Kitobni o'qish: «Разбег и пробежка (сборник)»

Маленькая, одинокая

Что касается Агнии, то маленькой она была всегда, а вот одинокой стала относительно недавно. Это довольно грустная и страшная история, читатель, настолько гнусная и мучительная, что хорошо известный нам с тобой поэт-песенник Жирмудский честно изложил ее в одной из своих незаконченных ораторий.

Агния любила бегать по лесу, печатая кроссовками гулкую изморось, кленовые листья, ледяные корочки и молодую траву.

Постоянным было только время, пространство же рассыпалось под частой дробью ее шагов. Агния начинала в семь утра, каждый раз она бежала новыми тропами, блуждая в лесу, словно в живом лабиринте, всегда теряла ориентацию, но вдруг, увидев какой-то знакомый фрагмент реальности – перекрученную в адских муках рождения сосну или старый пень с раскорякой бредовых корней – быстро находила дорогу к опушке леса, и там, возбужденная, разогретая, создавала свой немыслимый гимнастический танец.

Это был танец солнца и дождя, инея и росы, облака и звезды…

Именно в танце, сложившись пополам и косичками ударив оземь, в перевернутом мире своем она и увидела его бегущего.

Валерка бежал с востока на запад, а глядел изумленно на север – туда, где, под аркой из двух упругих ног в розовом трико появлялась и исчезала маленькая голова, с глазами, обращенными на юг.

Раз-два, раз-два: работают его ноги и руки, три-четыре, три-четыре: мелькает под аркой ее голова, и две косички ударяются о тропу… Эх, запечатлеть бы навсегда в памяти и остановить этот клип, сделать из него короткий рекламный ролик и забыть всю нашу дальнейшую жизнь…

А вы еще не освоили невидимые тампоны пфумп? Тогда мы бежим к вам!

Но Валерка повернул на север, повинуясь розовому зову, и бежал, как бы в рапиде, замедляя темп и становясь уже нерезким, как профессионал, пересекающий финишную черту. Он бежал, глубоко вдыхая весенний воздух, уже почему-то зная, что нашел свое счастье, и перед ним простирается не лесная тропа, а самая настоящая дорога новой любви.

Добежал, и замерло всё, словно кто-то ткнул кнопку стоп: Агния застыла с широко раскрытыми глазами и внимательным ртом, а Валерка застыл, словно статуя бегуна, в трех шагах расстояния глядя на ее губы, упруго натянувшие розовую ткань.

Тишина и покой. Только тихонько покачиваются ее косички, кончиками подметая тропу, и часто надувается его живот, и где-то далеко трещит еще ничего не знающий дятел.

Но двинул Валерка кулаками, будто боксируя, а на самом деле – приглашая в путь, распрямилась Агния, плечами повела, и вновь остановилось время, потекло пространство, и оба побежали они в чащу, Агния впереди, Валерка за ней, за своей новой любовью, за смертью, как выяснилось потом.

Они бежали то рядом, хитро поглядывая друг другу в глаза, то гуськом, жадно рассматривая друг друга в движении, и, наконец, на поляне, защищенной густым ельником, друг на друга набросились, вернее, как бы набросились на что-то третье, невидимое, что каталось меж ними рядом в траве, нечто такое косматое, что надо было схватить и запихнуть.

И далее, день за днем, конец весны, лето и начало осени – бегали они по лесу за своей любовью, каждый раз находя ее на новом месте в лесной глуши… И весь лес был завален их презервативами, завязанными в узелок – такая вот у Валерки была привычка.

А осенью их настигла смерть.

Его убили сразу, удалив как лишнюю деталь, а ее долго валяли по траве, гнали на ней верхом, натягивая косички, словно вожжи, тыкали во все ее складочки ненасытные фаллосы, а, насытившись, бросили ее мертвое тело в мусорную яму.

Ночью Агния ожила и выползла на шоссе. Ее подобрали двое веселых мальчишек на джипе, им очень хотелось сделать с ней то же самое, что другие сделали утром, но победили какие-то новые, незнакомые чувства, и Агнию отвезли в больницу. Там и обнаружил ее на следующий вечер муж, почти уже сошедший с ума от фантазий.

Агния металась в бреду, ее косички бились о подушку, ей мерещились голоса то тех, из леса, то других, из джипа, и еще кто-то там, внутри Агнии говорил – те, которые подошли к мусорной яме в лесу и потыкали ей в попку палкой.

– Пьянь иль наркоманка. Тепло еще, не замерзнет.

– Вот ведь штука! Когда молодой был, хоть раз бы баба в лесу попалась. А тут… Только палкой ее потыкать, разве…

– Жизнь, она вообще – штука. Жизнь – она чем-то похожа на хуй.

– Я за эту тачку хорошие бабки отдал. А ты говоришь: в больницу.

– При чем тут бабки?

– При том. Девчонка – сто баксов в час. А я их джипом беру.

– Как джипом?

– Молча. Как хуй встанет, так первую с обочины и беру. Ты прикинь, почему у меня стекла темные? Мне эту тачку еще целый год отрабатывать, если по девчонке в день.

– Так. Теперь ты в жопу, а я в рот.

– А Злат?

