Kitobni o'qish: «Обсидиан и чёрный диорит. Книга вторая. Аль-Фазир»
Пролог
Великобритания, 1997 год
Теория вероятностей предполагает, что шанс, каким бы ничтожным он ни был, всё-таки есть
Сторонний наблюдатель непременно решил бы, что старик в кресле-качалке испустил дух, приняв яд. А что ещё можно подумать, если хозяин дома так себя вёл? Сначала вроде как высыпал что-то в стакан с водой и выпил всю жидкость. А как поставил пустую стекляшку на стол, так тут же и вытянулся и навсегда перестал дышать!
Но даже самый искушённый эксперт-криминалист не найдёт следов отравы ни в посуде, ни в теле. Нельзя найти то, чего нет.
Стороннему наблюдателю вообще не стоит видеть и слышать, что происходит в душном помещении, где вроде бы спокойно общались два джентльмена, но один из них зачем-то умер. Всё выглядит как-то вопреки здравому смыслу.
Человек в комнате, внешне неотличимый от лондонского профессора Глена Смита, не обращал ни малейшего внимания на покойника, но с интересом обшарил карманы собственного костюма, будто не представлял, что в них может находиться. Обследовал кожаный портфель учёного, внимательно просмотрел визитки и всё, что нашлось в памяти сотового.
– Неплохо, неплохо, ― повинуясь привычке разговаривать с собою, забормотал субъект, когда обнаружил и немедленно сжёг письмо. То самое, что побудило профессора отправиться в глушь ради оценки старинных богословских книг. ― Пора собираться в путь. Заодно покопаюсь в новой голове.
Мнимый профессор подобрал с пыльного пола оброненный свиток и бережно уложил его в красивую шкатулку. Оттуда, напротив, достал маленькое зеркальце с изящной ручкой и полюбовался на себя.
– Приятное зрелище, что ни говори. Жаль, недолго мне таким красавцем ходить. Проклятая судьба! Но господина Смита я выбрал, похоже, не зря. Его память хранит информацию об очень интересном документе. Но нужно восстанавливать детали.
Зеркальце отправилось вслед за свитком. Мужчина закрыл мини-сундучок, подхватил его за крепкую ручку и поставил на столик, небрежно смахнув стакан. Разбитое стекло звонко хрустнуло в помещении, где царствовали старинные книги, и каких-то полчаса назад ещё звучали два голоса.
– О, наверняка найдутся желающие похоронить все свои бывшие оболочки с максимальной роскошью. ― В голосе, оставшемся сейчас единственным, проскользнули язвительные нотки. ― Но я не столь щепетилен. В конце концов, это только плоть, рождённая неведомой мне женщиной от слияния с таким же неведомым мужчиной. Временный сосуд моего духа, и не более того.
Сверившись с расписанием поездов, странный человек взял ларец в одну руку, а портфель – в другую. Выбрался из комнаты в прихожую, осторожно выглянул наружу. Поблизости по-прежнему не наблюдалось ни единой живой души, как и некоторое время назад, когда прибывший профессор разглядывал облупленную постройку. Вряд ли можно считать живым замухрышку-голубя, смиренно ожидающего последнего часа возле длинной лужи.
– По моей милости, местные обалдуи страдают жутким склерозом, ― продолжал бормотать владелец сундучка. ― Как только в своём домишке умирает очередной Милвус Виперидус, они напрочь забывают, кто он такой и как его звали. Хоронят его как неизвестного… ох, сколько их там уже лежит! Невероятно выгодно: мне даже не приходится тратиться на погребения.
Закончив монолог ядовитым смешком, скряга набрал номер ректора университета. Сделал пару глубоких вдохов, стараясь придать голосу нужные обертоны и проговаривать слова со скоростью, характерной для профессора Смита:
– Сэр, прошу меня простить, если беспокою не вовремя. Мне только что удалось наткнуться на след бесценной реликвии. Какой? О, умоляю, не спрашивайте сейчас, я не хочу спугнуть такую удачу. Мне нужно две… нет, три недели для решения вопроса. Да, дело жизни и смерти. Вы сами никому не простите, если университет не получит эту вещь в качестве долгожданной награды. Да, да, за свой счёт. Джон пока охотно подменит меня. Уверен, он прекрасно справится. Информировать? Боюсь, мне придётся посещать места, где нет никакой связи. Но как только… да, да, конечно! Благодарю, благодарю, сэр! Вы не пожалеете о своём решении!
