Kitobni o'qish: «Рыцари былого и грядущего. Том II»

Да последуем только путём христианской рыцарственности, без чувства ненависти

и мести к кому-либо, всегда склоняясь перед Богом и никогда – перед людьми.

И тогда Он, Господь над всякой вооружённой силой, Вседержитель,

Повелитель истории, Бог любви и милосердия, но и Праведный

Судия вселенной, будет с нами. А коль Он будет с нами, кого убоимся?

Господин Павел, патриарх Сербии

Битва ваша была правой, ибо вы – рыцарь Иисуса Христа,

и вам надлежит быть защитником Святой Церкви.

Томас Мэлори

Книга первая

Кааба Христа

Почему так грустно читать рассказы, написанные друзьями? Потому что они всегда грустные, эти рассказы. А если тебе довелось стать первым читателем рассказа, который написал друг, тогда тем более можешь быть уверен – не развеселит. И всё-таки такой рассказ предвкушаешь, как долгожданную встречу, словно надеясь на то, что теперь у тебя будет два друга. А, может быть, ни одного? Волнующий вопрос, не правда ли?

Андрей Сиверцев с замирающим сердцем взял в руки рукопись, которую передал ему друг.

Тарикат¹ майора

Советский солдат перешёл на сторону душманов и принял ислам. Не в плен попал – добровольно переметнулся. Принимать ислам его тоже никто не заставлял. У майора КГБ Дмитрия Князева это не укладывалось в голове. Сей небывалый факт мучил майора, терзал ему душу, мешал работать.

Князев служил в Афгане советником в ХАДа² уже третий год, но ни о чём подобном ни разу не слышал. Были, конечно, случаи, когда наши солдаты попадали в плен и принимали ислам под дулом автомата. Этих шельмецов по крайней мере можно понять – шкуру свою спасали. А Сашка? Ну вот что у него в голове? Ходил в такую же советскую школу, как и все пацаны. Пел те же песни под гитару, пил тот же портвейн. И вдруг решил не возвращаться, а это значит – стереть самого себя, как какую-то формулу мокрой тряпкой со школьной доски. Никогда не гулять по лесу, не купаться в речке, не ходить на танцы, не видеть нормальных девчонок, не говоря уже по папу с мамой. И русские лица видеть только на мушке автомата.

Князева почему-то даже не очень удивляло, что Сашка решил убивать своих. Наверное, потому что это укладывалось в обычную схему предательства – если переметнулся к врагам, так что же ещё делать? Но вот то, что он сам себя обрёк на добровольные мучения до самой смерти… Любого европейца от одной только мысли о том, что он навсегда останется в этой стране, поразит отчаянье, парализующее душу. Постоянно видеть вокруг себя только эти дикие рожи со звериным оскалом и чувствовать при этом, что ты среди своих? Ведь надо полностью погрузится во мрак средневековых религиозных предрассудков, из цивилизованного человека превратиться в отсталого и дремучего. Душманы-то ничего другого и не видели в своей несчастной жизни. А русский пацан…

Бегут оттуда, где плохо туда, где хорошо. А в Союзе по сравнению с Афганом – просто замечательно. Конечно, многое на Родине не нравилось и самому Князеву, но, как говорят – своё дерьмо не пахнет. Где родился, там и пригодился. Тьфу… Князеву стало противно оттого, что его мозг фонтанировал одними только прописными истинами, банальными и примитивными.

Самым непонятным было то, как мог русскому парню понравится ислам. Наши ребята, попадая в Афган, вскоре начинают ненавидеть ислам всеми силами души. Для них это религия зверства. Все тут знают, как беспредельно жестоки «войны Аллаха». И вот пацаны, ни в Бога, ни в чёрта никогда не верившие, вдруг начинают называть себя христианами, а про Аллаха говорят исключительно матерно и грязно. Князев всегда одёргивал их: «Афганский народ только начинает строить новую, современную жизнь, афганцы ещё погружены в средневековье. Нельзя оскорблять их религиозные чувства, иначе они за нами не пойдут. Поможем им построить новое общество, научим радоваться жизни, так они и сами от ислама откажутся, религиозные предрассудки постепенно отойдут».

