Kitobni o'qish: «СВО РА»

Нулевая точка

Тишина не была полной – в ней жили звуки.

И именно поэтому она была по-настоящему страшной.

Рассвет ещё не наступил, но ночь уже потускнела – как старая ткань, выцветшая от слишком долгого использования. Над лесом висел дым, впитавший в себя запах гари, чая, крови и сигарет с сухим табаком. Он не поднимался – полз по земле, цеплялся за стволы, обволакивал ноги. Сверху всё выглядело как ржавое пятно на зелёной карте войны.

Полевой лагерь. Пятеро человек – шесть, если считать тень у дерева – двигались между укрытиями и своими мыслями. Никто не говорил. Только БМВ пробормотал что-то о «конце симуляции» и сделал круг, будто ища ловушку в воздухе.

Старый жестяной чайник стоял прямо на земле, и пар от него поднимался, словно душа, решившая отложить вознесение на потом. Пар струился, попадал в луч света, отразившийся от металлического магазина – и исчезал.

Пан листал блокнот, карандаш дрожал в пальцах, но не от страха, а от избытка слов. Леший сидел, откусывая сухое печенье, и глядел куда-то мимо чащи. Буря чесал шею, как будто с неё можно было стереть тревогу. Снег наливал чай – медленно, почти церемониально. В кружках булькало и чай поднимался до четко определенного педантичным разливающим уровня.

Один стоял в стороне. Не потому, что хотел – потому что уже ушёл.

Влад, позывной Волк. Смотрел туда, где скоро всё начнётся. Не моргал. Как будто взгляд удерживал не он – а кто-то внутри него. Со стороны это выглядело как обычное утро перед выходом. Если не вчитываться в воздух.

Если не заметить, что в этой тишине никто не дышал до конца.

Утро перед боем

Туман стелился по земле, как змея, слепленная из облака. Он не летел – полз. Обволакивал корни, наползал на мешки с песком, вгрызался в одежду. Воздух был вязким, будто резина. Он не дышался – глотался медленно, как вода с ржавчиной.

Кто-то мог бы назвать это утром. Но это не было утро. Это было ожидание утра, отложенное природой – как приговор, который еще не подписан.

Лес дышал. Медленно, с паузами, с натугой. Как раненый. Над макушками деревьев ещё висела синева ночи, но под ней уже бродил ржавый свет. Всё будто выцвело: земля – серо-зелёная, трава – цвета отварного горя, лица – без цвета вовсе.

Взгляд плывёт низко. Через мокрые стебли. Мимо забытых патронов. Мимо пустой фляги, наполовину вросшей в грязь. Мимо следа сапога, в который уже залез полосатый дождевой червь.

Шестеро. Пятеро в центре. Один – чуть в стороне. Они не говорят. Даже лица – как будто поставлены в «режим ожидания».

В центре – чайник. Старый, будто из дедовской кухни. Покрыт копотью. Стоит прямо на земле. Не шипит, не булькает, только выпускает в воздух ровную, непрерывную струю пара. И этот пар – единственное, помимо тумана, что движется во всём мире.

На берёзе у входа в лес – трещина, похожая на открытую резанную рану. Из неё сочится сок. Или кровь. Неясно. В этом месте всё кажется чем-то другим.

Буря сидел на ящике от гранат и ел котлету руками – прямо из пакета. Пальцы в перчатках стали чёрными от жира, но он не замечал. Жевал не торопясь, как будто всё ещё верил, что успеет поесть до сигнала. Периодически клал пакет себе на колени, тер подбородок рукавом и смотрел куда-то вверх – в туман, как будто там должно было появиться расписание на день. Потом снова ел. Пара капель жира стекала по пластине броника блестящей дорожкой.

Пан вытащил блокнот. Вспышка синего неба, отражённого в его очках, была единственным чистым цветом в этом утре. Он писал быстро, почти нервно, прикусывая губу. Слов не слышно, но рука работала – как у человека, который боится забыть, что такое слово «жизнь».

