Kitobni o'qish: «Робокол»
Небесный бриз
Ветер раскачивал чертову люльку, так что достойно рисовать было невозможно. Дозорный то и дело выкрикивал послания на своем кривом английском. Но и без его подгоняющих реплик было ясно: времени в обрез, минута-две – и на горизонте покажется неприятель.
Новое название – «Скайбриз». Такой неуклюжей посудине больше бы подошло смешное, каламбурное имя, но капитан – поэт. Новый порыв ветра швырнул подвесное креслице к борту, и Дитер больно стукнулся бедром.
– Тяни давай! – выкрикнул художник, и его люлька очутилась наверху всего за минуту до появления мачт на горизонте.
– Живо за бумагами…
Капитан волновался не из-за враждебных мачт, но больше, чтобы Дитер поспел к сроку и нигде не оплошал.
«Чего он, на самом деле, так дергается? С мусором нервничал, и зачем только, паршивые бутылки и пакеты – да пусть бы все опять в океан смыло!»
Неделю назад Дитеру не только присвоили сокращенное имя – Дима, но и поставили на участок сортировки. Собранный в океане пластик перерабатывался на корабле, там же гранулировался и отправлялся в трюм, ждать своей отгрузки в Японию. Уму непостижимо, сколько дряни плавает в водах Индийского океана. Мичман по два раза в день приносил сводки о новых скоплениях грязи, и корабль брал курс на «мусорные пятна».
Через пять дней после отъезда из Германии Дитер узнал о мировом мусоре все: и что океанские круизные лайнеры – это мировые лидеры в прямых поставках пластикового хлама в безбрежные воды морей и океанов, и что подводные течения собирают мусор в кучи и несут по своим каналам, пока не происходит встреча с неглубокими рифами или сезонными водоворотами. В сезон при стабильных течениях на коралловых отмелях образуются целые острова-надстройки из прозрачного полипропилена. Корабли удирают от таких мусорных островов, принимая их за тающий айсберг Антарктических морей. Полугодовой морской пластик может встроиться в пищевую цепочку морских обитателей…
Да, но то была первая работа, а со вчерашнего дня над пластиком взяли верх бумаги. Пришлось прибегнуть к избитым хитростям: подделке документов, липовой приписке судна и, как следствие, исправлению названия на борту и появлению либерийского флага на мачте. «Робокол» канул в воду, и ее место занял «Скайбриз».
– Капитан говорит первым, ты стоишь за его спиной с писульками и по приказу суешь им бумаженции. Все там в норме?
Мичман смотрел с недоверием, выуживал признание. Или это такая привычка оттопыривать нижнюю губу и дышать через рот часто и нервно?
Дима уcпокоил его, как мог, изобразив интонацию профессионала, не раз имевшего дело с морским надзором ООН. Дела же обстояли так, что парень не представлял, как все будет проходить, и боялся куда больше мичмана, капитана и всей остальной команды.
– Во мне холодная северная кровь, – произнес он и перевел взгляд на приближающийся торпедный катер.
Кто вы такие?
Капитан начал общение странно: он выждал, пока военные надзиратели произнесли скупые приветствия, доложили о целях своего рейда и потребовали документы на судно и маршрут. Повисла пауза, не понравившаяся бригадиру катера, и, как только тот оглянулся на помощника, капитан «Робокола» вступил в разговор. Все, что он произнес, было непонятно, много слов, но ничего по существу. Диме показалось, что капитан не помнит нового, только что выведенного на борту названия. Молодой моряк уже было открыл рот, чтобы помочь, но вовремя словил тяжелый взгляд мичмана.
– Вот наши бумаги, господа, – наконец опомнился капитан и повернулся к Диме. Военные с нетерпением зашелестели страницами и навигационными картами. Но Дима не мог видеть, что они делают, поскольку капитан с момента передачи бумаг непрерывно смотрел на него и явно ждал дополнительных действий.
– Что я могу для вас сделать? – промямлил растерянный Дима. Все трое военных подняли на него глаза в удивлении, но их главный, белокурый британец, выставил три пальца вверх, и они снова сгрудились вокруг документов.
