Kitobni o'qish: «Волхв»

© Мильшин С.Г., 2025

© ООО «Издательство «Вече», 2025

* * *

Пролог

Крупные клеверные головки раскачивались перед лицом, обволакивая запахом незрелого мёда. Над головой вздрагивали нежно-зелёные кончики крепких дубовых веток – нынешняя уже поросль. Гой¹ Воинко – разведчик дружины русичей тихонько, не щевелясь, втянул ноздрями цветочный аромат. И не ощутил его. Напряженный взгляд, спрятанный меж былок, тело дрожит, словно выгнутое крепкой рукой копьё, и тревога в душе. Что-то не так.

Напротив дубового леска, саженях в ста, возвышались стены-колья храма Белбога, обвитые повиликой. По краю арочного входного проёма с рунами под сводом, славящими Бога Света и освещающими входящих, шелестела мелкая подсохшая листва. Воинко слышал, что в прежние лета храм стоял без ограды, открытый на все стороны света, сверкая на солнце золотыми и серебряными украшениями – подношениями русичей. Но в один срок огромное стадо туров, сорванное с места непонятной для человека тревогой, покатилось на восход, поднимая пыль до самого неба. Волхв, гостивший в дальнем селении, где лечил упавшую с седла дочку местного боярина, спасти божий престол не смог. Стадо туров наводнением пронеслось через незащищенное оградой капище, сровняв храм с землёй. После того случая и появился вокруг светлого места высокий частокол.

Что-то беспокоило Воинко, что-то неуловимое, словно касание лёгкого ветерка влажной щеки. Ощутив неясную тревогу при приближении к родным местам, он оставил коней привязанными к дереву в чаще, а сам, сделав солидный крюк по заросшему дикотравьем дубняку, оказался перед храмом. Здесь и залёг в густом клевере напротив входа.

Высоко, в голубой бескрайности утопал хищный сапсан, вольно раскинувший упругие крылья. По левой стороне, если повернуть голову и приподняться, можно было разглядеть соломенные крыши родного села Воинко – Хотмы, вытянувшегося вдоль широкой реки Донец. Ещё закругляя путь через дубняк, Воинко глянул сверху на крайние дома. И ничего подозрительного не заметил. По привычке отыскал камышовую крышу своей избы в окружении яблонь и груш. Как-то там сейчас матушка? Отец погиб в стычке с хазарами, когда парень только ходить выучился, с той поры так вдвоём и живут.

Какая-то баба, покачивая пустыми ведрами на коромысле, спускалась под откос к речке. На другой окраине мальчишки запускали змея. Треугольник мирно трепыхался на ветру, угадывающийся солнечный лик улыбался в складках ткани. Вроде ничего тревожного. Но вот здесь…

Три дня, меняя коней, Воинко неспешно двигался к дому. Шёл спорой рысью. Сильные, высокие русские жеребцы, легко выдерживали темп, тем более что Воинко старался почаще пересаживаться на заводных. Останавливался один раз в день у ручья или родника, встречавшихся тут изобильно. Ослабляя подпруги, выгуливал недолго, пока не остынут. Напоив, отпускал на луг. Пока кони хотя и без удовольствия, но методично объедали подвяленную на жарком Ра траву, спокойно перекусывал сам. В заплечном мешке ещё оставалось немного вяленного мяса да кусок овечьего сыра. К ночи искал место где-нибудь у перелеска. На широкой залитой лунным светом степи его могли увидеть издалека, а вот в тени кряжистых дубов или высоченных ясеней парень оставался незаметным для любого самого пристального взгляда.

Коней отпускал пастись, спутывая. Обученные животные держались неподалёку от хозяина, иной раз напоминая о себе тихим всхрапом, словно говоря: «Не волнуйся, мы рядом». Умные жеребцы днём в степи замечали следы стремительных волков, сторожась, а ночью нет-нет, да и замирали, расслышав далекий вой. Разведчик, угадывая сквозь сон мягкий шорох копыт, не просыпался.

Атаман отправил Воинко с опережением отряда вёрст на тридцать. Парень второй раз участвовал в охранном походе. В прошлый раз всё прошло спокойно, за более чем сорок дней – срок, который требовался бойцам для обхода своих земель, отмеренных чертой, пропаханной былинным Ильёй, не встретили никого из вражеского стана хазаров или залётных степняков. Воинко держался уверенно, а за особые таланты – волчий нюх и острый глаз птицы-хорса – его прозвали почётным именем Рысь.