Этот подход казался Князеву гибким, мудрым и гуманным. В глубине души он очень уважал себя за свою терпимость и деликатность. И вот теперь этот засранец, Сашка, добровольно отказался от всех благ современного общества ради мрака средневековья. Этого просто не могло быть. Псевдохристиан, ненавидевших ислам, майор хорошо понимал, хотя и не одобрял, а Сашку он не просто не понимал – этот пацан казался ему несуществующим фантомом. Князев вдруг понял, в чём тут заноза. Сашка лишил его самоуважения. Оказалось, что он – майор КГБ – представитель элиты, такой образованный, культурный, знающий всегда больше всех, на самом деле ничего не понимает в жизни.

Служба Князева была в значительной степени секретной. Всем было положено думать, что он не более чем просто помогает афганцам создать свою службу безопасности, да так оно и было, но основной его работой являлась разведка. Естественно, в каждой банде у майора была своя агентура. Ему не составило большого труда сделать так, чтобы Сашку выследили, повязали и доставили к нему живым и здоровым. Майор не торопился встречаться с предателем, он решил пока узнать про него как можно больше. Листал личное дело, надеясь обнаружить в нём ну хоть какие-нибудь зацепки, которые помогли бы понять его поступок. Тогда-то он и начал про себя называть его Сашкой.

В личном деле не было ни-че-го… Стандартная и весьма короткая биография советского мальчишки. Родился, учился, не привлекался, увлекался… Всё как у всех. Да ерунда эти биографии. Больше надежд Князев возлагал на беседу с ротным командиром.

– Повспоминай, капитан, чем этот гусь отличался от других солдат? – спросил Князев ротного.

– Да вроде бы ничем особенным, товарищ майор. Саша был хороший солдат. Дисциплинированный. Наркотой никогда не увлекался. Отношения с сослуживцами – ровные, никаких конфликтов. Впрочем… было что-то немного не такое… он как-то отстранённо себя держал…

– Примеры?

– Да какие примеры… Если бы он подрался с кем – вот был бы пример. А он – нет. Свободное время старался проводить один. Пацаны в казарме ржут, анекдоты травят, про баб рассказывают – чего было и чего не было. Чтобы он с ними – никогда. Я один раз заглянул к ним, они там как раз расхохатывают, а он идёт на выход, навстречу мне попался. И лицо такое… серьёзное, сосредоточенное.

– Над такими обычно издеваются. Было?

– Ну… я не могу знать всё, но… вряд ли. Саша физически очень хорошо развит. Трёх-четырёх обычных пацанов уложит, не напрягаясь. Его уважали, прощали странности. На переходах он очень выносливый. В бою – совершенно хладнокровный. Не отчаянный, нет, на рожон никогда не лез. Иногда, знаете, от страха такими смелыми становятся, что смотреть противно. Раскисают потом очень быстро, рыдают после боя, как младенцы. Саша – нет. Он, кажется, действительно ничего не боялся, – капитан замолчал несколько растерянно, как будто вдруг сделал для себя весьма неожиданное открытие.

Князев начинал понемногу закипать:

– Так. Понятно. Смелый парень. А странности-то его в чём всё-таки проявлялись?

– Да вроде и ни в чём… – выдохнул капитан ещё более растеряно. – А как-то было – стоит в стороне от всех и смотрит… в пустыню. И лицо у него какое-то… как будто он в церкви молится.

– Да откуда ты знаешь, как в церкви молятся?

– Не знаю… Правда, не бывал. Но, наверное, так и молятся.

– Капитан, я начинаю уставать. Ты по делу что-нибудь вспомнишь? Выражал ли он, например, как-нибудь своё отношение к исламу?

– Никак не выражал, – капитан стал заметно потеть. Заметив это, Князев как-то сразу успокоился, раздражение схлынуло. Ротный – не офицер разведки, не психолог. Зачем ему замечать то, что не имеет отношения к службе? Если солдат исправно тянет лямку, если нет нарушений дисциплины, так чего же ещё? Сухо и казённо майор спросил:

– В расстрелах он участвовал?