БМВ ходил по кругу – три метра туда, три обратно. У него на голове был на шлем с намалёванным черным биткоином, который он носил словно античную корону. Мямлил себе под нос:

– …если умираешь с криптой в кармане – это считается за холодный кошелёк… да… стопроц…

На каждый поворот он делал паузу, глядел в лес, и только тогда – менял направление. Будто проверял, есть ли ещё земля под ногами.

Леший стоял, прислонившись к стволу дерева, и ел печенье «юбилейное». Он делал это так, как будто в этом был заключён ритуал жизни. Каждый кусочек откусывался строго по геометрии, а жевание шло в такт пульсу. Его винтовка – снайперка – лежала рядом, как домашнее животное, уставшее от тревоги.

Снег сидел на корточках и внимательно разливал чай. У него было лицо монаха и руки врача. Он лил кипяток в кружки, будто вливал последнюю дозу спокойствия в эту систему. Пар поднимался к лицу, касался ресниц. Он не моргал.

Всё происходящее – выглядело как сцена за секунду до снимка. Замороженное движение. Кто-то держал дыхание. Кто-то – мысли.

И в этой паузе времени все были на своих местах.

– А ты что бы выбрал? – спросил Пан, не отрывая взгляда от блокнота. – Умереть во сне или на восходе?

– Во сне, конечно, – ответил БМВ, остановившись в шаге от него. – Хотя подожди… если с утра – тогда курс ещё не успевает рухнуть. Значит, с деньгами. Значит, с достоинством.

Пан хмыкнул. Записал что-то. Потом посмотрел в небо – будто искал ответ в облаках, которых не было.

Буря чавкал. У него в руке снова оказалась котлета. Он кивнул в сторону чайника:

– Пацаны, я, если что, завещаю свой термос. Он с подогревом. Жена подогрев не вставила – ну хоть вы вставите.

Он смеялся. Один. Но его смех звучал искренне – как последнее тепло перед зимой.

Леший в этот момент поднёс к губам печенье и сказал, будто никому:

– Пахнет, как в детстве. Только тогда войны не было. Или просто я не знал.

БМВ остановился, прищурился:

– Леший, ты сейчас как NFT – сказал красиво, а никто не понял.

– Ты просто JPEG, Славик, – бросил Пан. – Говоришь громко, но веса и ценности – никакой.

Снег ничего не сказал. Он подал кружку Владу – и взгляд его на миг задержался. Как у бойца, который знает: тот, кому он наливает – может не вернуться. И всё же налил аккуратно, не пролив ни капли.

Влад взял кружку.

Поблагодарил взглядом. Отошел обратно.

Он по-прежнему молчал.

Он стоял у дерева, немного в стороне.

Руки в перчатках – опущены. Пальцы чуть дрожали от холода, но это дрожание было не нервным, а телесным – как у зверя, принюхивающегося к ветру.

Он не слушал разговоров.

Точнее – слышал их, но как сквозь плёнку.

Как будто это было кино, в котором он больше не играет, но всё ещё помнит сценарий.

Взгляд его был направлен в чащу.

Он не ждал – он считывал.

Как охотник, который ещё не видит добычу, но уже чувствует, как меняется плотность воздуха.

На поясе висели два ножа. Один – его. Второй – трофейный, взятый им у убитого врага.

Он положил руку на рукоять – не с какой-то конкретной целью, а потому что так было правильно в этот момент.

Неосознанное касание – как жест веры.

Вокруг всё было неподвижно.

Лес сжимался. Земля под ногами будто стала твёрже.

Влад чуть повернул голову – и посмотрел на небо.

Оно было мутным, как глаз слепого.

Только на миг – тонкая полоска света скользнула между ветками.

И в этот миг он подумал:

"Если солнце сегодня всё же поднимется – значит, мы тоже."

Снег поставил последнюю кружку. Пар поднимался ровной струёй, словно продолжая дыхание тех, кто сидел вокруг. Кружки – разные, помятые, обгоревшие, с облупившимися наклейками. У кого-то эмалированная, у кого-то армейский термос. У Пана – обмотана изолентой. У Бури – с логотипом "Нескафе".

