Kitobni o'qish: «Рай и ад. Книга вторая. Рассказы перенесших клиническую смерть»
Предисловие
«Нечисты мы – Господь белей снегов,
Темны душой – Господь светлее света,
Мы злобствуем – Господь Сама Любовь,
Его дыханьем сущее согрето.
Так матерь не относится к сынам,
Ему же подобает Честь и Слава!
Ужели мало для блаженства нам,
Что есть Всемилосердый и Всеправый!»
(Иеромонах Роман (Матюшин)
Здравствуйте, мои возлюбленные читатели! Перед вами вторая книга серии «Жизнь после смерти». О чем она: опять об аде и о рае? Естественно, да. Но не только. Обещаю, что ее чтение станет для вас занятием захватывающим. Почему? Потому что, помимо «традиционных» наблюдений умиравших, в книге рассказывается о природе греха (страсти, порока). Как он зарождается, откуда берется. И это касается не только гнева, блуда, сребролюбия и других смертных грехов, но и, к примеру, лени.
Один из рассказчиков подробнейшим образом описывает, откуда берутся… души людей. Приоткрывает тайну создания человеческой души Господом, а также рассказывает, кто и каким образом сопровождает ее в наш мир. Почему, порой, бесплодные становятся способными к деторождению и наоборот. Как на духовном уровне происходит сопровождение таинства зачатия нового человека.
Другой рассказчик уникален не только тем, что был мертв 72 часа (трое суток), что подтверждено всеми необходимыми медицинскими документами, и воскрес. С этим человеком происходили поистине великие чудеса. При разрыве зрительных нервов после неудачной операции после инсульта, и семи лет полной слепоты, он прозрел на молитве в Храме. Сейчас у человека практически стопроцентное зрение. И это, несмотря на преклонный возраст. О том, какие еще чудеса произошли с рассказчиком, повествует эта книга.
В ней так же, как и в первой книге, приведены рассказы пяти человек (все они русскоязычные и верующие христиане), которые перенесли клиническую смерть. То, что они видели, когда душа покинула тело.
Как и в первой книге, я старался записывать за ними дословно. Со всеми словами-паразитами, со многими ошибками в падежах, наклонениях и т.п. Чтобы вы, читатель, могли отличить стиль повествования каждого. Я исключил лишь повторения и явные ошибки, ставя на их месте многоточия.
С Божией помощью, я пишу третью книгу серии. Надеюсь, вы, мои дорогие, ее тоже вскоре сможете прочитать. Как и все остальные. Ищите и найдете! На сайте ЛитРес.
А выводы делать только вам. Ну, с Богом!
Рассказ первый (шестой с начала серии)
Татьяна, 71 год.
(Украина, г. Одесса)
«Родилась я в сорок седьмом году. Отец мой военнослужащий, фронтовик, полный кавалер ордена Славы. Естественно, дочку свою он хотел видеть бойцом передового фронта. Поэтому, к семнадцати годам, когда мне в Кремле вручили книжку кандидата в члены коммунистической партии, я уже была кандидатом в мастера спорта по баскетболу, и по мотокроссу. Закончила медучилище с красным дипломом, и училась в мединституте, на повышенную стипендию. Жизнь складывалась так, как хотелось папе, и я была, в принципе, счастливым ребенком. Пока однажды, в апреле, это был шестьдесят седьмой год, меня не позвали в партком, и, собственно, я получила приказ – написать статью о том, что Бога нет.
– Ну, если Его нет, зачем о Нем писать? – сказала я секретарю парткома. А он говорит:
– Рассуждать – это не твое дело, ты пиши. Ты напиши, что Его нет.
Ну нет, так и нет. Я самонадеянно села писать. Но я не знаю, о чем писать.
Я обратилась к папе:
– Папа, а какой первоисточник? На что опереться?
Папа меня всегда учил, что, если я пишу статью, значит, я должна опираться на первоисточники. Когда я писала научно-публицистические статьи, я опиралась на научные книги. Когда партийные – Ленин, Маркс, Энгельс. Это все понятно. А какой первоисточник о Боге? И папа сказал:
– Библия.
Но здесь случилось то, чего я никак не ожидала. Мой папа ростом два метра пятнадцать сантиметров, очень высокий, сильный человек, он поставил меня перед собой и заплакал. Он сказал:
– Доченька, откажись! Откажись, если это возможно. С Богом не шутят!