– Было дело… Вспомнил! Очень странный факт. Зачистили аул. Положили всех. Сашка к одному духу сзади подкрался, бросился на него, как рысь, обезоружил. Сидит на нём, коленом на грудь давит и в глаза смотрит. Тому духу надо было просто врезать по кадыку ребром ладони. Простое дело. Саша ведь не барышня, в зачистках не раз участвовал, никогда не капризничал, не чистоплюйствовал. А тут – тянет. Ну бой-то закончился. После боя так-то уже не режут, по-нормальному расстреливают. Я Саше говорю: «Отведи его за дом и шлёпни». Он подчинился. Поднял духа и за дом. А тот не сопротивлялся – спокойный. И Саша спокойный. Я тут же об этом забыл, а через 5 минут хватился – где Саша? Выстрела-то вроде не было. Что за хрень? Иду за дом, а там картина маслом. Дух стоит у стены, а Саша – напротив, автомат ему в грудь наставил. И в глаза друг другу смотрят, как будто разговаривают без слов. Дух тоже такой… необычный. Молоденький, красивый. Как принц из сказки. Смотрит и улыбается. Я на Сашу заорал: «Ты чё, уснул что ли?». Тогда он сразу же нажал на спуск, весь рожек в духа выпустил. Ко мне поворачивается, морда каменная и говорит: «Его надо похоронить». Я весь на психе – заорал на него: «Ну ты достал меня!». А Саша, на меня не глядя, достаёт лопатку и начинает копать могилу. Да шустро так, деловито. Я рукой махнул. Время в общем-то было. Солдаты по домам наркоту искали. Я уж это… сами понимаете… не препятствовал. Зачистки – дело нервное. Да и потом – каких я только истерик у наших не насмотрелся. Пока в себя приведёшь – запаришься. Так что сашиной придури значения не придал. А сейчас подумал – странно это.

***

Князев отомкнул гауптвахту, где держали Сашку. Тот сидел на полу со связанными за спиной рукам вполоборота к вошедшему майору и на его появление никак не отреагировал. Лицо пленного было очень сосредоточенным, он смотрел строго перед собой невидящими глазами.

– Встань, сволочь, – зловещим шёпотом скомандовал майор.

Солдат неторопливо, но сноровисто поднялся, хотя это было не так легко сделать со связанными за спиной руками. Он бегло и как-то брезгливо глянул майору в глаза и уставился в пол перед собой.

Майор неторопливо достал из кобуры пистолет, передёрнул затвор, направил ствол в грудь пленному и всё тем же зловещим шёпотом скомандовал: «Мордой в стену». Саша так же спокойно и неторопливо развернулся и встал лицом к стене. Князев медлил. Солдат молчал. Потом майор неторопливо поднял пистолет и выстрелил в стену у самого сашиного уха. Солдат даже не вздрогнул. Через несколько секунд он тихо выдохнул: «Аллах акбар». Это было что-то среднее между вздохом облегчения и шипением змеи.

«Кругом», – тихо но жёстко скомандовал майор. Солдат выполнил команду, как на плацу. Он смотрел в пол, избегая встречаться глазами с офицером, и всё-таки во всём его облике Князев чувствовал отсутствие страха. В душе майора началась какая-то странная вибрация. Он – честный офицер, а перед ним – гадёныш, мразь, и всё-таки он чувствует нравственное превосходство этого гадёныша. Этого не может быть. Нет оснований. Но это так. Князев вдруг представил себя офицером вермахта, который собирается допросить пленного партизана. Это было уже несколько смешно, что помогло майору вернуть самообладание.

– Это была репетиция, – Князев почувствовал, что его усмешка получилась какой-то кривой, нехорошей. – Шлёпнем тебя завтра, с утречка. В Кабул не повезём, не надейся. Показания твои никому не нужны. Так что побудь тут ещё ночку. О жизни подумай.

– Хвала Аллаху, Господу миров. Я стану шахидом, – по-прежнему глядя в пол, прошептал – прошипел бывший советский солдат.

– Смотри мне в глаза, сволочь! – неожиданно заорал Князев, теряя остатки самообладания.

