Kitobni o'qish: «Психология день за днем. События и уроки»

Предисловие

В одном учебном пособии по психологии, весьма интересном и содержательном, автор, профессор Тульского университета, посетовала: поскольку пособие составлено на основе официально утвержденной программы курса психологии для вузов, в нем, помимо таких ярких тем, как развитие личности или, скажем, психологическое консультирование, волей-неволей пришлось отразить и такие разделы, которые вызывают у студентов мало интереса, – в частности, историю психологии. Тем самым истории психологии был поставлен удручающий «диагноз»: современными студентами, которые получают психологическое образование, этот предмет расценивается как неинтересный, скучный, обременительный, практически бесполезный.

Данная книга написана для того, чтобы опровергнуть это необоснованное предубеждение.

К такой смелости автора побуждает глубокая и искренняя заинтересованность в истории психологии, которую за несколько последних лет проявили сотни студентов столичных и провинциальных вузов, где был многократно прочитан курс лекций «живой истории психологии».

Отсутствие интереса к данному предмету можно, казалось бы, объяснить логично и бесхитростно. Что и сделал в частной беседе один титулованный психолог в ответ на сетования, что среди специалистов нового поколения многие даже не слышали, скажем, имени Вильгельма Вундта и не знают, как им использовался тахистоскоп. В ответ на это «живой классик» воскликнул: «А зачем, скажите на милость, современному психологу-практику тахистоскоп Вундта?»

Возразить на это довольно просто. Тахистоскопическое предъявление стимульного материала – исследовательский прием, который в модифицированном виде используется и поныне. И специалисту, желающему по праву называться таковым, отнюдь не бесполезно знать те феномены, которые выявляются этим методом. То есть усвоить необходимо не просто исторические факты, а широкую палитру научного знания, сложившуюся в истории развития психологической мысли. А иначе чем изволите практически пользоваться? Шаблонным набором инструментальных приемов? Такую психологию наш великий соотечественник Л.С.Выготский называл «фельдшерской», противопоставляя ее по аналогии с медициной подлинно научной психологии, которая только и может быть по-настоящему практична.

При всем уважении к авторам ныне существующих книг по истории психологии, приходится признать, что они сами отчасти спровоцировали снижение интереса к данному предмету. Серьезные, глубокие и обстоятельные учебники, изданные к настоящему времени, все посвящены, во-первых, истории преимущественно теоретической психологии, во-вторых – общей психологии (в ущерб другим важным и интересным отраслям), в-третьих – в них мало отражена связь идей и достижений прошлых лет с актуальной проблематикой и задачами современной практической психологии.

Естественно, психологу ХХI века, ориентированному на решение насущных задач, могут показаться мало интересными «дела давно минувших дней». Но, как мудро заметил Генри Форд: «Прошлое полезно в том отношении, что указывает нам пути и средства к развитию». Эрудированному психологу легко заметить, что «труды» иных современных коллег – не более чем парафраз вчерашних и позавчерашних идей (иной раз – бесповоротно дискредитированных).

«Психология день за днем» – это своеобразный календарь психологической науки, палитра событий и историй, представленных в календарном порядке – месяц за месяцем. Разумеется, автор не претендует на полный охват всех событий мировой психологии – здесь собраны лишь некоторые, наиболее, по мнению автора, яркие и поучительные.

Эта книга написан для тех психологов, кто намерен по пути своего профессионального роста двинуться дальше, оперевшись на опыт предшественников. Хочется надеяться, что книга будет полезна и всем тем, кого интересует психологическая наука и кто готов воспользоваться ее уроками.

