Kitobni o'qish: «Честный враг – наполовину друг»

ПРОЛОГ

Операцию следовало завершать быстрее, потому что начинало смеркаться, а в темноте оставшиеся боевики, знающие местность лучше спецназовцев, только накануне выброшенных в район с вертолетов, могли уйти. Правда, и осталось их совсем немного, всего-то несколько человек, но каждый из бойцов федеральных сил знал, сколько бед могут натворить эти несколько человек, если оставить их в живых и на свободе. Эту ситуацию прекрасно чувствовало не только командование, уже надоевшее часто повторяемыми приказами максимально ускорить действия, но и сами спецназовцы, которым не очень-то хотелось мотаться всю ночь без сна и отдыха в холодном лесу, а может быть и следующий день. А за ночь бандиты эмира Людоеда могут уйти далеко.

А если удастся поспать то и ночевка в лесу обещала мало приятного. Согласно календарю зима только закончилась. Но на Северном Кавказе лишь днем про зиму не вспоминаешь, радуешься солнцу и ясному небу, и только ночью ощущаешь, что до лета еще далеко. Впрочем, в горах и летом по ночам жарко не бывает.

Разгром основных сил банды Исрапила Людоеда произошел быстро и закончился без потерь. Бандиты сконцентрировались для проведения крупной акции. Силы собрали немалые, больше пятидесяти человек, в основном из молодых безработных, у которых руки тянулись к оружию. Как предполагалось, они намеревались захватить целый поселок, и объявить себя там властью хотя бы на несколько дней. Они ждали нелетной погоды, в которую войска не смогут перебросить вертолетами. А дороги они намеревались блокировать искусственно созданными завалами. Боевики сидели в лесу, готовые к выступлению. Бандитов окружили почти полностью и придавили мощным минометным огнем. Потом вертолеты «поливали» ущелье и склоны гор НУРСами. И только после этого федералы пошли вперед. И опять при явном преимуществе. Там, где воюет строй против строя, боевики со спецназовцами тягаться не могут. Но вот в лесу, куда они сумели все же прорваться, потеряв четыре пятых состава, воевать было сложнее, и ждать выстрела приходилось из-за каждого куста, и часто в спину.

Спецназовцы двух ведомств, занятые в операции, торопились. По склону горы и сверху напирали «краповые», – бойцы отдельного отряда спецназа внутренних войск, а вдоль долины и снизу цепью прочесывали местность силами трех взводов бойцы спецназа ГРУ, ведомые своим комбатом подполковником Студенковым.

Стычки вспыхивали только первое время, когда бандитов еще можно было встретить группами по два, по три человека. И эти группы сразу уничтожались. А когда остатки банды почти полностью рассеялись, уже и звуки автоматных очередей практически не раздавались. Только время от времени из рядов спецназа ГРУ поочередно стреляли два ручных пулемета. Спецназовцы часто применяли такую тактику: если попадались кусты, в которых мог кто-то спрятаться, по этим кустам вначале вели огонь из пулеметов, и только потом вперед шли бойцы, проверяя. И пусть никого не находили в тех кустах. Но лучше перестраховаться, чем самому попасть под автоматную очередь...

* * *

– Андрюша, возьми трех человек, посмотри вон там, – подполковник показал пальцем, где именно следует посмотреть. – Там за кустами, судя по профилю, должна быть какая-нибудь низинка, в которой можно отлежаться. Видишь, ручей стекает по склону, а потом пропадает. Значит, есть проход в другую сторону. И обязательно кусты у ручья будут. Где ручей, там даже на камнях кусты растут. И осторожно – сначала стреляйте, потом смотрите.

Комбат послал вперед не просто младшего сержанта, – своего племянника, единственного сына своей старшей сестры. Он всегда посылал его первым, чтобы не думали, будто Алексей Владимирович пригрел его у себя в батальоне. Если взял контрактника-родственника, с него спрос должен быть особый. Его можно назвать Андрюшей, это поймут. Не поймут, если беречь его будешь больше, чем чужих сыновей. Так комбат понимал службу.