– Кто вы такие? – спросил наконец белокурый, обращаясь к капитану, но тот перевел взгляд на Диму, и бедняге пришлось отвечать:
– Судно «Скайбриз», санитарно-гигиеническая обработка морских широт…
Все трое гостей опять подняли глаза на Диму, а потом переглянулись. На этом месте капитан уже не мог не вмешаться.
– Собираем и перерабатываем морской мусор, пластиковую тару, жестянки, сети.
– Вам, должно быть, известно, господа предприниматели, что под подобной вывеской частенько работают пираты и контрабандисты. Нам необходимо досмотреть ваше судно.
Не дожидаясь ответа, британец кивнул своим помощникам, и тот, что повыше, по рации позвал подмогу с катера.
– Позвольте, на каких основаниях, где ваш ордер? Мы в нейтральных водах, – преградил им путь Дима.
– Кто вы такой?
– Мы не везем ничего запрещенного, а моя фамилия в списке команды. Я – юрист…
– Вы немец? – перебил белокурый.
Диму возмутило поведение чужака. Хотя тот и не был грубым, но вел себя чересчур заносчиво, с какими-то имперскими амбициями.
Вмешался капитан:
– Непременно мы покажем вам судно, господа. Мой коллега прав в одном: неплохо бы увидеть ваш ордер…
– Вы в Малаккском проливе, нам не нужен ордер на инспекцию в таком опасном районе.
– Все-таки неплохо бы какой документ. Сейчас, говорят, пираты раздобыли такую форму, ну, как у вас, и под прикрытием инспекции захватывают суда. Это наше основное опасение, поэтому отмените приказ о подмоге. Прямо сейчас, господа…
Военные почувствовали сопротивление. Это им было знакомо, к подобным разборкам они привыкли, равно как и к тому, что даже самые захолустные суда обзаводятся сейчас адвокатами, которые затрудняют беспрепятственный доступ в трюмы, на нижние палубы и в машинные отсеки. Из-за этого взамен короткого интересного экскурса в брюхо посудины приходится заниматься нудным изучением документов, описывающих это брюхо. Вдобавок инспектора заметили камеру слежения, которая могла быть в режиме записи или даже спутниковой трансляции, поскольку на верхней палубе виделась спутниковая антенна.
– Зачем мусоросборщикам такая навигация? – кивнул головой в сторону антенны белокурый.
– Техническое обоснование после двадцатой страницы, – вставил свои пять центов Дима.
– Да, я все еще хочу увидеть ваш паспорт, господин… – Белокурый хотел узнать имя, но услышал, как в этот момент с их катера на воду спустилась шлюпка, и быстро покосился на длинного. Тот посетовал, что никто не отменил приказа, поэтому выдвинулась подмога.
– Отменяй, отменяй, пока они не нужны, – но, помедлив, британец добавил, – пусть на воде побудут, свистнем, если что.
Дима протянул британцу свое удостоверение.
– Значит, немец. Я так и понял. Что вы везете?
Капитан сделал шаг вперед.
– В трюмах мусор, могу показать. Вид ваших гвардейцев убедил меня, что вы не пираты. Добро пожаловать на борт.
Капитан дал распоряжение провести троих в грузовые отсеки и показать завод. Заводом назывался самый большой после машинного отсек корабля на нижней палубе. Там перерабатывался мусор, превращаясь в гранулы. Однако там же порой хранились ядовитые отходы, которые «Робокол» забирала у крупных клиентов – стран, где следили за окружающей средой или где работали международные инспекторы. Такой груз был запрещен в любых водах.
Разрешение яда
Перевозить шлак химического производства могли суда, имеющие контракт на их доставку к переработчику, но лишь единицы знали, что утилизация отходов разрешена только пяти заводам по всему миру. Крупнейший был на Аляске и принадлежал оборонному комплексу США. Возить туда означало раскрывать секрет своего производства. По составу отходов американцы распознавали всю технологическую цепочку, выясняли происхождение исходных компонентов и составляли картину, где шли закупки реагентов, кто продавец и кто покупатель. На Аляску никто возить не хотел.