Январь

Гуманистическая психология: история и предыстория

На заре ХХ века один из пионеров экспериментальной психологии Герман Эббингауз писал: “Психология имеет очень короткую историю, но длинную предысторию”. По прошествии века эти слова можно повторить с не меньшим основанием – что такое сто с небольшим лет в истории науки? В равной мере это высказывание справедливо и в отношении всех крупных школ и направлений психологической мысли – их расцвет пришелся на ХХ век, а предыстория теряется в глубокой древности. Так, один из столпов гуманистической психологии Карл Роджерс в своих трудах неоднократно цитирует древнекитайского мыслителя Лао Цзы:

 
Если я воздержусь от того, чтобы вмешиваться в дела людей,
они сами о себе позаботятся.
Если я не буду командовать людьми,
они будут действовать самостоятельно.
Если я воздержусь от проповедования, люди сами себя исправят.
Если я не буду навязчивым, люди станут самими собой.
 

Эти слова можно понимать в том смысле, что человеку изначально присущи позитивные устремления, и если им не препятствовать (а тем более – если их поощрять), то человек способен сам решать встающие перед ним проблемы, вести себя добродетельно и достойно без всякого принуждения. Похожие идеи, в частности, можно найти и у Руссо, который был убежден: человек, если дать ему возможность раскрыть врожденный потенциал, будет развиваться оптимально и эффективно, поскольку доброта изначально свойственна его природе.

Эта идея красной нитью проходит сквозь всю теорию личности Роджерса и его концепцию психотерапии, которые были впервые подробно представлены в его работе “Клиент-центрированная терапия: ее современная практика, значение и теория”. Эта книга увидела свет ровно полвека назад – 2 января 1951 г. и ознаменовала революционный переворот в теории и практике терапии и консультирования.

Идеи, сформулированные в книге, Роджерс начал разрабатывать значительно раньше и впервые представил некоторые из них на суд научной общественности еще в 1940 г. в своем докладе “Некоторые новейшие концепции в психотерапии”, сделанном в университете штата Миннесота, а три года спустя – в книге “Консультирование и психотерапия” (прошло чуть более полувека, и это “последнее слово научной мысли” стало доступно и русскоязычному читателю). Суть выдвинутого Роджерсом подхода заключается в том, что каждый человек имеет внутри себя “большие резервы самопонимания, изменения Я-концепции, точек зрения и поведения, и эти ресурсы выявляются только тогда, когда создается соответствующий климат…” Проще говоря, в самом человеке заложено все необходимое для его полноценного существования, надо только помочь высвободиться этому позитивному потенциалу.

Такой подход может быть расценен как наивный идеализм, тем более что действительность на каждом шагу, казалось бы, ему противоречит. Глядя на окружающих, постоянно приходится задаваться вопросом: “Где же он, этот самый позитивный потенциал? Если он и есть, то как же глубоко он запрятан!” В оптимизм Роджерса очень хочется верить, однако помимо деклараций, кажущихся голословными, хотелось бы все-таки иметь и какое-то научное обоснование такого подхода. Существует ли оно?

В качестве аргумента в пользу своих теорий психологи-гуманисты приводят результаты одного исследования, проводившегося в США во второй половине 20-х гг. Оно было осуществлено Кларой Дэвис – психологом, весьма далеким от гуманистической ориентации и скорей принадлежавшим к поведенческому направлению, так что ее работы следует отнести не столько к истории, сколько к предыстории гуманистической психологии. Начало эксперименту было положено 27 января 1926 г., когда в распоряжение Дэвис поступил первый испытуемый – годовалый ребенок, впоследствии фигурирующий в научных отчетах как Эрл Эйч. Опыт был предельно прост. Ребенка наблюдали в естественных условиях его существования, модифицировав лишь одно из них: его не кормили, то есть не давали ему какую-то определенную пищу (которую обычно выбирает для ребенка взрослый). Разумеется, малыша не морили голодом, напротив – есть он мог сколько угодно. Более того, еду он мог выбирать себе сам из великого многообразия предложенных продуктов.