Младший сержант Андрей Красников отношение к себе дяди Леши, – так звал комбата не только он, но и все в батальоне, за глаза, конечно, – понимал плохо. Не так был воспитан. И считал, что он вправе пользоваться родственными связями. Он слегка обижался из-за того, что вместо поблажек дядя был с ним излишне строг и давал ему лишнюю нагрузку, но хорошо понимал и другое. – Если дан приказ, его следует выполнять. Тем более в боевой обстановке. Службу младший сержант, что называется, знал. Он сразу показал пальцем поочередно трем солдатам, словно сосчитал их:

– За мной!

Пригорок, за которым должна быть по логике, как казалось подполковнику, низинка, находился метрах в сорока с небольшим от места, где стояли командир батальона и начальник штаба. Начальник штаба беседовал с кем-то по переговорному устройству, потом махнул рукой, показывая командиру, что он спешит куда-то по срочному делу, и не пошел, а чуть ли не побежал. Майор Листвичный всегда так бегал, чуть суетливо, внешне бестолково, подпрыгивая, но все же старался везде успеть, и почти всегда успевал. И это его поведение было свойственно не только в боевой обстановке, но и обычной штабной жизни, и заставляло офицеров штаба порой суетиться так же, как начальник, что, разумеется, не слишком нравилось комбату, человеку вдумчивому и сдержанному. Однако не в его власти было выбирать себе начальника штаба. Кого поставили, с тем и приходилось иметь дело. Майор Листвичный, впрочем, был человеком сговорчивым, и не склонным к ссорам. И потому трений среди руководства батальона не было. Как не было, к сожалению, и полного понимания.

Оставшись в окружении двух неполных отделений, подполковник жестом показал направление:

– Двигаться через эти заросли рассеянной цепью. Смотрите, кто-нибудь может калачом под кустом свернуться, не пропустите. Я два года назад не заметил бы одного, да на руку ему нечаянно наступил. Он очень возмутился. Оказалось, музыкантом был и руки свои берег. Не уберег вот голову: убежать надумал, и часовому пришлось его пристрелить.

Солдаты во главе с сержантом, выполняя приказ, быстро рассыпались цепью и двинулись в указанном направлении, а подполковник, перебросив автомат в другую руку, почесал мушкой себя за ухом, осмотрелся и неторопливо пошел вслед за четырьмя бойцами, отправленными искать и проверять низинку, в которую сбегал ручей. Как бы ни показывал Алексей Владимирович свое строго отношение к племяннику, а беспокоился за него и всегда старался присмотреть. Так было и в этот раз.

Подполковник прошел уже половину пути, когда все началось. Действие разворачивалось у него на глазах. Солдаты взошли на пригорок и сразу дали по очереди в кусты. И тут же еще по две очереди каждый. А это уже значило, что они обнаружили там подозрительное место.

Студенков стремительно прибавил шаг и хотел было сменить рожок у автомата, по весу определив, что в установленном рожке патроны на исходе, но услышал спокойный голос племянника, и посчитал, что ему самому стрелять уже не придется.

– А ну, вылезай! – громко скомандовал Андрей. – Вижу, что живой, вижу. Быстро, козлина...

Над пригорком показалась голова со светло-зеленой повязкой поперек лба. Повязку украшала традиционная надпись из Корана, выполненная арабской вязью. Лицо бандита показалось Студенкову черным, как у негра, хотя черты лица были явно не негроидными. От страха, что ли, почернел?

– Лапки за голову и не суетись, – продолжал командовать Андрей. – Башку одним выстрелом вместе с повязкой снесу. Поднимайся выше.

Андрей в самом деле, как знал подполковник, умел хорошо стрелять из автомата прямо от пояса, когда и очереди не ждешь. И стрелял он точно. Автомат в этом случае фиксировался локтем, и потому ствол не бросало. Кучность попадания получается высокой.

