Kitobni o'qish: «Хозяйка истории. В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем»

Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга

© С. Носов, 2017

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2017

© А. Веселов, оформление, 2017

Предисловие к первому отдельному изданию

Когда крупнейшие издательства мира не то чтобы имели виды на рукопись, но проявляли признаки, прямо скажем, азартной охоты, я работы над книгой еще не закончил и не мог позволить себе мечтать об успехе.

Я знал о трудностях, на которые обречено издание столь неожиданных документов. Я ожидал препятствий со стороны наших чиновников. К моему удивлению, удар последовал из-за океана.

Все изменилось мгновенно – благодаря вмешательству лиц, именовавших себя «адвокатами Рональда К. Стоуна». Эти милые господа, защищавшие интересы безнадежно далекого от наших проблем и не говорящего по-русски (а соответственно и не читающего) владельца фармацевтической фабрики в Арканзасе, проявив чудеса крючкотворства, беззастенчивости и шантажа, добились, по сути, запрета на издание книги, обещавшей стать международной сенсацией.

Ситуация выглядела безнадежной, я бы сказал, безнадежно парадоксальной: книгу, читаемую с вытаращенными глазами, теперь уже никто не решался печатать. Прошло более года, прежде чем юрист нашей закалки не подсказал мне замечательный ход: опубликовать данные тексты не как исторический документ, а как якобы художественное произведение.

Тогда же, в декабре 1998 года, мой литературный агент случайно оказался в Берлине в Русском летнем театре на представлении спектакля «Берендей» (режиссер Алексей Слюсарчук) по пьесе малоизвестного драматурга Сергея Носова, живущего, как выяснилось, в Петербурге. Мой представитель был потрясен великолепной игрой актеров, смелостью режиссерских решений, а главное, достоинствами собственно драматургии: он то смеялся, то плакал, то не знал, смеяться ли ему или плакать, как он сам потом признавался. Литературный агент мой немедленно связался с автором пьесы и, выразив свой восторг, воспользовался предоставленным ему мною правом разъяснить суть моей (скажу: нашей) проблемы.

Я благодарен Сергею Анатольевичу Носову за его любезное согласие взять на себя тяжелое бремя формального авторства «Хозяйки истории» и самоотверженно пожертвовать своим добрым именем. Сказать об этом тем более важно, что, несмотря на двусмысленность ситуации, каждому читателю данной работы и без моих объяснений понятно, кто есть кто и кто что написал. Считаю, однако, своим долгом отметить, что самое название «Хозяйка истории» принадлежит не мне, а ему. Также Сергей Анатольевич собственноручно составил оглавление, предложил остановиться на жанре всей книги роман и выделить в Пролог фрагменты документов, с которыми я его ознакомил. Кроме того, я признателен своему советчику, внимательному читателю и фиктивному (в лучшем значении этого слова) автору «Хозяйки истории» за его лестную оценку стиля «Моих мемуаров» (часть вторая романа).

Специально для всякого рода «адвокатов», считаю необходимым подчеркнуть еще раз, притом особо: Сергей Анатольевич Носов – лицо реальное, не вымышленное, не какая-нибудь моя причудливая мистификация, на любом суде, в Москве ли, в Арканзасе ли, он появится во плоти и, конечно же, подтвердит свое авторство в отношении «Хозяйки истории». А что до г-на Стоуна, у меня к нему тоже есть кой-какие претензии… Но это так, на заметку…

Хочу также поблагодарить моих первую и третью жен. С благодарностью вспоминаю моих родителей, моих учителей. Благодарю друзей и подруг. Благодарю всех, без чьей моральной поддержки моя творческая самореализация могла бы оказаться проблематичной, – в первую очередь Т. Н. Абашидзе, Т. Антикайнена, Л. С. Богатырева, М. А. Бойко, П. Т. Горшкова, О. Ю. Егорова, И. М. Косолапова, Дженис Кауэн, Н. К. Краснощекова, Б. В. Кукина, О. Б. Мукомолова, Е. В. Негожина, А. С. Несоеву, Ж. В. Несоеву-Берг, А. Б. Подоплека, А. М. Резника, Еву Розман (Гольдштейн), Д. П. Рудакову, М. Г. Скворлыгина, И. В. Скоторезова, В. И. Терентьева, С. А. Фролова, А. Н. Хвощинскую, Г. М. Шумилина, Итаро Ямамото, а также тех, чьи полные имена пока еще не имею права предать гласности: А. И-ва, Т. Р-ую, В. К-ва, Л. В-го, Г. И-на, Н. Р-ву, С. Д-ву (старшую), В. Д-ну, Д. К-ра, Й.-М. Р-га, Т. Н-ко, О. С-ву, братьев Л. и С. Ц-ых и сестер Т-их, обеих на А.

