Kitobni o'qish: «В семье не без у рода»
Сергей Прокопьев
В СЕМЬЕ НЕ БЕЗ У РОДА
Повесть
Два слова от автора
Я ехал в пригородной маршрутке на литургию. За окном мелькали берёзовые рощи, радующие глаз долгожданной зеленью. Ещё совсем нежной, не набравшей силу. Пасха в этом году ранняя, а весна запоздала на добрые полмесяца. Только-только к Троице берёзы опушились робкой листвой.
В сельский храм ехал по приглашению Алексея Григорова. Его рекомендовал мне знакомый батюшка как человека интересного, много делающего для церкви. Рекомендовал более года назад, но встретиться с Алексеем удалось только две недели назад, зато хорошо поговорили, и вот теперь я ехал в храм, построенный его трудами.
В голове всплыло услышанное от Алексея. Это звучало почти притчей. К архимандриту Кириллу (Павлову), духовнику Свято-Троицкой Сергиевой лавры, пришли в середине девяностых годов молодые люди. Успешные, активные и обеспокоенные развалом страны. Пришли за советом, благословением. Мужчины были озадачены беспределом, творящимся в стране: целенаправленным развалом экономики, промышленности, наступлением пошлости, безнравственности, пьянства, наркомании. Спросили у старца: что делать, батюшка? Создавать партию? Боевые отряды? Звать людей на баррикады? А старец говорит: нет, чада мои, вы уже ничего сделать не сможете, настолько всё оккупировано. А как быть, батюшка? – в отчаянии спросили пришедшие. И прозвучал ответ: приводить сограждан к Богу. Должно вырасти поколение православных людей, которые придут во власть, на производство, которые будут противостоять разрушительным силам.
Тут же Алексей прочитал стихи Николая Зиновьева.
Как ликует заграница
И от счастья воет воем,
Что мы встали на колени.
А мы встали на колени
Помолиться перед боем…
Храм был маленьким. Днём раньше, отвечая на мой вопрос о численности сельского прихода, Алексей сказал:
– У нас так – если пять машин из Омска приехало – значит, полный храм. Деревенские три-четыре человека придут, уже хорошо…
У церкви стояло четыре машины.
В храме пахло ладаном, обшитые светлым деревом стены создавали впечатление, ты внутри шкатулки. Солнечно написанные иконы усиливали это ощущение.
Мы обнялись с Алексеем. Он был облачён в стихарь – помогал батюшке в алтаре.
Человек двадцать стояло в храме. И он был полным.
В нашей беседе, которая состоялась накануне, Алексей сказал: храм стоит по молитвам его рода, молитвам прадеда Трофима, деда Луки, молитвам мамы, молитвам особо почитаемого им святого Серафима Саровского.
Дед Лука мечтал после войны срубить храм в деревне Речушка, которую спецпоселенцы поставили в архангельских лесах на реке Ёрга. Тогда на краткое время начались послабления в вере, дед надеялся, а вдруг разрешат хотя бы часовенку. Но так получилось, храм, первым в их роду, вместе со своими товарищами поставил под Омском любимый внук – «внучок», как звал его дед.
Вот что рассказал Алексей о своём роде.
Прадед Трофим
Начало нашего рода – прадед Трофим Степанович Григоров, 1869 года рождения. Кто перед ним – неизвестно. Родителей своих Трофим не знал.
В раннем возрасте подобрал сироту помещик Алексей Кожевников. В поминальные записки на проскомидию обязательно вношу раба Божия Алексия. Можно сказать, тоже нашего рода человек. Мог бы запросто сделать из Трофима слугу-прислугу на побегушках – «подай-принеси», «одень-раздень», «барыню спляши»… Помещик дал Трофиму в руки удочку, а не рыбку. Каждый настоящий русский мужик – плотник. Не все искусные, но каждый владел топором. Трофим относился к искусным. И топором играючи тюкал, и рубанок пел в руках… Кроме того, печник, пимокат, полушубки шил… Золотые руки помогли роду выжить, когда угодил в форс-мажор раскулачивания.
Имение помещика Алексея Кожевникова располагалось в селе Костино. Двести сорок километров до Самары по трассе, триста – до Оренбурга. Всё мечтаю съездить, побродить по тем местам. Помещик выделил своему батраку, когда тот повёл под венец девицу Феодосию, земельный надел и деньгами одарил. Отец отводит сыну клин земли, отправляя в самостоятельное плавание, помещик поступил аналогично. Зажил Трофим своим хозяйством. Родилось у него четверо детей. Сыновей-помощников ждал от Феодосии Трофим, да из сыновей только мой дед Лука появился на свет, остальные дочери – Гликерия, Надежда, Евдокия.
Трофим и с одним сыном хозяйствовал крепко.
В школе я основательно занимался лыжами. Как-то с тренировки прихожу, язык на плече, ни рук, ни ног, упал в изнеможении в кресло, пальцем пошевелить не в силах. Тренировался зверски. До первого разряда дошёл в конечном итоге.
– Дед, – говорю, – набегался в усмерть! Двадцать километров отмахал.
Дед на похвалу никогда жадностью не отличался:
– Молодец! – оценил тренировочное рвение.
И добавил:
– А я, внучок, за плугом по пятьдесят километров в день проходил.