Бандит в испачканном светло-коричневой грязью камуфлированном костюме послушно поднял руки, и сцепил их за затылком в замок. Но бросил при этом взгляд в сторону, куда-то за спину младшему сержанту и солдатам. Они сами этот взгляд не заметили. Или заметили, но просто внимания не обратили. Не хватило опыта, свойственного офицерам. Но Студенков, уже близко подошедший, среагировал правильно и проследил за направлением взгляда.

Другой бандит, в «камуфляже», испачканном точно такой же грязью, как и у первого, вышел из-за камня, окруженного кустами. Этот держал себя свободно, страха не показывал и двигался мягко и неслышно. Подполковник еще только начал поднимать автомат, когда граната, брошенная вторым бандитом, уже полетела за спину солдатам, а сам бандит снова скользнул за камень, прячась от осколков мощной «Ф-1». Подполковник Студенков выстрелил в бандита, но опоздал на какую-то долю секунды, и камни зазвенели под пулями, а с ближайшего куста упало несколько срезанных безлистных по времени года веток.

– Ложись! – крикнул Алексей Владимирович крикнул и сам бросился на землю.

Но у солдат и реакция оказалась не такой быстрой, как у офицера. Всем четверым для чего-то потребовалось еще обернуться, хотя характерный щелчок прижимного рычага они должны были услышать, и все на занятиях многократно реагировали на такой щелчок, дающий три-четыре секунды на раздумья и действия. Опытный человек успевает упасть и спастись. Успел даже бандит, что держал руки за головой – он прыгнул в сторону, хотя, кажется, тоже с небольшим опозданием. А солдаты опоздали. Для них сам момент поимки бандита сослужил плохую службу, расслабив их и дав почувствовать себя победителями. Оказалось, расслабились слишком рано. Граната взорвалась в трех метрах за их спинами и свалила всех четверых.

Бандит, бросивший гранату, снова высунулся из-за большого камня. Подполковник Студенков дал еще одну очередь, снова в камень, но израсходовал последние патроны. Сухой щелчок автомата показал, что пора менять рожок. Но этот же звук услышал и бандит, он выскочил из-за своего укрытия и в несколько быстрых ловких скачков сократил дистанцию. Автомат в его руках был поднят и наведен на комбата.

– Что? Это все? – спросил бандит, довольно улыбаясь одними глазами.

В глазах этих не было злости, было только любопытство и уверенность в собственной победе. А победа эта была не простая. Даже по возрасту офицера, не видя его погон, скрытых бронежилетом и «разгрузкой», он уже мог понять, что это не юный командир взвода.

Подполковнику Студенкову было унизительно лежать и ждать смерти. И он поднялся в полный рост, и расправил плечи. Но смотрел при этом не на бандита, а на своих солдат. Двое из них не подавали признаков жизни. Двое были только ранены, но ранения, несомненно, были тяжелыми, и помощи от них ждать не приходилось. Едва ли они были в состоянии даже оружие поднять. Но Алексея Владимировича волновало, где Андрей Красников, его племянник. Взрыв отбросил солдат так, что подполковнику не видно было верхней половины тела, но видны истерзанные осколками гранаты ноги. А чьи это ноги, убит племянник, за которого он взял на себя ответственность перед сестрой, или только ранен, определить было невозможно.

– Я задал тебе вопрос, – сказал бандит, любуясь собой.

– Пошел ты...

– Это правильно заметил, мне пора идти... – бандит поднял автомат.

Он ждал реакции подполковника, в глаза ему заглядывал, стремясь увидеть в них страх, но видел только, что офицер всматривается в сраженных осколками солдат, и совершенно не обращает внимания на противника, и абсолютно не думает о своей судьбе.

– Эмир! – раздался голос. – Исрапил...

Это звал тот бандит, что недавно стоял с поднятыми руками. Он, видимо, был тоже ранен и просил помощи.

