Kitobni o'qish: «Кий и Киборг», sahifa 2

И чем дальше, тем азартней Петр Захарович становился. Впрочем, азарт – не то слово, скорее какой-то дикий восторг, остервенение. И уже не замечал он, что опирается на сломанную ногу, лишь бы удивить всех ещё каким-нибудь фирменным приёмом и поглумиться над и без того поникшим Игорем Сергеевичем. Последний шар под общие аплодисменты публики Пётр Захарович загнал мной в лузу одной левой рукой.

Чтож, больше после этого наш проигравший друг за весь вечер не произнес ни одной шуточки, сидел, насупившись, полоскал усы в спиртном. А Захарыч торжествовал.

– Но не долго, – Киборг грустно улыбнулся, – гости разъехались, а к ночи пришлось скорую вызывать, – загипсованная нога разболелась аж невмочь. Увезли в больницу. Потом по разговорам мы поняли, что у Захарыча нашего сместились кости, не успев ещё толком срастись, и теперь нужна операция плюс долгое восстановление. Жене он тогда строго наказал, чтоб про операцию никому ни слова. На работе тоже что-то насочинял, выкрутился. Однако трудно ему тогда пришлось.

– Зато будет что внукам рассказать! Ведь, согласись, красиво он усача разбомбил?! Этож какая победа неслыханная!

– Победа, говоришь, – задумчиво произнёс Киборг, – ну не знаю, лично я думаю, что самую большую свою победу Захарыч одержал потом, уже под конец реабилитации. Даже ты не скрывал удивления, насколько круто он изменился. Он победил себя, свою гордость.

– Ему пришлось её победить, деваться было некуда.

– Пусть так, но и это многого стоит. Даже в таких обстоятельствах не всякий изменит своей властной осанке. Он же, хоть и не сразу, а смог себя побороть.

– Нельзя ли поподробней – попросила ковровая выбивалка, а вслед за ней продолжения истории потребовали и остальные обитатели кладовки. И Киборг исполнил их просьбу.

– Хорошо. Обозначу лишь пару деталей и вы сразу поймёте каким стал наш подопечный Петр Захарович.

Каким он был вы уже, наверное, догадались, – властный, напыщенный, привыкший к подобострастию подчинённых, пользующийся непререкаемым авторитетом в кругу семьи. Такой маленький, но вполне себе важный божок. Все шли к нему с просьбами, а он никого ни о чем не просил, только приказывал. Я, не припомню, чтобы до операции он хоть раз о чём-то попросил свою супругу. Нет, ей он, конечно, не приказывал, но и на просьбы это как-то не совсем было похоже. Ну, например: “Завтра дети приедут. Пирог бы испекла чтоли”, или: “Ты, это, в аптеку собираешься? Если что, у меня лекарства заканчиваются”. Ну а потом, когда после операции вставать было нельзя и он стал целиком от жены зависим, тут уж его начало ломать и корёжить. С трудом до него стало доходить, что он никакой не бог и не царь, и что другие люди нужны ему не меньше, чем он нужен им.

Мало-помалу Захарыч начал смягчаться, и в его лексиконе стали появляться словосочетания типа “Надо бы” “Вот бы”, а потом даже и до волшебного слова “пожалуйста” дошло. Помню как-то всю ночь ему не спалось, жутко саднила нога. И вот поутру кличет он жену, и верите ли, по имени очеству её называет: “Тяжко мне, Наталья Леонидовна, видно снова укол придётся… всмысле надо бы…” берёт паузу, делает глубокий вдох, отводит глаза и наконец выговаривает: “Будь добра, сделай мне укол, пожалуйста. Рука у тебя лёгкая. Авось боль утихнет”. И гладит тихонько её запястье. А та, смотрю, заморгала и убежала на кухню, утирая фартуком слезы.

Некоторые в кладовке от такого рассказа тоже растрогались. А Киборг продолжал.