Теперь атаман доверил отроку ответственное дело – прокладывать путь. За ним с небольшим отставанием двигался передовой отряд разведчиков. Когда степь разбегалась до ококрая, не зажатая перелесками, на самой границе видимого, он угадывал движение бойцов, издалека казавшихся легендарными полканами – полулюдьми-полулошадьми. Бойцы шли ровно, не опасаясь засады, зная, что даже подстреленный из-за куста вражеской стрелой в самое сердце, Воинко, прежде чем уйти в Ирий, успеет уронить знак опасности на пути отряда. Знак – зачарованный амулет с живущим в нем духом Чура – бога-охранника, с виду всего лишь серый камушек – Воинко всю дорогу зажимал в кулаке. Камень обладал способностью впитывать тревожное настроение хозяина, живого или мёртвого, и передавать его на большое расстояние. Отряд разведчиков позади сплошь состоял из характе́рников, для которых ничего не стоило уловить тревогу, испускаемую камнем, за две-три версты. Но пока Рысь был спокоен – спал и камень.

Воинко вспомнил слова волхва Бронислава, от которого атаман и получил амулет, посетив жилище старца вместе с несколькими воинами перед походом.

Сидя на лавке, устало опустив узловатые кисти меж колен, заросший как ствол ивы, несколько лет пролежавший в воде, белоголовый, но до сих пор не седой, несмотря на свои сто пятьдесят лет с гаком, волхв негромко изрёк:

– Амулет – ваша защита, ваше спокойствие в степи. Но больше я рассчитываю не на камень, а на родовые силы, на помощь Богов – суть предков наших. Они помогут в трудный миг. Без их защиты, да без вашей отваги и опыта дедов ваших, этот амулет не больше, чем речная галька. Помните – ваша сила – это вы сами. Прислушивайтесь к своим чувствам – они не обманут.

Столетний помощник Бронислава, шустрый и по случаю серьёзный Матвей вручил воинам заговорённые камни, приговаривая обережную скороговорку: «Вот, камень-аладырь, вражду почует, как ясырь».

Воинко переложил амулет в другую руку, и потная ладонь шоркнула о штанину.

«Что же случилось с Брониславом? Стоящий нескольких воинов, он владеет такими приёмами, до которых Воинко ещё расти и расти. В крайнем случае, волхв мог отвести врагу глаза. Если его убили, то только расслабленного, не ожидающего удара. А это означало, что среди русичей завёлся предатель. – Гой мотнул головой, отгоняя неприятные мысли. – Нет, не может быть».

Будь волхв жив, Воинко почувствовал бы его даже за сто шагов. А уж старик его и того дальше. Уже бы вышел за частокол, щурясь на Ра, насмешливо призывая парня подойти, а не протирать штаны в траве. Но сейчас гой не слышал Бронислава, он вообще ничего не ощущал, кроме непонятной и незнакомой тревоги. Камешек в руке ощутимо потеплел. Воинко только крепче сжал его.

Отложив в сторону лук, перекинул через голову колчан со стрелами. Там они не понадобятся. Ещё раз пристально окинул взглядом стены, арочный вход. Тихо. Как-то даже слишком тихо.

«Надо решаться. Так и до листопада досидеть можно».

Миролюбиво жужжали две пчелы-труженицы, примеряясь к клеверной головке, на крепкой травинке замер, словно умер, голенастый кузнечик. Воинко, теперь не отрок безусый, семнадцати лет от роду, а опасный для врага боец Рысь, беззвучно выдохнул. Мысленно пробудив дремлющие до поры силы Рода, не потревожив кузнечика, пополз. Ритмично извиваясь, как учили, парень двигался ко входу в храм. Чем ближе к утопленному в зелень проёму, тем тревожней на душе. В один момент он даже приостановился, прислушиваясь к собственным чувствам. Внутри – там, где жил сгусток души, разливалось чувство опасности. Разведчик чувствовал, как оно заполняло клеточки тела, дрожащего в предвкушении схватки, ощущал, как нагревал кожу ладони оберег, и невольный страх рождался около Ра-сплетенья.