Я удивленно посмотрела на папу, и говорю:
– Папа, как же так? Ты меня учил не отступать. Ты мне помоги, я обратилась к тебе за помощью, а ты меня расхолаживаешь.
– Хорошо, – сказал папа. – Но Библия, ты ее можешь взять в православной церкви или в библиотеке.
Хорошо, я побежала в православную церковь. Конечно, батюшка не дал мне Библию. Он долго объяснял, что это очень особенная книга, непосвященным нельзя к ней прикасаться… Короче, не дал. А папа достал мне пропуск в библиотеку имени Горького. Это центральная детская библиотека, где мне из запасника выдали Библию. Пропуск был подписан первым секретарем обкома партии. Сегодня вот моя Библия (показывает). Она везде и всюду со мной. А тогда надо было подпись первого секретаря обкома партии.
Ну, мне вынесли эту книгу, я ее листаю туда-сюда, и ничего не понимаю. Она еще и на старославянском. Но, так как я уже более-менее знала латынь, поэтому мне кое-что было понятно. Я прочитала так первую главу, Сотворение мира, Мм… не согласна. Не согласна, конечно. Ну, ладно, это сказка, пускай будет. А потом я читаю: «Авраам родил Исаака, Исаак Иакова…». Я думаю: «для кого они это пишут? Я дипломированная акушерка. Ни один мужчина ко мне на роды не поступал. И они хотят, чтобы я в это поверила?» Я, в раздражении, перелистнула несколько листов. Там, вообще, я запуталась. Непонятно, какие-то войны, какой-то Иисус Навин, откуда он взялся?
Время идет, я смотрю на часы, уже первый час прошел. И мне осталось еще полчаса, а я ничего не понимаю. Думаю: «тогда я поступлю, как делают студенты, когда готовятся к зачетам: читают начало, потом конец, и кое-что в середине. Вот, уже и к зачету готов. Так и я. А там еще лучше: «блаженны те, кто соблюдает Заповеди Его!».. Блаженны. Я вспомнила слово «блаженненький». В Одессе это, как нарицательное – «глупенький». Думаю: «да, хорошая книга, замечательная», и перелистываю еще несколько листов, и читаю: «Савл, Савл, доколе будешь гнать Меня?» О, за это можно зацепиться!
Савл. Кто же этот Савл? Я перелистнула еще несколько листов, думаю: «Кого он гонит?» Савл. Так он же гонит Бога. Интересно. И в это время я услышала голос. Знаете… этот голос… я замерла. Он прозвучал во мне, и извне, этот голос прозвучал. Я испугалась. Он спросил: «а ты, Татьяна, доколе будешь гнать Меня?» И я вспомнила, папа сказал: «с Богом не шутят». Началось. Началось. Я в ужасе захлопнула книгу, но руку держу в книге. И здесь я сделала то, что себе не позволяла никогда, ни с какой книгой, я очень уважала книги. Я вырвала лист. Я вырвала этот лист и положила в рукав блузки. А книгу закрыла на металлические застежки и сдала. Я еще спросила библиотекаря:
– Вы мне что-то сказали?
У меня был слабая надежда: «вдруг, это библиотекарь сказала?», а я себе уже нафантазировала. Но такой ответ можно только в Одессе получить, вопросом на вопрос. Она спросила:
– А что вы услышали?
И вот здесь мне по-настоящему стало страшно. По-настоящему! Я говорю:
– Да нет, ничего.
Я выбежала на улицу, вздохнула. Я подумала: «ой, как хорошо! Солнышко светит, люди идут радостные! Апрель месяц здесь очень красивый!» Но здесь меня опять, как морозом обдало, потому что этот голос, он прозвучал на улице. Он прозвучал точно так же: «доколе будешь гнать Меня и Мое имя, Татьяна?» Я оторопела. Я спросила: «Ты кто?» «Я – Бог твой!» Я говорю: «но я Тебя не вижу, я Тебя не знаю». А Он мне ответил: «гонишь, потому и не знаешь!» Я… как такая надежда… я не понимала, что я говорю, потому что я просто испугалась. Я говорю: «но я хочу узнать Тебя!» Не потому, что я, действительно, хотела Его узнать, а просто со страху. «Иди в Дом Мой и узнаешь!» Я говорю: «а где Ты живешь?» «В Доме молитвы нареченном». Я говорю: «это где?» «В Церковь живую!»