Человек нажал кнопку окончания разговора и двинулся к станции, где приобрёл билет на направление, противоположное Лондону. А когда колёса состава загромыхали по ближайшему мосту, выбросил телефон профессора в реку.
* * *
Недели через три после злополучного визита университетского учёного в столь негостеприимно встретившее его место, высокий худой старик вошёл в мало кем посещаемый отдел Национальной библиотеки.
Будь профессор Смит жив, он непременно признал бы в посетителе старика, скончавшегося в кресле-качалке. Хотя ныне, одетый в старомодный тёмно-синий костюм, странный книговладелец имел вид не столько болезненный, сколько величественный, причудливый и грозный.
Удивляться таинственному воскрешению было некому.
Отдел открытых частных архивов функционировал много десятилетий, а меняющиеся руководители постоянно сомневались в его целесообразности. Здесь хранились несистематизированные бумаги, мало кому интересные из ныне живущих читателей. Тексты не были засекречены или связаны с национальной безопасностью. Их историческую или раритетную ценность никто не подтвердил. Намёки на имущественные отношения, родословные, аттестаты, копии официальных документов тоже отсутствовали. Равно как и многолетние подшивки газет и журналов.
Тут находилась многоязыкая бумажная смесь, вовремя не сожжённая и не выброшенная гнить. Дневники, записи и описания личного характера, сделанные людьми, которым не суждено было стать знаменитостями и оставить след в истории. Отчёты и протоколы никому не интересных собраний и заседаний давно сгинувших обществ и клубов. Рукописи, отвергнутые к опубликованию всеми издательствами в мире. Письма, в основном кляузы в официальные органы, долго пылившиеся на полках, а по истечению положенного срока так и не уничтоженные. И многое, многое другое.
Этой макулатурой, волею случая не попавшей в аппарат для утилизации, время от времени кто-нибудь интересовался: историки, социологи, исследователи самого разного толка, писатели-графоманы в поисках свежей идеи, иногда даже полицейские. Случайные или просто любопытные посетители сюда не забредали.
Много лет в отделе хозяйничала Джулия, старая дева с некрасивым вытянутым лицом и добрым сердцем. Да и как иначе? Иной документ приходилось разыскивать два-три часа кряду, пуская в ход стремянку. Благо, последнее время стал хорошо помогать постепенно нарабатываемый электронный каталог. Прежний, бумажный, был почти бесполезен.
Старик шаркающей походкой приблизился к стойке, где царствовала Джулия, и поприветствовал скрипучим голосом:
– Добрый день, мисс. Вижу, вы всё хорошеете. И этой изумительной брошки я на вас раньше не замечал.
– Здравствуйте, Милвус. ― Старая дева зарделась. Она тщательно скрывала свой возраст, но на вид ей было хорошо за пятьдесят. ― Извините, никак не привыкну к вашей фамилии за столько лет. Давненько вас не было видно. Я уже беспокоиться начала, не случилось ли что.
– Со мной? Ни за что! ― Сделав оптимистичное заявление, старик радостно хихикнул. ― Увидите, я ещё многих переживу!
– О, разумеется, ― рассеянно кивнула Джулия, разглядывая посетителя. ― Два дня ко мне никто не заглядывал. Не грех хоть чуть-чуть поболтать с таким давним знакомым. Знаете, хотела сказать, да боюсь обидеть. Ладно, скажу, раз заикнулась. Иногда я с трудом вас узнаю. Вроде вы… и в то же время не вы…
– А что со мной сегодня не так? ― озабоченно спросил Милвус и даже поискал глазами зеркало.
– Да не знаю. Черты лица как-то неуловимо меняются. Нет, в целом всё такое же… глаза, нос, губы. Но… ой, я не знаю, правда. Глупости говорю, не слушайте.
– Милочка моя! ― назидательно отвечал посетитель. ― Если бог даст вам прожить столько, сколько мне, волей-неволей придётся понять, насколько сильно и быстро наше внутреннее содержание может оказывать влияние на внешний облик. Например, сегодня заныло и досаждает день и ночь правое колено – и назавтра глаза станут более тусклыми и слезящимися, чем обычно, а лицо покажется вытянутым. В другой раз сердце решит совершать толчки слабее обычного – вмиг появятся отёки, под глазами вздуются коричневые мешки. Или из-за съеденного накануне жирного паштета желчь перестанет отходить равномерно, как ей положено. Тон кожи станет явственно желтоватым или зеленоватым. Эти метаморфозы – просто признаки заката жизни, и ничего более.