Пользуясь случаем, также выражаю глубокую признательность трудовым коллективам архивов, библиотек и других учреждений, в которых мне довелось работать над страницами этой книги, и в первую голову сотрудникам МБАА, ЦВАП, АИБ им. Муджибура Рахмана, Северо-Западного отделения ПЛИ, ЦКБ, а также служащим ЗАГС города Первомайска, способствовавшим в моих разысканиях.

Особая признательность Элизабет Стоун. Ей же первый экземпляр «Хозяйки истории».

М. Подпругин,

общественный деятель,

1999, март

Открытое письмо Виктору Топорову

Многоуважаемый Виктор Леонидович!

Лето 99-го по делам общества «Ветераны спецслужб в борьбе за новые общечеловеческие ценности», сопредседателем которого, как Вам, быть может, известно, являюсь я, я провел за границей. Лишь в конце июня мне прислали с оказией майскую книжку «Звезды» с многострадальной «Хозяйкой истории». Не могу забыть сырой лондонский вечер, когда в уютном пабе на Рупперт-стрит я придирчиво фиксировал многочисленные сокращения, – что делать, слишком оказалась «журнальной», неоправданно «журнальной», первая публикация сенсационной «Хозяйки»!.. Но если журнал я получил с опозданием, отклики в российской прессе до меня не доходили вовсе.

Лишь глубокой осенью, уже по возвращении домой, я смог ознакомиться с текстом Вашего выступления в петербургской газете «Смена» (16.07.99). «Еще один роман года», – не скрою, мне польстила Ваша оценка «Хозяйки». И все же я прочитал статью со смешанными чувствами, нет, скажу сильнее: с негодованием! Прошу понять меня правильно, дело, конечно, не в том, что все лавры достались исключительно г-ну Носову, автору по необходимости фиктивному, это как раз объяснимо, ибо о юридической стороне проблемы Вы знать не могли. Напротив, интуиция подсказала Вам отметить именно «Мои мемуары» (часть вторая романа), то, что открыто подписано моей фамилией: «Подпругин», – и отметить, как нечто, придающее стереоэффект всему тексту. Спасибо за тонкое и точное наблюдение. Но что происходит с Вашей интуицией, Виктор Леонидович, когда Вы позволяете себе утверждать, что Подпругин «с какого-то момента перевербовывается Западом»? Ни больше ни меньше – «перевербовывается Западом»!.. Ваши слова!.. И не говорите, что вы написали «по-видимому», это ровным счетом ничего не меняет! Слово произнесено!.. Где, на какой странице я, извините, «перевербовываюсь»?.. Покажите мне этот «момент», этот абзац, эту фразу, давшие Вам повод так меня обвинить!.. Какое отношение ко мне имеет следующий пассаж: «Но ведь нам и впрямь неизвестно, когда именно и на каких условиях завербовывались в “агенты влияния” иные общественные деятели наших дней»?.. И это обо мне? И это Вы прочитали в «Хозяйке истории»?

Виктор Леонидович, Вы нанесли урон моей репутации. Я знаю Вас как честного, принципиального и отважного критика и публициста. Ничем другим, как только недоразумением, я не могу объяснить Ваш странный выпад против меня лично.

Надеюсь, по прочтении полного текста «Хозяйки истории» Вы найдете возможность публично исправить свою ошибку. Нет, не надеюсь – убежден!

С уважением,

М. Подпругин,

общественный деятель,

07.11.1999

Предисловие ко второму, еще более полному отдельному изданию (спецтираж)

По себе зная, как скучны предисловия, тороплюсь данный пункт вводной части «Хозяйки истории» ограничить приветствием в адрес ее многочисленных читателей, не исключая представителей критики, суждения некоторых из которых я решительно оспорил в письмах, приложенных в Приложении.