«О, Церковь! Ну, конечно, Церковь!» – Я так обрадовалась слову «Церковь». Я побежала по улице. Первая церковь, которая была на моем пути, это Преображенский Патриархальный Собор. Я влетела в него и огляделась: иконы, свечи. Ходит одна женщина в черном. Одни свечки гасит, другие зажигает. Я к ней подбежала, говорю:
– Помогите мне, пожалуйста, мне срочно надо узнать Бога!
Она посмотрела на меня и говорит:
– Кого?
Я говорю:
– Бога!
Она говорит:
– Стой здесь.
А сама пошла, вошла в какую-то дверку. Через некоторое время она вышла со священником. Он сразу на меня накинулся:
– Как ты смеешь немытыми устами произносить имя Бога? Я говорю:
– Я умывалась.
Ну, батюшка спросил, кто я, откуда. Конечно, я назвала фамилию и имя, и что я учусь в Одесском мединституте. Все назвала. И что я – секретарь парторганизации. Только не сказала, что мне поручена статья о том, что Бога нет. И он говорит:
– Ты должна покаяться. Ты грешница, ты должна покаяться!
– Я? Покаяться? Да я чиста, как детская слеза! У меня нет грехов.
Ну, он еще на меня покричал:
– Грешница, встань на колени!
Ну, думаю: «если ему от этого станет легче, я встану на колени». Я встала.
Он накинул на меня какую-то черную ткань, как старушка подсказала – стихарь, говорит:
– Читай молитву грешника. – Я говорю:
– Я не знаю.
– Молитву «Отче наш». Я говорю:
– Я не знаю.
– «Дево Мария, радуйся»!
Думаю: «чего бы Ей радоваться?» Я говорю:
– А что, и такая молитва есть?
Ну, батюшка не стал вступать со мной в полемику, говорит:
– Так, повторяй за мной молитву грешника. – Он начал почему-то говорить на старославянском. Я, честно, старалась повторять каждое слово. Я повторяла, я говорила: «Господи, ну вот, я пришла Тебя узнать. И что, теперь я должна бормотать какие-то непонятные мне слова. Господи, когда это кончится? Я задыхаюсь под этой тряпкой, она так неприятно пахнет». Я роптала, говорила… Потом говорю: «Господи, прости меня! Прости! Раз Ты заговорил со мной, наверное, я все-таки грешная. Прости! Я не знаю, за что, а Ты прости за все!» Я так говорила, а потом я заговорила на каком-то языке. Я слышу себя, но я не понимаю, что я говорю. И не могу остановиться. Я думаю: «вот оно, папа сказал: «с Богом не шутят». Началось…». Особенно после того, как батюшка отдернул эту стихарь, схватил меня за шиворот, и потащил к выходу с криками: «Изыди, сатана, изыди, сатана!»
Я не могу встать на ноги. При моем росте метр восемьдесят, и каблуки еще десять сантиметров, поверьте, это ощущение было не очень приятное. А он вытащил меня на порог и толкнул. Ну, я не устояла на ногах, и слетела с лесен, побила локти, порвала чулки. А знаете, в шестьдесят седьмом году они стоили три шестьдесят. Это была хорошая прореха в студенческом бюджете. А он стоит: «изыди, сатана!» И такое меня зло взяло. Я поднялась и говорю: «ты сам сатана!»
Что теперь делать? Батюшка не ожидал такого. Он повернулся и ушел. А я стою, куда мне деваться? Вот и говорю: «вот и узнала Тебя, Господи. Спасибо Тебе». Он молчит. Думаю: «точно, наверное это я сходила с ума». Я была в таком ужасе, что пока домой дошла, потому что сумочку я обронила или в церкви, или когда «летела», не знаю, где-то я ее обронила, что у меня не было ни проездного билета, ни денег. Поэтому, домой я шла пешком.
Папа был уже дома. Ему сообщили, что его дочка молится в церкви. И папа с ремнем мне говорит: «я тебе и Библию, я тебе и все. А ты хочешь, чтоб всю семью посадили? Что ты забыла в церкви? Я тебя туда посылал?» Я попробовала что-то объяснять ему, но папа… знаете, кто проживал те времена – тридцать седьмой, тридцать восьмой годы, сорок седьмой, тот и в шестьдесят седьмом будет бояться. Но он думал, что он меня выгонит из дому, я до вечера похожу, и вернусь. А он меня простит. Но я-то не знала, что он думает, я думала, меня действительно выгнали из дому.