«Нет, я не испугаюсь. Ни за что! Чтобы ты не пророчил, Чернобог. Белбог всё равно сильнее, и ни тебе с ним тягаться». Крепко сжав зубы, Воинко упрямо двинулся дальше. И странно, только переборол себя, как страх отступил, оставив лишь капельки пота на лбу под обережной повязкой, придерживающей длинные волосы цвета соломы-половы, за которые русичей его племени иногда называли половцами. У входа Рысь пружинисто вскочил на ноги. Не глядя выдернув из ножен на поясе нож, попытался что-нибудь разглядеть через узкую щель входа. Пусто. Плоский камень с отпечатком ладони Белбога, подсохшие цветы – приношения у подножия, за ним – частокол, и всё. Горячий амулет едва не выскользнул из потной ладони. Опасность! Присев, Воинко осторожно уронил камень в траву немного в стороне – куда смог дотянуться. Одними губами три раза выговорил девиз русичей, помогающий в бою: «Ура, Ура, Ура», – пальцы покрепче зажали нож. И, больше не колеблясь, нырнул в проём.

Уже в прыжке, кувыркаясь через голову, краем глаза заметив силуэты выстроившихся вдоль стен врагов, понял, что проиграл. Его ждали. Одним незаметным движением успел скинуть нож в сапог.

– Шустрый малый.

Напряжённый голос, которому его владелец попытался придать сарказм, оглушил.

Не вставая, гой метнул взгляд по кругу. Выстроившись вдоль частокола, ухмылялись смуглые воины. Хазары! Десяток. В руках натянутые до половины луки. Нечего и думать о сопротивлении. И что самое страшное: у забора небрежно кинуты два бездыханных тела – Бронислава и какого-то белокурого мальчишки, лет пяти. Так вот как они застали волхва врасплох! От сердца отлегло: нет, не может быть среди русичей предателей! Наверняка хазары подкараулили отрока у села. Притащив сюда, зажали рот, чтоб не кричал, и втолкнули в капище. Увидев мальчика, Бронислав замешкался, и этого хватило ворогам, чтобы выпустить две стрелы, сейчас торчащие из тела волхва.

Предводитель хазар – толстый мужик с животом-тыквой, свисающим между расставленных ног, что особенно удивило Воинко – у русичей толстых не было, в тёмно-зелёном походном суртюке, подпоясанном ремнём, на котором болтались ножны дорогой работы, восседал на камне Макоши, поигрывая золотым кулоном с ликом Богини судьбы. Воинко даже хмыкнул про себя – не стоит так с великой Богиней, да к тому же женщиной – не простит.

– Ну что, парень?.. – дёрнув кадыком, десятник спрятал кулон в пухлую суму, где, похоже, уложены были и остальные драгоценности храма.

«Нервничает, – понял Рысь. – Что это он, меня, что ли, боится? Это с десятком лучников-то?»

– Разговаривать будешь? – хазарин обвёл воинов торжествующим взглядом, словно пересчитав. Они, наглые, сильные, уверенные в превосходстве над негрозным с виду бойцом русичей, ухмылялись. И даже ослабили луки, а некоторые и вовсе опустили. – Жизнь сохраним.

Хазары хохотнули.

Гой скривил губы, сдерживая ярость.

– Пошёл ты…

Не сильно удивленный, предводитель картинно всплеснул руками. Пузо волнообразно заколыхалось.

– Нет, ну ты смотри. Я же как лучше хотел. Жизнь обещал, а ты, значит, неблагодарный, грубишь. Ну, ну, – он кивнул ближайшим лучникам. – Взять его.

Воинко напрягся. Он понимал, живым не оставят в любом случае, зачем им свидетель?! Если уж пришёл черёд отправляться к предкам, чего он по большому счету не боялся – все там будем, – то уйдёт не один. Хотя бы вот этого здорового, кривоногого, шагнувшего в его сторону с глупой ухмылкой на лице, но заберёт с собой, а если повезёт, то и ещё кого-нибудь прихватит. Вот второй, тощий, тоже шагнул. Ну сам судьбу выбрал.

Ладонь незаметно мазнула по коленке, пальцы тронули за голенищем деревянную рукоятку ножа.