М. Подпругин,

2005, январь

Предисловие к третьему (настоящему) изданию

будет уместным по ряду соображений обратить в послесловие, что я, собственно, и сделал уже, поместив означенное в конец книги. Спешу, однако, добавить к этому, что настоящее, третье издание принципиально отличается от второго наличием в Приложении очень важных для меня писем № 7¹ и № 8², написанных мною после долгой эпистолярной паузы, а также Девятого письма, помещенного после именного указателя. Обстоятельства таковы, что не могу более распространяться. Прощайте, друзья.

М. П.,

2017, осень

Пролог

Фрагмент допроса В. А. Кургузова³

16 октября 1979.

По магнитофонной записи

– Итак, вы подтверждаете, что были завербованы иностранной разведкой в апреле 1974 года?

– Был. То есть не был… То есть я был завербован, но ничего не делал… чтобы называться резидентом, шпионом… Я никаких не совершал противоправных поступков… Секретов не выдавал… Я чист… Я все эти годы бездействовал…

– Но деньги все-таки вам платили, и немалые.

– Платили… когда я нуждался… Я не знаю за что. Ни за что.

– Вы понимали, что это аванс?

– Да, понимал… Но я не понимал, кто мне платит… какая разведка… Моссад?.. ЦРУ?.. Наверное, ЦРУ… нет?

– Кто лично передавал деньги?

– Фортунатов… Я до Сочи только с ним общался… Иногда он сам спрашивал, не нуждаюсь ли… Я вам про него уже все рассказал…

– Кроме денег Фортунатов предоставлял вам некоторые услуги. Какие?

– Нет. Услуг не было.

– Не было? А Катенька Шершенева? Помните такую? А Рита Руц? А Лялька Степанчук? Машенька Полблина, вы, кажется, так ее называли?.. А оргия в Ленинграде на квартире Костромского? Видите, мы все знаем о вас. (Пауза.)

– Честно говоря, я не считал, что это… услуги… Просто у меня жизнь такая… была… суматошная… Хотя… вы правы… Это поощрялось…

– Каким образом?

– Обсуждениями, например… Фортунатов расспрашивал меня… как я и что… Подбадривал… Хвалил… Ну, в общем, внушал мне это… уверенность… Знаете, мне все время казалось, что я сдаю какой-то экзамен… Или прохожу практику… Не знаю, может быть, мне за то и платили, что я себя в форме поддерживал…

– В какой форме? Подробнее.

– Ну в форме, что ли, этого… в форме самца… (Пауза.) На самом деле я по натуре больше на Ромео похож… Тот же тип… Цветы там, конфеты… ухаживания… Тонкие струны души… Женщины в меня часто влюблялись… И это он тоже ценил… И те, кто за ним стояли… тоже… Мою элегантность… как бы сказать. Позвольте воды… (Пауза.)

– Как часто вы встречались с Фортунатовым?

– Одно время очень часто, почти каждую неделю. Он меня пас… Потом реже… В последний год совсем не встречался… Когда меня устроили в правительственный санаторий… лодочником… там я уже с Борисовым… контактировал… в Сочи… Он мне и дал задание… если можно назвать заданием…

– Расскажите о вашем задании.

– Мне надо было установить контакт с одной женщиной… Ковалева ее фамилия… Елена… Она там отдыхала… Елена Викторовна Ковалева… С мужем… Муж в первую половину дня уезжал куда-то… Его увозили… Я должен был с ней познакомиться, понравиться ей… войти в доверие… а в идеале найти возможность, чтобы с ней… это… (Пауза.)

– Что «это»?

– Но не сразу… В перспективе…

– О чем вы говорите?

– Ну, это… вступить в интимную связь… или как по-другому?

– Вот что, Кургузов, не изображайте из себя кисейную барышню. Называйте вещи своими именами. Что вам известно об этой женщине?

– Ничего не известно. Почти ничего… Известно, что она меня старше на семь лет… с половиной… Что скрытная по характеру… импульсивная… Что прежний муж у нее погиб, и она сильно его любила… А этот, теперешний, ниже ее на полголовы… приземистый, коротконогий… И что с ним у нее отношения непростые… И что встает она поздно… любит ходить босиком… любит уединяться… долго смотреть на море… Книжки читает… И что у нее, возможно, странности есть, и я должен быть ко всему готовым… И ничему не удивляться… если что…

– Странности какого рода?