Я ушла. Я шла, себя жалела, плакала. Уже дело к вечеру, дождичек моросит, такой несильный, но моросит, все-таки…
Что указывало на то, что папа не простит. Ну, во-первых, Бога нет, а я пошла в церковь. У меня маленькая сестричка, я воспитывалась… ранее мое детство прошло в детском доме. И папа, он говорит: «ты хочешь, чтобы твоя сестричка узнала, что такое детский дом?» И я очень не хотела, чтобы она попала в детский дом. Я ношу вот на руке шрам (показывает) от утюга. Это воспитательница детского дома так воспитывала нас. Раскаленным утюгом. Она хотела ударить по голове, но я закрылась, и досталось по руке. И то, что мне уже сегодня седьмой десяток, а шрам все еще напоминает.
Я испугалась, моя Аллочка маленькая, она не выдержит этого. Она не выдержит. Я расплакалась и ушла. Я спасала Аллочку. Я спасала свою сестричку. Я шла по улицам и плакала: «спасибо Тебе, Господи. Вот, и Тебя узнала, и дома у меня теперь нет». И иду, сама себя жалею, но я не слышу Его голос. Я не слышала Его больше. Гордым Господь противится. Тогда я этого не знала. И на ропот не отвечает.
Я зашла на окраину Одессы, в район Слободки. Навстречу мне попались люди. Они шли такие благостные. У них были такие довольные, счастливые лица. Женщины в косыночках, мужчины благообразного вида. Думаю: «почему они радуются? Что такого хорошего происходит?» Они подходят, встречают друг друга. Мужчины целуют друг друга троекратно. Женщины троекратно целуют, приветствуются, и счастливые куда-то идут. Думаю: «почему им так хорошо? Я хочу с ними». Я пошла за ними. Я зашла в тот дворик, в который они заходили. Одесса очень гостеприимный город. Там, если какой-то праздник, вас не выгонят. Вас посадят за стол, так же как… с родными, накормят, и будете веселиться вместе с одесситами. А я как раз проголодалась.
Но, когда я зашла, там не было праздника. Там на скамеечках сидели люди, и они пели. Я и сейчас помню, что они пели. Они пели: «хорошо, когда вместе в общении мы сольемся единой хвалой. Хорошо, когда в битве мы смелы, когда действуем так, как поем». Думаю: «вам хорошо, а я? В битве они смелы, попробовали бы вы сегодня на моем месте». Вот сижу и «бу-бу-бу» себе под нос. Тогда подошла ко мне одна женщина, спрашивает:
– Деточка, ты кого-то ищешь? – Я говорю:
– Бога! – Она улыбнулась и говорит:
– Это хорошо! – И отошла. Возле кафедры стоял мужчина. Он листал какую-то книгу. Мне не видно было, какую… большую. И делал закладочки. Женщина подошла и ему что-то сказала. Он посмотрел на меня, улыбнулся, и подошел. И спросил меня так:
– А к кому ты пришла? – Я говорю:
– К Богу! – довольно агрессивно даже. Все равно ж выгонит. Какая разница? – К Богу, – говорю, – а он положил мне руку на плечо, и сказал:
– Ты пришла по адресу, поздравляю!
Думаю: «интересно». Говорит:
– Мы с тобой побеседуем, если захочешь, после собрания. Захочешь?
Я подумала: «ну, конечно, захочу, мне же все равно идти некуда».
– Конечно, захочу.
Я сижу, началось собрание, как сказал этот мужчина. Были песни, и не только эти. И я уже подпевала, и мне уже нравилось, я уже расслабилась. И вот, наконец, это была последняя песня. «Слышишь ли ты голос Божий…?» «Ого! Еще как слышу!» «…нежно так тебя зовет». «Ага, нежно!» «Доколе будешь гнать Меня?» Я все комментирую. Каждую строчку я себе в уме комментирую, и один сплошной негатив. И когда он открыл эту книгу и начал читать… Он читает: «Савл, Савл, доколе будешь гнать Меня?» Думаю: «ничего себе». Я вытащила из рукава листочек, развернула, и стала водить пальцами. Но там у меня старославянский, а здесь он говорит мне понятные слова… И я вожу… «о нет! – подумала я, – это я гоню Бога? Который действительно есть!»