Хазары, ухмыляясь, приблизились к русичу. Перекинув косичку-пейсу за ухо, громила протянул руку, намереваясь ухватить застывшего, словно камень, пленного за шиворот. Воинко вскинулся, и нож, с противным хрустом разрезая мышцы и царапая кости, вошёл в грудь хазарина на всю длину. Словно наткнувшись на невидимую стену, враг замер. А в следующий момент осев перед русичем на колени, ткнулся лбом в подошву его сапога. Тощий хазарин оказался проворней. Откачнувшись в сторону успел отбить окровавленное острие, птицей взметнувшееся к тонкой шее. Но русич уже на ногах. Вторым движением, по всем правилам русбоя запутав ложным махом противника, успел воткнуть нож в выставленную для защиты руку. Выпустив ставшую скользкой рукоятку, Воинко прыгнул головой вперёд, будто в омут, на визжащего от боли врага. Рысь не услышал щёлкнувшей тетивы, только почувствовал, как что-то раскалённое вошло в плечо, земля попрыгнула, и он неловко повалился на поверженного хазарина. Вражеская шея хрустнула, и парень затих подмятый русичем. А потом пришла тьма.

* * *

Воинко слышал голоса, они пробивались в сознание, словно через толстый войлок. Говорили рядом, но о чём, он долго не мог понять. Или думал, что долго. Гой возвращался в сознание медленно, шажками. Сначала почувствовал, что связан, затем вернулись ощущения, накрыла боль в плече, тупо ныла голова. Похоже, по ней ударили чем-то тяжёлым. Он с трудом открыл глаза, и… память стремительно вернулась, а сознание прояснилось.

– Очнулся, кажись, – знакомый голос звенел от сдерживаемой ярости.

Ничего не изменилось. Так же стояли у стен враги с опущенными луками, сидел на камне их предводитель, вот только хазаров стало меньше на два, и взгляды оставшихся в живых были теперь не такие расслабленные. Сам же Воинко почти висел на верёвках, привязанный к жертвенному столбу – лику Белбога. Через силу парень укрепился на ногах.

Зло глянув на очнувшегося русича, десятник выдавил:

– Двоих парней моих убил, скот. Ты думаешь, подвиг совершил? Ничего ты не совершил. Хотел бы своим помочь – себя убил. А так, все равно заговоришь. Знаю, ваши основные силы в походе, село без прикрытия. И сейчас ты нам поведаешь, сколько в Хотмах воинов и откуда лучше зайти, чтобы застать врасплох. Нам нужны ваши побрякушки и ваши женщины – за них хорошо платят в Саркеле. Ну, говори, пока я добрый. Скажашь, умрёшь быстро, без мучений.

Воинко с трудом проглотил вдруг ставшую густой слюну:

– Пошёл ты.

Гой Рысь знал, как сделать, чтобы его тело перестало чувствовать боль. Это умение было одним из самых главных в тех знаниях, которые русичам передавал волхв. Нужно было представить, что предмет, причиняющий боль, это лёгкое пёрышко, от которого телу становится щекотно. Конечно, научиться этому невероятно сложно. Снова Воинко вспомнил добрым словом погибшего волхва и его помощника деда Матвея, гонявшего их – молодых бойцов – до седьмого пота. «Может быть, наши успеют, – мелькнула мысль. – За мной Креслав и Ставер идут, мои одногодки, уже опытные…» Сильнейший удар под дых прервал размышления Воинко, заставив согнуться, насколько позволяла верёвка. Задохнувшись, он опять чуть не потерял сознание. Следующий удар в лицо сломал нос, губы залило кровью. Мучитель – крепкий с широкими плечами и волосатыми руками – оглянулся на десятника, ожидая приказа. Судя по тому, что хазарин снова ударил русича, на этот раз по рёбрам двумя руками, сложенными в замок, приказ последовал. В боку у Воинко что-то хрустнуло, и он, усилием воли превращая поток боли в лёгкое щекотанье, хрипло рассмеялся. Кровь выступила на губах. Откашлявшись, он сплюнул в сторону врага. Не попал.