Они сидели полукругом.

Не как бойцы. Как братья, которым нечего больше говорить друг другу.

Все слова были сказаны. Или отложены навсегда.

Кто-то тёр руки. Кто-то смотрел в чай. Кто-то в себя.

Влад подошел. Потом сел. Медленно. Как будто принял решение вернуться в круг, зная, что это – на время.

Снег протянул ему кружку. Влад взял. Кивнул.

Они пили молча. Только пар между ними и дыхание.

Пан, наконец, закрыл блокнот. Медленно, с чувством.

– Ну, – сказал он, не глядя ни на кого. – На случай, если это кино – пусть монтажёр не вырезает чай.

БМВ усмехнулся.

– Если это симуляция – я хочу сохраниться. Прямо сейчас.

Буря мотнул головой.

– Сохраняйся, Славик. Только не забудь, где сохранился.

Леший не сказал ни слова.

Просто ел последнюю половинку печенья. Как будто закрывал детство.

Влад пил.

Чай был тёплый. Не горячий – тёплый.

Как рука девушки, которую уже не держишь, но ещё помнишь.

Он поднял взгляд.

В небе – утро.

В чаше – пар.

Внутри – волк.

Пан и БМВ: о войне, мемах и реальности

Они сидели в полузасыпанной воронке, между сломанным деревом и вывороченным корнем, который напоминал лапу дохлого гиганта. Над головой висела паутина из камуфлированной сетки, с вшитыми кусками полиэтилена и обгоревшими листьями. Дождь не лил, но капли стекали с веток с таким постоянством, будто кто-то направленно плевался с неба.

Буря где-то справа ел что-то из банки. Снег проверял оптику. Влад – как всегда – молчал, и его молчание сейчас звучало громче, чем шорох квадрокоптеров в небе.

Пан и БМВ сидели рядом, оба на корточках. БМВ держал в руке сигарету, но не курил – просто вращал её между пальцами, будто это был какой-то девайс, требующий подзарядки. Пан что-то набрасывал на обёртке от сухпая, используя уголок от коробки как линейку.

– Воняет, как в старом чате, – сказал БМВ, не поднимая головы. – Прям как в комментах к новости о мобилизации. Токсичность зашкаливает.

Пан не ответил.

– Слушай, а если бы мы были мемом, ты бы кем был? Я – явно с пёселем. «Так тик-так. Much war. Very drone.»

Пан медленно повернул к нему лицо.

– Славик, ты сейчас говоришь как человек, которого вырастил и воспитал Телеграм-бот.

– А ты – как редактор из журнала "Костёр" 2043 года. Чётко, грустно, бесполезно.

Пауза.

В небе щёлкнуло. Звук дрона, но далеко.

– Если нас сейчас накроет, – сказал Пан, – то эта беседа станет самой бесполезной в моей жизни.

– Неправда, – ответил БМВ. – Ты хотя бы умрёшь в контексте.

– Ты когда-нибудь думал, что мы уже умерли? – спросил БМВ, глядя в сетку над головой. – Просто нет сигнала, и апдейт не прошёл.

Пан продолжал чертить квадраты на фантике.

– В смысле – умерли?

– В смысле – это загрузка. Типа как в игре. Момент перед респауном. Всё замедлилось, туман, капает сверху. Промежуточная локация между смертью и следующим матчем. Мы просто зависли.

Пан поднял глаза:

– То есть, по-твоему, ад – это зона ожидания под дронами?

– Ну а что. В аду же должно быть повторяющееся, унылое, липкое. Как у нас.

Пот, страх, сгущёнка, мемы.

– "Добро пожаловать в ад. Подпишись на канал! – Бонусная инкарнация с выбором локации, года рождения и материального достатка семьи в подарок"

Пан усмехнулся – почти незаметно.

– А если не ад?

– Тогда баг. Глюк матрицы. Или трафик кончился.

– "Ваша реальность приостановлена из-за нехватки средств на счету сознания. Воспользуйтесь опцией «осознанность» для подключения обещанного платежа".