Мне стало страшно, потому что он рассказывает – тот гнал Бога, преследовал, но я же не так! А потом, когда во время проповеди он говорит… я подумала: «откуда он меня знает? Я первый раз пришла сюда, откуда он меня знает?» Он все говорит обо мне. Я уже не могу сказать, что я безгрешна, как детская слеза. Нет! Да, я подписывала письма. Когда судили диссидентов, мы разбирали это на партийных собраниях в институте. И я, как секретарь парткома, я подписывала эти письма, где партия права, а этих людей надо судить и выгнать из страны. А эти, как Синявский, как Даниэль – этих, вообще, надо гнать, гнать, гнать. И кто последователи, и девочка у нас, она из верующей семьи была, она этого не скрывала. Когда я предложила:
– Я дам тебе рекомендацию в комсомол, – она сказала:
– Нет-нет, что ты, я – Божья дочь!
Я тогда вынесла это на обком. Вначале на партком, потом было на обком. Девочку исключили из института. И вот это, я все это вспоминаю. У меня проходят, как картины. Я говорю: «Господи, прости меня! Господи, прости меня!» И тут прозвучал призыв к покаянию. Я не думала, что обо мне думают эти замечательные люди. Я шла через всех. Я шла… мне надо было срочно, срочно просить прощения. За все. За те письма, за личные дела, за исключение из института. За то, что судовой врач попросил дать ему рекомендацию, он учился у нас в институте, и ему нужна была рекомендация на открытие визы. Конечно, я ее не дала. Видите ли, он не был активен в комсомоле. Как можно такого человека пускать за границу? Я не думала о том, что я портила жизнь людям. Так, спокойно, мимоходом. Я о нем даже забыла, об этом человеке, и только теперь, на проповеди, я поняла и ужаснулась, сколько зла я сделала. «Господи, прости!»
Я видела, что еще кто-то выходил и упал на колени. И я упала на колени. И я говорила Богу, я говорила все, что у меня было, я говорила: «прости, прости, если можешь, прости меня!» Я не оправдывала себя. И вдруг я опять заговорила на том языке, что в церкви. Я не могу остановиться. Я хочу остановиться, мне страшно, но я не могу остановиться. И тут прозвучало: «Аминь!» Я замолчала, и я вся сжалась: «сейчас меня опять возьмут за шиворот, и с позором вытащат из этого зала». (Заплакала). Никто меня не взял за шиворот, а, наоборот, пастор подошел, поддержал меня так за локоть, чтоб я поднялась, и говорит:
– Поздравляю тебя, дитя! Ты знаешь, что с тобой произошло? – Я говорю:
– Я не сумасшедшая! – Он говорит:
– Конечно, нет. Тебя Бог крестил Духом Святым! Аллилуйя!
Я спросила:
– Это хорошо или плохо?
Ну, в зале заулыбались, и когда пастор сказал: «можете поздравить новообретенную сестру в Господе!» Думаю: «неужели сестра?»
Через несколько дней я пришла в партком и положила партбилет. Я сказала, что не могу состоять в двух партиях. Я теперь в Партии Христа. Меня уговаривал секретарь парткома, очень уговаривал:
– Не спеши, подумай, это пройдет, это эмоции. – Я говорю:
– Нет!
Ну, конечно, с партбилетом я лишилась… Его мне вручали в Кремле, я была самым молодым коммунистом Советского Союза. Мне его вручали в Кремле, в присутствии папы, меня поздравляли, папа был гордый. Появилась фотография в журнале «Советский пограничник», газета «Правда» писала. Это все шестьдесят седьмой год. Прошло четыре месяца. Четыре месяца была членом партии. До этого я была комсомолка, активистка, спортсменка, все как… полный набор коммунистической молодежи (смеется).
И, когда я положила партбилет, естественно, автоматически меня исключили из института. Несмотря на то, что я была ленинский стипендиат… Какой мерой меряешь. Я каялась. Я тоже исключала, я давала дело на исключение, настаивала. А теперь исключили меня. Ну, что ж, справедливо. Институт я все-таки закончила.
Пресвитер поехал со мной домой (после покаяния). И сказал:
– Если папа будет настаивать и не примет, но ты должна, потому что: «чти отца и мать твою, дабы продлились дни жизни твоей». – Я говорю:
– Он меня выгнал, а его почитать?