Волосатый, готовивший следующий удар, от непостижимости смеха, замер. И вопросительно оглянулся на десятника. Кто-то подошёл поближе, край рубахи русича задрался. Хазары внимательно осмотрели бок парня. Рана как рана: набирающая по острым краям синеву красная вмятина, явно сломанные рёбра – два или три. Почему же он смеётся? Сошёл с ума? Не похоже. Серые глаза чисты, без мути. Взгляд твёрдый, ни грамма страха. Какой-то не такой пленник. В лёгком замешательстве приблизился десятник. Запустил ладони за пояс, широко расставил ноги напротив. Чуть склонив голову, внимательно всмотрелся в лицо русича. Воинко устало опустил голову. Ему были отвратительны их ощупывающие скользкие, как шкура лягушки, взгляды. Губы еле слышно прошептали: «Белбог, отомсти за меня». Десятник, увидевший движение губ и не разобравший ни слова, принял за слабость: «Просит пожалеть». Кивнув волосатому, отошёл на два шага, чтобы не забрызгало кровью.

А в следующий момент произошло непонятное. Замахнувшийся хазарин бросил за спину дикий взгляд. Медленно прогибаясь назад и оседая, закинул руку за плечо, пытаясь ухватить торчащее из-под лопатки оперённое древко. Но глаза закатывались, рука слабела, он неловко осел, и уже мёртвое тело рухнуло на утоптанную землю. Всё длилось какие-то мгновения.

Просвистело ещё несколько стрел. Никто из хазар, принявших их острия грудью, не успел осознать произошедшее. Преодолевая боль, Воинко повернулся. Через частокол вооружённые блестящими короткими клинками, прыгали сосредоточенные русичи из передового отряда. Креслав, невысокий расторопный крепыш, бежал к раненому. Рядом десятник повалился на колени, умоляюще задрав руки. Но уже заносился над ним нож. А ещё Воинко увидел: в стороне, немного выше забора, завис над землёй высокий старик с длинным посохом в руке. Он был сед, аккуратная борода клином развевалась ветерком, грозный взгляд из-под нахмуренных бровей показался знакомым. Их глаза встретились. Воинко на миг поблазнилось: старик ободряюще улыбнулся. Ему улыбнулся. Или не поблазнилось.

– Благодарю тебя, Белбог, – Рысь поморщился: волна нестерпимой боли накатывала в боку и в плече. Но стон сдержал. Он из рода русичей, ему нельзя показывать слабость. И потерял сознание.

Слова. Снова распадались на звуки слова. Словно из тумана вырастали фразы, огромные, тяжёлые, сдавливающие грудь и почему-то лицо. Рядом кто-то говорил. Ему хотелось, чтобы он замолчал. Так больно! Воинко с трудом разлепил веки. Над ним в комнатном сумраке нависала густая борода, бугры мясистых губ, окаймлённые белыми завитушками, ходили ходуном.

– Белбог, это ты? – голос Воинко прозвучал еле-еле.

– Очнулся, – обрадовался кто-то.

Женский голос. Матушка!

– Слава Белбогу, – пухлые губы шевельнулись и отпрянули, а вместо них выросло тревожное лицо матери.

– Сынок, ты у своих. Всё позади. Скоро будешь здоров, дед Матвей вторые сутки от тебя не отходит.

– А где Белбог?

– Белбог? – она растерянно оглянулась.

– Бредит, – донёсся уверенный голос деда Матвея.

– Может, не бредит, – не согласилась мать. – Кто-то же вырвал из рук мальчишек змея и понёс навстречу нашим. Да так, что они забеспокоились и поскакали быстрей. Ветра-то почти не было. И на лошадей наткнулись… Случайно, что ли? А потом уже амулет к храму привёл. Очень вовремя. Чуть бы опоздали… – Она снова склонилась к сыну. – Белбог всегда с нами. А ты поспи. Теперь можно. Хворь отступила. Поспи сынок.

Воинко тихо улыбнулся.

– Он с нами. Я его видел, – парень приподнял голову. – Мама, я хочу стать волхвом Белбога. Как только встану на ноги.

– Хорошо, хорошо, сынок. Вот поднимешься, тогда и поговорим. Правда, дед Матвей?

– Желание понятно. Обсудим.

Без сил откинувшись на подушку, Воинко закрыл глаза. И почти в тот же момент заснул. Безмятежно и мирно, как засыпал когда-то крохотным дитём на мягких любящих руках матери.

