. В ответ на мой вопрос кузнец сказал, что зовут его Жан.

– Вон там замок, – вытянул он руку. – На холме в роще.

Мне показалось, что я вижу очертания крыши сквозь безлистные деревья.

– Знаете, сударь, – сказал негромко кузнец. – Ведь это он сам тогда заразу в свой дом принёс… Привёз откуда-то.

– Кто? – не понял я.

– Он… Сильно вначале казнился, сказывают… А теперь вот зверем стал.

Насчёт "зверя" я всё же сомневался. Деревенские горазды байки сочинять. У нас в Провансе так очень любили.

…

Усадьба местного сеньора напоминала нашу собственную – двухэтажный каменный дом под черепичной кровлей. Но только в этом доме с первого же взгляда были заметны следы запущенности и неухоженности. Наш матушка содержала в образцовом порядке. И на входной арке штукатурка вся потрескалась и местами осыпалась. От арки к входной двери вела узкая дорожка из каменных плит, продираясь сквозь густой многолетний бурьян, в который превратилась лужайка перед домом.

Общее ощущение уныния усиливал мелкий дождь, вновь зарядивший, пока мы ехали. Дождь был некстати, добавлял сложности в обращении с фитильной аркебузой. Впрочем, пока стрелять было не по кому – мы спешились, привязали лошадей к коновязи возле арки, вооружились на виду слепых окон, но усадьба всё равно безмолвствовала и не подавала никаких признаков жизни. Только в одном окне на втором этаже мне почудился мерцающий отблеск свечи.

– Ну что же? Пойдём, Жан, выручать твоего сына! – громко сказал я, чтобы взбодриться.

Кузнец кивнул, прижимая к груди топор и аркебузу. Несмотря на свою решимость, он был бледен, а когда проходил сквозь арку, то даже зажмурился. Я посетовал про себя на косность и дремучесть деревенских жителей, хотя и сам чувствовал некий наползающий морок, будто источаемый этим домом.

Кроме перевязи со шпагой и кинжалом на мне под плащом был пояс, за который я заткнул пистоль. Пояс непростой. На него были нашиты небольшие кармашки, в которых хранились отмеренные заряды для пистоля, вместе с пулей завёрнутые в промасленные бумажки. Сия конструкция не была изобретением дядюшки, он приметил подобную в одном из своих путешествий. Бумагу следовало надорвать зубами, насыпать немного пороха на полку, остальной высыпать в ствол, придерживая пулю, затем отправить следом и её, затолкать поверх оставшуюся бумагу вместо пыжа и забить потуже шомполом. Скорострельность увеличивалась значительно. Как-то на спор с дядей я успел за минуту выпустить целых восемь пуль, правда, практически не прицеливаясь.