– Да, да, ― согласно кивнула Джулия, вспоминая о собственных изменениях внешности за последние тридцать лет. Разумеется, не в лучшую сторону. ― Конечно, всё дело в вашем возрасте, простите мою глупость. Но я, бывает, гадаю: сколько лет может быть уважаемому сэру Милвусу? Ведь в вашем читательском билете год рождения почему-то не указан.
Старик хитро улыбнулся.
– Ваши правила позволяют соблюдать даже полную анонимность, если документы не забираются на дом. Я же позволил себе лишь немного пококетничать, не афишировать свой возраст. Но вам, как старой знакомой, скажу всю правду. Мне сейчас за девяносто.
– Похоже на то, ― опять кивнула библиотекарша. ― Хорошо помню своего прадеда. Я была совсем юной, а ему минуло девяносто два. Но он к тому времени уже ничего не соображал, только лишь мычал. И возить его последние десять лет жизни приходилось в инвалидной коляске. А вот вы – и ходите весьма бодро, и рассуждаете здраво.
– Мятежный дух мой властвует над телом, ― заявил Милвус. ― Очевидно, гены сделали меня похожим на старый дуб. Который и гол, и уродлив, и жалобно скрипит на ветру. Но крепок, силён, и корнями так вцепился в землю, что ещё долго никому не сломать упрямца и не повалить.
– Завидую вашему оптимизму. Сегодня, похоже, мне предстоит изрядно помучиться?
Старик с улыбкой извлёк из-за спины красивую белую розу.
– На этом кусочке Земли вы – ангел, мисс Джулия. Как цветок, олицетворяющий чистоту, смирение и светлую надежду.
– Ох, вы меня каждый раз смущаете. Очень приятно, благодарю. Теперь я готова отыскать для вас что угодно, даже если придётся убить целый день. Что сегодня желаете?
Посетитель пожелал дневник некоего Роберта Кирстона «из двух тетрадей, помещённых в чёрный деревянный футляр».
– Вы всегда так хорошо осведомлены, господин Виперидус, ― с трудом выговаривая фамилию, сделала свой комплимент старая дева. ― Вы прекрасно готовитесь к посещению и точно знаете, чего хотите. В каталоге дневник должен быть. Насколько он большой давности?
– Восемнадцатый век, ближе к концу.
– А, вспомнила! Этот экземпляр недавно спрашивал один симпатичный профессор. Но он тогда кучу дневников того времени просматривал, целый день здесь провёл.
– О, наверное, у симпатичного профессора масса свободного времени, ― отозвался старик, тщательно скрывая досаду на слишком хорошую память библиотекарши. ― У меня же его осталось очень мало. Поэтому я хорошо готовлюсь к посещениям.
Джулия поняла намёк и, отказавшись от продолжения увлекательной беседы, приступила к выполнению своих обязанностей.
Вскоре Милвус аккуратно листал хрупкие страницы и болезненно морщился. Почерк казался до странности знакомым, хоть и не слишком разборчивым. Дневник неизвестного Роберта Кирстона повествовал о встречах автора со знаменитостями и титулованными особами. Старик озадаченно почесал затылок, стал разбирать каракули с удвоенным интересом и вскоре дошёл до нужного фрагмента.
«Сегодня я встретился с другим посланником. Мы увиделись в дворцовом саду, как и было условлено. Некоторое время прогуливались по дорожкам одинокой парой, не решаясь начать разговор. Зато потом, казалось, ему не будет конца. Мы перебрали массу философских тем, поговорили о разных видах искусства, государственном устройстве и много о чём ещё».
Здесь Милвус пропустил немалое количество страниц, содержимое которых счёл несущественным.
« ― Значит, вы окончательно отказываетесь совершить ещё одно путешествие, ― сказал посланник, одаривая меня удивительно проницательным взглядом. ― Невзирая на то, что ваше восприятие мира без зрелища нашей пустыни никогда не будет цельным.
– Могу возразить, что я достаточно скитался по свету, очень много видел, а в последнее время ещё больше читал и внимательно слушал рассказы очевидцев. Своим мысленным взором я могу охватить красоту и величие любых мест на земном шаре. Я легко представляю полюса, хоть никогда там не был. Я окидываю взглядом мир с вершины самой высокой горы. Загадочные обитатели океанских глубин, сплющенные гигантским давлением, словно светят мне, рассеивая непроглядную тьму. И с пустыней, даже самой великой, происходит то же самое.