– А Злат будет вокруг бегать и матерные песни орать.

– Жизнь, она, скорее, пизда, а не хуй. С чего ты взял, что она хуй?

– Хуй. Сначала ты маленький, мягкий. Потом встаешь, расправляешься. И вдруг оказалось, что всё – кончил. И тебе уже шестьдесят.

– И что – все дают?

– Все. Как пикало к горлу приставишь.

– И что – никто потом ничего? А если номер запомнит?

– Старалась одна. Но у меня ж на морде не написано, что я мент. Посмеялись ребята.

– Теперь ложим ее на Злата. А я сверху.

– А я?

– А ты в рот.

– А Солнце?

– А Солнце подрочит пока.

– Пизда. Потому что сначала она гордая и сухая. А потом хлюпает и кричит, и просит еще. Так и жизнь. Сколько ни живешь, тебе все равно мало.

– Давай монетку кинем. Если орел, то трахнем. Если решка – отвезем в больничку.

– Теперь ты в груди, я меж лопаток, Злат в рот, а Солнце в гриву.

– А Ветер?

– А Ветер на подмене. Играем, кто последний, на десять баксов.

– Жизнь – это жопа. Глухая, темная жопа, куда мы все с помощью хуя приходим из пизды.

Муж сидел у ее постели, слушал, что Агния бормочет в бреду, и плакал от жалости к себе.

Это был мирный пятидесятилетний человек. Десять лет назад ему крупно повезло, и он стал богатым. Он ушел от старой невзрачной жены и взял себе новую, гибкую красавицу Агнию, быструю, словно Лара Крофт.

После этого случая Агния разлюбила его, и он разлюбил Агнию. Она лежала, не двигаясь, молча ожидая, когда он кончит, а он, чтобы кончить, призывал на помощь образы других женщин, как это было с первой женой. С той ночи, когда в образе другой женщины появилась собственной персоной его первая жена, он и взял курс на развод.

Они расстались без малейшей тени, без обиды и сожаления, муж купил ей уютную однокомнатную квартирку и положил в банк деньги, с тем, чтобы женщина жила на процент, и о том, что его убили друзья-бизнесмены при очередной разборке, Агния узнала случайно, полгода спустя, встретив на оптовке бывшую соседку по старой квартире.

Вот, оказывается, почему прекратились от него письма, которые она получала примерно раз в месяц. Именно раз в месяц он напивался, давая короткую передышку своему старому организму. Если бы друзья не помогли ему расстаться с жизнью, он и сам бы умер лет через пять, бизнесмен.

В последние годы его жизнь превратилась в непрерывный трудовой кошмар. Когда-то давно, выбрав за ее основу комсомольскую линию, он как раз и имел в виду сытое спокойное счастье…

Но всё перевернулось в мире твоем, Господи… Нет теперь в жизни счастья, а есть только постоянная борьба за счастье, которая не счастьем кончается, но смертью.

Агния больше не бегала по утрам, хотя муж выбрал ей квартирку, пусть и в хрущобе, но на опушке леса, думая, покойник, что когда-нибудь она вернется к спорту.

Агния тосковала. Она стала полнеть, у нее остался довольно широкий, очень сексуальный шрам на щеке. Ее сильно возбуждало, если какой-нибудь мужчина прикасался к этому шраму кончиком языка. Агния стеснялась просить мужчин об этом, она вообще стеснялась говорить о любви. Она старалась потереться щекой, прямо своим шрамом о щетину мужчины, выпустить кончающий фаллос изо рта и быстро прижать его к щеке, чтобы струя ударила прямо в шрам… С годами так получилось, что шрам стал необходимым центром ее оргазма.

О чем она думала в эти минуты?

О лесе. О глухой поляне, где лежал остывающий Валеркин труп. О мальчишках, которые прорастали вокруг нее, то сокращаясь пружинисто, то извилисто змеясь…

– Солнце и Ветер в подмышки…

– Бросишь ее на горячий капот…

– Жопа она, хуй и пизда…

Теперь Агния знала, что счастье возможно, что любовь существует, только она подразумевает смерть… А время – само по себе – подразумевает пространство.

Агния знала, что однажды наступит такое утро, когда она наденет розовое трико, заплетет свои тонкие косички и побежит, свободная и быстрая, словно Лара Крофт, по безлюдному лесу, печатая кроссовками гулкую изморось, кленовые листья, ледяные корочки и молодую траву…

Она бежит новыми тропами, блуждая в лесу, словно в живом лабиринте, возбужденная, разогретая, и губы твердеют от трения о ткань, и косички стучат по плечам, и где-то далеко трещит еще ничего не знающий дятел, а она всё бежит и бежит за любовью, за смертью, и, наконец, на поляне, защищенной густым ельником, ждут ее счастливые безбашенные мальчишки – Солнце и Ветер, Злат и Свят.

Они будут любить ее весело и зло: в груди и в подмышки, в уши и в лопатки, в жопу и в рот, и залюбят ее до самой смерти… И вот тогда взлетит она над лесом, и в ослепительно синей вышине исполнит для всесильного зрителя свой безумный, свой последний танец солнца и дождя, инея и росы, облака и звезды.