Глава 1

Плавно покачиваясь, телега катилась по слегка примятой траве – малоезжей полёвке, пробитой по залитому солнцем увалу. Выше тянулись стройные сосны, улетающие вершинами к облакам. Внизу раскинулась Верёвка – заваленная камнем речушка, в два шага перейти можно. По мокрым булыжникам отважно прыгал голенастый мородунка². Трудень, гнедой с длинными ногами и пегим вкраплением под грудью, не торопясь, натягивал постромки, степенно вышагивая по едва угадываемой дороге. Выехали с утра, ещё на камнях роса лежала. Сейчас уже полдень, а половину пути не преодолели. Вдовец Несмеян Донсков – маленький, шустрый старичок с аккуратной полуседой бородкой, уютно расположившись полулежа на солидной охапке сена, оборачивался к своему слушателю – шестнадцатилетнему пареньку Горию – худенькому, но широкому в плечах. Серьёзные серые глаза парня задумчиво смотрели по сторонам, а пальцы то и дело шевелили завивающийся пушок на подбородке: подражая взрослым, парень будто оглаживал несуществующую заросль. Свесив ноги, он покачивался в такт движению. Дед говорил тихо, и чтобы его слышать, юноша то и дело наклонялся.

Шумел ветер, качая и путая цветущие ветки жимолости и шиповника. Горий втянул носом цветочный аромат: «Как пахнет!» За околицей Коломны, села, где он вырос, вроде тоже полно всякого диколесья, той же жимолости, но все же не тот дома запах. Парню казалось, что здесь, в горах, аромат цветущих кустов более насыщенный и яркий. Буквально вчера он с другом Родиславом, конопатым и добрым увальнем, что приезжает частенько из города погостить у деда Богумира, бегал на сопку за селом – яйца птичьи поискать. Разорив по дури два гнезда, тут же на костре спекли найденные четыре яичка, сами не наелись, но зато накормили досыта сотни две комаров. А по возвращении Гор получил ещё и подзатыльник от Несмеяна за порушенные жилища для пернатых.

Выше по склону в кустах багульника засвистел свиристель. Горий видел не раз, как эти лесные птахи, запрокидывая клювы, покачивают бледно-розовыми хохолками, когда поют. В горячем воздухе навязчиво звенели комары, успокаивающе гудели осы, прыгая на фиолетовых метёлках негнущейся солодки, и густел хриплый голос старика:

– Ты, Гор, парень смышлёный. На лету схватываешь. Учиться у старика легко тебе будет. Он, тудымо-сюдымо, кожедубец знатный. Его сыромять в городе на «ура» разбирают. Ремесло нужное, и тебя, и семью твою прокормит. Да и то сказать, умение сироте много более нужно, чем обычному мальчонке с отцом-матерью. С меня какой прок? Сегодня жив, а завтра подойдёт срок – и к праотцам отправлюсь. Тебе же жить да жить. Ты не думай, старик хороший, тудымо-сюдымо, из ведунов. Белбогу капище хранит, то ты и сам знаешь. Потому на него варяги и косятся. О чём-то, видать, догадываются или доложил кто, но точно, надо думать, не знают. А слухи – они что? Они слухи и есть. То ли так, а то ли и нет, – повернувшись к внуку, дед хитро прищурился. – Старик-то, тудымо-сюдымо, ох, не прост. Они же за ним следить хотели. Ан не вышло.

Горий заинтересованно склонился к деду.

– А почему не вышло?

Дед довольно хмыкнул:

– Я же говорю, не прост старик. Ну да ничего. Вот поживёшь у него, поучишься малёха, сам поймёшь. Потворника³ он давно ищет. Про тебя спрашивал, ещё когда ты голозадым по дому бегал. Понравился ты ему чем-то. Он же кого попало не возьмёт в обучение. Ему приглянуться надоть. Я вот не слыхал, звал он кого после тебя, нет?.. – Несмеян почесал за ухом, вспоминая. Не вспомнил. – Да, был бы ты уже лет десять в учениках… Я тогда не отдал. Моложе был, думал, сам на ноги поставлю. А тут, это сааме, хворь налетела, сердце прихватывает чего-то, – дед помрачнел на мгновенье, и снова морщины разгладились мягкой улыбкой. – Ну да с Божьей помощью справлюсь. А может, и Воинко поможет.