– Понимаю. Но именно там можно бесконечно расширить горизонты самого ценного, что есть в нашей жизни – знаний.
Помнится, я помедлил с ответом, пока решался его произнести.
– Конечно, я стремлюсь к знаниям. Но всю жизнь избегаю служения.
Посланник опять внимательно посмотрел на меня.
– Служение, вот оно что. Да, я служу, и служу на совесть. Таков был мой выбор. Могу лишь сказать, что нисколько не жалею.
– Действительно? ― спросил я.
– Вызываете меня на откровенность? ― усмехнулся мой собеседник. ― На какую?
– Я скажу. Даже если в итоге попаду в разряд бунтовщиков, уже неважно. В общем, я горю желанием прекратить бесконечную «игру» Мы ведь не будем называть её более точным термином, хорошо? Да, я хочу её прекратить. Если бы только для себя… как понимаете, трудностей здесь нет. Вольному – воля. Но я хочу прекратить «игру» для всех. Абсолютно.
– Для всех… ― Посланник сделал долгую паузу. Он зачем-то достал платок и стал вытирать совершенно сухое лицо. Попытка потянуть время и как следует подумать над дальнейшими словами. Или скрыть своё смущение. ― Для всех и навсегда? Я бы предпочёл иную задачу. Разумно прекратить «игру», но оставить в ней немногих избранных.
– Ах, вот вы о чём. ― Мне сразу стало намного легче. ― Мечта заменить тиранию аристократией, лучшей формой государства, по мнению Платона. Если только верховные Стражи не передерутся между собой, и тирания вернётся на круги своя.
– Такого не случится, ― твёрдо сказал посланник. ― К тому же речь не идёт об отдельно взятом государстве. Нужна всемирная аристократия.
– Тайное масонское правительство, ― усмехнулся я. ― Наслышан, наслышан о разных непонятных обществах, оккультизме, всяких там знаках и символах. Только, в отличие от всех этих бредней, вы лелеете надежду на управление совершенно реальное и к тому же вечное. Всегда довольный и сытый народ, никаких войн, справедливое распределение благ и тому подобное.
– Разве цель не достойная?
– Звучит благородно и созидательно. Утопия, конечно, в силу многих причин. И… много вас, тех, кто готов пойти до конца и взвалить на себя такое бремя?
Посланник явно не хотел отвечать так прямо. Хотя прекрасно знал моего брата. И вообще наша встреча не была случайной.
– Нас пока четверо. Если пожелаете, будет пятеро.
– Хорошо, я согласен.
Мы помолчали, словно больше не о чем было говорить.
– Итак, милорд, ― решил затронуть я наиболее волнующий вопрос, ― как я понимаю, для нашего дела надо всего-то ничего: сокрушить Великое Зло. Но, согласитесь, оно на то и Великое, что сделать это совершенно не представляется возможным. Иначе вы бы не служили тирану столько лет.
– Вы правы, мой друг. Мы прорабатывали множество вариантов. Пока безуспешно. К счастью, мы предельно осторожны. Ведь в былые времена неизбежно находились предатели, и всё заканчивалось смертью бунтовщиков. Иногда – изгнанием, которое было хуже смерти.
– Но неужели нет никаких, хоть малейших признаков того, что план можно осуществить?
Посланник понизил голос, хотя вокруг не было ни души.
– Возможно, есть кое-что интересное. Недавно я посещал одного Магистра».
Милвус ненадолго прервал чтение. Неизвестный Роберт Кирстон вызывал симпатии. Собеседники, несомненно, под сочинением Платона имели в виду знаменитый диалог «Государство», написанный (дай бог памяти) примерно в 370г. до н.э. А Магистр – безусловно, знаменитый шарлатан Джузеппе Бальсамо, граф Калиостро.
« ― А, этого, что всю жизнь где попало болтал о том, что овладел четырьмя стихиями, животным магнетизмом и материализацией духа? Всего лишь жалкий шарлатан, которого заставили раскаяться в грехах и засадили в темницу, пока он не умер. Что может такого знать простой… человек о наших делах и заботах?
– Великие провидцы встречаются среди кого угодно и во все времена.
Не скрою, у меня перехватило дыхание.
– Хотите сказать, что Магистру что-то открылось перед смертью? Что-то очень важное?
– Надеюсь, что так.
– Расскажете? ― попросил я.
– Если вы отныне с нами…
– Я с вами.