Саша спокойно поднял глаза. Они оказались очень ясными. В них действительно читалась радость. Мальчишка не играл. Вечная его сосредоточенность, про которую говорил ротный, сейчас ушла, в нём чувствовалась собранность, но совершенно не было напряжения. Князев понял, почему парень смотрел в пол. Не хотел делиться радостью с чужаком. Майор смотрел в его глаза и спрашивал себя: «Вот что такое известно этому парню, чего не знаю я? Что-то очень важное… Что такое ислам? Ничего хорошего. Так почему же у него глаза такие радостные, а я – как дурак?».

– Ты убивал наших? – теперь уже как-то задумчиво спросил Князев.

– Нет, не пришлось.

– А если бы пришлось?

– И не задумался бы. Тебя, майор, я шлёпнул бы без репетиций.

Лицо шахида исказила ненависть. Это позволило Князеву хотя бы отчасти, но всё же вернуть себе чувство собственного превосходства. Где ненависть, там нет правды. Князев восстановился, вопрос выскочил из него легко, без напряжения:

– Зачем? Что случилось, Саша?

Шахид как-то весь разом выпрямился и процедил сквозь зубы:

– Что ты хочешь услышать, кафир?

Князеву ещё больше полегчало. Перед ним был враг. Матёрый и законченный, во всей своей полноте. В нём не осталось ничего от русского паренька. Обычный душман, каковых майор перевидал немало. Мир в душе у Князева вновь стал обретать привычную простоту. Вопросы исчезли.

***

«Злая вера у этих сволочей, но мужественная, – думал Князев, когда вечером шёл домой. – Да – мужская вера. Этим парня и соблазнили. Герои хреновы. Нет, не надо его стрелять. Отправлю всё же в Кабул. Дадут щенку лет шесть дисбата, может ещё выберется, человеком станет. В дисбате таких «шахидов» делают нормальными людьми, не сильно даже напрягаясь», – майор весь разомлел от собственного гуманизма. Он уже не помнил, что видел перед собой отнюдь не заблудившегося советского паренька, а настоящего душмана. Майор очень устал.

***

– Здравия желаю, Клавдия Ивановна, – приветствовал он жену в их убогой мазанке.

– Что-то случилось, Дима? – жена посмотрела на него испуганно.

Князев устало сморщился. Клава никогда не задавала ему вопросов, связанных с работой. Она не раз видела в его глазах отражение смерти и никогда ничего не спрашивала. Жена боевого офицера. Почему сегодня… Он раздраженно буркнул:

– Это ты объясни мне, что случилось.

– У тебя лицо… тёмное.

Князев ничего не ответил. У него не было сил задуматься о словах жены. Он надеялся, что с такого устатка уснёт сразу же, но тупая боль в спине, явный признак стресса, не давала ему забыться. За всю ночь он так толком и не уснул. Нервно дёргался, ворочался, вставал, курил. Голова наливалась тяжёлой пустотой.

***

На работу поутру он пришёл совершенно разбитый и злой на весь мир, даже не пытаясь думать о причинах своей озлобленности. Сознание, кажется, включило защитные механизмы, на корню давившие любой намёк на мысли о Сашке. Дела просматривал механически, заставляя себя по несколько раз перечитывать одно и то же, чтобы вникнуть в содержание. Когда в дверь постучали, он с некоторым даже облегчением крикнул: «Войдите».

В кабинет важно вплыли муллы. Один, второй, третий. Вот уж кого он не ожидал увидеть в своём хадовском кабинете. С муллами Князев старался поддерживать нормальные отношения. Иногда встречался с кем-нибудь из них, обсуждал вопросы, связанные с поддержанием порядка, но встречались они негласно, чтобы никто, по возможности, об этих встречах не знал, или хотя бы старались отразить встречу, как случайную. Ни ему, ни им эти встречи не прибавили бы авторитета. К тому же они не любили друг друга. Князеву были неприятны эти ограниченные фанатики, они же смотрели на него, как на главного врага ислама, что было в общем-то недалеко от истины. Русские из тактических соображений терпели ислам среди тех, кто перешёл на сторону народной власти. Простые мусульмане искренне благодарили шурави за религиозную терпимость, но чекисты и муллы ни сколько не заблуждались относительно прочности этого мира. И вдруг все местные муллы в полном составе открыто и пожалуй даже демонстративно пожаловали в ХАД на приём к главному чекисту здешних мест. Воистину, небо упало на землю.