Где-то рядом раздался возмущённый крик: «Крь-кррь-крррь-крюйу», и над головами людей метнулся мородунка. Дед с интересом проводил кулика взглядом. А тот, развернувшись почти на месте, ещё раз прошёлся с пронзительным криком над телегой. Нырнув перед мордой жеребца, исчез в траве. Трудень никак на кулика не отреагировал. Больно надо на всяких птичек внимание обращать.

– Гнездо защищает, – одобрительно закивал дед. – Хорошая птаха. Тудымо-сюдымо, полезная.

– А чем полезная?

– Чем? Да хотя бы тем, что мимо неё тихо не пройдёшь. Обязательно всех в округе переполошит.

– Значит, если кто за нами пойдёт, мы сразу узнаем?

– Э, смышлёный какой, – дед поёрзал, подтягивая под бок тюк со свежей бычьей шкурой. – Вроде никому не говорили, что на Горючий камень собрались, но мало ли что.

Спрыгнув с телеги, Горий зашагал рядом.

– Это понятно. Осторожность не помешает. Дед, а как старика-то зовут? А то я только Светлый слышал.

– Старика? – задумчиво протянул Несмеян, – А по-разному кличут. Светлый – это как обращение. А так, для своих, с кем дружен, он – Воинко, это его мирское имя. Для всех вообще он – Белогост. Так старика стали звать, когда появился у нас с идолом на телеге. Тудымо-сюдымо, лет шестьдесят назад. Как только через все заставы и городки прошёл? Издалека ведь пробирался. Так его и называй – Белый гость. Тут и Белбога поминаешь и ему, как светлому гостю, уважение высказываешь. Особенно по-первости. Ну а дальше он сам подскажет, как кликать.

– Дед, а он знает, что я приеду?

Несмеян не спеша подтянул онучи⁴ на лодыжках:

– Знамо, ведает. Он всё ведает.

– Так уж и всё?

– А вот, тудымо-сюдымо, скоро сам узнаешь…

Дорога заползла под кроны высоченных сосен. Речка осталась позади, дед с внуком углубились в чащу, поднимающуюся по склону. Через густые кроны солнце почти не пробивалось, и травы сразу поредели. Вместо них дорогу теперь указывал слегка примятый мох с крапинками ещё не спелой черники и брусники. Дохнуло разогретой смолистой корой. Телега лениво запереваливалась по неровностям. Дед тоже сполз с возка. Крепкой рукой придерживая вожжи, пристроился рядом. Внук забежал к нему сбоку:

– Деда, а сколько ему лет?

Несмеян поправил сползший клок сена:

– А никто не знает. Когда я мальцом бегал, он уже стариком слыл. Мне, тудымо-сюдымо, восьмой десяток, так что считай.

Горий присвистнул:

– Так ему, может, годков сто пятьдесят?

– Не меньше.

Приглушённое расстоянием, но узнаваемое «крь-кррь-крррь-крюйу» долетело до слуха людей.

– Мородунка! – дед встревожено оглянулся.

Горий тоже забеспокоился:

– Деда, ты чего?

Не отвечая, Несмеян впервые за весь путь дёрнул вожжи:

– Ну, Трудень, шире шаг, – он ещё раз оглянулся. – Скоро подъём, с телегой там не проедёшь. Пешком надоть. Ты уж держись за мной, не отставай.

– Не отстану. А что там, деда?

– Идёть, тудымо-сюдымо, кто-то за нами.

– А кто?

– Да кто ж его знает. Может, лось воды вышел попить, а может, тот лось на двух ногах.

Беспокойство человека передалось и животному. Задрав морду и, сторожко прижимая уши, жеребец оскалился.

Старик ласково погладил по напряжённой шее:

– Но, но… Труденёк, не балуй. Тише, тудымо-сюдымо.

Конь, пофыркивая, зашевелил ушами.

Лес густел с каждым шагом. В стройные ряды сосен замешались тонкие ели и корявые лиственницы. Потемнело, и комары атаковали людей с новой силой. Всё трудней приходилось и жеребцу. Мох на скользких камнях сменили редкие лишайники. Корни деревьев, змеями расползающиеся по каменистому ложу в поисках хотя бы ямки с землёй, буграми переплетали чуть заметную тропинку. Рассыпающиеся камешки шуршали под копытами и ногами. Чтобы не оступиться, шагали сторожко. Трудень переносил копыта степенно, стараясь попадать между корней. Движение замедлилось. Перед первым крутым подъёмом дед, изредка настороженно оглядывавшийся, остановил телегу:

– Распрягай пока, а я отлучусь ненадолго. Надо, тудымо-сюдымо, проверить.