Они помолчали. Где-то вдали раздался одинокий хлопок – будто кто-то уронил ящик с неудобной правдой.

БМВ снова повернулся к Пану.

– Ты веришь, что мы здесь по-настоящему?

– Тело верит. Особенно когда сидишь жопой на глине.

– Не-не, я про… это. Место. Сюжет. Конфликт. Мы – кто? Воины? Примеры для будущих учебников? Или просто контент?

– Ты всё ещё смотришь на жизнь как на канал с кнопкой «лайк».

А я – как на анекдот, который уже не смешной, но рассказывать надо.

БМВ вытащил из-за пазухи маленький медиатор и начал щёлкать им по каске, наигрывая «Кукушку» Цоя.

– А ведь раньше война была про знамёна, про отечество. А теперь – про «переслать другу».

Пан тихо:

– А теперь – про «задержи дыхание на видео, пока бежишь по минному полю».

– А теперь – про «умри красиво, чтоб хайпануло».

Молчание.

– Я тут подумал, – сказал БМВ, оторвав взгляд от неба. – Если бы меня убили на камеру, меня бы показали в TikTok. И там кто-то точно написал бы типа: «ну, нормально он так ушёл, мужик».

И кто-то бы лайкнул. И всё. Жизни – минус. Репутации – плюс. И интересно еще, репутация в этом разрезе как-то соотносится с кармой или нет. А если да, то какой примерно обменный курс и какая на этой паре волатильность? Можно ли торговать с плечом и ставить лимитные заявки?

Пан пожал плечами:

– Возможно, это и есть единственная форма бессмертия сейчас. Да и на карму как-то влиять должно.

БМВ задумался.

– Тебе не кажется, что раньше люди хотя бы пытались умереть за что-то?

А сейчас – просто за кадр.

– «Погиб за три секунды экранного времени.»

– А ещё за статистику. За отчётность. За хештег.

БМВ помолчал. Потом чуть тише:

– А ты… вообще знаешь, зачем мы здесь?

Пан посмотрел в сторону, где сидел Влад. Он был неподвижен, как тень от дерева.

– Нет, – ответил Пан. – Но я знаю, зачем мы не там.

– Где?

– В тех, кто сбежал. Кто стал умнее, хитрее, мягче, рациональней. Кто продаёт консультации по безопасности, сидя в подвале в Лейпциге.

Мы – не там. Потому что мы не умеем стать ничем.

Мы либо живые, либо мёртвые. А они – между.

БМВ перевёл дыхание:

– А может, мы просто те, кто остались в старом патче?

Пан улыбнулся:

– Зато мы не зависим от обновлений. У нас оффлайн-режим.

– И баги – навсегда.

– И честь – тоже.

Снова повисла тишина.

Не театральная – честная. Та, что приходит между людьми, которые всё сказали.

Где-то выше снова пролетел дрон. Ни один из них не поднял головы.

– Знаешь, – сказал Пан, поднимая голову. – Иногда мне кажется, что война – это просто способ заставить время снова идти.

– Почему?

– Потому что в мире, где всё уже произошло, только кровь имеет вес.

БМВ замер.

Смотрел на сигарету в пальцах – она всё ещё не была зажжена.

– Тогда получается… – сказал он медленно, – мы не воюем. Мы… отмеряем.

Каждый шаг – как секундомер.

Каждый выстрел – как точка на шкале.

Каждая смерть – как будильник, чтобы кто-то проснулся.

– Только просыпаются не они, – ответил Пан. – А мы.

БМВ кивнул.

А потом, будто сам себе:

– Жаль только, что просыпаемся в том же сне.

Пан задумчиво посмотрел и произнес:

—Те, кто умер, тоже просыпается, но только уже по-настоящему. Возможно, и не навсегда, но надолго. И просыпаются там, откуда сюда заснули. Самое интересное, что просыпается каждый в свое время, но редко кто хочет проснуться по-настоящему. Все хотят поспать подольше.

Они замолчали.

Воронка снова стала просто ямой.

Сетчатая ткань наверху тихо шевелилась, как лёгкое.

Вдалеке хлопнуло.

И ничего.