– Кого мне благодарить за счастье видеть у себя самых уважаемых людей города? – Князев встал из-за стола, картинно распахнув объятья и широко улыбнувшись.

Многоопытные муллы, конечно, поняли, что со стороны офицера КГБ этот жест – даже не дань традиции, а едва прикрытая издёвка. И без того весьма напряжённые, служители Аллаха ещё более подобрались, понимая, впрочем, что на советского офицера бессмысленно обижаться. Сами напросились, заявившись в ХАД – место воистину проклятое. Вперёд выступил главный мулла, сухой старик с длинной седой бородой и недобрым, надменным лицом. Он, похоже, с большим трудом выдавил из себя:

– Мы задержали преступника. Хотим передать его в твои руки, сэр мошавер.³

– Вот как? Искренне рад этому замечательному примеру сотрудничества между религиозными лидерами и органами безопасности, – Князев сочился нарочито лукавым дружелюбием. У него даже голова перестала болеть. Майор не мог отказать себе в удовольствии немного поглумился над «религиозными лидерами», понимая между тем, что всё происходящее – весьма значительно и клоунадой отнюдь не завершится. – И в чём же вы обвиняете этого человека?

– Если бы он не был преступником, мы не передали бы его тебе.

– Значит, я должен осудить его, даже не зная в чём он виновен? Такого уровня взаимного доверия нам ещё только предстоит достигнуть.

– Он развращает народ.

– Сейчас, подождите, вспомню, какой же это состав преступления? Должно быть, я не очень твёрдо знаю Уголовный кодекс Афганистана? В любом случае, надо вспомнить о том, что в вашей стране сейчас установлена народная власть. Вынести приговор преступнику может только суд. Афганский суд.

Князев перестал ёрничать и последние слова произнёс очень жёстко, пожалуй, даже с угрозой. Он начал понимать, что муллы хотят с кем-то свести счёты его руками, не доводя дело до суда, который, вероятнее всего, будет вынужден оправдать их недруга. Они надеются, что в боевых условиях «сэр мошавер» окажется достаточно скорым на расправу и сделает им подарок, не сильно вникая в детали дела. Может быть, так и будет, но муллы, как здравомыслящие прагматики, должны понимать, что сейчас им предстоит обозначить тот интерес, который имеет в этом деле «сэр мошавер». Князев многозначительно замолчал, глядя прямо в глаза главного муллы. Какие нехорошие у него глаза. Тяжёлые, стремящиеся придавить собеседника. Неужели мулла думает, что таким образом сможет произвести хотя бы некоторое впечатление на советского разведчика? Не переоценил ли он прагматизм этих фанатиков?

Мулла вдруг начал дышать очень тяжело. Он не привык уговаривать и убеждать. Его слово было и законом, и судом. Высшим судом, а не каким-то там «народным». Как унизительно было что-то там доказывать этому презренному кафиру. Но они так решили – еретика и смутьяна должен приговорить именно кафир. Только так и никак иначе.

Наконец мулла собрался с духом:

– Этот человек совершил религиозные преступления, и народному суду мы не можем его предать.

– А я разве мусульманин? – спросил Князев совершенно серьёзно, без тени улыбки. – Почему меня должны интересовать ваши религиозные проблемы? Может быть вам предать его шариатскому суду и побить камнями? – майор чувствовал, что этот диалог – ритуальный танец, а вскоре они доберутся до сути вопроса.

– Сэр мошавер, конечно, знает, что шариатский суд с некоторых пор не имеет права выносить смертные приговоры. Преступник на самом деле достоин побития камнями, но если мы сделаем это, что тогда вы сделаете с нами?