Прислушиваясь к чему-то, Несмеян передал вожжи внуку. Вполголоса помянув Тарха Перуновича и сотворив перуницу⁵, осторожно свернул с тропинки. В три прыжка преодолев нагромождения камней, исчез. Всё произошло так быстро, что Гор даже не успел спросить, куда это дед собрался.

На склоне Несмеян разогнался. Уже невидимый с тропинки, быстро перебирая ногами, посеменил под откос.

Пожав плечом, парень потянулся к супони. Умело развязал. Посматривая по сторонам, взялся за хомут. Ему хотелось распрячь Трудня до возвращения деда. Чтобы тот, едва заметно улыбаясь, сказал: «Ну, ты шустрый, я и обернуться не успел, а конь уже охаженный».

На бегу Несмеян умудрился зацепиться за крупный камень, из-под ног полетел мелкий камешник, и он остановился. Он на месте. Тропка здесь круто поворачивала, скрываясь между высокими, выше человека булыгами. Отличное место для засады. Несмеян выбрал подходящий валун. Расслабленно кинув руки вдоль тела, старик прижался к прохладному камню спиной. Пройти по переплетённым корням и каменной крошке бесшумно невозможно – хоть человеку, хоть сохатому, и он рассчитывал услышать преследователя или преследователей.

Несмеян только и успел привести в лад сбитое на бегу дыхание. Отмахнувшись от обнаружившего новую жертву комарья, старик прислушался: на тропинке скрежетнули камни. «Саженей десять», – определил он, тихонько вытягивая из ножен на поясе нож. Пальцы нащупали коловрат на груди: «Тарх⁶ не оставь».

Шорох повторился громче – кто-то приближался. Старик уже не сомневался: никакой не зверь – человек. Слишком уж неумело двигался. Зверь ходит по-другому, мягко, выбирая куда лапу или копыто поставить. А этот топает, как стадо коров. Точно не лесной житель. Выходит, горожанин? А раз из города, то послан варяжским наёмником Тагром – сотником княжеской дружины. Или попом Никифором. Нынче они самые ярые преследователи старой веры. Уже много лет не оставляют надежды подчистую истребить засевших в уральских камнях волхвов. На совести этой парочки гибель нескольких ведунов. А вот до Воинко пока добраться не могут. Самого старика, они, сильно захоти, наверное, взяли бы, но ворогам надо капище. За его уничтожение князь хорошо заплатит. Да и дары на капище часто богатые копятся. Лихим людям всё едино: Богу, не Богу. Загребут и не покаются. Но вот туда им путь закрыт. А Белогост, они знают, не выдаст, под любыми пытками. Единственный способ – проследить. Но пока Белбог не спит – отсекает преследователей. Старик дорожки за собой так путает, что ни один лиходей не распутает. «Но как же, тудымо-сюдымо, они нас вычислили? Надыть, апосля покумекаю».

Шорох повторился, уже ближе. Приближаются. Надо пропустить гостя. Или гостей? До слуха долетел слабый шепоток. Разговаривают. Значит, не один. По следам тележным идут, выродки. Застучал дятел почти над головой, да так резко и неожиданно, что Несмеян вздрогнул. Но разума не потерял. «Ага, а вы, ребятки, настороженные да прячитесь ото всех, наверное, тоже испугались, да покрепче моего». Выждав пару мгновений, вдохнул глубоко. Перекатываясь с пятки на носок – бесшумно, выскочил из-за валуна. Две пригнувшиеся спины замерли в сажени от него. Задирая головы, люди шарили взглядами по кронам деревьев.

Один быстрый шаг, и он уже рядом. Пока не обернулся, Несмеян молча ткнул ближайшего в бок ножом и, оттолкнув согнувшееся тело, бросился ко второму. Но того нахрапом взять не вышло – опытный тать. Не дожидаясь, пока старик приблизится, ворог изловчился, и здоровенный кулак вылетел навстречу. Несмеян, не ожидавший такой прыти от горожанина, гагнул, челюсть хрустнула. Ноги подлетели, и он грохнулся всем весом о жёсткую подстилку. Сосны вдруг поплыли, и силуэт человека размазался по хвое.