Как, по вашему мнению, повел бы себя ребенок в такой ситуации? Житейский здравый смысл подсказывает единственный возможный ответ: малыш скорее всего предпочтет “вкусненькое”, примется безудержно баловать себя сладостями, и т. п. В душе иных родителей уже, наверное, пробудился праведный гнев: “Мыслимо ли такое издевательство над ребенком?! Ведь так недолго и подорвать его здоровье, потому что рацион, беспорядочно выбранный неразумным младенцем, может принести ему только вред!”

Хочется успокоить взрослых, как это сегодня делается в голливудских титрах: “В ходе эксперимента ни один ребенок не пострадал”. (Важно лишний раз подчеркнуть: ученые – не политики, рискованные эксперименты они сначала проводят на животных; так и тут, самыми первыми испытуемыми в подобных опытах выступили крысы).

В данном случае, как это нередко бывает, здравосмысленное решение оказалось продиктовано банальным предрассудком. На самом деле, и Эрл Эйч, и все прочие дети-испытуемые повели себя по-настоящему мудро: после нескольких проб они остановили свой выбор на тех продуктах, которые в сумме составили оптимально сбалансированный рацион.

Недоверие к вероятности такого варианта продиктовано нашими собственными, взрослыми установками. Попробуйте сами представить себя перед скатертью-самобранкой, с которой вы вольны угощаться чем угодно. Положа руку на сердце, приходится признать, что взрослый в этой ситуации вряд ли выберет несоленую гречневую кашу, сырую редьку и ржаной хлеб, которые обеспечивают оптимальное и безвредное удовлетворение основных потребностей организма в питательных веществах. Скорее всего, предпочтение будет отдано крабам под майонезом, пряным копченостям и ананасам в шампанском, со всеми их неблагоприятными последствиями для пищеварения, фигуры и т. д. Чем это объяснить? Слишком много факторов – преимущественно социальных – влияет на наш выбор! Мы прочно усвоили, что удовлетворять голод черной икрой лучше, чем черным хлебом, и если предоставляется такая возможность, спешим ею воспользоваться. А потом, когда от талии остались одни воспоминания, а недуги, напротив, стали печальной реальностью, “беремся за ум” и начинаем морить себя голодом (что тоже вряд ли разумно). А оказывается, пример с самого начала надо было брать с “несмышленышей”, которые еще не успели набраться наших предрассудков. И тем более не надо им эти предрассудки приписывать. Ибо человек сам изначально знает, что ему необходимо, что для него лучше, и лишь последующие социальные наслоения замутняют это подлинное здравомыслие и добродетель.

Однако этот впечатляющий опыт, вернее – навеваемые им размышления, можно расценить как далеко не однозначный аргумент в пользу гуманистической теории. Во-первых, выбор между полезным и вредным для желудка и для души вряд ли осуществляется по одному и тому же принципу. Как уже было сказано, даже крыса способна выбрать оптимальный вариант насыщения своего организма питательными веществами. Но поставьте ее в условия дефицита этих веществ, да еще и в условия конкуренции с себе подобными. Как она себя поведет? Попытается насытиться любой ценой, вырвет вожделенный кусок у другой крысы, а коли та станет сопротивляться, так и загрызет ее ради собственного выживания. И тут неуместны никакие моральные оценки, потому что природе чужда какая бы то ни было мораль. Человек тем и отличается от братьев своих меньших, что перед ним стоит экзистенциальная дилемма добра и зла, и выбор в пользу добра вряд ли можно вывести из его органической природы. Предоставленный сам себе, он, наверное, сумеет удовлетворить свои нужды. Но сумеет ли он проделать то же самое во взаимодействии с себе подобными, причем проделать это с соблюдением вековечных нравственных норм и моральных заповедей? Как ни хочется поверить в то, что они заложены в его природе, верится в это с трудом. Добродетель вряд ли вырастает изнутри, скорее она должна быть усвоена, а для этого сначала преподана. Дитя не знает никаких регуляторов поведения, кроме собственных нужд, и только воспитание, причем зачастую откровенно директивное (“Нельзя!”), позволяет ему стать человеком в подлинном смысле этого слова. В конце концов, мораль – категория сугубо социальная, она присуща человеку как общественному существу, а как существу биологическому она ему абсолютно чужда, как и крысе.