Другой завод был в России, но в какой части, никто не знал. В судоходный сезон с июня по сентябрь заказы свозили к Кольскому полуострову, и оттуда дрянь на поезде уезжала в неизвестном направлении. Сведений о том, изучают ее русские или просто выливают в сибирские реки, не было. Туда тоже возили без особой охоты, только по острой нужде – далеко, долго и непонятно.
Еще был завод в Китае, и он долгое время считался надежным. Удобно расположен, на острове, недалеко от континентального Китая, также близко к Тайваню. Проблема заключалась в том, что Тайваню как раз не нравилось такое соседство. Вдобавок там курсировали американские крейсеры, и каждый из них считал своим долгом проверить поганое химическое судно и как следует потрепать нервы владельцам.
О двух других заводах было мало сведений – они были плавучими и имели много трений с Гринписом и Международной Ассоциацией Экологов. «Робокол» же делала работу по-своему, независимо от суверенных держав. По этой причине над заводом располагалась небольшая лаборатория, где работал всего один человек – Генрих, врач по совместительству. Он как раз показывал британцу и его компаньонам завод. Про лабораторию ему было велено молчать, а если спросят, включить дурака и наплести, что там испытываются реагенты для разложения полиэтилена. Генрих должен был также провентилировать инспекторам мозги насчет сотрудничества «Робокола» с Гринписом в вопросе очистки океанов. Пару раз и вправду экологическая организация оплачивала счета на горючее для дальних рейдов к Антарктиде. Но бесплатного ничего не бывает.
Сейчас Дима издали слушал, как Генрих рассказывает эту историю белокурому. Гринпис дал своего человека в экспедицию к Антарктиде, а тот вместо того, чтобы снимать ледяные пейзажи, стал придираться к техническому оснащению судна. Не нравились пассажиру ржавые балки, покоробленная корма, ободранная мачта, ему мерещилось, что вся ржавчина стекает в океан и из-за этого тоннами мрут бедные рыбы.
Стали подозревать, что он шлет всю эту пургу к себе в центр. Из объяснений Генри получалось, что от «зеленого» инспектора вреда вышло больше, чем пользы, и отныне на судне недолюбливают подобную профессию. Дима подумал, что британцу с его гордыней было приятно это узнать. Но Генри не парился.
Троица стала интересоваться машинным отделением, а туда не пускали никого, включая членов команды. Помогло провидение: солдаты с катера устали ждать и запросились или на либерийское судно, или обратно на свой катер. Визит скомкался, и, чтобы как-то выделиться, белокурый напоследок напустил подозрений. Он заглянул в лицо Димы и упомянул, что показывать надо паспорт, а также специальную лицензию, подтверждающую право работать в море.
Да отними ты у меня это право себе на здоровье, нашел чем пугать, белобрысый!
Дима выругался про себя, но внешне смолчал. Капитан тоже не сорил словами, а поскольку молчать можно по-разному, то он это делал с видом мелкого рыбака, которого застукали за незаконной ловлей, но взять с него, кроме двух рыбешек, решительно нечего.
Британец перед спуском в свою шлюпку чуть не обтерся о свежевыведенное название – «Скайбриз», что повергло Диму в панику, и он тихо ойкнул.
– Еще встретимся, господа мусорщики. Чтобы сократить время… чтобы сократить мое время, вы, – он указал на Диму, – готовьте паспорт, а потом пройдемся в машинный отсек, что-то там неладно…
Британец начал спускаться.
– Лейтенант Смит, был рад познакомиться, – безрадостно, но очень напыщенно сказала белая голова, перед тем как исчезнуть за кормой.
– Сынок, ты в штаны не наделал? – заулыбался в усы капитан, глядя на невезучего художника, но быстро оправился и скомандовал: – Марш записывать инцидент со своими комментариями. Дима, то, что ты делаешь, – жалкие отписки, нужно полноценное изложение.
Юрист открыл рот для возражений, но капитан отвернулся и зашагал прочь.