– Да не может быть! – не поверил я. – Свистишь ты, дед, и не морщишься!
– Как не может?!
Дед окончил четыре класса церковно-приходской школы, но с математикой был на ты. До седьмого класса помогал мне задачи решать. Лишь в восьмом сдался, когда подошли к алгебре и геометрии:
– Всё, внучок, моих университетов не хватает. Кумекай сам.
Географию знал лучше меня. Любое государство назову, тут же выстрелит, где находится – в Африке, Азии или Америке – столицу назовёт, с кем граничит, под какими империалистами-колонистами ходило. Историю, может, не лучше меня знал, но в объёме школьной программы на твёрдую четвёрку. Кроме всего прочего – дед пел хорошо.
– Ты сам посчитай мои километры за плугом.
Дал мне исходные данные: ширину борозды, площадь поля… Я быстренько помножил, разделил и получил сорок девять километров. Столько дед проходил в день, держась за чепиги – ручки плуга. Отправлялся на поле с тремя парами лошадей. В шесть утра начинал вести первую борозду, через пару часов менял лошадей. Кони отдыхали, дед продолжал пахать. Через два часа впрягал третью пару и так дотемна.
Основной доход прадеду Трофиму приносила мельница, зерновые выращивали для собственных нужд. Мельница вальцовая, на три сорта помола. Приобрёл её на паях с товарищем. В паре недолго владели, компаньон заболел и умер, Трофим отдал половину пая вдове и сделался единоличным хозяином. Мельница славилась на всю округу, такого тонкого помола ни у кого поблизости не было. В хозяйстве у Трофима были лошади, верблюды, свиньи, гуси, куры. Как дед говорил: никто поголовье кур-гусей не считал. Количество яиц корзинами мерили. Трофим из костинцев первым оказался в списке на раскулачивание в 1930 году. Не помогло, что его сын, мой дед Лука, служил в Гражданскую в дивизии Чапаева.
Раскулачивали прадеда в три захода. То ли совестливые экспроприаторы попались, то ли аппетит не сразу разыгрался обирать односельчан до нитки… Перво-наперво с мельницы турнули деда комбедовцы: вымётывайся, мироед. «Мироеда» выгнали, мельница вскоре остановилась, комбедовцам некогда было ею заниматься, да и не умели. На втором этапе раскулачивания Трофима прошлись по сундукам, амбарам, кладовым и погребам – подчистили всё, увели большую часть скотины, наконец, в третий на всё оставшееся лапу наложили – дом, надворные постройки, двух лошадей, трёх коров, четырнадцать овец, сельхозинвентарь (этот список фигурирует в решении суда за 1996 год по факту незаконной конфискации). Жил прадед на тот период одним домом с женой Феодосией, пятнадцатилетней дочерью Евдокией и сыном Лукой, моим дедом. У деда была жена Февронья и четверо сыновей, мал мала меньше.
Имущество конфисковали, из дома выгнали, а и этого было мало, вошли в раж преобразователи села – грозили расстрелом. Бабушка Февронья каждый вечер одевала мальчишек-сыновей во всё чистое. Расстрельные акции велись по ночам. Слава Богу, обошлось, не обагрилась чистое бельё кровью. Трофима с семьёй из девяти человек отправили на спецпоселение в Архангельскую область (тогда Северный край), под Котлас, в Черевковский район.
В марте привезли с большой группой таких же горемычных кулаков на берег речки Ёрга. Прямоствольные сосны в синее мартовское небо упираются, чистейший снег по грудь. Ни домика, ни навесика – девственная природа на многие километры во все стороны света. Дед Лука оказался невольным свидетелем разговора двух охранников. Один другому:
– Надо бы переписать их.
– Да ну время тратить, летом перепишем, кто жив останется.
Отцу моему и двух лет не было (через три месяца исполнилось), его брату Алексею – четыре года, Александру – шесть, Николаю – одиннадцать.
Мужики взялись за топоры, поставили шалаши. Летом отвоевали у леса площадку, стали строить бараки… В зиму вошли в них. В одной комнате селилось по две-три семьи. Не все до первой осени дожили, но наши все. На следующий год спецпоселенцам была дана команда строить восьмиквартирные дома.
Прадеда Трофима быстро вычислили на золоторукость и забрали в районный центр Черевково. Начальство себя не обидит, решило: такой кулак самим пригодится. Одному начальнику печь переложил, тот передавал мастера другому. Складывал печи, катал валенки, шил полушубки, столярничал. Жил практически свободно и неплохо зарабатывал. Имел возможность помогать семье сына Луки. Несколько раз в год проводил гуманитарные операции. Закупал съестное, отпрашивался у начальства и, как правило, в ночь, отправлялся в Речушку, такое название получил посёлок спецпоселенцев. В начале второй зимы приехал на санях, в которых была мука, крупа, рыба мороженная, а мясо пришло своими ногами. Лошадь, на которой прибыл, тут же забили, зиму кормились кониной. Вся семья у деда Луки выжила.
Была у меня мечта съездить туда на машине. Взять отца, а он до восьмидесяти пяти лет бодрячком был, да не получилось. Видимо, не объять необъятное. Сейчас отцу девяносто, с ним уже в такую даль не отправишься.
Прадед Трофим в 1936 году осенью застудил ноги и от ангины умер.
В Черевково похоронен.