– Я? Ничего. Вас будет судить народный афганский суд. Мы терпим вас, служителей Аллаха, ровно постольку, поскольку вы помогаете нам поддерживать порядок. А если вы осмелитесь кого-то казнить, исходя из религиозных соображений…

– Вот именно, сэр мошавер, вот именно. Мы помогаем вам поддерживать порядок. Без нас вам порядка не удержать. Мы проживём без вас в этой стране. Всегда жили. А вы без нас – не сможете. А этот человек – он разрушает порядок, он смущает народ, он одинаково опасен и вам, и нам.

– Так значит всё-таки, по-вашему, советский офицер должен взять на себя функции шариатского суда?

– О, нет, – мулла всем своим видом дал понять, что даже мысль об этом кажется ему кощунственной. – Этот человек выступает против сынов Ленина. Убей его за это.

– Он совершил преступления против советской власти?

– Ещё не совершил, но он – подстрекатель. Вы же не хотите подождать пока он поднимет восстание против Советский армии здесь, в самой спокойной провинции? Вы понимаете, что его нельзя предавать публичному суду, ни вашему, ни нашему? Его надо просто тихо убрать. Вы должны это сделать.

– Я ничего вам не должен.

– Нет, конечно, не нам, сэр мошавер, – тонко и зловеще улыбался мулла. – Вы должны своему начальству. Этот человек призывает не подчиняться безбожникам, то есть вам. Он так же говорит, что он – шах. Он, по-существу, призывает к реставрации монархии, желая царствовать на нашей земле. Тот, кто оставит этого самозванного шаха безнаказанным, тот враг советской власти.

«Ах вот оно что, – подумал Кзязев, – я-то, дурак, ждал, когда они обозначат мой интерес в этом деле, а они решили попросту взять меня на испуг. До чего дошло – религиозные фанатики учат меня любить советскую власть. А ведь они действительно могут организовать мне большие неприятности. Да не в этом дело – от доносов как-нибудь отобьюсь. Только тут и правда что-то очень серьёзное, от чего нельзя просто так взять и отмахнуться. Если муллы так переполошились, значит это тема».

Князеву надоело играть в слова, и он просто спросил:

– Вы задержали смутьяна?

– Да, он здесь, во дворе.

– Пусть его приведут ко мне, а вы – идите. Если мне надо будет что-нибудь обсудить, я найду вас. Сюда больше не приходите, – Князев заметил, что разговаривает с муллами, как со своей агентурой. Им это, должно быть, очень обидно. Ну и наплевать, сами напросились.

***

Перед майором стоял типичный человек Востока лет тридцати с небольшим. Его облик и впрямь был царственным. Благородное лицо, осанка, красивые длинные волосы и короткая борода – всё изобличало личность незаурядную. Даже простая и обычная для этих мест одежда сидела на нём как-то уж очень ладно, словно её подбирали и подгоняли лучшие модельеры. «Может и правда какой-нибудь принц крови? – подумал Князев. – Держит себя с большим достоинством, страха в нём нет. И никакой позы, никакого вызова. Не похож он что-то на подстрекателя и религиозного фанатика».

– Ты – Шах? – спросил майор.

– Так меня называют, но я не считаю себя шахом, и не стремлюсь им стать. Если бы стремился, разве позволил бы так легко себя арестовать? Спроси и тебе скажут – я не сопротивлялся. Претендента на корону защищало бы множество сторонников. Меня не защищал никто.

Шах не заискивал и не оправдывался. Он просто говорил правду. Говорил спокойно и даже дружелюбно. Князев сразу же почувствовал к этому человеку большую симпатию. В нём чувствовалась сила и доброта одновременно. В Сашке тоже чувствовалась сила, но в нём полыхала ненависть. Шах был не такой, хотя было и сходство. Как будто оба они знают что-то очень важное и совершенно недоступное пониманию Князева.

Большие, чёрные, по-восточному томные глаза тепло смотрели на майора. С Шахом хотелось говорить. Наверно, поэтому Князев долго молчал, смакуя своё впечатление от этого необычного человека. Потом неторопливо и без нажима начал:

– Тебя передали мне муллы. Что ты сделал?

– Спроси у них. Я не знаю за собой государственных преступлений.