Первая странность
Вместо того, чтобы заняться дневником, Дима поплелся к Генри. Надо было, наконец, обсудить, что значит вся эта затея с записями. Чуть не с первого дня пребывания на «Робоколе» руководством было озвучено странное пожелание. Дескать, все члены команды должны делать записи на манер бортового журнала. На кой? Дима боялся, что по написанному капитан следит за настроением, а его настроение было побыстрее свалить с этой посудины. Куда скрыться и когда, он не знал, неделю они плавают в открытом море, только сегодня встретился корабль, да и тот военный.
Когда из Сингапура он попал на судно, казалось, это дня на два-три. Разобраться с бумагами, исправить документы, проверить лицензии и назад. В первый же день пришло сообщение от барона, что назад ему нельзя. В другом сообщении старик одной строчкой написал: «Придумай, как ты умер…» Не умел барон писать сообщения в телефоне, настрочила тетя Хельга, выходит, и она многое узнала. Дело дрянь!
Капитан что-то знал; по меньшей мере, знал, что надо выдумать, как Дитер умер. Из-за этого усатый стал Дитера называть Димой:
– Твоего Дитера уже схоронили, а Дима народился. Все по правилам нашего корабля!
Юрист добрался до каюты Генри, тот как раз смотрел видео. Без вступлений, но все еще с дрожью в голосе Дима начал:
– Капитан не раз говорил про «правила судна», но никто мне не рассказал, что за дурацкие правила. Писульки делать в дневнике?
– Не в дневнике, мэн, а в личном бортовом журнале, – Генри ни на секунду не отрывался от своего фильма.
Он был неплохой малый, с точки зрения Димы. Единственный, кто искал, как и он, источники выпивки. Попав на корабль, Дитер-Дима понял, что у него все-таки развилась зависимость, а на «Робоколе» с алкоголем было строго, правильнее сказать, вообще никак. Не разрешалось и возбранялось. Наказание в виде мытья палубы вообще было самым невинным, но были и другие кары.
– Хочется выпить, вот сейчас очень нужно, брат…
Дима перенял это побратимство из старых фильмов про путешествия, где члены команды сближались и через время становились чуть не родными. Сам юрист близости не чувствовал, но копировать нравилось. Он продолжил:
– Я сдрейфил из-за этих военных, до сих пор поджилки трясутся, их главный чуть в мою мазню не вляпался, краска не высохла. Может, он заметил что?
– Не бери в голову, капитан пусть думает, у него башка большая…
Дитер повторил про выпивку, но Генрих молча помотал головой. Отрицательно помотал. Его волновало, что там на экране, а Дима думал, как этот доктор-лаборант может пялиться в экран, когда такое клокотание в нервах, что от дрожи в коленях сотрясается палуба.
Наконец гость удостоился взгляда доктора.
– Лечиться надо, дорогой. Так тебе дорога в крематорий. Тебе, наверное, и тридцати нет, правильно? Пустяк случился, и не с тобой, понимаешь? С посудиной! Так ты в бутылку, а когда шторм будет, в тебя что, литрами заливать придется?!
– Хватит жить учить, дай выпить, спирт-то точно есть в аптечке.
Произнеся “spirit”, Дима поставил не там ударение, и вместо алкогольного понятия прозвучало «спирит», или дух. Английский все еще медленно высвобождался из памяти, а на «Робоколе» рабочим был инглиш. Но эта ошибка произвела свое действие.
– Знаешь, что у корабля свой особенный дух? Что он просит записывать свои дела в дневник, так вот, это все связано с духом… – загадочно произнес Генри и снова вперился в экран.
Волки
Что поделаешь, если капитан так все видел. За обычными человеческими лицами он усматривал животных. Ему казалось, что когда-то давно люди ходили в облике этих животных. Несмотря на то, что звери переродились в людей, все так же в их телах обитала жадность, жестокость, страсть к грубым удовольствиям.
– Дима, – начал он без вступления, – ты ослаб. Морская болезнь?