– Да. Родителей не выбирают. И ты должна простить отца.
– Если он меня простит, и я его прощу, – сказала я пресвитеру.
– Нет, – говорит, – ты дочь, и ты должна простить отца. И молиться за него. И тогда он простит тебя.
Мне это не совсем было понятно, но, как теперь я понимаю, учение было правильное…
Вначале папа был очень рад, что он обрел меня. Потому что время уже было довольно позднее, и он переживал, как бы со мной чего не случилось. Но, когда он узнал, что его дочь стала сектантка, как он тогда это мыслил, он просто сказал пресвитеру:
– Если вы от нее не отстанете, я вас убью. – Пресвитер ему ответил:
– Вы не можете убить то, что возродил Господь. И будьте благословенны. – И ушел.
Ну, папа пытался меня воспитывать всю ночь. Мы говорили с ним. Но потом сказал:
– Да делай, что хочешь! Что будет, то будет, уйду в отставку.
Таким вот образом. Но, когда меня исключили из института, папа мне говорил:
– А ты что хотела? Все правильно, все справедливо.
Почему отец сказал: «с Богом не шутят». Он сказал, потому что на фронте к нему пришел Ангел, перед боем… Он говорит: «я четко видел: отодвинулась плащ-палатка, и в блиндаж вошел Ангел в белой одежде». Он подошел прямо к моему отцу и сказал: «Михаил, утром атака. Они не вернутся, а ты не бойся, будет больно, – и положил руки здесь, здесь и вот здесь, – но ты останешься жить. И не бойся». Действительно, еще утро не наступило, как подняли в атаку, и отец был ранен в живот. Вот как Ангел положил пальцы, так были осколочные ранения: в живот, в ногу, и руку. Отца контузило, и конец войны он встретил в госпитале, в Алма-Ате. И он сказал тогда, что с Богом не шутят…
Через год я на общих основаниях поступила в институт, в Запорожье. Я закончила этот институт, закончила с красным дипломом. Начала писать диссертацию. Господь даровал мне мужа. Здесь еще одна история. Я стала членом церкви, но возрождение не произошло со мной, в полном объеме. Потому что мое «я» было даже выше меня…
Мне уже двадцать лет. Все мои подружки замужем, папа мечтает о внуках. А здесь сектантка ждет принца, которого ей даст Господь. Он пришел в церковь и сказал пастору:
– Если до Нового года моя дочь не выйдет замуж, подгоню танк, и сровняю ваш «курятник» с землей. – Это дословно он выразился так.
Церковь стала молиться за меня. Никто ж не знает, что сделает этот полковник. Стали молиться: «Господи, огради, вразуми его, Господи, и дай ей пару!» И Господь проговорил: «не наступит Новый год, как она получит опору в жизни». Это было дословно. Не: она выйдет замуж, а: «она получит опору в жизни», – было сказано. И когда в октябре ко мне посватался лидер молодежи баптистской церкви, я решила: «это оно, то».
Но пастор сказал:
– Ты крещеная Духом Святым, ты будешь томиться у них в церкви. Ты должна перейти к мужу. – И вот, что-то мне мешает. Я ему сказала:
– Это вы просто препятствуете мне. Не хотите, чтобы я уходила в другую церковь. – Я была очень активна в церкви. Может даже, гиперактивна. Поэтому, все:
– Мне Бог сказал!
– Тебе, – говорит, – Бог сказал лично?
– Да. – Я так это…
– И ты уверена, что именно об этом человеке идет речь?
– Да. – Ну, а что, молодой, красивый, высокий. Все сестрички на него заглядываются, а он сватается ко мне. Конечно, мне Бог сказал.
– Послушай свое сердце.
Я подумала: «а если оно молчит. Есть ли оно вообще, это сердце. А тут потерять такую партию. Они его уважают в церкви, у баптистов, значит, и меня будут уважать». Ну, гордость, гордость, моя гордыня.
И вот, день свадьбы. Я заявила:
– Все, раз не хотите нас сочетать, нас будут сочетать у баптистов.