– Исрапил, – вновь раздался зов.

Алексей Владимирович понял, что встретился лицом к лицу с главарем бандитов Исрапилом Азнауровым, которого обычно звали Исрапилом Людоедом. Это была уже не первая операция против Людоеда, но всегда счастье было на его стороне, и матерый бандит умудрялся выпутаться даже тогда, когда надежды, кажется, никакой не было.

– Ты кто? – спросил Людоед. – Ты здесь командуешь?

– Да, я. Мой батальон уничтожил твою банду. Жалко, тебя сразу не достали.

– Уже не достанете, комбат.

– Стреляй, сегодня твой праздник.

Исрапил отступил на три шага, чтобы не дать возможности подполковнику атаковать его, и оглянулся. Студенков все же попытался шагнуть вперед, проверяя реакцию Людоеда, и тут же прозвучал выстрел. Людоед стрелял, но прицельно в колено подполковнику, и добился своего – свалил комбата.

– Исрапил, – снова позвали из-за пригорка. Звали, надеясь на помощь.

Людоед крикнул что-то на родном языке, шагнул к лежащему Студенкову, забрал его автомат и забросил далеко в кусты. Потом, подумав, нашел взглядом кобуру, подошел ближе, прижал ствол своего автомата к горлу и вытащил пистолет из кобуры, полностью обезоружив противника.

– Живи пока, – сказал Людоед. – Я разрешаю, в честь моего праздника.

Он сам себе, кажется, очень нравился в этот момент. Но пора было идти, и Людоед пошел, не оборачиваясь на побежденного спецназовца. С раненым бандитом разговор велся на родном языке, которого подполковник не знал. Потом, не глядя на раненых солдат, эмир спустился за пригорок. И больше Алексей Владимирович его не видел. Да ему и смотреть было некогда. Исрапил не догадался вытащить из нагрудного кармана разгрузки переговорное устройство. Но сам Алексей Владимирович про него не забыл. Быстро включил и проговорил:

– Всем! Я ранен. Есть еще минимум двое раненых. Возможно, двое «двухсотых». Санитаров ко мне. Исрапил Людоед с раненым бандитом уходят по склону в южную сторону. Перекрыть пути отхода... Листвичный! Принимай командование на себя. Осуществляй преследование.

* * *

Несмотря на всю суетливую беготню, что устроил в ущелье майор Листвичный, обнаружить и задержать эмира Исрапила Людоеда не удалось. Он словно под землю провалился. Или ушел в пещеры, о которых говорили уже неоднократно, но которых никто из спецназовцев не видел. Местные пещеры не были даже отмечены на картах, хотя слухи об их существовании гуляли регулярно.

Спецназ ГРУ вылетал на операцию по тревоге и врача с собой не взял. Были только санинструкторы, которые перевязали комбату ногу, пытались поставить укол промедола, от которого Алексей Владимирович отказался, и на большее способны не были. Тяжелые ранения получили и двое солдат, в том числе и племянник комбата. Этим промедол все же вкололи, поскольку раны у того и у другого были тяжелыми и множественными. Санинструкторы и врач «краповых», с которыми армейцы соединились на склоне, благополучно не постреляв друг в друга, оставались рядом с ранеными до прилета вертолета, но ничем помочь на месте не могли. Но носилки к вертолету все же несли, и даже врач, обладающий узкими, как обратил внимание подполковник Студенков, ладонями, в которых рукояти носилок едва-едва помещались, от такой работы не отлынивал.

В аэропорту уже ждали три медицинские машины. В две загрузили раненых, в одну – «груз 200» и быстро отвезли в госпиталь, где сразу развезли подполковника и раненых солдат по разным операционным.