Не дождавшись ответа, продолжил:
– Да, покачивает, идет шторм, на этой широте всегда так, скоро Японские острова. Слышал про эти места? Про акул…
Дима отрицательно помотал головой. Главный человек на корабле стал расхаживать по командной рубке, заложив руки за спину.
– Через день мы будем в их «доме». Если погода не помешает, у тебя появится шанс познакомиться с меньшими братьями…
Капитан продолжил, что для работы нужны акулы. Морские хищники описывают одинаковые концентрические окружности вокруг своих «домов», и на проложенных их предками маршрутах было съедено немало пиратов, конкистадоров и прочих бесшабашных смельчаков. Так происходило оттого, что линии одних жадюг совпадали с линиями других. Акула, натасканная на человеческое мясо, поедала за жизнь двух-трех двуногих особей.
Пару столетий назад алчные мореплаватели наряжались куда лучше, носили перстни, украшали себя золотыми цепями и никогда не расставались с мешочком монет, даже когда спали или спускались на шлюпку порыбачить…
– Капитан, – прервал собеседник, – вы хотите дать мне урок истории, я что-то не понял?
Парню было плохо. Качка усилилась, и в животе что-то постоянно переворачивалось, крутилось и рвалось наружу. Была опасность испачкать ковер капитана из-за внезапного бунта желудка.
– Туземцы прозвали меня «Сострадательное Око», так что волей-неволей придется это стерпеть, – капитан признался, что с годами стало легче.
«Как много он о себе возомнил… Фон Либен и не догадывается. Напомнить не помешает, кто есть кто. Только случай, надо случай… Ох, как тошнит!» – мучительно думал Дима, ковыляя к клинкетной двери капитанской рубки. Впервые он обратил внимание на изображение, прикрепленное к этой скользящей двери.
На ламинированном листе чуть больше писчего формата был изображен то ли человек, то ли слон. Но если слон, то в штанах и с человеческими ногами. На голове этого чуда возвышалась затейливая шапка, а рук было несколько – точно больше, чем у человека. Рассмотреть лучше не удалось, юриста окликнул капитан:
– Дима, такой вопрос: ты веришь в Небеса?
Молодой человек в недоумении посмотрел на спросившего; казалось, он не расслышал. Око понял, что моряк в замешательстве.
– Там, наверху, как тебе кажется, есть там кто-нибудь? – не отступал капитан.
– Конечно, сэр. Там летчики, потом, космонавты – всем хорошо известно. Так что я верю, там кто-то живет, ну, или работает, а что?
– Ну, это мелко! Даже космонавты, не говоря уж о летчиках, – все это подчиненные и в небе блуждают по долгу службы, – плавно выговаривал начальник судна, продолжая начатую тему. – Ты полагаешь, вот эта стихия, она так просто на нас свалилась? Когда ты рисовал новое название, помнишь, была хорошая, нет – прекрасная погода. Прошло три-четыре часа, мы поплавали взад-вперед, проверяли, не села ли нам на хвост эта инспекция, и на тебе – ураган.
– Неужели ураган?
– Как пойдет… Может быть, и ураган. Так вот, вопрос: кто сей ураган, так сказать, вызвал?
– Природа, атмосфера, не знаю я, не помню, как это бывает, – Дима был настолько удивлен, что не замечал, как сглатывает тошноту.
– Атмосфера? Я скажу по-другому: безразличные Небеса. Только что-то сегодня они позабыли свое равнодушие. Посмотрим… Ступай на палубу, у нас через четверть часа построение.
Театр абсурда
Дима слышал, но сам не сталкивался и после этого случая принял решение валить с корабля при первой возможности. Под косыми линиями дождя, в бушлатах с капюшонами к центральной палубе стекались моряки. Молча выстраивались в шеренгу и ждали. На небе темнело, хотя времени было не больше семи вечера. Стальные волны за бортом дерзко поднимали бока и швыряли на палубу струи пены. До полноценного шторма оставалось недолго.
Но моряки не бегали по палубам, не вращали рули и не притрагивались к канатам – все ждали капитана. Тот явился, как и обещал, подошел к своему старшему помощнику уточнить, в какой стороне сейчас солнце.