Конечно, очень хочется верить, что ростки доброго и светлого произрастают в каждой душе. Вот только на каждом шагу приходится наблюдать, как они чахнут и гибнут под тяжелыми наслоениями грязи. И очень часто, прежде чем высвобождать и поливать слабые ростки, необходимо сначала разгрести, расчистить и продезинфицировать огромную духовную помойку. А иногда приходится с огорчением признать, что слабые ростки задавлены безнадежно, и грязь составляет основное и единственное содержание данного духовного пространства. Террорист, пытающий невинную жертву; самодовольный нувориш, сбивший своим джипом ребенка и скрывшийся с места преступления; беспринципный генерал, продающий врагам снаряды, которыми будут разорваны его солдаты… – все они представляют собою то, что они творят, а не то, что якобы заложено в них мудрой природой. И отношения заслуживают соответствующего. И когда сталкиваешься с явным идиотом, нравственным дегенератом и подонком, как-то не удается вспомнить об эмпатии, безусловном принятии и конгруэнтности. Простите, мистер Роджерс! Хотя теория у Вас замечательная.

Телевизор – наставник или зеркало?

В публицистике стали уже штампом сетования на то тлетворное влияние, которое современное телевидение оказывает на подрастающее поколение. В качестве аргумента принято ссылаться на результаты научных исследований. Как правило, эти ссылки звучат так: “Психологи установили, что просмотр телепередач со сценами насилия резко повышает агрессивность детей и подростков”. Ну а раз психологи установили, значит так оно и есть и сомнению не подлежит. Правда, для специалиста небесполезно разобраться, что же это за психологи и каковы настоящие результаты их наблюдений, на которые так безапелляционно ссылаются журналисты и общественные деятели.

Одно из первых исследований такого рода, взбудоражившее общественное мнение, было проведено в начале шестидесятых Альбертом Бандурой и сразу выдвинуло его в разряд психологических “звезд”. 22 января 1963 г. Journal of Abnormal Psychology опубликовал его статью “Имитация моделей агрессивного поведения” с описанием довольно несложного эксперимента. Двум группам детей предлагалось поиграть с незамысловатой надувной куклой по прозванию Бобо. Предварительно им демонстрировался кинофильм. Специфика опыта состояла в том, что контрольная группа смотрела фильм нейтрального содержания, а экспериментальная – фильм, насыщенный сценами насилия. Нетрудно догадаться, каково пришлось бедной Бобо в экспериментальной группе.

В русле своей теории социального научения Бандура из полученных результатов сделал печальный вывод: демонстрация насилия на экране формирует у детей приемы деструктивного поведения. Следующий вывод напрашивался сам собой: ради блага детей необходимо ввести контроль за содержанием телепередач, дабы свести на нет провокационное воздействие агрессивных сюжетов.

Справедливости ради надо отметить, что далеко не все психологи приняли выводы Бандуры. По поводу полученных им результатов возникло еще несколько гипотез, которые дискутируются по сей день. Было высказано сомнение в том, насколько корректно обобщать данные этого конкретного опыта. Вспышка агрессивности, последовавшая за просмотром соответствующего сюжета, может быть расценена как ситуативная эмоциональная реакция, а не как свидетельство закрепления негативных поведенческих стереотипов. Киносюжет можно расценить не как модель для усвоения, а как провокацию, своего рода катализатор. Согласно этой гипотезе, жестокие сцены служат стимулом для появления импульсов агрессивности у определенного рода людей, у которых такие сцены как бы отключают внутренние тормоза (по принципу катализатора, присутствие которого способно ускорять химическую реакцию). Соответственно природа агрессивности требует более глубоких исследований, и сведение ее к усвоению навыков было бы неоправданным упрощением.