Только в момент, когда Алексея Владимировича начал брать операционный наркоз, у него в голове мелькнула мысль, что с таким ранением, как у него, есть риск остаться хромым на всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, в спецназе ему, скорее всего, больше не служить. Еще мелькнула мысль, что комбатом станет, скорее всего, майор Листвичный, который своей суетой загоняет и загубит батальон. Потом подумалось про племянника, потерявшего сознание при погрузке в вертолет и больше в него не приходившего. Еще мелькнул перед мысленным взором образ старшей сестры, матери Андрея... И все... Больше комбат ничего не помнил.

Наркоз свое свое дело сделал.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1. ЛЮДОЕД

Я не вздрагиваю, когда стоящий на обочине дороги инспектор дорожно-патрульной службы поднимает свой полосатый жезл и подает знак, чтобы я остановился. И руки у меня, конечно, не дрожат, как у Давида Копченого, который сидит в моей машине на заднем сиденье. У инспектора руки тоже, наверное, не дрожат, поскольку он знать не знает, что делает и кого посмел остановить. У него служба такая поганая, а у меня служба другая, более опасная, но доставляющая несравненно больше удовлетворение. У мента обычная цель – больше хапнуть. У меня цель благороднее – выжить, поскольку я свое уже заработал. Но вскоре перед ним встанет задача выжить. Следовательно, мы, грубо говоря, к одному стремимся, только я иду с большим отрывом впереди, и потому могу себе позволить посмотреть на него не только с высокомерием, но и с сожалением, которое я понимаю, а он еще нет. Может быть, выживет все-таки и поймет. Но не каждому так везет. А невезунчики со мной встречаются... Давай-ка, ментяра, отнесемся друг к другу с уважением, чтобы не нажить неприятностей. Зачем, скажи, тебе крупные неприятности? А они у тебя могут быть только крупными. А как еще можно их назвать, если и жену вдовой оставишь и детей сиротами... Все потому, что я не шутник. Я – Людоед, и прозвали меня так именно менты. Правда, не инспекторы дорожно-патрульной службы, тем не менее люди с такими же ненавистными мне погонами.

Инспектор проверял документы у водителя другой машины, но все-таки взмахнул жезлом, властно требуя, чтобы я остановился и прижался к обочине. Здесь же еще несколько машин стояли, ожидая, когда к ним подойдет инспектор. Второй инспектор не помогал первому, он, явно стесняясь, стоял на противоположной стороне дороги, но машины не останавливал, а словно ждал кого-то. А третий сидел в будке и посматривал из своего «аквариума» то на нас, то в пол. Там наверняка или книга какая-нибудь захватывающая, или журнал...

Я знал, что инспектор придерется к сильно тонированным стеклам моей машины. По большому счету, он не имеет права придираться к этой мелочи. К стеклам могут придраться на техосмотре, могут придраться инспекторы специальной службы технического контроля ГИБДД – мне говорили, что и такая сейчас существует, но никак не простой дорожный инспектор. Но этот обязательно придерется – подсказала интуиция. Он здесь зарабатывает деньги и не легкие себе портит автомобильными выхлопами.

Я свое, хвала Аллаху, уже заработал. Но с инспектором мы существа отнюдь не одной крови. Грубо говоря, я – волк, а он – шакал. Хитрый и ловкий, но не сильный. И потому я с высоты своей волчьей философии его презираю. Их все презирают, но по другой причине. По разным, скорее, причинам. Я презираю по собственной. Потому, что понимаю его. Гражданская профессия у меня такая – людей понимать. Профессия людоведа... Именно это слово некогда трансформировалось по моей неосторожности и по милости ментов в колоритного Людоеда, и иначе меня уже редко звали. Только из великого уважения или из лести.