– На восемь градусов! – громко выкрикнул Хэндборо, – через минуту, на восемь пятнадцать…
Капитан, продолжая стоять на высоте своей рубки, сделал шаг к штативу с прожектором. То, что потом увидел Дима, надолго впечаталось в память.
Сгущающуюся сырую тьму вспорол яркий луч. Прожектор буквально резал небо световым копьем. Дима сперва ослеп, но, приноровившись, увидел и другое явление. Луч действительно рисовал овал солнца на тучах.
Сколько же надо энергии, чтобы вызвать такую мощь?..
Но на этом представление не заканчивалось. По всей видимости, капитан попал довольно точно, и этот неправдоподобно яркий луч стал сверлить толщу грозовых облаков, пока не встретился с… настоящим солнцем.
Затем на пару секунд на всех свалилась непонятно откуда возникшая тишина, словно вместо ветра и брызг на них посыпались хлопья ватного, неземного покоя, показывая, что на этом аккорде победа принадлежит «Робоколе». Но уже следом, когда на небе стала прорисовываться корона солнечных лучей, выходящих, как казалось, из расплавленного месива поверженных облаков, зашумело, нестерпимо завыло все вокруг.
– Защита, – прокричал капитан, – надеть защиту!
Все, кроме Димы, вытащили очки с темными линзами, а бедняга стоял лицом вверх настолько пораженный, что не заметил, как кто-то напялил ему на глаза черные линзы. Темное стекло мало что изменило: великолепная, извивающаяся корона солнечного сияния была без преувеличения живая. Ни разу до этого Дима не уделял солнцу внимания, но теперь…
Последовавшее за этим событие переступило представления молодого человека о возможном и позднее было причислено им к другому чуду: необъяснимому исчезновению кирхи в дни их безумных приключений с Анн в Германии.
Луч проделал отверстие, и в него на землю стало проникать что-то сюрреалистическое – поистине неземной свет. Он струился и растекался по низу тяжелых громовых облаков. Дима вспомнил выражение «манна небесная», ничего другого на ум не шло. Становилось понятно, что главное действие разворачивается не на корабле, а как раз там… в Небесах. Им, людям, несказанно подфартило быть свидетелями сражения тьмы и света в самом прямом смысле слова. Над головами моряков вновь раздался зычный голос первого помощника Хэндборо:
«Созерцаем, все созерцаем. Минута пошла!..»
Моряки стихли и замерли на своих местах. Дима бывал на проводах и встречах солнца в другие дни, но тогда все выглядело глупым ритуалом. Сейчас так не казалось. Неопытный моряк приметил, что волны по сторонам стали куда больше, но судно находится во власти неведомой силы и скачет по волнам куда меньше, чем полагается в таких случаях. Как если бы сверху и снизу корабль держали невидимые руки и не позволяли волнам раздавить это сокровище.
Минута прошла для всех по-разному. Один только Дима не следовал команде созерцать, а глазел по сторонам.
– Кончаем, все, все! По своим местам, – более спокойным, размякшим голосом произнес Хэндборо, – по местам, живо!
Не прошло минуты, как корабль, неизвестно почему и как, отпустило, и он, как бешеный, запрыгал по волнам. Диму вывернуло, потом еще раз, он с трудом добрался до своей каюты и заперся в гальюне, вцепившись в унитаз, насколько было сил. Ему казалось, это последний день жизни.
Они
На следующий день погода хворала, болел и юрист. Он бубнил себе под нос, ему снились чумовые сны, ангелы и черти по очереди овладевали его разумом. Генрих чувствовал свою вину и все время возвращался в каюту бедняги, слушал его причитания и начал о чем-то догадываться.