– Ты призывал к свержению народной власти?

– Нет, не призывал, – Шах очаровательно улыбнулся.

– Ты хочешь, чтобы Афганистаном правил шах?

– Я хочу, чтобы Афганистаном правил Бог. То Царство, в которое я призывал людей – не от мира сего.

– Значит, ты всё-таки против народной власти?

– Это ты сказал.

В душе майора неожиданно для него стало закипать раздражение. Князев чувствовал, что Шах отнюдь не пытается издеваться над ним, но это-то и составляло неожиданную проблему. Многие пытаются по началу глумиться над следователем. Майор знал, как таких ломать. С этим человеком так нельзя. С этим – непонятно как. Он выскальзывал из рук. Князев не переставал чувствовать симпатию к этому чудаку, но к симпатии странным образом примешалось раздражение. Он продолжил разговор довольно жёстко:

– Чем ты занимаешься?

Шах словно не заметил изменения в тоне майора, он ответил в прежней дружелюбной манере:

– Я свидетельствую об Истине. Люди, которые любят Истину, слушают меня.

– Ах вот оно что! – Князев злобно взвился, вскочив из-за стола. Его лицо перекосила ненависть. – Об истине свидетельствуешь? И всего-то навсего? Ну так это ж пустяки! Тебя надо немедленно отпустить! Вот только скажи мне, что такое истина – и вали отсюда.

Приступ чекистской ярости нисколько не смутил Шаха. Он ответил спокойно и проникновенно:

– Истина в том, что Иса – Сын Аллаха. Господин наш Иса – Он и есть Истина.

– Ну это и вовсе пустяки. Не хватало мне ещё залезать в ваши религиозные дебри.

На это Шах не ответил ни одного слова.

Князев подошёл к карте Афганистана и тупо уставился на неё. Про задержанного он, казалось, забыл, повернувшись к нему спиной. В кабинете повисло молчание. Точнее, два молчания. Одно – доброе, другое – злое. Майор пытался придти в себя. Он не мог понять, почему его душу так легко и беспричинно затопила ненависть к этому милому проповеднику. В голове вдруг застучали странные молоточки: «Он опасен, он опасен, он чрезвычайно опасен. Его надо убить. Убить и всё».

Князев подошёл к окну и с удивлением увидел, что муллы всё ещё стоят во дворе. Совсем с ума сошли. А за спиной у них уже целая толпа. Мрачные злобные лица, чудовищная концентрация ненависти. Эти люди готовы прямо сейчас порвать на части кого угодно. От массовых беспорядков их отделяет только шаг. За один день можно потерять всю провинцию. Потом для её возвращения потребуется крупная войсковая операция. Провинция, конечно, будет возвращена, но при этом погибнут сотни советских солдат. Груз-200 хлынет в Союз. Сотни матерей в рыданьях будут обнимать холодный цинк гробов. Он, майор КГБ Дмитрий Юрьевич Князев, для того и находится здесь, чтобы это предотвратить. И он знает, как это сделать. Надо всего лишь отдать им на растерзание этого чудака. Но он, майор КГБ Дмитрий Юрьевич Князев, не сделает этого. Почему? Ради чего он забудет свой долг? Во имя чего заставит рыдать сотни матерей? Выхода не было. Он вдруг почувствовал безмерную, нечеловеческую усталость.

Отошёл от окна, глянул на Шаха. Тот посмотрел на офицера с искренним сочувствием лучшего друга, способного понять его, как никто другой.

– Видишь там толпу? – с трудом преодолевая неспособность говорить, спросил Князев. – Все они хотят твоей смерти.

– Я знаю, – спокойно и сочувственно ответил Шах.

– Назови мне хоть одну причину, по которой я должен сохранить тебе жизнь?

Шах молчал.

– Не хочешь говорить?

Шах молчал.

Князев вышел во двор к толпе.

– Я допросил этого человека. Он ни в чём не виновен.

Толпа, как по команде, начала бесноваться:

– Убить! Расстрелять! Побить камнями!

К майору подошёл старый мулла и сказал:

– Вы слышите, сэр мошавер? Вариантов нет. Прикажите расстрелять дервиша. Иначе мы не отвечаем за дальнейшее развитие ситуации.