В то время я возвращался из счастливого для меня Лондона, где сначала стал чемпионом Европы по карате-кекусинкай, потом нашел себе жену-англичанку, а через семь лет там же защитил докторскую диссертацию по социальной психологии. В пригороде Лондона у меня был свой большой уютный дом, там жила вся моя семья, включая маму, которая легко и быстро нашла общий язык с моей женой и среди туманов по родным горам, кажется, совершенно не скучала, она и меня постоянно уговаривала тоже стать поклонником дождей и туманов. Только я пока не собирался перебираться туда полностью, потому что скучал именно по горам и горному воздуху, а жена, к своему климату привычная, не желала перебираться в Грозный. Впрочем, пока я не настаивал. Мне даже чем-то нравилось мотаться туда-сюда. Тем более позволить себе это я мог – семейные отношения у нас с Катрин были хорошие, и разногласия по поводу совместного места жительства совершенно не портили их. Тем не менее Лондон был для меня вторым городом после Грозного, и летал я туда часто. Сослуживцы на меня косились. Они себе такого позволить не могли. Собственных средств на частые поездки и у меня могло бы не хватить, поскольку преподаватели вузов в России не самые богатые люди. К счастью, через полтора года после свадьбы моя жена получила в наследство целый мощный медиахолдинг, который давал немалые средства, а для меня так просто громадные, и позволял мне не чувствовать себя человеком бедным, хотя богатым я себя почувствовать тоже не мог, поскольку медиахолдинг принадлежал не мне лично. В этом вопросе я был щепетильным человеком. Несколько газет, два телеканала, несколько интернет-порталов и популярных сайтов, рекламные агентства, таблоиды – медиа-холдинг требовал постоянного присмотра, и это была одна из причин, которые не позволяли моей жене уехать из Лондона. Естественно, по этой причине сам медиа-холдинг отнюдь не казался мне помехой в семейном счастье. Я вообще человек легкий и многое могу воспринимать легко. В том числе и слегка безалаберную семейную жизнь. И при этом я считал свою семейную жизнь удачной.

Тогда я вернулся сначала в Москву, поскольку в Грозный в то время самолеты вообще не летали. Разве что военные, которые приземлялись в Ханкале, а для приема гражданских самолетов в аэропорту Грозного необходимо было завершить большой ремонт. А это сложнее, чем новый аэропорт построить. И от Москвы я ехал поездом, и приехал после какого-то террористического акта, что был совершен в столице России на вокзале как раз после того, как ушел наш поезд. Мягко говоря, трясли всех пассажиров, даже пожилых женщин, потому что взорвалась большая, как говорили, сумка, с которыми ездят челноки, чтобы набить их китайскими тряпками и продавать потом на своих рынках. Менты стали проверять оставленную кем-то бесхозную сумку, и в это время она взорвалась.

Всех пассажиров задержали. Ненадолго, исключительно для допроса: кто что видел, кто кого видел, были ли какие-то подозрения. Но подозревали нас всех, это я отлично понял. Нас всех и всегда подозревают, и к этому уже можно привыкнуть.

Меня допрашивал какой-то капитан. Нос его мне понравился. Словно это я ему ногой его в середину головы вдавил. Мент был зол на весь белый свет, но слишком ленив, чтобы на ком-то срывать зло. И даже протокол допроса он писал лениво, медленно выводя буквы ручкой, которая никак не хотела писать. В пластмассовом стаканчике на столе были еще три ручки, но капитану было лень взять другую.

– Профессия? – задал он мне вопрос, заполняя обязательные графы протокола.

– Людовед, – пошутил я, и увидел, как мент автоматически пишет в соответствующей графе – «Людоед».

Он написал, перечитал, подумал несколько секунд, потом с легким испугом посмотрел на меня. Но я кусаться не торопился, наслаждаясь моментом, как ребенок конфеткой.

– Чего-чего? – переспросил наконец мент.

– Вы о чем? – сделал я вид, что не понял.

– Профессия, я спросил.

– Людовед... Людей ведаю.

– Это как?

– Я доктор социальной психологии.

– Доктор. Врач, значит... А что ж ты... Вы то есть... Что мне, протокол переписывать?

Капитан вздохнул так, словно жить больше не хотел.

– Зачем переписывать? – я сделал вид, будто удивился. – Я не врач. Я психолог, доктор социальной психологии. Изучаю поведение людей в обществе.