Пошла на беседу к баптистскому пастору. Он согласился. И день свадьбы. Папа вывел меня, посадил в машину, потом в другую машину сели гости. И та машина уехала, а жених садится со мной в одну машину. Я уже в ужасе: «это не положено». Это уже неправильно. Я-то смирилась, а он-то не очень. И ему уже хочется обнять невесту, прижать к себе. Я говорю:
– Ты что? Нельзя! Нам вообще нельзя в одной машине ехать! – А он говорит:
– А кто видит? Мы одни, – говорит, – посмотри. – А это «ЗИМ», опускаются шторы и водитель, как бы, отгороженный. И говорит: – посмотри, нигде никого! – Я говорю:
– Ты туда посмотри (показывает вверх).
И мой этот жених, лидер, и он вдруг говорит:
– Ты что, серьезно в это веришь? Что там на тебя «Старичок плешивый» только смотрит?
Меня охватил ужас. Я вспомнила, что сказал пастор. Я так закричала, что водитель затормозил. Я не дождалась, пока машина полностью остановится, выскочила из машины и побежала. Но куда бежать? Я двух кварталов не доехала до ЗАГСа. Всего два квартала отделяло меня от этого неудачного замужества. Домой нельзя, там уже гости вокруг столов ходят. Ну, а в ЗАГС тем более мне незачем, там еще и папа. И это тридцатое декабря. Очень холодно, я в свадебном платье, фату я кинула жениху, потому что он ее покупал, и, вообще, ничего не хочу. Дождь со снегом. Куда? Только в церковь. Только в церковь! Одно убежище у меня. Я покаюсь, я встану на колени… Я себе рисую такие картины, как меня простят. Но стыдно.
Я бегу по потемкинской лестнице вниз, ломаю каблук. Я сняла туфли, взяла в руки, и бегу босиком. Кто-то называет сумасшедшей, кто-то снегурочкой называет… Как только не называли. Там: «девушка, не моя ли вы невеста?» Мне не до кого, все, я бегу, я вот такая… И останавливаю такси, потому что в троллейбус нельзя – у меня ж ни денег, ни билета нет. Таксист спрашивает:
– Куда? – Я говорю:
– На Слободку. – Он захлопнул дверку, и уехал.
Я потом сообразила. В районе Слободки у нас психбольница, да. И, глядя на мой вид, то таксисты так и думали: оттуда и сбежала. Когда я это сообразила, я стала оглядываться по сторонам, кто мне поможет. А из порта, из ворот порта вышли три моряка. Они были в кожаных куртках, такие «мичманки с крабом» – кокарда такая торгового флота. Они мне показались такими взрослыми. Я кинулась к ним, говорю:
– Дяденьки, отвезите меня в церковь!
Один из них взял меня под руку, даже накинул свою куртку на меня. Остановили машину, меня посадили впереди, они втроем сзади. Но я уже не говорю: на Слободку, я командую: «прямо, направо, теперь налево… вот и приехали». Выхожу, я уже надела туфли и шкандыбаю, не босиком же заходить в церковь. Один из них вышел из машины и взял меня под руку. Я оперлась, потому что, действительно, идти было сложно. Мы спустились, а в церкви уже заканчивается служение и идет «молитва благодати», заканчивается. Я смотрю, а старшего пастора нет, ведет помощник пастора. Он подошел и спрашивает:
– Вы Слава? Моему попутчику. Он говорит:
– Да, Слава. – Я потом только узнала: моего жениха несостоявшегося звали Станислав, а этот был Вячеслав… Его спрашивают:
– Вы решили сочетаться у нас? Он говорит:
– Да. – Он не знал слово «сочетаться». Если бы его спросили: венчаться, жениться, он говорит: «я не знаю, что бы я сказал». А слово «сочетаться», то почему нет. Да как-то даже интересно. Они только с моря пришли, приключения. Тем более, что он не подумал, что это церковь, что это серьезно.
– Ну, пройдите, встаньте на колени.
Он держит меня под локоть, говорит:
– Нам сказали встать на колени. – Ну, на колени, так на колени. Я прошла и встала. Я не слышу, о чем они говорят, я думаю, что сейчас придет старший пастор… Что сейчас перед всей церковью, как стыдно. И тут я получаю такой толчок в плечо:
– Тебя спрашивают: да? – Думаю: «неужели он уже все рассказал?» Я говорю:
– Да. Я, вроде как, подтверждаю, что этот, он меня подобрал. И опять в своих мыслях. И здесь, когда меня берут за руку, соединяют с его рукой, и сверху пастор кладет свою, и говорит:
– Властью, данной мне Небом, перед Небом и людьми объявляю вас мужем и женой.