Мулла говорил теперь уже без злобы и без нажима – спокойно и властно. Толпа дала ему такую возможность. Но майор КГБ не может пойти на поводу у религиозных фанатиков. Да ещё так публично, позорно. А иначе – бунт. Толпа наэлектризована до предела. Одно неосторожное слово и ситуация выйдет из-под контроля. Выхода не было.

Выход пришёл вдруг, сразу, как озарение. «Афганизировать конфликт». Вывести советскую сторону из сторон конфликта, превратив его в конфликт между афганцами. Майор уверенно шагнул к толпе:

– Вы – хозяева на этой земле. Власть в Афганистане – народная, значит – афганская. Русские лишь помогают вам, но всё решаете вы сами.

Толпа притихла. Майор продолжил ещё более уверенно:

– Только афганцы имеют право решать, кто прав, а кто виноват. Задержанный будет оправлен в провинциальный комитет Народно-демократической партии Афганистана. Товарищ Набард, верный сын афганского народа, во всём разберётся.

Это решение не особо порадовало толпу, но и возразить им было нечего. Дикие злобные выкрики сменились глухим, но относительно спокойным ворчанием. Толпа утратила внутреннее напряжение. Некоторые стали расходится. Князев вызвал конвой. Шаха вывели из здания ХАДа под дулами автоматов. Это понравилось толпе. Потом конвой вместе с задержанным исчез в недрах БТРа. Машина в свою очередь, тут же исчезла в облаке пыли. Разочарованные фанатики больше не имели причин для возмущения. Сражение было выиграно. Во всяком случае – на сегодня.

***

Секретаря провинциального комитета НДПА Набарда Князев презирал от всей души. Это был отвратительный человек. Он постоянно врал и непрерывно хвастался. Очень любил подарки. За деньги Набард был готов продать всё – не только народную власть, но и родную мать. Человеком он был неумным, но, сделав какую угодно глупость, никогда не признавал себя виновным, ссылаясь на бесчисленные трудности. Набард очень любил власть и постоянно пытался доказать, что все в его провинции должны подчиняться только ему, и всё должно происходить только с его согласия. Набард постоянно искал способы подставить советника ХАДа, ему не нравилась излишняя самостоятельность Князева, а так же то, что майор слишком плохо скрывал своё отвращение к функционеру НДПА. Их взаимная враждебность была почти открытой.

«Ну что ж, – подумал Князев, – самое время протянуть руку дружбы «верному сыну афганского народа». Он хочет всё решать сам? Так вот и пусть решает. Если приговорит дервиша, значит пойдёт на поводу у религиозных фанатиков. Скажем потом, что он снюхался с муллами, а отсюда и до исключения из партии недалеко. Если отпустит – вызовет такой гнев своих, что его и из партии исключать не надо будет. Его просто на части порвут. А откажется принимать решение – потеряет лицо, покажет управленческую беспомощность. Сможет ли он после этого усидеть в своём кресле?».

Кажется, советник интуитивно принял самое лучшее из всех возможных решений. Он не только снял с себя проблему дервиша, но и получил хороший шанс решить проблему Набарда, который очень мешал ему работать. Теперь можно было пару суток спокойно ждать известий о том, каким именно образом проколется местный царёк. Что при этом будет с дервишем? Да какая разница? Он появился ни откуда и исчезнет в никуда. Стоило бы, конечно, получше представлять себе, почему появление этого человека так взволновало местную муллократию, но, честно слово, не до того.

Князев решил тут же забыть про возникшую проблему, как про уже снятую, но сам по себе Шах не шёл у него из головы совершённо независимо от проблемы. Майор вспоминал каждую черточку воистину царственного облика этого человека. Осанка, поворот головы, глаза. А с каким благородным спокойствием он говорил… Очень просто и совершенно без рисовки. При этом в нём чувствовалась большая внутренняя сила. Казалось, Шах был живым воплощением какой-нибудь красивой восточной легенды про халифа, который скрывается под рубищем нищего. Воистину – Шах. Не даром его так прозвали.