– И ещё победа была, когда Пётр Захарович впервые (барабанная дробь) признал себя неправым. Обычно спорить с ним было бесполезно. А уж извинений и вовсе ждать не приходилось. И тут однажды, когда жена имела неосторожность в чём-то его поправить, Петр Захарович по старой привычке довольно резко её одернул обидным словом. И вдруг в ответ на робкий укор супруги, он говорит: “Ну, прости, прости старого дурака, погорячился. Правда, она ведь глаза колет, вот я и распетушился”. Наталья Леонидовна от таких слов просто опешила, и ещё полдня пребывала в молчании, видно пытаясь переварить что это такое произошло.

Ну и много подобных метаморфоз в характере Петра Захаровича довелось нам с Кием наблюдать, пока он не поправился и не передал нас другому нуждающемуся.

– Да, он здорово изменился, – подтвердил Кий, – Вобщем-то я с первого дня к нему с симпатией относился. Но под конец зауважал всей душой.

– О чём я и толкую, – вставил слово Киборг, – не всегда боль уродует, иногда наоборот – красит. Вот говорят, что страдания заставляют иных людей прогнуться, ломается человек под их тяжестью. А я так скажу – ломается не человек, а только его гордыня и прочие глупости. Кто знает, может, порой скорби для того и случаются.

– Не пори чушь, Киб! Ладно, Захарыч, – там есть чему ломаться. Но ты же помнишь бабу Нюру! Вот уж кроткая овечка, ни разу никому слова поперек не сказала. Ни жалоб, ни обид – одна святая благодарность. Ей то страдания почто достались? Смиренней ведь некуда! Изволь, братец, не работает твоя теория. Нет у боли смысла, как нет его в смерче или извержении вулкана. Боль бьёт вслепую, беспристрастно и наугад. Баба Нюра лишь случайная жертва, не более.

– Это как посмотреть, Кий. Вспомни тот же бильярд. Когда игрок со всей мочи лупит в один шар, а в лузе, в итоге, оказывается другой, ты же не называешь это промашкой! Да, в каком-то смысле баба Нюра стала жертвой боли. Но уж точно не случайной. Её здоровье было принесено в жертву ради вразумления внука. Или ты забыл, как повлияла на него вся эта история.

Кий насупился и не спешил отвечать. А обитатели кладовки не сводили глаз с Киборга, в надежде услышать подробности.

– Извините, – не удержался сломанный тостер, – А что там собственно произошло? Я про бабушку с внуком. Было бы интересно послушать.

– Да, в общем-то ничего особенного. Таких историй миллион. Жила старушка одна. Дети к ней редко захаживали. В основном, за деньгами. Были у бабы Нюры кое-какие сбережения на черный день, да и пенсия неплохая, – по её скромным запросам даже больше, чем требуется. А там, то внуку на колледж, то сыну на зимние шины, то дочери на стоматолога.

– Да уж, – хмыкнул Кий, – у дочки во рту золота, побольше чем железа на всём Киборге.

– Ну, и в общем, сломала старушка ногу. Неудачно сломала. Даже с нашей помощью трудно ей было передвигаться. По дому кое как ковыляла, того и гляди рухнет. Об улице и речи быть не могло. Короче требовался кто-то, чтобы следить за ней, еду готовить, да за продуктами в магазин ходить. Детям, разумеется, некогда. Свалили на внука. Давай, мол, присмотри за бабулей. Она, вон, с колледжем тебе подсобила. Пора должок возвращать. Поживи у неё, пока не поправится. Глядишь и квартиру на тебя скорее оформит. Словом, приперли Костика к стенке (внука Константином зовут). Деваться некуда – скрепя зубами, согласился. Пришлось ему слегка замедлить ритм своей юнешеской разгульной жизни.

– А Баба Нюра, – подхватил Кий, – вот уж наивная душа! Как ребенок радовалась, когда внук к ней переехал. Он даже не пытался скрыть своё раздражение, а она будто не замечая, всё нахвалиться на него не могла: “Костенька, милый ты мой! Помочь мне вызвался! Пожалел бабушку! Господь тебя благословит за твоё доброе сердце”. Ага, доброе! Если у кого и было в этой семье доброе сердце, так это у неё. Всех без разбора любила. Даже для нас с Кибом у неё хватало нежности. Всегда нас гладила, палочками-выручалочками называла.

Кий блаженно вздохнул, а Киборг сказал