А я руку назад – а уже все. Вот я и попалась. Я говорю:
– Кого? Я его не знаю!
Ну, конечно, когда разобрались, это была трагедия. Послали за старшим пастором. Он говорит:
– Что ты сотворила? Развенчать нельзя. – И спрашивает этого новоявленного мужа, говорит:
– Ты хоть не женат? – Он же по возрасту… Мне двадцать, а ему тридцать один было. А он так гордо говорит:
– Нет, я холостяк. А пастор ему говорит:
– Нет, ты теперь не холостяк – ты женатый, поздравляю! – А он удивленно спросил:
– На ком? Ему говорят:
– Вот, на этой. – И вот такая получилась пара (показывает фотографию). Только это фотография не декабря, а апреля, из ЗАГСа. Потому что этот мой, так называемый, муж этой ночью ушел в рейс. Он привез меня к себе домой, вручил ключи, документы на квартиру, и ушел в рейс. А когда пришел в апреле, то я не сразу его узнала, кто он такой. Но все-таки, раз мы венчаны, нам осталось только расписаться… И, так мы стали супругами. Господь благословил нас первенцем. Мой муж покаялся, принял святое водное Крещение.
Как быстро он покаялся. Четыре месяца я была «на замечании». Меня хотели исключить из церкви, вообще. Пока он был в рейсе, я была «на замечании». Я не участвовала в Причастии, со мною не приветствовались как с сестрой. Мне говорили: добрый день, здравствуй! Но не говорили: приветствую, сестричка! Это так было тяжело – чувствовать себя отверженной. А когда на святое Причастие Чашу проносят мимо тебя, и ты чувствуешь, что ты вне Тела, ты выпадаешь – это трагедия.
И когда я рассказала на встрече это своему новоявленному мужу, он говорит:
– А кто нам мешает сейчас расписаться? – Я говорю:
– Да причем здесь расписаться? Ты – мирской человек. Я не имею права даже просить, чтобы с меня сняли взыскание. Я «на освящении». Он говорит:
– Ну, я тебе не могу ничего пообещать. – Он такой твердый.
Мы расписались в ЗАГСе, и тогда уже пришли домой. Ну, не в этот день, через несколько дней, я уже стала и по плоти супругой своего мужа. Слава Богу, когда он узнал, что Господь нас благословил, и я жду ребенка, он вышел в церкви поблагодарить Господа за это и сказал: «Господи, прими и меня!» Он покаялся и его стали готовить к водному Крещению.
О свекрови. Моя свекровь – коммунист с тридцатого года. Она имела золотой значок «пятьдесят лет в партии». Очень активная, а ее мать была баптистка, в городе Изюм Харьковской области. И она молилась за свою дочь. Когда я вышла замуж за своего мужа, бабушки уже не было в живых. И Господь поставил меня молиться за мать моего мужа. Значит, она уже и моя мать, раз двое – одна плоть. И я молилась еще двадцать лет. Еще двадцать лет. Девяносто два года (она прожила).
Да, муж стал опорой. Если бы не мой муж, то, наверное, я никогда бы не вынесла того, через что нам пришлось пройти. Мы были счастливая семья. Первый ребенок наш, первенец, когда ему было десять месяцев, он ушел в мир иной. Он умер от скоротечной крупозной пневмонии. И я – врач высшей категории, впоследствии кандидат медицинских наук, я не смогла помочь своему ребенку. Он угас у меня на руках. Я очень страдала, когда хоронила его. Потому что мой муж в это время плавал на рыболовных судах. Он был далеко, под Киргиленом. Это возле Антарктиды. Я даже не решилась ему послать телеграмму. И, когда он вернулся, нашего мальчика уже четыре месяца не было на этой Земле. А он вернулся с подарками для сына. Это было тяжело пережить, и, если бы не его великодушие, другой муж, может, бросил, обиделся бы, потому что он возвращался к сыну… Впоследствии я сама узнала, почему. И я благодарю Бога за это. А здесь… у нас родилось еще пятеро детей: три сына и две дочери. Все как по заказу. И мой муж очень любит показывать пятерню. Сын, дочь, сын, дочь, сын. «А вместе, – говорит, – это воины Божьи».