В разнообразных модификациях исследования, подобные экспериментам Бандуры, были многократно повторены на протяжении последних десятилетий. Некоторые ученые считают, что их результаты вполне подтверждают гипотезу о социальном научении. Иные возражают: достоверно установленным можно считать лишь наличие корреляции, что вовсе не однозначно свидетельствует о причинно-следственной зависимости.

В ряде исследований (например, в опытах Каплана и Сингера, 1976) была выдвинута и, казалось бы, подтверждена противоположная гипотеза: демонстрация ребенку сцен насилия вызывает у него уменьшение агрессивности. При виде таких сцен происходит ослабление агрессивной напряженности – своего рода катарсис. Правда, такой подход подвергается массированной критике. Э. Аронсон в своей известной книге “Общественное животное” указывает: отмеченные таким образом изменения в поведении свидетельствуют только о формировании более спокойного и терпимого отношения к насилию, что само по себе вряд ли можно считать ценным личностным приобретением.

Так или иначе, на качестве телепрограмм за последнюю четверть века эта дискуссия заметно не сказалась. Типичную позицию высказал Джо Уизан, продюсер кровавых боевиков: “Воздействие на общество? Я и не задумываюсь об этом. У психологов нет ответов, почему же их должен иметь я?”

Разумеется, такая позиция достойна осуждения. Здравый смысл подсказывает, что жестокость на экране, если и не влияет непосредственно на формирование личности, то и ни к чему хорошему привести не может. Многие педагоги согласятся: стычки школьников, еще несколько лет назад напоминавшие безобидную возню, сегодня часто бывают похожи на поединок кикбоксеров и порой заканчиваются увечьями (ведь это только в кино после удара ногой в живот можно вскочить как ни в чем не бывало). Нет сомнений, что соответствующие приемы ребята заимствуют у кинокумиров. Однако было бы слишком просто свалить всю вину на “безнравственное” ТV.

Ведь телевидение не столько формирует общественные настроения, сколько им потакает. Телемагнаты, опираясь на рейтинг той или иной программы, стремятся показывать то, что пользуется наибольшим успехом и привлекает самую массовую аудиторию. При этом остается без ответа важный вопрос: отчего же стрельбы, мордобой и пытки так милы зрительскому взору? Тот, кто сумеет на него убедительно ответить, вероятно затмит славу Бандуры.

У истоков науки

В наши дни цитатой из классики считается вольная ссылка на какого-нибудь калифорнийского массовика-затейника, чья недолгая слава расцвела в “бурные шестидесятые”, тихо увяла вместе с поколением “детей-цветов” и лишь к концу века запоздало докатилась до наших берегов. Кое-кто готов заглянуть поглубже и считает классикой грезы знаменитого венского невротика начала века. Психологи былых времен (не столь уж давних) классику понимали шире. Они искали источник вдохновения в суждениях мыслителей всех времен и народов и на этом основании строили свои научные изыскания. Например, Выготский неоднократно ссылается на такое суждение. “Голая рука и предоставленный самому себе разум не имеют большой силы. Дело совершается орудиями и вспоможениями, которые нужны не меньше разуму, чем руке. И как орудия руки дают или направляют движение, так и умственные орудия дают разуму указания или предостерегают его”. Фактически на этом постулате и зиждется теория формирования высших психических функций, созданная Выготским. А ведь эти слова были произнесены четыре столетия назад! И принадлежат они Фрэнсису Бэкону, которого многие считают основоположником современной экспериментальной науки. Английского философа и политика Ф.Бэкона можно по праву назвать и психологом, ибо в развитие нашей науки он внес куда более весомый вклад, чем любой эзаленский импровизатор.

Бэкон родился 22 января 1561 г. Свою политическую карьеру он начал при королеве Елизавете. В течение многих лет он был членом парламента, в качестве представителя королевы ему пришлось выступить обвинителем против своего покровителя графа Эссекса. По поручению королевы он написал памфлет, обосновывающий процесс над графом. Биографы и исследователи творчества Бэкона более всего ставят ему в вину это предательство, совершенное им по отношению к его единственному другу и покровителю, считая это более тяжким проступком, чем последующие, за которые он был осужден. Недаром имя Бэкона часто в истории науки приводится как пример несовпадения таланта и нравственности.