– А зачем это изучать?

Мент, как ему и полагается, оказался очень дотошным.

– Надо, – сказал я уверенно и твердо. – Так надо.

Он мне поверил.

Когда люди уверенно говорят, им всегда верят. Даже если знают, что им говорят неправду. Верят в душе, хотя внешне не всегда это показывают. В большинстве своем люди – большие дураки. И, чтобы это не было сильно заметно со стороны, показывают, что не верят. А в действительности все наоборот...

– Так что же с протоколом? – спросил мент.

– Пусть так и останется. Я действительно – людовед.

– Так здесь же написано – «Людоед».

Я махнул рукой.

– И пусть. Кто это читать будет?

– А подпишете? – спросил капитан с надеждой. Ему очень не хотелось переписывать бланк протокола. Несколько строчек, но доставляют ему, видимо, большие мучения.

– Подпишу.

Вот так я и стал Людоедом. Протокол потом прочитали, и ошибка капитана дала мне официальное прозвище.

* * *

Тогда, беседуя с капитаном, я не знал, что из-за этого прозвища у меня начались большие неприятности, и, с прозвищем или без него, намеревался продолжить работать преподавателем психологии и даже рассчитывал на быстрый карьерный рост и звание доктора наук в тридцать два года. И диссертацию при этом я должен был защищать не где-нибудь, не в своем вузе, а в Лондоне. Но со своими планами я вынужден был уже вскоре расстаться, хотя там, в транспортной милиции, ничто не говорило о скором повороте судьбы. Капитан на прощание, даже как-то виновато, провел неприятную процедуру. Сводил меня в соседний кабинет, где я вынужден был оставить свои отпечатки пальцев.

– Стандартная проверка, – заверил меня капитан. – Добропорядочному гражданину это ничем не грозит. Вам ведь нечего бояться?

Бояться мне было нечего.

Так я по наивности думал...

События начали развиваться через день, который я провел дома, отдыхая после утомительной подготовки к защите диссертации и волнений самой защиты. Тема диссертации в восприятии была довольно сложной, особенно для западной модной модели равноправия полов. В Великобритании моя тема, помимо всего прочего, шла в противоречие с конституцией Соединенного королевства. Там, на западе, вообще все, что направлено против эмансипации, определенной аудиторией воспринимается в штыки. А те, кто мысленно мог бы меня поддержать, предпочитали молчать, чтобы не быть обвиненными во всех смертных грехах. И меня заранее готовились обвинить в восточном восприятии традиций культуры и в пропаганде этих традиций. Ведь современная Великобритания буквально наводнена выходцами из восточных стран, и их отношение к женскому полу англичан сильно раздражает. И наверное, не случайно оба оппонента у меня оказались женщинами и при этом профессорами с известными в международном социологическом мире именами и кардинальными суждениями. Но я и к этому хорошо подготовился, заранее проштудировав несколько наиболее известных работ своих оппонентов и уловив их слабые и сильные стороны. И самой слабой стороной во всех их суждениях я видел стремление выдавать желаемое за действительное. То есть опору на умозрительное восприятие отношений полов в социуме. Я же рассматривал эти отношения на основе многочисленных опытов, проведенных у себя в вузе, где мы в лаборатории рассматривали разницу в восприятии одних и тех же мелких и крупных событий девочками и мальчиками, мужчинами и женщинами. И регистрировали с помощью энцефалограммы возбуждение соответствующих участков коры головного мозга. Разница была огромная, и опыты наглядно показывали, как женщины и девочки демонстрировали испуг и нервные реакции там, где мальчики и мужчины проявляли решительность и стремление действовать. И я твердо был убежден в неспособности женщин к руководящей роли, доказывая, что женщина в этой роли перестает быть женщиной, и в ее организме вырабатывается тестостерон, мужской гормон, порождающий агрессивность поведения, рост волос на теле и лице.