– Трудно сказать… Могли быть любого… Предполагалось, например, что она только внешне такая тихая, а внутри нее дремлет вулкан… И чтобы я не пугался неистовости… так и сказано было: неистовости… если отношения зайдут далеко… Но вы же знаете, этого не случилось.

– С какой целью вам надлежало вступить в интимную связь с Ковалевой Еленой Викторовной?

– В том-то и дело, что ни с какой… просто вступить!.. Я и сам спрашивал, с какой целью, зачем?.. Я думал, все из-за мужа… он был каким-то советником, знал что-то… Но меня предупредили, чтобы я ничем не интересовался, ни о чем ее не расспрашивал… Постель и была целью… единственной, я так понимаю… Но только в перспективе постель… Самоцель такая… Мне и Борисов сказал: дерзай, только не торопи события, можешь спугнуть… доставь себе наслаждение, доставь ей наслаждение, получится, тогда и нам все расскажешь… А пока – только флирт, легкий, непринужденный… Она ведь любит кататься на лодке… Но вы же знаете, как ее охраняют… К ней нельзя подступиться… Меня уже через десять минут взяли… В чем вина моя?.. Разве я совершил преступное что-нибудь?.. Я откровенен с вами… Скажите, я виноват?..

Фрагмент конфиденциальной беседы с Р. Хорном⁴

1 февраля 1980.

По магнитофонной записи

– …Сдвиг? Когда же он был замечен?

– В начале семидесятых. Тогда уже открыто заговорили о качественных изменениях в организации советской разведки. Скачок был очевиден. Иногда начинало казаться, что для русских в Америке уже не существует никаких тайн… Утечка информации шла повсеместно и по всем направлениям. Кроме того, обращала на себя внимание вызывающая уверенность, я скажу сильнее, самоуверенность советского руководства. Мы понимали, что ваши концептуалисты получили новый, принципиально иной инструмент анализа. Нас постоянно опережали на один ход. Это касалось всего Запада в целом. С той же проблемой столкнулся Китай. У меня лично возникало ощущение, что сценарий мировой истории пишут в Кремле. (Нервный смех. Пауза.)

– Впечатляющая картина. (Щелкает зажигалка. Пауза.)

– Субъективное ощущение, но оно меня не покидает до сих пор. И, поверьте мне, у нас его разделяют многие. (Пауза.) Я продолжу?

– Пожалуйста.

– Скоро, впрочем, стало понятно, что традиционными методами разведки достигнуть таких успехов нельзя. В то же время поступила информация о проведении в вашей стране интенсивных исследований в области экстрасенсорных балансов. В семьдесят первом году мы узнали о существовании в Москве Института устойчивых соответствий, или К-900. А в семьдесят втором году была впервые названа фамилия Ковалевой. Мы недооценили значение этой информации, к тому же скоро потеряли источник. Лишь с февраля семьдесят четвертого стали собираться сведения о Елене Ковалевой, более менее достоверные. После Хельсинкского совещания мы искали возможность осуществить с ней непосредственный контакт, все попытки оказывались неудачными, но, не сомневаюсь, они будут продолжены.

– Когда и каким образом?

– Когда и каким образом, мне неизвестно.

– Известно ли вам что-нибудь об аналогичных исследованиях в Соединенных Штатах?

– Известно только то, что они проводятся. Примерно с середины семьдесят пятого. Уверен, результат поисков будет равен нулю.

– Почему вы так в этом уверены?

– На мой взгляд, здесь мы имеем… вернее, вы… вы имеете дело с очень индивидуальным и неповторимым явлением. Вам просто повезло. Примите поздравления.

– Спасибо. Господин Хорн, как давно, по вашему мнению, мы «имеем дело с этим индивидуальным и неповторимым явлением»?

– Я не аналитик разведывательного директората. Вам известна область моей ответственности. Конечно, вы знаете лучше меня, но поскольку вопрос прозвучал… По моим скромным оценкам,

Елена Ковалева стала работать на вас в период между шестидневной войной на Ближнем Востоке и чехословацкими событиями. Я назову январь – февраль шестьдесят восьмого. Возможно, я ошибаюсь.

– Все возможно. Нет ничего невозможного.

– Вам виднее.

– Хорошо, не будем об этом. Последний вопрос. Мы обязаны его задать по просьбе нашего политического руководства. Господин Хорн, готовы ли вы сделать заявление в телепрограмме новостей с осуждением методов ЦРУ и поддержать последние советские инициативы по разоружению? (Пауза.)