– Говори что-нибудь другое, – вещал, глядя сверху вниз, Генри, – вспомни, что в последний раз смотрел по телеку…
Дима наговаривал что-то по-немецки, отвечал, когда у него что-то спрашивали, и понял, что, как школьник, должен рассказывать подробно. Он держал Генри за руку и цедил сквозь зубы признание:
– Что я ей сделал? Я помог, слышишь, помог… А они стоят там, вдоль улицы, все с чашами золотыми, все в своих одеждах ярких, а люди несут еду, кладут в чаши. Это в Азии где-то, не знаю… Правильно, что кладут. Те берут и кланяются, кланяются и молятся вслух. По ЦДФ показывали…
Пусть на немецком, но Генри понимал, только не признавался Диме ни до, ни после, что знает его язык. Доктор с сожалением представлял, что скоро этому матросику придется обнимать акул. Жалко беднягу, чересчур чувствительный. Но судьбу не выбирают, а над Димой еще властвовала справедливость-судьба.
««Робокол» решила взяться за парня – не буду влезать в дела космоса», – рассуждал Генри.
Эта же мысль вернулась к нему днем позже, когда Диму «наряжали» в акваланг. Накануне, в тот ненастный день, когда аквалангист еще болел и бредил, кок стал бросать за борт подпорченную говядину, предварительно привязав к ломтям по паре пустых пластиковых бутылок с запаянным верхом. На следующее утро судно вернулось к «прикормленному» месту и снова угостило морских хищниц. Матросы насчитали пять смертоносных плавников.
– Они? – спросил капитан у Сэмуила, кивая в сторону плавников. Тот утвердительно кивнул головой. Ученый снова был в белом, чем не мог не наводить благоговейного страха на вечно чумазых моряков. Для верности белый джентльмен достал из футляра свой прибор и к всеобщему замешательству стал махать им, как священник в храме.
– Да, те самые, которых я позавчера вычислил. У вас ныряльщик готов? – спросил Сэмуил, словно не замечая несчастного парня.
– Даже вот и не знаю, – капитан глубоко вздохнул. – Этот лис может и выкрутиться. Его собратья – изворотливые типы…
– Вы со своей антидарвиновской теорией? Любопытно, кем я, в таком случае, был, мне вы не говорили…
Капитану было не занимать смекалки. Он прислонился к ограждению и устремил взгляд к горизонту.
– У вас, сэр, есть антенна, что вам мои незрелые антидарвиновские умозаключения. Если уж акул можно настолько точно просчитать за полтора суток и до полградуса, неужто такую мелочь не узнать, тем более про самого себя. Уж будьте любезны, если наладите контакт с этим, – капитан почтительно указал на антенну Сэмуила, – дознавателем, спросите и про меня. Насчет себя всегда не уверен: то ли китом я был, то ли муравьем.
– Китом?! – фальшиво засмеялся ученый. – Уж пожалуй. Только кит не боится акул. Признайтесь, кэп, вы ведь тоже так… как этот немец, в воду к ним ныряли.
Вместо ответа Сострадательное Око развернулся всем корпусом к белому джентльмену и развел руки в стороны, показывая, – дескать, проверяй, вся информация в твоих руках. Сэмуил только усмехнулся и мотнул головой вбок.
– Минута до погружения! – раздался голос первого помощника.
На корме уже соорудили клетку, куда должен был залезть обреченный ныряльщик. Бедняга щупал прутья, и они казались ему жидкими, пружинящими и ничтожными в сравнении с зубами хищников. На обтянутого черной резиной немца нельзя было смотреть без жалости: он и вблизи, и с расстояния выглядел покойником.
– Сейчас-сейчас, ну, что же ты, – недоумевал капитан, – ага, вот, пошло…
Дима наконец остервенел и решил бросить последнюю карту. Что было сил он заорал:
– Тут все свидетели! Вы думаете, они встанут за вас, заявят, будто я утонул, сам полез в пасть монстров? Шиш вам!
Дима стал Дитером и перешел на немецкий. Многие матросы стали украдкой посмеиваться.
– У кого-нибудь выпалит совесть, и они расскажут про этот садизм! Что ты о себе возомнил? Высший класс, а я – пушечное мясо, да? Или тут все безгрешны – никогда не крали, никого не трогали? Скажите еще, не прелюбодействовали? Агнцы вы, тры-ты-ты… – далее шла нецензурная брань, сопровождавшаяся попытками высвободиться из резиновых пут и канатов.