Естественно было предположить, как возмутили моих оппоненток, гордых хотя бы своим недавним премьер-министром женщиной, мои выкладки. Они даже приняли за оскорбление мою шутку, что никто не знает, брилась ли госпожа Тэтчер перед выступлениями в парламенте. Но английскую королеву я предпочел не задевать, тем более что она имеет только формальную власть. Тем не менее все мои утверждения были подтверждены многочисленными и многолетними лабораторными испытаниями. И все доказательства я представил в качестве анализов. На это оппоненткам возразить было нечего. Я победил, и защита прошла успешно. Мне оставалось только крылья за спиной почувствовать, чтобы взлететь, но тут мне позвонила из Лондона жена. И только я взял трубку, как раздался долгий и требовательный звонок в дверь. Тройной звонок. Так могли звонить лишь в чрезвычайных ситуациях. Я попросил жену подождать и пошел открывать. За дверью стояли вооруженные люди, они сразу уткнули мне в ребра автоматные стволы...

* * *

– Интересно, как вы с такими стеклами проходили техосмотр? – бесстрастно и вежливо спросил инспектор дорожного движения, внимательно рассматривая сначала мои документы, потом документы на машину.

– Молча, – сказал я и улыбнулся, чтобы мой ответ не показался грубостью.

А что я мог сказать? Не объяснять же ему, сколько стоит прохождение техосмотра, когда машина на пункт даже не пригоняется. Просто показываешь документы, платишь и получаешь талон. Да он и сам это, надо полагать, знает хорошо. Может быть, даже лучше меня, поскольку я четыре года не садился за руль, следовательно, четыре года техосмотр не проходил.

– Будем протокол составлять...

Это он так предупреждает. Он предлагает составить протокол, и на это предложение я, естественно, должен предложить ему для начала небольшую сумму. Ну, так, рублей двести. Он обязательно скажет при этом, что за двести рублей рисковать своими погонами не собирается. Так всегда бывает. Но за пятьсот, как показывает практика, рисковать будет. Эти расценки работают в южных регионах, а в Москве, пожалуй, с пятисот начинают и выше тянут. Но это зависит уже от жадности самого инспектора.

Я уже хотел было попытаться «уговорить» его взять взятку, но что-то в его глазах мне не понравилось, и, сам не понимая почему, я сказал:

– Ладно, составляйте.

Штраф, как я знал, всего-то сто рублей.

Моя сговорчивость уколола. Посчитав оскорблением мое желание заплатить штраф государству, а не лично инспектору, он кашлянул в рукав куртки со светоотражающими полосами и с подозрением спросил:

– Что вчера пили?

– Я верующий мусульманин и потому не пью вообще.

Но недоверчивое выражение из глаз инспектора не пропало.

В понимании инспектора, только с глубочайшего похмелья можно такие глупые поступки совершать. И поступки эти должны наказываться, похоже, решил он. И пожелал доказать, что я горький пьяница.

– Пройдите в будку. Придется в тестер дыхнуть.

И сам вместе с моими документами и с документами на машину направился в будку, где его коллега что-то рассматривал на столе.

Я оглянулся на тяжело дышащего мне в затылок Давида Копченого.

– В туалет хочешь?

– Нет, – сказал Давид.

– Тогда последи за вторым инспектором, – я кивком показал через дорогу. – И пистолет под рукой держи.

А сам вышел из машины и двинулся в будку. Естественно, предупреждая Копченого, я не думал ни о какой стрельбе. Но я слишком хорошо знал Давида. Он из тех людей, которые всегда чего-то боятся. Он боялся боя, но, когда бой начинался, становился отчаянным храбрецом и хладнокровным бойцом. Сейчас он боялся ментов, но, случись обострение, он поставит их на место. И потому я заставил его напрячься. Оставил подстраховывать себя. А это уже значило, что он обязан собраться. И он соберется. И зубами стучать не будет. И руки дрожать перестанут.