В 1617 г., при короле Якове I, Бэкон стал хранителем государственной печати, а в 1618 г. – лордом-канцлером и бароном. Такое высокое положение обеспечивало Бэкону огромное влияние, которым он пользовался далеко не бескорыстно, за что и поплатился. В 1621 г. он был уличен в мздоимстве (слишком уж походили на подкуп принимаемые им подарки), лишен всех должностей и заключен в тюрьму. После освобождения Бэкон уехал во Францию и жил в уединении, занимаясь наукой.

В своих книгах “Опыты” (1597) и “Новый Органон” (1620) Бэкон выступал апологетом опытного, экспериментального знания, служащего покорению природы и усовершенствованию человека. Только такое знание, доказывал он, достойно называться наукой. Разрабатывая классификацию наук, Бэкон исходил из положения о том, что религия и наука образуют самостоятельные области, их смешение чревато возникновением религиозной ереси и фантастической философии. Такой деистический подход проявился и в его трактовке души. Выделяя боговдохновенную и телесную души, он наделил их разными свойствами (ощущение и движение у телесной души, мышление и воля – у боговдохновенной), считая, что идеальная, боговдохновенная душа является объектом богословия, в то время как объектом науки должны выступать свойства телесной души и проблемы, вытекающие из их исследования. Такой подход открывал возможность объективного изучения содержания души.

В противовес объяснительным приемам схоластики Бэкон утверждал, что нет другого пути превращения знания в реальную силу, кроме мыслительной переработки того, что доставляет опыт. Доказывая, что основа всех знаний заключается в опыте человека, он в то же время предостерегал от поспешных выводов, которые могут быть сделаны на основе чувственного восприятия. Наши ощущения несовершенны и нередко приводят к заблуждениям, затемняющим истину. Поэтому важно не просто опытное, но экспериментальное знание, так как приборы могут уточнить ощущения и исправить субъективные ошибки.

Ошибки познания, связанные с психической организацией человека, Бэкон называл идолами, которых выделял четыре основных вида. Идолы рода – это недостатки, вытекающие из строения органов чувств (например, в силу своей природной организации человек не способен увидеть ультрафиолетовые лучи). Идолы пещеры – недостатки, вытекающие из того, что человеку трудно встать на чужую точку зрения (современные исследователи отнесли бы их к эгоцентризму). Идолы театра – заблуждения, вытекающие из преклонения перед авторитетами, часто ложными, и стремления доверять им больше, чем собственному суждению. Идолы рынка – недостатки, связанные с тем, что слова не всегда точно передают мысли, часто искажая, а не проясняя их смысл.

Если для получения достоверных данных, базирующихся на чувственном опыте, необходимо проверять данные ощущений экспериментом и измерениями, то для подтверждения и проверки умозаключений необходимо использовать разработанный Бэконом метод индукции. Правильная индукция, тщательное обобщение и сопоставление подтверждающих вывод фактов с тем, что опровергает их, дает возможность избежать ошибок, свойственных разуму. Вера Бэкона во всемогущество нового метода была так сильна, что наука, казалось ему, может обходиться впредь почти совершенно без особых дарований. Он сравнивал свой метод с циркулем и линейкой, с помощью которых и неискусный чертежник может проводить круги и прямые линии лучше, чем это удается искусному без этих вспомогательных средств. Исходя из этого, Бэкон считал, что правильное обучение, а не способности является основой успешной деятельности.

Разрабатывая новую методологию научного исследования, Бэкон был убежден, что она строится на познании причин вещей, то есть является детерминистической. Таким образом, его концепция стала основой новых подходов к построению научного знания, в том числе и знания о душе. А знание, говоря его же словами, – это сила.