– Нет. Вы сами понимаете, это не принесет пользы ни вам, ни мне.

– Нам ясна ваша позиция. Откровенно говоря, в нашем управлении придерживаются того же мнения.

Часть первая
Секретный дневник Е. В. Ковалевой⁵
Май 1971 – июнь 1972

1971

16 мая

Юбилей. 1000 дней вместе. Говорит, сосчитал по календарю, допустим, я не проверяла, конечно; если так, то – пускай.

Это много.

– Тысяча дней любви.

А я подумала: совместной работы. Или службы, точнее сказать.

Белые розы. Букет. Шампанское, виноград.

Стала мнительной. Знаю, что неспроста. Так и спросила:

– Ты хочешь узнать что-то?

– Ну зачем же ты так? – Даже как будто задет. Поцеловал. И все же: – Одно другому, – сказал, – не мешает.

В смысле – работа любви. Или любовь – работе.

Вышли на балкон. Выпили по бокалу. У меня было скверное настроение, думала, не готова.

Но он так на меня посмотрел и так улыбнулся, что все во мне перевернулось вдруг. Я сказала:

– Пошли.

Забавно. После – всегда забавно.

Страница готова. Пишется вроде. Значит, пошел. (Дневник.) С четвертой попытки. Первые три: все тетрадки – в огонь. Посмотрим, что дальше будет.

Ну-ну, красавица, изображай.

Сейчас мне кажется, я могла бы предсказать с точностью до – как обнимет – и далее… Но когда обнимал, волна в самом деле подкатывала, он знал, чего добивается… Нет, я сама торопила – давай же, давай, давай, спрашивай… – он забубнил – про какую-то встречу, да еще и в Пекине, про секретную встречу, про конфиденциальную встречу – я не хотела вдумываться чью, не хотела повторять за ним имена – этих чертовых китайцев-американцев или кто там они, да что мне до них, но бубнил, бубнил свое, спрашивал, обнимая, приедет ли тот – второй – Генри, ах, Генри, милый наш Генри, дружок – потому что от этого будто – от того, поедет ли он или нет, – будет что-то зависеть. Гнать, держать, дышать, зависеть – ненавидеть и вертеть. Я сознательная. Я очень сознательная. Ну, ты не комплексуй, говорил, ты расслабься, расслабься, ведь я же люблю тебя, понимаешь, люблю… Ненавижу это «расслабься». Расслаблялась – наверное. Если так называется – да. Он же любит, влюбленный. И я. Я – его. Чтобы крепче, просила. И хрустнули косточки. Еще, еще!.. А потом – когда понеслось – там – там – там – там – там лакуна, пробел, ничего не помню. Кричала. Не владела собой. Не могла не кричать. Все услышал, все, что хотел. Был испуг под конец – о соседях, как раньше – мелькнуло – когда в стену стучат, – но какое же тут общежитие, пора и привыкнуть – приходила в себя, – когда нет никого за стеной, никого кроме нас нет на свете нигде и никто не услышит. Устала.

И вот, открыв глаза, в потолок смотрю. Он же сразу – влюбленный! – бежит к телефону – в прихожую. Шлеп, шлеп – босиком по линолеуму.

– Добрый вечер, Евгений Евгеньевич, – и вполголоса, тихо: – информация полностью подтвердилась… Да, приедет… Да, абсолютно точно… В середине июля…⁶ Уверяю вас, да… Четвертый сценарий…⁷

Голенький стоял, без халата. Думал, я не услышу. Голенький и любимый. Дурачок.

25 мая

1001 день. 1001 ночь.

Это число мне больше нравится. Чем тысяча.

Тысяча и одна ночь – в одной постели.

Не каждая – но все-таки…

Все-таки в одной!

Удивительно. Не единого пропуска!.. нет, не вспомнить… Нас даже в командировки посылали вместе – как тогда, в декабре, в Серпухов!..⁸ И когда я ложилась в клинику на обследование – дважды, – его тоже укладывали со мной! В отдельной палате, в двуспальной кровати… – даже стихами выходит… Фантастика! Вот за что надо выпить, Володька, – за то, что без пропусков!.. под одним одеялом!..

Ладно спи, дорогой. А я пободрствую и тоже лягу. Зря кофе пила.