– Хорошо. Наш любезный граф, немного безумный, как всегда, размышлял о четырёх стихиях, и вдруг на него сошло озарение. Он увидел Великое Зло, сидящее где-то на неведомой возвышенности, и тот момент, когда стихии, объединившись, изгоняют его из нашего мира.
– Он так и сказал: «Великое Зло на возвышенности»? Именно так, как мы привыкли его называть?
– Да, и это заставило меня прислушаться и поверить всему остальному. Магистр представил стихии в виде наделённых особыми качествами людей. Они должны хорошо знать друг друга и быть очень дружны, почти как единое целое. И первый из них должен быть невинным новообращённым.
– То есть, вы хотите сказать, что остальные – обычные люди? ― Я всё-таки бесцеремонно его перебил, за что тут же извинился. ― Простите, милорд, но такой союз выглядит как явная чушь.
– Да, «невинный новообращённый». Вероятно, тот, кто изначально не был признан. И лишь потом, через много лет, получил свой дар.
Помню, я высказал сомнение и даже привёл по памяти ряд философских цитат. Впрочем, посланника моя эрудиция не потрясла.
– Я склоняюсь к тому, что такое вполне возможно. Новообращённый имеет друзей и хочет сохранить их, несмотря на перемену. Но и друзья представились Магистру не совсем обычными людьми. Он назвал их так: «Алмаз», «Страж» и «Сама Фортуна».
– Ага, ― стал соображать я. ― «Алмаз», вероятно, тот, кто весьма твёрд духом. Про «Фортуну» и так понятно. Ну, а «Страж», если не брать в расчёт формулировку в сочинении Платона – тот, кто охраняет остальных.
– В целом да, ― согласился посланник. ― Но на деле гораздо сложнее. Избранные должны доказать сначала, что могут противостоять установленным правилам.
У меня снова застрял комок в горле.
– Магистр так и сказал? С ума сойти! И как же герои это докажут?
– «Алмаз» развеет наложенные чары и постепенно станет нечувствительным к ним. «Страж» соединится с «Алмазом» и всегда будет рядом, готовый к самопожертвованию. А «Фортуне» удастся вырваться из плена, избежать смерти и скрыться от всевидящего ока.
– Звучит интересно, но совершенно фантастично. Вы всерьёз думаете, что такое сочетание возможно?
– Кто знает? К сожалению, ещё не всё. Хотя друзья могут сокрушить Великое Зло, оно ещё имеет шанс вернуться. Для окончательной победы им понадобится…
– О, я понял, ― уже саркастически воскликнул я. ― Пресловутый «пятый элемент».
– Совершенно верно, ― без тени улыбки согласился посланник. ― Причём ещё один новообращённый. «Дитя, признанное по ошибке».
– Браво, браво! Не скрою, очень интересное прорицание. А как сами думаете, велик ли шанс того, что оно сбудется? Что такое сочетание вообще возможно?
– Шанс ничтожный, ― тяжело вздохнул посланник. ― И всё же верю, что он есть. Хотя бы раз за тысячу лет.
– Да, не забудьте, что невероятную четвёрку или даже пятёрку надо своевременно разыскать и привести к цели.
– Мы будем искать, уверяю. Занимаясь текущими делами, делая открытия, продолжая служить – всё равно, будем искать и надеяться. Другого выбора я пока не вижу».
– Вот оно, ― прошептал Милвус. ― То, что как будто открывает путь и даёт надежду. Профессор Смит, конечно, ничего не понял, приняв всё за отвлечённую философскую болтовню и масонские игры. А Кирстон? Почему я о нём ничего не знаю? Почерк такой знакомый…
Старик внимательно осмотрел обложку – и страшная правда открылась ему. Двести лет назад он сам носил тот псевдоним и вёл дневник. Теперь старик вспомнил всё. Проклятый тиф!
Ужасающий жар и болезненный бред накрыли тогда внезапно. Милвус будто наяву, через два века, вновь осознал себя лежащим в грязной луже посреди огромной площади. Сознание быстро померкло, и очнулся он лишь через несколько дней в больничной палате. Кто-то стащил выпавший из рук футляр, чтобы потом он оказался здесь, в Национальной библиотеке.
Какая злая ирония судьбы! Сколько лет потеряно из-за обычной человеческой слабости! А ведь тот посланник и его соратники, кажется, чем-то выдали себя и были казнены. Как теперь обо всём рассказать Стефанио? Брат с ума сойдёт от таких новостей…
Свой дневник теперь стоит забрать. Любезная Джулия не сможет вспомнить сегодняшний день.