Вниз поступил приказ от капитана пока не подходить к растревоженному, но когда буйство пройдет, то проинструктировать, как надевать радиопояс. Сострадательное Око поежился, хорошо представляя себя в шкуре Димы, хорошо настолько, что вспотели натруженные капитанские ладони, а дыхание участилось. На мгновение Око почувствовал себя загнанным зверем, из последних сил рвущимся из неволи. Вот надежда угасает, близится гибель, и у бренного существа больше нет ничего настоящего, к чему можно на этом свете прильнуть. Капитан вздрогнул и невольно вымолвил:
– Мои годы стали спешить, торопиться к назначенному концу…
– Вы что-то сказали? – переспросил хорошо все слышавший Сэмуил.
Око махнул рукой, и лишь затем отступили прихлынувшие было жалость и отождествление с пареньком. С годами он стал глубже чувствовать людей, словно проникал под кожу, через плоть в самую что ни на есть душу. Неизъяснимое материнское присутствие, равномерно растворенное в земном космосе, или струи с Небес, стремящиеся переиначить, перекроить его морскую природу, сделать из человека смертного модель невиданную, неземную. Так ли это? Он не знал.
Капитан смотрел на Хэндборо, а тот не спускал глаз с капитана. Наконец кэп махнул головой, и первый помощник подбежал к растрепанному немцу. С капитанского мостика казалось, что первый помощник, коренастый, невысокий мужчина, пытается дать взятку еще молодому, но бесстыдно голому юнцу и речь идет о покупке жизни последнего. Резиновый неумеха, как мог, брыкался, но первый помощник был явно сильнее – запихивал что-то в руку неумехи-водолаза, поучал.
– Дима, – выкрикнул капитан, и все обернулись на его голос, – у тебя дети есть?
Молодой человек перестал драться, вопрос застал его врасплох.
– Что, будешь выплачивать компенсацию?! Денег не хватит! – прокричал тот в ответ и отвернулся к морю, потом резко подался корпусом назад от борта и выкрикнул:
– Гюнтер тебя казнит, понял! Я ему отправил письмо, ха…
Последние слова долетели до всех, поскольку ветер дул от кормы. Тогда капитан подозвал Генри и велел ему пойти к укротителю акул, поскольку тот, дескать, хочет ему сообщить нечто важное.
– Что он мне такое может сказать? – заегозил доктор. – Зачем к нему идти, он, что, звал меня? Я не слышал…
Капитан так грозно взглянул на Генри, что желание пререкаться отпало. Через минуту доктор осторожно подошел к Диме со спины. Облаченный в водолазный костюм человек больше не хотел никого видеть и в отчаянии смотрел на выныривающие плавники акул.
– Эта… ты чего звал? – когда Генри произнес это, Хэндборо стал удаляться.
Дима не ответил. Его вдруг поглотило совершенно не подходящее к моменту воспоминание. Когда они повздорили с Анн, он возвращался ночью на своей машине. Ссора произошла по телефону, а ему предстояло ехать еще часа два, клокоча и проклиная подругу. Бензин кончался, и он остановился залить топлива, но на нервах перепутал «пистолеты» заправки и вместо бензина запузырил себе полный бак дизеля. Заметил оплошность он случайно, когда проследил взглядом, к какой этикетке ведет злополучная трубка. Обыкновенно на заправочной станции есть ассистент, который все делает без хозяина машины, но из-за растрепанных нервов Дитер не стал его дожидаться. И влетел!
Молодого человека охватила досада. Были сразу обнаружены виновные: нерасторопный ассистент и девушка-кассир, которая не хотела вникать в ситуацию и требовала оплаты полного бака бесполезного для машины дизеля. О, как он тогда вышел из себя! Чем дальше, тем больше его терзало отчаяние – из-за того, что Анн узнает и обязательно поднимет на смех, как делала всегда. Добивал тот факт, что Дитер уже никуда не едет, а дожидается машины-эвакуатора, затем предстоит починка, а это время, опоздания, нервы.