Тысяча и одна ночь – пускай не каждая – но сказок Шехерезады!

28 мая

Мне не рекомендовано думать об ЭТОМ. О том, как происходит.

Объяснили: рефлексия разрушительна. А вдруг «исключительный дар» возьмет и – исчезнет?..

Или они боятся, что, разгадав механизм ЭТОГО, я выдам тайну врагам?

Боже, но разве можно в ЭТОМ хоть что-то понять?

И какое мне дело…

………………………………………………………….

А дневник? О дневнике – ни-ни.

30 мая

Хорошо бы устроить ремонт. Переклеить обои в мужниной комнате. Побелить потолок на кухне. Рамы покрасить.

Весь день скучала.

Читала какой-то глупейший детектив, уже позабыла чей. А сходить посмотреть в другую комнату – лень.

Володька обещал к семи.

Он у нас теперь аналитик⁹.

1 июня

Подписала еще кое-что, сильно регламентирующее мою жизнь. Кроме понятной подписки не разглашать секреты (много ли я их знаю?), взяла на себя обязательства не вступать в контакт с иностранцами (в моем случае «контакт» звучит, пожалуй, слишком пикантно). И даже не посещать международных выставок – без мужа (или провожатого)¹⁰. Притом что я и так не выхожу из дома!..

Смешнее всего, что дала подписку сохранять верность супругу. Это мое персональное обязательство.

Таких, наверное, еще никто не давал.

По всему видно, ему доверяют на все 100¹¹.

– А если я тебе изменю, Володя, меня посадят в тюрьму?

– А как же, родная. Только я тут ни при чем. Они сами придумали¹².

3 июня

На дачу приехали после обеда. Когда свернули с шоссе, я только тогда и обнаружила, кто едет за нами. Володя сидел за рулем, я сказала: «Смотри…» – он улыбнулся: «А ты как думала».

Сопровождали нас только до первого поста, там они остановились, и далее, через бор, мы добирались одни, без охраны; причем милиционер у шлагбаума отдал честь Володе (а может быть, даже мне – я рядом сидела…); и документов никто не спрашивал.

Е. Е. вышел сам на дорогу – встречать; открывал ворота; я почему-то ждала, что будет он при лампасах, ничего подобного – обычный тренировочный костюм, наш, не импортный, трикотажный, и штанины засучены до колен – такой дедушка-садовод. Меня он расцеловал, похвалил прическу, тут же по явился пудель по имени Риф, темно-рыжий, лизучий и, конечно, похожий на – но не хозяина, а хозяйку; та со своей стороны на генеральшу совсем не похожа – маленькая, вертлявая, лохматая. Представилась просто: Лариса.

Сразу же повели нас в усадьбу – обедать. Усадьба большая, солидная. Ели окрошку на веранде, за столом сидели еще некоторые, Володя шутил, хохмил, анекдоты рассказывал. Е. Е. же рассказывал про огурцы со своего огорода, обещал нам показать, как растут. Угощал «Посольской», я не пила. Еще о живописи говорили, хвалили Илью Глазунова за смелость, он первый, кто решился проиллюстрировать «Яму» Куприна. Лариса меня тихо спросила: «Вам нравится “Яма”?» – Я сказала: «Не очень».

Почему мне должна нравиться «Яма»?

После обеда Володя всем объявил, что не успокоится, пока не поймает четырех карасей, и пошел с удочкой на пруд. А меня Лариса повела смотреть достопримечательности. Пруд, беседка, оранжерея, грядки, на которых Е. Е. выращивает кабачки и огурцы хваленые, розарий… Розы разных сортов. А еще какие-то невероятно редкие тюльпаны – по одному – один фиолетовый тюльпан, другой черный. «Вы смотрели “Черный тюльпан”?» – «Два раза, с Аленом Делоном». – «С Жераром Филиппом». – По-моему, с Аленом Делоном¹³, но я не стала спорить. «Вот это дерево туя, – показала на нечто пирамидальное. – А это муж мой утверждает, что кедр, а на самом деле стелющаяся сосна, выше, чем по плечо не вырастает, вширь растет, – и добавила: – Дикобраз». Иголки действительно длинные, длиннее пальцев. Мы подошли к маленькой, довольно симпатичной елочке. «Голубая, – похвасталась генеральша, – таких больше нигде нет, только на Красной площади, у Мавзолея». Оказывается, возраст такой елочки определяется по числу ответвлений; на каждой ветке от ствола было по четыре, я сказала: «Молоденькая». – А генеральша спросила, догадываюсь ли я откуда. Я не догадывалась. «Вот оттуда как раз, с Красной площади, муж сорвал шишку у Мавзолея четыре года назад и семечко посадил. Только не говорите никому», – она засмеялась доверительно, как бы и меня приглашая быть откровенной. Я так поняла.

Зашли в оранжерею. Там росли среди овощей вполне заурядных еще и гвоздики, особенно много белых. «Ну-ка, как называется, должны знать… вот эта…» – Показывала на белую с красным одним лепестком: «Редкость!» – Я честно призналась: «Не знаю, а как?» – «Грешница». – «Почему грешница?» – «А догадайтесь». Глупо, но я покраснела. Наверное, потому, что подошел Е. Е. Определенно, я дура.

Володя к этому времени поймал карасика, но генерал предложил другое: отправиться им вдвоем на Дальнее озеро – в ночь – за раками. Меня спросил:

– Отпускаешь?

Мне-то что. Пусть едет.

Я понимала, им надо поговорить, и чтобы никто не мешал.

Вообще-то здесь много народу – не то родственники, не то подчиненные. Меня знакомили, но я, по своему обыкновению, забывала имена. К вечеру большинство подевалось куда-то – уехали, что ли.

Одного Е. Е. послал при мне за шишками, за сосновыми – к самовару (сразу за домом сосновый бор).

Пили чай с вареньем. Гуляли. Лариса рассказывала мне, каким был Е. Е. молодцом – лет восемь назад. Хвалила Володю.

Генерал увез его, когда стемнело. Сам сел за руль. Володе выдали сапоги – ботфорты, взяли бредень с собой.

Около десяти завел со мной разговор некто А. Б.¹⁴, человек лет сорока пяти с морщинистым лицом и чересчур тонкими губами, настолько не по-мужски тонкими, что их как бы и не было. Он мне сразу не понравился. Врач. Будет меня курировать, именно так и сказал: «курировать». Психолог он или гинеколог, я так и не поняла; просил быть с ним до предела открытой, ничего не стесняться. «Тогда у вас не будет проблем никогда». – «У меня и нет». – «У всех есть, а у вас не будет». – Он задал несколько вопросов, до крайности неуместных. В конце концов, мы на лоне природы, это же не кабинет. «Ничего, ничего, потом легче пойдет». Дал книжицу почитать: «Пока мужа нет». (Пошутил, видите ли.) Идиот. Я поднялась наверх.

Комната моя на втором этаже, окна в сад. Ночь темна, где-то далеко лает собака. Без Володьки мне одиноко. И непривычно. Не по себе. Книга называется (очень мило) «Составляющие оргазма», на титуле гриф «Для служебного пользования». Он ее сам (А. Б.) написал. Дочитала до половины. Неинтересно. Скучно, наукообразно, с претензией. Очень неинтересно.

Все. Хватит писать. Поздно. До завтра.

Почитаю еще чуть-чуть.

4 июня

Раков живыми варят. Бросают их в кипяток, грязно-зеленых, они там и краснеют. В кипятке. Шевелясь.

Зрелище не из приятных.

Но вкусно.

Других впечатлений ярче не было.

Доехали хорошо.

Был разговор перед отъездом. Накатывали.

Уже когда один на один, я генералу сказала: никаких там А. Б., до свидания. Он сначала оспаривал.

Говорил, что лучший специалист, куча работ¹⁵ и пр., просил присмотреться, дескать, уладится. Я сказала категорически: нет. Он мне не понравился. Генерал попыхтел-попыхтел и в конце концов согласился. Его проблемы. На прощание расцеловал.

А доехали весело, с ветерком. Володька вел замечательно.

11 июня

Все в порядке, любимый.

Ты не знал, что я дока в космонавтике?

Ага, удивился!

Я тоже.

Хотя сейчас ни за что не скажу, чем апогей отличается от перигея. И вообще, дорогой, – не люблю цифры. Еще со школы не любила. С начальной¹⁶.

Завтра, значит, получка. Принесешь косхалвы?

Спит. Не слышит. Ему и так сладко.

13 июня

Восточные сладости. А правильней – сласти¹⁷.

Читала Шекспира.

15 июня

Обрадовал.

Я должна вступить в партию.

Так считает его руководство.

И, вообще, решение «по мне» уже принято.

Я их понимаю, я должна быть идейная. Но разве я не идейная? По-моему, очень, очень идейная.

Бубнил про карьеру. Интересно, какую же карьеру ты мне желаешь, Володя? Не смог объяснить.

– В жизни, знаешь, многое может произойти.

Знаю, Володя. А впрочем, как хочешь, как надо.

Дал Устав. Сказал, что могу не читать. Если спросят – про демократический центраизм. Не более.

Ну это я выучу.

Слова-то какие – карьера!

16 июня

Мы нередко ссоримся. Из-за пустяков. Пожалуй, он серьезно рискует, нарушает какую-нибудь инструкцию – вряд ли ему дозволительно меня расстраивать. А я… я стерва. Я пользуюсь служебным положением. Пусть сам подойдет. И подходит. Ласковый, виноватый… Тут моя стервозность вся иссякает. Сразу прощаю. Отходчива. Сразу. Люблю. Любимого.

18 июня

Вообще-то если называть вещи своими именами, то я, конечно, просто публичная женщина.

И если подобрать нужное слово, то это, конечно, эксплуатация.

Сладкая. Сладчайшая. Потому что с ним. И только – с ним.

19 июня

Было два раза.

Один – вечером, около восьми. Другой – в два часа ночи.

Опять не высплюсь.

Что-то сельскохозяйственное¹⁸.

20 июня

Дивлюсь на себя: публичность ЭТОГО сейчас меня ничуть не смущает (что бы я сама ни говорила об эксплуатации). Более того, одна мысль о том, что третьи лица знают все (даже больше меня самой), действует возбуждающе. Все-таки я, наверное, очень порочная. Или чувство долга во мне так развилось – долга перед народом и государством? Или просто – все от любви? От любви, она причина всему. Задержался на час, а я хочу писать ему письма уже, как будто в самом деле в долгой разлуке. Хочу, очень хочу. Ты где, Володька? Ты с кем? Приходи скорее, приходи, я жду тебя, жду и хочу – тебя, любимый, – тебя – с твоим спецзаданием…

21 июня

Иногда мне кажется (сейчас, например…), что я живу не с любимым мужем, а с целым Отделом – с таким вот неусыпным и ненасытным существом, которое само ни на что не способно и которому вечно мало. Многоголовая гидра с оттопыренными ушами и вытаращенными глазами – вот мой любовник. Я не я, я не принадлежу себе, не слышу себя, я захвачена волной сумасшедшего восторга, а он, а оно, ощетинившись, протоколирует – протоколирует! – торопливо и возбужденно – стрекоча самописцами. И я знать не знаю об этом и знать не хочу. Все-таки я извращенка. Счастливая извращенка.

22 июня

Перечитала вчерашнее. Дура.

24 июня

Так и есть.

Был сегодня странный звонок. Ни здрасьте, ни извините, а сразу: «Это я куда попал?» – «А куда б вы хотели?» – «Домой». – «Увы, здесь вы не живете». – «Подождите, вы разве не Маша?» – «Абсолютно не Маша». – «А как вас зовут?» – И в это время отбой.

Если б он после ответа повесил, тогда бы логика была (хоть какая-то). Но это не он, а они. Они испугались, что я назову имя.

Вечером рассказала Володьке. Он сказал: 1) не кокетничай, 2) ничего страшного. Просто не надо говорить ни о политике, ни о сексе. Вот и все. О сексе – особенно. Свобода – осознанная необходимость. А телефон – бяка. Тем более что идет на повышение¹⁹.

Ну мне-то никто не страшен, без меня они все котята.

А за него – да.

И еще вспомнила. Полгода назад покупала в ГУМе перчатки. Стою у прилавка, примеряю. Подходит из-за спины молодой человек и что-то советует. А потом о моих пальцах – вроде как не занималась ли я музыкой? Нет, не занималась. Иду на выход, он за мной, народу много… А что я вечером делаю? А почему я такая неразговорчивая? Вышла – и он рядом. Прошла немного, оглянулась – а его уже отводят под руки двое. Разумеется, в штатском. Еще немного прошла, остановилась, назад повернула. Их нет никого. Словно и не было.